"Несомненно, ибо невозможно". Памяти Егора Летова.

Смерть

Я попытаюсь сказать о возможном христианском опыте понимания творчества и личности Егора Летова. Вопрос об этом отнюдь не случаен. Ведь Егора Летова считали и считают "своим" многие думающие православные миряне и даже священники (из первых, кто пришли в голову, могу назвать о. Димитрия Карпенко, о. Алексия Секова). Но Летов никогда не включал в свои песни строк о православии и вере в Бога, он не звал на свои концерты проповедовать православных батюшек, как это делает Кинчев. Он не демонстрировал веры, да и не держал веры в душе, пусть и "потаенно". Егора Летова никак нельзя назвать верующим в традиционном смысле этого слова. Но, тем не менее, что-то тянуло и тянет христиан к нему.

Думаю, это связано с тем, что мир Летова, несмотря на всё выше сказанное, существует, прежде всего, в христианских координатах. Образы его песен соответствуют христианскому мироощущению. Едва ли сам Летов был христианином, но пространство его текстов совпадает со значительным участком христианской вселенной. Собственно, о топографии этого участка я и попытаюсь сказать несколько слов.

Мало кто из поэтов так глубоко прочувствовал и сумел выразить христианское понимание греха, как это сделал Летов. Грех – это не столько проступок или нарушение той или иной заповеди, сколько состояние мира в целом. Между миром, вышедшим из рук Божиих, и миром, в который вошел грех и который "лежит в лукавом", по слову апостола, существует принципиальная разница. Собственно, это разница и составляет аксиому христианского мировоззрения: если бы греховное искажение мира было бы не столь радикальным, то не понадобилось и столь радикальное средство, как Боговоплощение. Если бы мир не был бы столь искажен грехом, в нем не распяли бы его Творца.

Одно из ключевых мест в пространстве греховного мира занимает смерть. Опять же, смерть в христианском понимании – это не столько единичное событие, обрывающее человеческую жизнь, сколько реальность, перманентно присутствующая в греховном мире. В каком-то смысле мы все уже мертвы до своей физической смерти. "Оставьте мертвым хоронить своих мертвецов" – так выразил это Спаситель. "Вы все так боитесь умереть, но вы все уже давно сдохли!" – пел Летов.

В текстах Летова смерть фигурирует очень часто: но в большинстве случаев говорится о смерти не как о точке на линии жизненного пути, а как о мировой реальности, причем физическая смерть является далеко не самым важным ее проявлением. В самом деле, какое значение имеет то, что ты умрешь, раз ты уже умер, раз ты – "живой мертвец". "А труп гуляет по земле, гордо, шуршит газетой, лазит в Интернет", как пел Летов в своем последнем альбоме.

Пожалуй, один из наиболее сильных текстов Летова – это песня "Как в мясной избушке умирала душа / как в мясистой хатке догнивала душонка". Летовым понята и расписана физиология этого умирания, вся его вонь и тошнота, все боли, сопровождающие его. Летов прочувствовал все судороги, все пульсации умирающей души. "И домики падали то вверх, то вниз/ вверх – вниз / вверх – вниз…" И вот итог, диагноз, заключение: "Пластмассовый танк объявил войнушку пластилиновой вселенной / блудный сынишка ушел навсегда / не успел вернуться / не смог возвернуться / слишком далеко зашел / заблудил / заплутал".

Разве так не может оканчиваться евангельская история о блудном сыне? Нет, слишком часто она так и заканчивается: "блудный сынишка не смог вернуться". Вот и всё. Не встретил, не нашел человек Бога. И поразительной силы словами Летов завершает свой рассказ об этом "блудном сынишке": "На рассвете кто-то в окно постучал / Тихо-тихо / Никто не услышал / Никто не открыл". Всё, умерла в "мясной избушке" душа. Некому открывать. Стук Божий в наше сердце остался без ответа.

Но всегда у самого нераскаянного грешника, убийцы, блудного сына, который заплутал в пространствах греховного мира, умер духовно, остается надежда. "В каждом теле – труп, в каждом трупе - Бог", пел Летов. Труп – это душа, умершая в теле, "мясистой хатке". Но и в таком "трупе" есть неотчуждаемые образ и подобие Божьи. Даже на последних стадиях деградации человека в его глубинах остается запечатленным неповторимое личностное начало и сохраняется последний запас нерастраченной свободы, делающий возможным обращение к Богу. "Из глубины воззвал к Тебе, Господи", по словам псалмопевца.

Но в пространстве Летова нет самого этого "вопля к Богу", нет отчаянного "обращения из глубин". Блудный сын в его текстах никогда не возвращается, хотя сама возможность этого возвращения остается. Но не думаю, что это стоит ставить Летову в упрек. Опыт самого обращения к Богу – вещь настолько интимная и исходящая из самых недосягаемых глубин личности, что его просто нельзя описать в форме художественного произведения, всегда являющегося объективированным продуктом (как говорил Бердяев). Вспомним хотя бы про Достоевского. Вся психология падения у Раскольникова им описана досконально. А обращение к Богу дано как схема (и не очень убедительная) на последних страницах романа.

Тоталитаризм

Распространен миф о якобы "политизированности" музыки Летова, обусловленный главным образом активностью самого Летова в постперестроечных политических движениях. Но Егор Летов ни как личность, ни тем более как поэт, никогда не был "политизирован". Его борьба с Советским Строем, а затем и уход в маргинальные движения девяностых имеют метафизические мотивы. Летов никогда не боролся с советской системой как с политическим строем. Он видел в ней воплощение Системы мировой, мирового тоталитаризма, лишь одно из проявлений которого находится в политическом измерении. "Для меня все мною используемые тоталитарные категории и реалии есть образы, символы вечного, метафизического тоталитаризма, заложенного в самой сути любой группировки, любого ареала, любого сообщества, а также в самом миропорядке" – сказал Летов в каком-то из своих интервью.

Как видим, структура образа "тоталитаризма", "Системы" в текстах Летова аналогична структуре образа "смерти". И тоталитаризм же (наряду со смертью) – это еще одно измерение греховного мира, каким его понимает христианство. Этот мир репрессивен в самых своих основах. Любое отступление от мировых законов карается. Вот женщина мыла окно, оступилась, упала вниз. А она мать, жена. Но закону свободного падения тела всё равно: он не сделает для нее исключения. Перед физическим законом все равны: и падающий камень, и падающий человек. В этой "универсальности", неумолимости и явлен мировой тоталитаризм. А как биологические существа мы подвержены ему еще сильнее. Как пел Летов: "Тоталитаризм, тоталитаризм / Мы все выделяем желудочный сок / Красные дни, тотальное время /Тоталитаризм, тоталитаризм /Мы все одобряем тотальный рефлекс".

"Тотальный рефлекс" не ведает исключений, для Системы все равны, являются безликими номерами, объектами для манипулирования, винтиками. Поэтому Система принципиально антиперсоналистична, враждебна по отношению к единичному человеку. Если Бог ищет единственную "заблудшую овцу", то греховному миру глубоко безразлична судьба отдельного, маленького человека. Да, человек всегда исчезающе мал и ничтожен перед Системой: вот принцип любого тоталитаризма, советского или вселенского.

И тут остается всего два выбора: либо встать на сторону Системы, либо на сторону личности, хотя, по всем законам Системы, она не может не проиграть, ибо, как только она восстанет против мирового тоталитаризма, она будет неминуемо раздавлена.

Летов встал на сторону личности. "Я человек, свято и отчаянно верующий в чудо. В чудо неизбежной и несомненнейшей победы безногого солдата, ползущего на танки с голыми руками. В чудо победы богомола, угрожающе топорщащего крылышки навстречу надвигающемуся на него поезду. Раздирающее чудо, которое может и должен сотворить хоть единожды в жизни каждый отчаявшийся, каждый недобитый, каждый маленький". Летов верит в невозможную победу. Но то, что невозможно для человека, возможно для Бога, писал апостол. Собственно, только Бог может придти на помощь безногому солдату. Из мира, который подчинен Системе, ему неоткуда ждать помощи.

Не знаю, читал ли Егор Летов Льва Шестова, думаю, что читал. Но в любом случае они чрезвычайно мировоззренчески близки. Вера в победу "малых сих", "нищих духом", немыслимую для мира, но возможную для Бога – вот что лежит в основании христианства, и что с равной силой выразил Летов в поэзии, а Лев Шестов – в философии. Еще из интервью Летова: "Это очень здорово, вечно и вздорно сигануть выше крыши, вытащить себя за шиворот из болота, как Мюнхгаузен, понять то, чего нельзя понять, обрести неподдающееся обретению, сочинить то, что нельзя сочинить, позволить себе непозволительное". Но разве не это имел в виду Тертуллиан, писавший: "Сын Божий распят - это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий - это совершенно достоверно, ибо нелепо; и погребенный, воскрес – это несомненно, ибо невозможно"?

Летов никогда не хотел становиться на сторону победивших, он хотел быть вместе с потерпевшими поражение. Поэтому не стоит удивляться его "политическим" метаморфозам: они никогда не были политическими по сути своей. Когда Летов видел, что сила на стороне Советского Строя, он был против советского режима. Когда он увидел, что сила на стороне Ельцина, когда увидел, как избивали дубинками и расстреливали в октябре 1993 года тех, кто сочувствовал коммунистам, он влился в ряды "красно-коричневых". Но никакой национализм, квасной патриотизм, прохановщина не прилипали к нему. Он был воистину "снаружи всех измерений". Он был с НБП, с Лимоновым и Дугиным лишь потому, что видел, что эта затея обречена на поражение. Нет ничего более чуждого Летову, чем желание "захватить власть", то есть сделаться частью Системы.

Я сказал, что Летов не "взывал из глубины". Но его вера в чудо, в полную победу в условиях полного поражения соответствует христианскому пониманию спасения. "Блудный сынишка" возвращается домой, несмотря на то, что не мог вернуться. Человек спасается, несмотря на то, что не может быть спасен. Божьим чудом, Божьей благодатью. Летов не вошел в эту дверь, но стоял перед ней. Видел, что она открыта. Верил, что возможно чудо в Системе мирового тоталитаризма, такой универсальной и потому отвергающей всякое чудо. Верил в открытую дверь, хотя все двери по всем законам должны быть закрыты. "Я сподобился ощутить суровый, зловещий и праздничный сквознячок из чуть приотворенной двери, лучик из дверного глазка. Для меня единственно важное из всего, что происходи со мной и вокруг меня - эта вот открытая дверь, постоянное ожидающее присутствие истинного, родного начала, существующего параллельно всей этой дешевой бутафории". Вошел ли Летов в эту дверь? "Воззвал ли из глубины?" Это ведомо только Богу.

Борьба с Богом

Но, говоря о христианском понимании пространства Летова, нельзя умолчать и о его богоборчестве. Разве можно игнорировать его песню "Евангелие", такую красивую и страшную одновременно? В которой поется: "Круглое небо. /Кто накажет круглое небо?.. /Задуши послушными руками / Своего непослушного Христа". Страшные слова. Или из того же альбома: "В начале было слово – все слова п***ж!" Признаюсь, когда я впервые купил кассету с альбомом "Сто лет одиночества", я не смог ее слушать. Я не смог держать ее в доме. Я просто взял и выкинул ее в форточку. Настолько сильный богоборческий заряд в ней был заложен, как мне казалось.

Но ведь богоборчество, в отличие от обыкновенного атеизма, предполагает со стороны богоборца признание бытия Божьего. Даже если Бог – твой противник, то Он всё равно представлен в твоей жизни. Он реален, пусть даже как Тот, с Кем ты борешься. Вспомним про борьбу Иакова с Богом. Кто знает, какая эта была борьба… Но едва ли она напоминала что-то благочестивое.

Борьба с Богом, Его отторжение могут быть эпизодом в отношениях человека с Господом. Но уж точно это означает, что Бог для человека "существует всерьез", что Бог не безразличен, раз человек готов бросить Ему вызов. Думаю, именно это имел в виду Лютер, когда писал: "богохульство звучит иной раз приятнее для слуха Божьего, чем даже Аллилуйя или какое хотите торжественное славословие. И чем ужаснее и отвратительнее богохульство, тем приятнее Богу". Может быть, стоит вспомнить эти слова Лютера, скажем, применительно к пронзительным и отчаянным богохульствам летовского "Евангелия"?..

Если богоборцем на определенных этапах своего творчества Летов был, то атеистом, безразлично отрицающим бытие Божье – едва ли. Но ведь была же песня "Бога нет" (правда, автор слов – Кузя Уо), со словами: "Бога нет / а ну и хрен с Ним!", казалось бы, апофеоз такого "безразличного" атеизма. И Летов включил ее в альбом.

Но, по-моему, потом он стеснялся ее и, кажется, никогда не исполнял ее на концертах. А когда его попросили прокомментировать эту песню, он рассказал достаточно брутальную (думаю, им же и выдуманную) историю ее создания: дескать, Кузя Уо сидел в туалете и со скуки набросал эту песню на туалетной бумаге. И относиться к ней надо соответствующе…

Летов, ведший беспорядочную жизнь, бешено пивший, который на вопрос "верите ли вы в Бога" мог ответить: "Да, наверно, Там есть что-то такое", короче, по всем параметрам не являющийся христианином и, тем не менее, создавший в своих песнях неповторимое христианское образное пространство – будет ли он в вечности? Будет ли он спасен? По человеческим меркам – нет. Но то, что невозможно человеку, возможно Богу. "Несомненно, ибо невозможно".

"Несомненно, ибо невозможно". Памяти Егора Летова.Теология

"Несомненно, ибо невозможно". Памяти Егора Летова.

"Несомненно, ибо невозможно". Памяти Егора Летова.
Теология