И десять карет... Продолжение 8.

… ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее,
ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией…

Римлянам 8: 38-39

Потом пришел Леня. Я помнила его невысоким и толстым, теперь он показался мне довольно стройным и плотным мужчиной. Волос на голове у него и тогда было немного, он почему-то рано облысел. И хотя теперь их было еще меньше, выглядел он очень солидно. Весь его внешний вид и постоянные шутки, которые у него всегда были наготове, способствовали тому, что его прозвали Жванецкий. Теперь он выглядел настолько по-другому, что я даже решила, что он и ростом стал выше. Но он остался настолько же  невысоким, каким и был. Рита теперь носила обувь без каблуков.

Мы посидели в этом кафе еще.  Леня опять много острил, то ли от своего счастья, то ли потому что он никогда и не переставал таким быть, не знаю. Потом позвонила Марианна и попросила меня выполнить мое обещание и подтвердить мое нежелание ехать в Италию. Как не вовремя!

- У меня подруга приехала из Америки, я ее не видела давно и неизвестно когда еще увижу. Неужели мне так необходимо с ними встречаться?

- Извини, но я не хочу, чтобы они решили, будто это я тебя исключила из игры и сделала это специально.

- Так дело в том, чтобы они знали, что я сама не хочу с ним никуда ехать?

- Только это.

- Он уже знает.

- Кто знает?

- Олег Петрович, я ему лично об этом сказала.

- Когда?

- Я сейчас не могу говорить, давай потом. Но ты можешь не сомневаться: он знает и ты застрахована от подозрений.

До чего же все это глупо.  Не солидно в моем возрасте ввязываться в такие истории. Да теперь еще придется и рассказать, что я еду в Италию без них.

- Я еду в Италию на эти выходные, не хотите со мной? Там, говорят, сейчас погода отличная, тепло не по сезону, да и по магазинам можно пройтись.

Леня, конечно, не мог, но Риту готов был отпустить ненадолго. Рита же не захотела никуда поехать.

- Давай как-нибудь в другой раз.  Я бы с удовольствием, но сейчас хочу  быть здесь.

В конце концов они должны были ехать. Леню возил шофер какого-то его друга, и направлялись они как раз на вокзал, так что довезли меня до дома. Я даже выразила желание посадить их на поезд и помахать ручкой. Все было также, как когда я провожала Риту в последний раз, кроме погоды и еще одного: тогда у меня все было впереди, а теперь, не знаю. Прошло не так много времени, а раньше я жила годами в своей рутине и ничего вокруг не замечала. Любовь, зачем ты мучаешь меня?

Ведь я забыть тебя была готова. Зачем же тень твоя приходит снова, жестокой пыткой душу мне казня?

Когда поезд уехал и перрон опустел, мне меньше всего хотелось идти домой. Был уже вечер, но сходить в спорт-клуб все же еще можно было. Надо бы помучить себя, чтобы спать получше.  Правда, потом мне захотелось пройтись пешком по воздуху, и я наметила для себя целью книжный магазин, который вроде бы еще должен быть открыт. Надо же было пробудить в себе хоть какое-то предчувствие Италии, пусть хоть от этого настроение поднимется, зря что ли я за эту поездку столько денег заплатила. В магазин мне удалось добраться к закрытию, но меня пустили, потому что я сказала, что знаю, что мне нужно и схватила первую попавшуюся большую книгу, которая называлась «Моя Италия». Почему-то мне показалось, что ее написал какой-то режиссер. И как только мне это в голову пришло, ведь на обложке мелко, но вполне разборчива было написано, что книгу написал католический священник, предисловие принадлежало Умебрто Эко.

Я читала книгу до поздней ночи. Она было очень красивая благодаря фотографиям и репродукциям, но не только. Весь этот самозабвенный рассказ об Италии был пропитан радостным исследовательским духом, духом моего друга, который оживлял во мне светлые, но и болезненные воспоминания.

На следующий день я собирала чемодан, положила и мозаичное платье. Перед сном непременно нужно было извести себя в спортзале, утром последние лекции и на самолет. Перед отъездом я наметила решить вопрос с дипломниками, лучше будет улететь с мыслью о том, что все идет своим чередом. Но и здесь меня ждал неприятный сюрприз.

Настя писать о брендах отказалась. А мой мозг отказывался это переваривать. Студенты вообще не часто пренебрегают такими предложениями, бывает, конечно, комплексы разные и все такое. Иной раз за подобными поворотами событий стоят другие преподаватели, но здесь вроде не должно было быть такого. Настя не из тех студенток, за которые борются  кафедры. Меня сильно разочаровал факт ее отказа, потому что других кандидатов на эту тему у меня особенно не было. Все же для такой работы нужно чутье, внутреннее понимание природы всех этих явлений, психологию того, как это работает, недостаточно просто разбираться в текстах. Надо признать, что двадцатидвухлетние юноши и девушки итак не слишком много проявляют литературной смекалки, здесь все же некоторая мудрость нужна, это же не геометрия, одними извилинами не возьмешь. Я была расстроена, но у меня не было времени даже поговорить с Настей один на один, нужно было бежать домой за чемоданом и в аэропорт.  Что ж, придется наплевать на все это, буду думать об Италии, тем более она не за горами уже.

Италия вызвала во мне противоречивые чувства. Рим был так многолик и прекрасен! Я топтала все эти исторические ценности с одной мыслью в голове: стоит ли далее терзать себя или просто бросить все и вернуться к своей прежней жизни. Все же синим чулком быть гораздо безопаснее.  Я даже и не думала о том, возможно ли это. Верно потому и не думала, что понимала: невозможно. Теперь я уже знала многое из того, что было закрыто для меня, это опыт нельзя просто перечеркнуть или выбросить из головы или из печенок, если он уже там. А тот, кто много знает, известно, плохо спит. Спала я, кстати, эти дни вовсе неплохо.  Просто той спокойной размеренности и уверенности в том, что я сама управляю своей жизнью, столь свойственной мне на протяжении последних лет десяти, не осталось и следа. Моя жизнь больше не принадлежала мне, я вертелась в круговороте всех страстей, в котором мне приходилось сталкиваться с другими жизнями слишком близко: отец, Марианна, Олег Петрович, Рита, даже люди, которые, кажется, всегда были здесь, и то стали другими. И конечно он, мой друг, да друг ли он мне?

Вот Рита теперь счастлива, кажется. Что ж, это ее счастье. Почему мое счастье должно быть таким же? Она всегда была другая. Боже мой, чего только не творила эта Рита: меняла мужчин как перчатки, неожиданно уезжала куда-нибудь, перешла в другой институт. Мне всегда казалось, что она немного «прожигательница жизни». Она нравилась всем, не только мужчинам, с первого взгляда. Я завидовала ей, когда она стала знаменитой и богатой, не до смерти завидовала, а слегка, как завидуют солнцу, звездам и деревьям. Я всегда знала, что все это не для меня. Может быть, я и предназначена к тихой жизни: курсируй себе между домом и университетом в ожидании такой же тихой старости. Ну не стану я деканом или завкафедрой, ни и что? А может и стану. Но все это было страшно глупо, особенно в Риме. И не в том дело, что город этот был символом имперского величия, и в нем меня тянуло к свершениям не сравнимым по значимости с заведованием кафедрой. Здесь чувствовалась жизнь, какой ее частенько описывают в книгах и какой я ее видела за последние… сколько же? Всего пять месяцев прошло, в это даже трудно было поверить. Еще пол года назад я была совсем другим человеком, мои эмоции никогда не выносились за рамки книжного мира, и вдруг моя собственная жизнь превратилась в роман, или скорее, фантазия странный образом облеклась в реальность.   И в ней, этой реальности, даже солнце светило как-то по-другому. Что, черт возьми, теперь будет со мной и со всеми моими делами? Бросить мне спортзал и обрядиться в свои старые лохмотья? Поможет мне это или нет?

Я села на скамейку напротив фонтана в каком-то старинном квартале. Отец говорил, что у меня теперь есть деньги, чтобы позволить себе растить ребенка одной. Что ж, можно завести и ребенка. От кого? В конце концов можно подождать до ноября, и может быть мой друг все же приедет. Можно сказать ему, что я не претендую более на то, чтобы быть его женой и хочу от него ребенка. Но все это будет ужасно глупо, ужасно. Он подумает, что я идиотка. Ни за что не скажу ему этой глупости. Да и приедет ли он вообще, и что будет, если он и приедет?

Вот с Олегом Петровичем все ясно. Съездим пару раз  в Италию или еще куда-нибудь и все. Я с самого начала буду знать, что ни моя, ни его жизнь не измениться от наших отношений и все будет как раньше. Да что я такое говорю? Зачем опять становиться синим чулком? Почему бы и не остаться красивой? Спортзал бросать не следует и по магазинам надо бы пробежаться. В Москве все хуже и дороже. Раз у меня есть деньги, надо научиться их тратить. В конце концов, есть еще мой спектакль, который когда-нибудь, может быть, все же увидит полный зал зрителей, и, возможно, я даже останусь в нем на какое-то время.

Остаток времени я провела в походах по магазинам. В воскресенье в обед я все же надела мозаичное платье и ко мне в ресторане подсел какой-то стареющий итальянец, который сказался художником. Он очень плохо говорил по-английски, но я все же поняла, что получила предложение заглянуть  к нему вечерком на чай домой. Мне стало немного неприятно, но жаловаться было некому.

Перед самым отъездом, когда я уже сдавала ключи, портье подал мне письмо от Олега Петровича, в котором сообщалось, что в аэропорт меня отвезет гостиничная машина и полечу я первым классом, и все это небольшой сюрприз лично от него, Олега Петровича, лично мне. Не могу сказать, что это не было приятно. Портье посмотрел на меня с явным уважением, а лететь бизнес классом было очень удобно.  Даже моя тоска немного отпустила меня.  Я вернулась домой ближе к вечеру, но у меня еще было время сбегать в спортзал; сидеть дома и ждать, пока я смогу заснуть, я не собиралась. Завтра в университет.

Не могу сказать, что я шла на работу без радости. Но был один неприятный момент: Настя и ее отказ делать у меня диплом. Я даже не задавалась вопросом, почему меня это так задело? Обычно ученики сами хотели писать именно у меня, и я могла позволить себе выбирать. Никогда я не делала никому таких необдуманных предложений, как Насте, а в этот раз инстинкт самосохранения отказал мне, и я совершила ошибку. Это многим даст повод думать о том, почему так произошло. Не хватило академического авторитета? Или она посчитала, что я не разбираюсь в вопросе достаточно хорошо? А может, ей просто лень читать все эти книги? Да, но нельзя же написать диплом, ничего не читая! А что если ее муж собирается купить ей диплом, чтобы кто-то за деньги ей его написал? Интересно узнать, кто будет ее научным руководителем в итоге.

Ждать разгадки пришлось недолго. Юра Смирнитский остановил меня в коридоре и сказал:

- Ну что, увел я у тебя дипломницу, а? – Я даже не сразу поняла, о чем он речь ведет.

- Какую дипломницу?

- Как какую, Верховину. – Он, конечно, шутил, но мне было ужасно неприятно, я чуть не расплакалась. Глупо из-за этого расстраиваться, плакать еще глупее, но хуже всего, если все это происходит у кого-то на глазах.  Я просто ушла, не ответив ни слова. Просто пошла прямо по коридору и все, даже «пока» не сказала. А потом весь день злилась и не могла успокоиться. Даже спортзал не помог. Ложилась в постель и злилась, все время думала и думала о том, как эти двое испортили мне жизнь.  

Следующий день была среда. У меня был загруженный день, несколько лекций и пару семинаров. Когда я выходила из аудитории после последнего, к моему великому удивлению меня ждал Смирнитский. Причем он не просто сделал вид, что оказался здесь случайно, а сказал мне: «Я тебя жду».

- Чего это вдруг? – поинтересовалась я.

- Не поверишь, хочу тебя на балет пригласить.

- Юра, какой балет, с чего это вдруг?

- Подлизываюсь. А вообще давно с тобой не болтали запросто. Пошли, развеемся, отдохнем. Ты же любишь Прокофьева?

Я любила Прокофьева и согласилась пойти на балет.  Билеты у него были на вечерний спектакль в это же день.  К чему бы это все? Я даже стала подозревать неладное: уж не имеет ли он на меня видов?

Но Юра все же был старый приятель, и с ним всегда было о чем поговорить. Сначала мы заехали пообедать, а потом нам пришлось долго искать парковку для его машины в центре. За обедом он сам поднял интересующую меня тему после того, как мы поболтали о том, о сем:

- Тебе случайно это не неприятно?

- Что это?

- Что Верховина у меня диплом пишет.

- Не то чтобы неприятно, просто я не могу понять, как она могла отказаться от такой модной и многообещающей темы и переметнуться к тебе. Зачем ты, старый извращенец, мог ей понадобиться. Чем ты ее приманил?

- Ничем не приманивал, она почти что сама напросилась.

- Как напросилась?

- Долго говорила о том, что ей не близка зарубежная литература и у нее нет времени перепахивать новую тему. Она когда-то писала у меня курсовую, вот я и предложил ей продолжить, так сказать, сотрудничество.

- Слушай, а ты уверен, что она эту курсовую сама написала, а не кто-то сделал это для нее за деньги?

- Уверен я ни в чем быть не могу, но она так точно следовала моим указаниям, что объяснять это кому-то другому гораздо труднее, чем написать самой. К тому же она, очевидно, владела материалом. Пытаешься выяснить, почему она от тебя сбежала?

- Именно так. Я ей такую тему предложила!

- Почему, почему ей?

- Она во всех этих стилях разбирается и под моим руководством вполне могла бы что-нибудь сделать интересное.

- Ей некогда, дорогая, у нее другие дела есть.

- Какие же, по магазинам  бегать и новую одежду покупать?

- Она беременна, и ей рожать весной, а к тому же еще и первый ребенок в школу пошел. И все это в тот же год, что и диплом, вот и представь себе, какие тут могут быть научные изыскания.

У Насти есть ребенок? Я никогда об этом даже не слышала! Да она еще и  беременная. Но почему она мне об этом ничего не сказала?

- Откуда ты это знаешь, ты уверен, что это не уловка? – все же мне трудно было переварить новую информацию сразу.

- Дорогая, я сам видел и ее мужа, и ее дочку, они за ней часто вдвоем приезжают. И что она беременная, это же тоже видно. У нее же даже походка изменилась, да и талия пропала, ты что же, не видишь этого что ли?

Я не видела.

- Ты, дорогая, конечно, с высоты своего интеллектуального превосходства ее никогда и не замечала. Потом вдруг                                                      останавливаешь не ней свой  снисходительный взгляд и надеешься, что она придет от этого в восторг.   А она не пришла, вот и вся трагедия.

Трагедия была вовсе не в этом, а  в том, что я была очень несчастна. Ну что ужасного в том, что студентка ушла к Смирнитскому, ничего! Ладно. Пойдем на балет.

Там я совсем расквасилась. Я любила Прокофьева, ему всегда удавалось каким-то образом воздействовать на некоторые фибры моей души. Хотя сама постановка мне не нравилась, музыка  сделало свое дело. Танцовщики, представлявшие Золушку и Принца, были хороши, но на мой вкус было слишком много золота и вообще помпезности, так что из нашей ложи главные герои казались марионеточными. В какой-то момент я просто закрыла глаза, и тогда осталась только музыка, которая и добила меня. Сначала я еще крепилась, не желая распускать нюни перед Смирнитским, но когда заиграл вальс, я не выдержала и разрыдалась. Просто разрыдалась, да так, что уже не возможно было ни скрыть это, ни остановить.

Юра испугался и побежал в  буфет за водой. Он принес бутылку воды и шампанское в пластиковом стаканчике, но это не помогло. Я все равно была на грани, и музыка не замолкала. Надо было выйти, потому что мы уже привлекали внимание людей в соседних ложах. Смирнитский уговорил пожилую буфетчицу налить мне чаю, хотя она и ворчала, что до антракта еще далеко. Когда я немного успокоилась, он спросил меня:

- Чего рыдаем-то?

Что я могла сказать?

- Золушку жалко. – Что-то похожее я, правда, испытывала.

- Чего ее жалеть-то, она потом замуж за принца выйдет, только если мы тут будем торчать, то этого не увидим.

Смирнитский всегда мыслил как литературовед. Мы вернулись с зал после антракта. Мне удалось досмотреть спектакль до конца, хотя я и прикладывалась к своей бутылке с водой, чтобы не разреветься.  Смирнитский оказался лучше, чем я о нем думала: не стал надо мной потешаться, а сказал после спектакля:

- Пойдем ужинать, не везти же тебя домой в таком виде.

Юра дал мне болтать, сколько я хотела, и это было подвигом с его стороны, потому что он сам любил поговорить.

- Все-таки в Прокофьеве всегда какой-то надрыв. Даже его светлые мелодии печальны. Ну, скажи  на милость, почему нельзя было закончить как полагается: они жили долго и счастливо? Почему надо было придумать, что фея забрала их в волшебную страну? Знаешь почему?

- Почему? – удивился Смирнитский.

- Потому что так не бывает. Не бывает, чтобы люди жили долго и счастливо. А волшебная страна – это выход. Там можно жить долго и счастливо, проверить-то нельзя, там ведь никто не был.

- Ну, знаешь, - оторопел Юра, - полно ведь сказок так и кончается, да и в  других жанрах бывает хороший конец без всяких там волшебных стран. Хотя где-то ты, наверное, права. Так не только загадочнее, но и естественнее для финала волшебной сказки. Хотя в данной случае, я думаю, им волшебная страна нужно была из других соображений: ради декораций красивых, и чтобы все это золото по сцене разбрасывать под конец.

Мы еще немного поболтали о музыке и литературе. Говорила, в основном, я, а потом Смирнитский спросил:

- Ты что вообще такая кислая сидишь? Стряслось что? Богатый любовник бросил?

Вот зачем он меня на балет повел. Пытается узнать, что стоит за моим загадочным перевоплощением в новый образ.

- Не богатый и не любовник, - честно ответила я.

- А чего тогда убиваться, если не богатый и не любовник?

- Ты все равно не поймешь, - не рассказывать же Смирнитскому про все мои страдания.

- Так и не скажешь ничего?

- А тебе зачем?

- Небезразлична судьба коллеги. А может, я сам так хочу.

- Просто появились деньги, вот и все.

- А там еще есть, откуда у тебя появились?

- Не знаю, вряд ли.

- Так ты просто из-за денег так похорошела?

- Из-за денег, Юра, из-за денег.

- Не хочешь, не говори.

- Да я и не говорю, ерунда это все.

- Когда есть  деньги, то, конечно, все ерунда. Так ты намерена работу бросить что ли?

- С чего ты взял, что я уходить собираюсь?

- Да все так говорят, что у тебя лекции стали совсем не такие интересные, как были, что тебя литературоведение вообще больше не интересует, говорили даже, что тебя куда-то в министерство культуры пригласили работать.

- Господи, откуда министерство культуры-то взялось?

- Не знаю, болтают. А ты думала, будешь в Кристиан Диор одеваться и никто ничего не заметит?

- На мне никогда в жизни ни одной вещи от Кристиана Диора не было.

- Ладно, ты понимаешь, о чем я говорю. Да ты вообще какая-то странная стала. Мы с тобой с начала учебного года ни разу не разговаривали.

Действительно. Раньше мы часто болтали с Юрой  и Артемом в буфете, ходили куда-то пить кофе или коньяк. Я никогда не придавала этому большого значения, а теперь вдруг мне стало ясно, что Юра придавал.

- А тебе это так важно? – я хотела убедиться в том, что поняла его правильно.

- Я привык к одиночеству, но все же странно, когда вдруг  теряешь друзей. Мы с Артемом сначала думали, что обидели тебя чем-то, или что ты боишься, что твой кавалер приревнует. Я, конечно, тебе не любовник и упрекать тебя ни в чем не могу. Хотя в этом, может, вся и ценность, что не любовник. Нам всегда было о чем поговорить, это создает ощущение какой-то занятости и даже безопасности. И вдруг ты пропала, словно нырнула и не вынырнула.  А может быть, мы просто старые стали.

- Не надо лучше, а то я сейчас опять расплачусь.

- Из-за чего?

- Из-за того, что мы старые стали.

- Да ты-то помолодела лет на десять.

- Все это ерунда.

- Опять ты за свое.

- А что Артем на меня тоже обижается?

- Ты же знаешь его, он ни на кого не обижается. Просто он тоже заметил, что тебя не хватает. А без тебя у нас с ним как-то разговоры не идут.  

Мне трудно было поверить в то, что я для чего-то нужна Смирнитскому или Артему, но в этот раз, похоже, Юра говорил совершенно серьезно. Мне почему-то стало так плохо, что я решила выпить чего-нибудь покрепче и заказала коньяку, от которого мне стало совсем дурно, так что Смирнитскому пришлось срочно везти меня домой. По дороге я сквозь головную боль пыталась сообразить, какой бы вопрос задать, чтобы выяснить, чем же стали плохи мои лекции, но так ничего путного и не сказала.

В полупьяном и полубольном состоянии трудно заснуть, да еще две навязчивые мысли не давали мне покоя. Я не напрасно называла себя синим чулком. Я и была старым, противным, черствым синим чулком, который способен сосредоточиться только на своей сморщенной персоне. И еще что по какой-то неизвестной причине именно мне, противному, черствому, старому синему чулку открылось нечто запредельное, будто свет в конце туннеля. И это, конечно, он, мой друг и мой герой – когда ты уже увидел этот свет, ты обречен всегда тосковать по нему.

С утра у меня болела голова. На улице  было тепло, но сыро, небо затянуло тучами, как потолок побелкой. Я выпила две таблетки и не помню сколько чашек чая с лимоном, прежде чем смогла выйти из дома. «Завтра у меня только одна лекция, надо бы дожить до завтра», - с этой мыслю я натягивала на себя одежду: что-то, что не нужно было гладить. Потом я влезла  в Ритины сапоги и бархатное пальто, потому что их не нужно было искать, и побрела в университет.   Весь день мне хотелось встретить Смирнитского случайно в коридоре и сказать ему что-нибудь хорошее, но как назло он мне не попался.  Во время лекций все время  хотелось спать, но в метро по дороге домой, меня вдруг взяла такая тоска, что весь сон прошел; стало невыносимо тяжело находиться под землей, и, повинуясь порыву,  я вышла на Лубянке. Все еще было очень тепло, невероятно тепло для конца октября, я даже расстегнула пальто. Накрапывал дождик, и мокрые волосы из растрепавшегося пучка липли на лицо. Вынырнув из метро через детский мир, я пошла по Охотному; мне было все равно куда, лишь бы идти и не давать отдыха ногам.  По этой стороне улицы тянулись унылые фасады, и я хотела уже перейти на другую сторону, там были дорогие магазины, в которые можно было зайти, но мне не попадался переход. Надо было дойти до сквера Большого театра, и я шла, опустив голову, потому что у меня болела спина. И тут до моих ушей долетел знакомый голос, окликнувший меня по имени. Я даже не сразу поняла, откуда доносился звук, и обернулась. Но он был впереди. В следующую минуту я уже увидела,  как сорокалетний мужчина, писатель и профессор Оксфордского университета бежал мне навстречу, как мальчишка. И я в этот момент не думала о том, что выгляжу плохо и что устала смертельно, потому что радость наполняла мое существо. Иногда в рекламе показывают, как наливают вино в бокал: оно льется и волнуется, пока вся внутренняя поверхность стеклянного сосуда не станет бордовой, - со мной было то же. Когда мы, наконец, поравнялись, он засмеялся и сказал:

- Ну вот, я тебя увидел. Я помню, что обещал не приезжать, но мне назначил встречу предполагаемый издатель, и я не мог отказаться. Может, раз мы встретились, подождешь меня? У тебя много дел?

Господи, господи, какие дела! Не было у меня никаких дел.

- Ничего? Ну, вот и здорово. Я обещаю, что постараюсь побыстрее. Хотя, у него, скорее всего, будет много вопросов. Пошли, сможешь подождать меня где-нибудь внизу? Ужасно, что я так долго тебя не видел.