Электричка, Я и Вирджиния Вулф.

А.К.

Она спросила: «Люблю ли я Вирджинию Вулф?», и в тоне её вопроса мне послышалась интонация полубандитика Мазика, простецки интересующегося: «А слушаю ли я группу «Чи-Ли»?». Два вопроса на равных чашах весов с гирьками простоты, искренности и случайности. Мазик бы недопонял её, а она его; в разнополюсности восприятия действительности их слова аукнулись бы эхом недопонимания, ненормальности и абсурда.

С Мазиком я пересёкся на работе, с которой слинял, как и всегда, в погоне за иллюзиями, казавшимися мне на тот момент реальностью. Но вот миф разрушился, жизнь харкнула в рожу, постоянно угнетало чувство некоего дискомфорта и позора, тоска отводила взор от книг и интернета. Ну, обычный, короче, сдвиг по фазе, происходящий в конце весны, когда, как всегда, ничего не успел и нефига ждать. Вот в этот момент поддержала Она. Она – это редакторша (мать-основательница) одного из литературных сайтов с прикольной графикой.

Она написала мне письмо, на которое я сдуру накатал ответ длиной в рулон туалетной бумаги. А сейчас впереди нескончаемый рулон железнодорожного полотна, а в руках – томик Вэ Вулф. Я специально откладывал это чтиво к дороге в электричке. Мне что-то реально так муторно, что конкретно ничего не лезет в голову.
Мне подходит к 27ми, и, если, повезёт, я скоро получу свидетельство об окончании ПТУ. И, наверное, пора б уж взяться за ум и удержаться на новой работе с новой специальностью; правда, прежние поступки выглядели не всегда удачной попыткой переступить через себя, что избавляло сперва от бесчисленных комплексов, но впоследствии приводило в стопор. Тем более, жил больше-то иждивенцем, и это, несомненно, тяготило. Но трудно, ах, трудно было отказаться от иллюзий: больно уж реальными казались они, и в э т о й реальности было куда более комфортно. Не устраивала-от эта жизнь – и это тоже были своеобразные чаши весов с просверленными и залитыми свинцом дырками безрассудности, обиды и разочарования, - фрустрация, короче.

Я смотрю в оконце электрички, равно как в экран монитора: отрешённо, безучастно, скучающе. Внутри меня коктейль тоски, надежды и непонятного, и я пьян им. Перед глазами – убегающие в тихую покоящуюся даль станции, а в памяти – добрый сайт, домашний какой-то, веющий спокойствием, радующий очарованием простоты. Как и всегда, мои надежды не оправдались, и я что-то долго не могу придти в себя. Это как палка, на одном конце коей – комплексы, на другом – самомнение. И единственное, что у меня сейчас осталось, - это ПТУ (ну, конечно же, и Церковь, из которой меня, по идее, гнать пора). И нынешние станции отбытия и прибытия – это точечная геометрическая прогрессия модели моей долбаной жизни. Или я напираю в этот раз на профессию, заранее зная, что это вновь выльется в обязаловку и принудиловку. Или я на всё забиваю и наконец-то куда-то уезжаю и за счёт этой профессии устраиваю свою жизнь. Это похоже на бред. Но большим бредом было б искать золотую середину – это тоже как выйти на середине пути - ну куда я там пойду и что вообще делать-то буду, хиппарь я, что ль, в натуре?! И вот вместо того, чтоб свои гроши внести в семью, я еду профукивать их к врачу, чтоб расставить все точки над «е».

Я листаю томик Вирджинии Вулф и обращаю внимание на свои длинные «музыкальные» пальцы с обкусанными до мяса ногтями. «Нда…» - думаю, – «первый признак невроза». Пора бороться. И лучше духовно. Хотя последнее долгожданное причастие вряд ли пошло на пользу: да и подхожу-то к нему больше с мыслью не о спасении, а – надежде. Мне что-то реально туго в этот раз придти в себя. Невольно задумываюсь – в кой уж раз? – забить на творчество и понимаю… что это не по мне.

После последнего абсолютнейше бестолкового причастия, к которому и подходил-то больше, как к надежде, нежели к спасению, сунули в кулак сотку, половину её профукал в течение часа, потом стало стыдно, в очередной раз попрощался с приятелями по Интернету и принялся ничего не делать, потому что было н е д о ч е г о!!!
Странный, конечно, сайт и странные люди: меня, например, там обозначают во множественном числе, хотя подобных мне обычно обозначают Васьками, Кольками и прочими всякими там Лёхами. «Алчи-алчи…»

Мне по-прежнему трудно придти в себя, но я пишу, а значит, появляется-таки стимул карабкаться из непонятного явления под названием Ж И З Н Ь.
Мысли мешают читать – мне хочется д р у г о г о, а поэтому я, равно как и прежде, жду конечной станции…

Потерянное успокоение, восполненное духовным, окрыляет надеждой, а последний пережитый стресс привычно толкает писать, переживая всё заново и вкручивая извилины: совокупность оного обогащает подкожной потаённой энергией, без участия которой невозможно восполнился дисбаланс атрофированной мечты… И Бог с ним, что произойдёт это на том же сайте, не от любви к нему, а дешевизны публикации. Так же и чуть ли не каждодневное отирание в Храме, порождённое первоначально отчаяньем и безысходностью, не только способствует укреплению хронической – П О К А!- трезвенности, но и рано или поздно порождает в гамме скрытых душевных аккордов нотки радости и благодарности в дневном чарующем великолепии небесной симфонии…

И тут нежданно-неожиданно в эти холодные дни мая пронзила мысль, что подобная нервотрепень вызвана лишь… внеочередной погоней за иллюзиями, что как облака: растают и позабудутся. В то время, когда все силы надо было прикладывать на прохождение ВУЗовского конкурса, их уже не оставалось. А это значит, что имелось – ОПЯТЬ 25!!! – лишь ПТУ. И надо было хвататься, держаться х о т ь за него, а не страдать леностным пофигизмом даже при написании конспектов. Да и какие уж там ВУЗы после 20-то семи!?! Явно намечался и обрисовывался эффект взорвавшейся бикмуллиниады, но… мне всё равно вот этого было мало!

Листки календаря безжалостно сдирали послепервомайские дни с традиционным разгулом нелюдных нынче рабочих, чьи дети упрямо стремились становиться менеджерами и психологами, отчего, спустя годы мытарств и скитаний, невостребованно торчали на бирже, нехотя возвращаясь к пыльному кармическому рабместу своих уставших и выматывавшихся в дупель предков.

И вновь взгляд в окно, как на всевидящее око монитора: от такой web-дизайнерской релаксации можно, чего доброго, вообразить себя в кресле-качалке у камина, бросающего на пол тёплые ласковые полосы…

…Трудно, ох, трудно жить в мире, в который не вписываешься и который является для тебя чужим и родным одновременно. Кратковременный побег в интернет отвлекает от реальности. Реальность в грязной, пропахшей бензином и потом спецовке. Реальности ощущений и восприятий. Реальность дум, надежд и изгоев.

Мысли как мухи на стекле или голуби на подоконнике. Мысли окунаются в чтиво, но в голове пусто и напряжённо. Так бывает, когда возвращаешься в реальность, потому что, даже если и есть время, то нет мотива заняться чем-то интеллектуальным. Хочется кричать, а стыдно выговориться. Стыдно показать себя ничтожеством. А потому, как моллюск в раковину, в скорлупу цыплёнок замыкаешься для бесед с самим собой. А потом накручиваешь себя так, что опустошишь все внутренние просторы прекрасного, несообразующиеся с настоящей действительностью. Миг молчания. Тупость побед. Никчёмность. Сложность взаимоотношений. Лёгкая прохлада разочарований. Принуждённость действий и движений. Слабость исхода. Ожидание конца. Потеря Бога. Поиск духовного. Правило Серафима Саровского. Блудные мысли. Тайна за семью печатями. Психография. Идиотизм самонапоминаний. Электричка. Томик Вирджинии Вулф.

О болезненном чувстве невостребованности и ненужности калякали бывшие шкидовцы по телеку: «Аритмия сердца» не ждёт ли раскрученных и навороченных всяких фабричных и народных артистов?

И вновь понимание себя обузой и вынужденность смириться с действительностью – м е н я – т о что всё это трогает, аж на слезу прошибает?.. А может, и не случайно… Неприспособленность к жизни, узкие рамки социальных ролей, взрыв эмоций, думы, думы, разговоры, безынтересность бытия, думы, думы, разговоры, знаки вопроса, неизвестность, подкожный холод осознания, электричка и Вирджиния Вулф.

Храм, интернет, разговоры, телевизор, письмо, Вирджиния Вулф. А там – зона, вынужденное одиночество, лабиринты гортопа, кресло, параллельность неизвестного и привычного, недочитанный Бродский, начатый Нилус и собственноручно забитая дверь в интернет.
Но даже в электричке не убежать от беспокойства; внешняя тишина и внутренний покой оседают как муть на дне стакана, когда не в ладах ты, милый, с самим собой, прекрасно раненный словом, таращишься на окружающую тебя действительность…

Пытка ожиданием письма продолжалась достаточно долго, и, мнится, этим состоянием – поскольку это первостепенное состояние, а не ощущение или ж восприятие реальности – была прожита львиная доля бессознательной жизни. Пытка ожидания письма проходила в предвкушении необычайного, чудесного, великолепного – дивного мира, мира, отворяющего завесу в и с т и н н у ю R е а л ь н о с т ь , прожитую сердцем , вскормленную душой, глубокую, чувствующую, проникновенную. Пытка ожиданием письма проходила устало, чуждо, отрешённо. Безучастно и пассивно. Дождливо и ветрено. Непогодой и хаосом. Смятением мыслей и чувств. Восторгом и умилением. Порывом и фантазией. Необузданностью и кротостью. Верою и безверием. Страстью и любовью. Жаждой жить и ожиданием кончины. Тупостью и безучастностью. Все стихии и все циклоны, вообразимые и бесстыжие, гордые и тщеславные, оправдывающиеся и раскомплексованные, сходились мистической точкой Хэ или Икс в фантасмагорийской мистерии придурков: «Жить ожиданием чуда». «Старая ведьма по имени Ассоль», - тянуло напоминание в ту ещё самиздатовскую пучину, где непонятно, нужен ли ты был, но нужно для чего-то было быть. Но алый конвертик по имени «чудо» ещё не пришёл в гавань почтового ящика. То, что было, являлось не более, чем отблеском, бликом того несуразного чуда, но и оно являло собой лишь худенькую жиденькую тень из преисподни. И тут – как гром… звуки оркестра: их не слышишь, но… чувствуешь!.. Ими живёшь и понимаешь. Понимаешь немыслимость ненужности подкожных творческих импульсов. И взгляд на потолок, а в руках – сборник В – точка – Вулф. И лишь странная тень за спиной бесшумно предощущением подкожного холода скользнула к тамбуру. Взгляд на потолок. Релаксация.

Когда не ощущаешь нужности там и сомневаешься в восприятии её здесь, а посерёдке – и делать вроде нечего, самое место в электричке, что домчит тебя оттуда через серёдку прямо сюда. Электричка – это как пародия, дурацкий бестолковый фильмец с бесконечными заставками «ха-ха», на современную обыденность, не всегда реальную, созвучную внутренним чувственным потокам, но живую, искреннюю, , насыщенную образами, смекалистыми, простецкими, дурашливыми, ну, то бишь, русскими Иванушками, что и на печке семисотой в виртуальный мир домчатся, и в кипяток проблем, нырнувши, не ошпарятся.

Реальность с заблокированной памятью, где люди как куклы, они вне времени и пространства, они замерли в обыденном потоке, а если для чего и служат, то лишь как смена декораций. Я чувствую слезу, капающую на пол, и вдруг шуршит, шелестя, тень, и солёная точечка засасывается в её воронку. Глупо, несуразно, безразлично дышится весной. Весной, похожей на мрачную осень. Осень, скучающую прощанием. Прощанием – горько-кислым, как грусть. Грусть, как та, что мешает потоком сумасбродств и треволнений вчитываться и вникать в происходящее и в сборничек Вирджинии Вулф.
И сколь не читаю Вулф – не вникаю в содержимое. Её образы, обороты, описания плетутся причудливой позолотой посеребрённых узоров в моё подсознательное. Но сколь не читаю – не вникаю в содержание. Сколь не бегу от привычности – она в с е г д а рядом со мной. В соседнем вагоне с расфуфыренной тёткой-библиотекаршей было холодновато, отчего сунулся в этот. И хоть аустерал больше, но тут прямо в ноздри пфыкнул ядрёный запах пива хмельным напоминанием об уничтоженных когда-то килограммах собственной писанины, служащей всего лишь потрёпанной вонючей макулатурой. По соседству в правом ряду, наверное, студенты. Молодёжь всегда стремится казаться чуточку повзрослее. И чем угодно: наглостью, гениальностью, сарказмом, самоиронией, раскованностью, крутизной, блатизной, придурошностью, наконец! Хотели пацаны на халяву проехать. Арась! Штраф сдёрнули. Недовольные пошли курить и материться. Тамбур – это какое-то особое шайтанское место, из него иногда выходят с разбитыми мордами, сам видел. Так что мне дивиться, если вдруг оттуда выскальзывает нечто непонятное, прозрачное, растворяющееся в несуразном человеческом потоке?!

Читать становится всё более невозможным: народу прибывает и прибывает. Вот заваливается какой-то чудаковатый, не отошедший с похмелья, тепленький ещё, укалка с разновозрастной компанией деревенских баламутов. Уставший от безделья и замаявшийся разгонять его ковырянием в сотовом телефоне напарника. Наверно Студент-1 пытается вставить по поводу и без ядрёную матерщинку в разговор с мужиками. А вот и повод появляется. Приятели скидываются по рубалёчку и рубятся в карты. Атмосфера игры завораживает всех вокруг. Наверно Студент-1 шарит мелочишко и, по ходу, ему везёт. Но тут он резко порывает и идёт нервно курить в тамбур. А его место в игре занимает Наверно Студент-2.
Уф, опять не до чтения. Вот уж поди заведут под вечер родную общагу круголям выученного карточного твиста. Ну а что!? Бедные студенты в общагах только тем и занимаются, что в качестве факультатива изучают ещё и науку выживания в критических условиях жизнедеятельности.
Странно читать Вирджинию Вулф под попсовые мелодии сотового телефона, кусая подтаявшее мороженое, когда у него вкус становится более другой, молочней, что ли. Странно созерцать настоящее, думая о завтрашнем дне – при этом уж точно в голову ничего не полезет – ни Бродский, ни Нилус, ни Вулф. Тяжело соглашаться с неизбежным и приковывать себя к необратимому. Трудно быть выше всего приземлённого, если ты – неотъемлемая частица оного. Пальцы. Ладонь. Письмо. Разочарование? Нет? Согласие с имеющимся. Излишнее подтверждение. Отпечаток умерших в прошлом веке стереотипов и шаблонов, наложенных и на собственное чело. Бесконечное перечитывание строк о чужих бедах и горестях. Задевает, нет? Если честно, непонятно. Так уж было: девчонка одна умная с Шахуньи письменно высказалась и замолчала, тем паче наколбасил ей на что не пойми чего сквозь призму провинциальной подворотни. А теперь, пользуясь случаем, извиняюсь. Да не перед ней одной. Поймут те, к кому оно соотносится. Непонятно… Итак, непонятно! Но странно, равно как и всё необычное. За счёт чужих слов и мнений задумываюсь о себе. Наверное, я просто настолько привык к неадекватному себя восприятию, что параллельное мне видится даже – и не несколько! – странным…

Мне хочется поскорее выйти на перрон и растворится в ожидании и неизвестности. Я задолбался там объяснять и доказывать, и мне хочется хотя бы на час забыться от преследуемого чувства недопонимания меня и там. Да и ощущение другого города умиляет. Оно всегда притягательно. Сижу и молчу. Несколько заблудший и немного заблудившийся. Заблудившийся в собственной жизни.

Недопонятый мною томик окунается в сумку. Вагон наполняют новые герои. Вот девушка. Впаривает христианскую газету. Прилизана. Причёсана. Упакована в кожаное изделие. Я, отказываясь, извиняюсь. Кажется, на какую-то фразу отвечаю: «Спаси господи», на что – молчание…
А вот дядя в белой фуражоночке и симпотном пиджачке, в сочетании с красной рубашонкой придающего интеллигентный вид. Входит и предъявляет: «Жизнедеятельность бандита Путина». А-ма-ма-ньки! Ах, это он уже иную газету втюхивает. «Вор, бандит, предатель Путин» - сыплются лозунги с его уст. Публика отрешена, пассивна и безучастна. И трудовой народ разучился смотреть «Новости» - реалити-шоу, развлекательные, музыкальные, сенсационные, скандальные и прочие аномальные хроники для него стали круче. А он, знай себе, ищет что-то про стачку и революцию, ведущую к процветанию всей мировой цивилизации. Пугает, что нечитающие сие удивительное издание не желают советской власти. И опять – молчок. И редкое шевеление масс. Нарисуйся сейчас Ещенко с коронной фразой: «Пожертвуйте на Храм!» я б поди, чесслово, не удивился. Дядёк уходит. Вот так от нас ушёл коммунизм: в китайских шароварах, в сланцах на перезаштопанные носки.
Сон морит меня. Глаза слипаются, и я вроде бы уснул. Сквозь сон понимаю: долгожданная станция близко, и мне пора идти туда, где в платной шаражке ждут врачи с голливудскими улыбками. Но не покидает и в то же время чувство, что кто-то смотрит через плечо. Открываю глаза: непонятным образом на коленях опять раскрытый томик Вэ Вулф с не совсем мне понятным от нагромождённых дум, глупой суматохи и пасмурного беспокойства сюжетом. А-ма-ма-ньки, так это сама – критик, историк, леди, аристократка смотрит через плечо… Я читал её строки, а она – мои мысли сквозь них.

Ой!.. а это, кажется, не сон… Привет, чувиха!..

Павлик Адреналин

Электричка, Я и Вирджиния Вулф.Проза

Электричка, Я и Вирджиния Вулф.

Электричка, Я и Вирджиния Вулф.
Проза