«Как же не сойти с ума,
Если всюду — дурь и тьма.
Где не глянь везде ограда,
Что не день — одна засада»- /Николай Гольбрайх/
Порой огорчает та дурь, которую выдают за христианскую духовную жизнь. Конечно, иногда огорчает та дурь, которая претендует на то, чтобы выдавать себя за христианскую духовную жизнь. Это, конечно, грустно, но к этому относиться надо с юмором.
Линия поведения, которую избрал Давид, чтобы вырваться из рук Анхусовых слуг: он притворился безумным /1Цар.21.13/. Он имитировал жесты и привычки слабоумного от рождения или лишившегося разума человека, предполагая, что они охотно поверят, что немилость, в которую он попал, или беды, переживаемые им в данное время, довели его до безумия. Это притворство не может быть оправдано, ибо такое самоунижение выглядело неприлично, а поведение не соответствовало истине. И поэтому было недостойно чести и совести столь выдающего человека, как Давид. Но в некоторой степени оно извинительно, потому что не являлось просто ложью, а, скорее, было военной хитростью по отношению к врагам ради спасения собственной жизни. Притворство, к которому здесь прибегнул Давид, чтобы сохранить себе жизнь, в определенной мере объяснимо, а вот пьяницы выглядят так без притворства и доводят себя до подобного состояния, потакая низменной похоти: они превращаются в безумцев и ведут себя неподобающим образом; обычно их слова и действия либо глупы и нелепы, как у слабоумных, либо дерзки и неистовы, как у буйно помешанных, что неоднократно заставляло удивляться тому, как могут дойти до такого состояния благоразумные и уважаемые люди.
У христиан может быть, «алкогольный параноид» человек «узнаёт врагов» почти во всех окружающих и смотрит подозрительно. Он чувствует угрозу в словах, жестах и действиях других людей. На фоне этого зависимые христиане параноиды. При крайних проявлениях этого характера мы вслед за Достоевским можем говорить о «человеке с неподвижной идеей во взгляде» нападают на мнимых недоброжелателей.
Чтобы с ним не обращались как со шпионом и не принимали за человека, пришедшего с определенным умыслом, Давид притворился сумасшедшим. Подобные люди существовали во все века, чтобы, видя слабоумных, люди учились благодарить Бога за то, что у них есть разум. Давид предпочел, чтобы Анхус отпустил его как презренного человека, а не считал опасным. Он получил ожидаемый результат: благодаря этой уловке он избежал строгого наказания, которому мог быть подвергнут. Так делают и христиане. Если что умное не могут сказать, то показывают свою дурь или другого делают под себя таким дураком. Кто глуп, тот от дури не спрячется, И тот, кто не в шутку дурак, дурее того, кто дурачится.
Мы не можем оправдать Давида за эту ложь. Плохо, когда честный человек притворяется не тем, кем является на самом деле, а уважаемый человек изображает из себя безумного. Если для развлечения мы изображаем тех, которые, как нам кажется, имеют умственные проблемы, то при этом забываем, что Бог может легко поставить нас на их место.
И сказал Анхус Давид ли это; или, даже если это Давид, то его не нужно бояться: какой вред он может причинить им сейчас, когда лишился разума? Слуги подозревали, что Анхус был склонен принять Давида, но он сказал: «Нет, это безумец. Я не хочу иметь с ним дела. Вам не нужно бояться, что я возьму его на службу или стану поддерживать». И в подтверждение задает шутливый вопрос: «разве мало у меня сумасшедших... неужели он войдет в дом мой? Я не явлю ему милости, но и вы не причиняйте ему вреда, ибо ему, как сумасшедшему, можно лишь посочувствовать». В древнем мире психически больных людей считали вместилищем злых духов и предпочитали не трогать их, дабы не навлечь на себя гнева «богов». Поэтому в секты и не ходят и не хотят общаться – баптисты дурью занимаются.
Есть тема, которая задевает за живое, — это кризис христианства. На «диалекте триумфа» мы привыкли вещать, что у нас возрождается христианство. Но ведь никакого возрождения нет, христианство находится в самом тяжелом состоянии. Если быть до конца честным, христианства нет, вернее, оно едва теплится, едва выживает. И с этим что-то нужно делать, иначе мы просто его погубим – оно исчезнет окончательно.
«Власть священника пастыря зависит от суеверия и тупой доверчивости народов,- пишет Клод-Адриан Гельвеций, философ, - ему вовсе не нужно, чтобы они были просвещенными. Чем меньше они знают, тем более покорны его решениям».
«С точки зрения разума мировую дурь не понять», - по предположению Аркадия Давидович. Каждое поколение создаёт свою дурь. В отличие от разума дурь многогранна или многолика.
Существует заразная религиозная болезнь — тяга к дури. Причём чем дурь дурее, тем тяга сильнее. Это своего рода духовная наркомания - неудовлетворённость обычной христианской жизнью и как следствие - поиск сильных, возбуждающих ощущений («благодатных»). Чтобы поймать «религиозный кайф» требуются духовные наркотики: «старцы», «пророчества о конце света», «антихрист», «масоны», «колдуны», «ИНН», «три шестёрки», «исцеления» и тому подобные.
«Наркобаронами» с православным баптистским оттенком являются псевдостарцы, лжеблаженные, различные крикуны экстремистского толка и… сочинители сомнительных, мягко скажем, книжонок. А распространяется эта «ангельская пыль» среди православных вполне легально — через церковную книжную сеть. Сейчас выпускаются десятки изданий, на которых следовало бы ставить гриф: «Осторожно! Психотропное средство! Проконсультируйтесь у психиатра!». Но, к великому сожалению, сейчас в Церкви нет цензуры, которая бы останавливала этот наркопоток псевдодуховности. Поэтому приходится реагировать и предупреждать людей о духовной опасности тех или иных книг только после того, как они, массово распространятся среди церковного народа.
«Он немедленно отступает, смягчается, умолкает, и переносит свой гнев на другие предметы, или на других людей, которые виноваты только тем, что они послабее. Всякий, кто учился, служил, занимался частными комиссиями, вообще имел дела с людьми, - натыкался, вероятно, не раз в жизни на подобного самодура и может засвидетельствовать практическую справедливость наших слов. Бойтесь сказать мимоходом слово вопреки сердитому и бестолковому пастырю: вас ждёт поток бранных слов и угрожающих жестов, крайне оскорбительных. Мало того, - вас и впоследствии будет преследовать неблагоприятное мнение религиозников: вы отступник, вы непочтительны к руководству, голова ваша набита фанаберией. Но если вы хотите служить и вести дела честно, не бойтесь вступать в серьёзный, решительный спор с самодурами. Из ста случаев в девяносто девяти вы возьмёте верх. Только решитесь заранее: что вы на полуслове не остановитесь и пойдёте до конца, хотя бы оттого угрожала вам действительная опасность – потерять место или лишиться каких-нибудь милостей.
Первая ваша попытка заикнуться о вашем мнении будет предупреждена возвышением голоса самодура; но вы всё-таки возражайте. Возражение ваше встречено будет бранью или выговором, более или менее неприличными, смотря по важности и по привычкам лица, к которому вы обращается. Но вы не смущайтесь: возвышайте ваш голос наравне с голосом самодура, усиливайте ваши выражения соразмерно с его речью, принимайте более и более решительный тон, смотря по степени его раздражения. Если разговор прекратился, возобновляйте его на другой на третий день, не возвращаясь назад, а, начиная с того, на чём остановились вчера, - и будьте уверены, что ваше дело будет выиграно. Самодур возненавидит вас, но ещё более испугается. Он рад будет прогнать и погубить вас: но, зная, что с вами много хлопот, сам постарается избежать новых столкновений и сделается даже, очень уступчив; во-первых, у него нет внутренних сил для ровной борьбы на чистоту, во-вторых- он вообще не привык, к какой бы то ни было последовательной и продолжительной работе, а бороться с человеком, который смело и неотступно пристаёт к вам, - это тоже работа немая.
«Дурить, совершенно со спокойной совестью, считая и самодурство точно так же законным, как и прежнее своё унижение. Но, разумеется, выбиваются наверх не все, и даже очень немногие: для этого надо иметь довольно крепкую натуру и потом сверхестественным образом выворотить её. Надо заглушить в себе все симпатичные чувства, притупить свою мысль, кроме того, - связать себя на несколько лет по рукам и ногам, и при всём этом уметь – и пожертвовать при случае своим самолюбием и личными выгодами, и тонко обделать дельце, и ловкое, коленце выкинуть. На это мастеров не очень много. Охотников, правда, бесчисленное множество, да не у всякого есть такая выдержка, а без выдержки тут ничего не добьешься. Потому-то большая часть людей, попавших под влияние самодура, предпочитает просто терпеть с тупою надеждою, что авось как-нибудь обстоятельства переменяться.
Внутренней силы, которая бы возбуждала их к противодействию злу, в них нет, да и нем ожжет быть, потому что они не имели возможности даже узнать хорошенько, в чём зло и в чём добро. Оттого-то именно в них и нет чувства справедливости и сознания нравственного высшего добра, а вместо этого есть только чувство законности, в её установленном и тесном смысле. Для них поступки и явления жизни разделяются не на хорошие и дурные, а только на позволенные и непозволенные. Что позволено, что скреплено положительным законом или хоть просто приказанием, то для них и хорошо и наоборот. А на что положительных приказаний нет, о том они находятся в совершенном недоумении. Потому-то всегда и бывают так робки и медленны шаги их при всяком новом вопросе или явлении, требующем изменения существующего порядка. Тут мучительное беспокойство овладевает забитыми бедняками, под гнётом самодурства лишившимися всякой способности рассуждать. Узнав, что правило, которому они следовали, отменено или само умерло, они решительно не знают, куда им обратиться и за что взяться, - и бывают ужасно рады первому встречному, который возьмётся вести их. Само собою разумеется, что этот встречный всего чаще бывает плутоватый самодур, и чем плутоватый он, тем гуще повалит за ним толпа «несмышлёночков», желающих прожить чужим умом и под чужой волей, хотя бы и самодурной».
Но основы этой жизни, её внутренняя сила – совершенно непонятны для жалких людей, отвыкших от всякой разумности и правды в своих житейских отношениях. Только самые грубые и внешние, бьющие в глаза, проявления этой образованности понятны для них, только на них они нападают, ежели вздумают не возлюбить образованность, и только им подражают. Ежели увлекутся страстью жить по благородному. Старик-самодур сбреет бороду и станет напиваться шампанским, вместо водки; дочь его будет петь жестокие романсы и увлекаться офицерами; сын начнёт кутить и покупать дорогие платья и шали: вот и весь кодекс их образованности. За то и те, которые бояться нового света, - если им попадётся дурачёк, рады принять за представителя образованности, и по поводу его излить своё негодование на новые порядки. И так через всю жизнь самодуров. Через всё страдальческое существование безответных проходит эта борьба с волною новой жизни, которая, конечно, зальёт когда-нибудь всю издавна накопленную грязь и превратит топкое болото в светлую и величавую реку, но которая теперь ещё только вздымает эту грязь и сама в неё всасывается, и вместе с нею гниёт и смердит. Теперь новые начала жизни только ещё тревожат сознание всех обитателей тёмного царства, вроде далёкого привидения, или кошмара. Даже для тех, которые решаются сами подражать новую моду, она все-таки тяжела так, как тяжел, бывает всякий кошмар, хотя бы в нём представлялись видения самые прелестные.
Без всякого сомнения, художник не имел в виду доказывать тех мыслей, какие мы теперь выводим из его комедий; но они сами собою сказались в его произведениях, и сказались удивительно правильно. Лица его комедий постоянно остаются, верны тому положению, в которое поставлены самодурным бытом. Ни одним словом не возвышаются они над уровнем этого быта, не изменяют основным чертам их типа, как сложился в самой жизни. Даже в лучших натурах комедий Островского мы не видим той смелости добра, которой могли бы требовать от них при других обстоятельствах, но которой именно не может быть в них под гнётом самодурства. Едва в слабом зародыше виднеются в них начала высшего нравственно развития; но эти начала так слабы, что не могут служить побуждением и оправданием практической деятельности. Оттого все нравственные основания поступков у честных лиц в комедиях Островского – внешне и очень узко ограничены, все вертятся только на исполнении чужой воли без внутреннего сознания.
«Первая из причин, удерживающих людей от противодействия самодурства, есть – странно сказать – чувство законности, а вторая – необходимость в материальном обеспечении. С первого раза обе причины, представленные нами, должны, разумеется, показаться нелепостью. По-видимому, - совершенно напротив: именно отсутствие чувства законности и беспечность относительно материального благосостояния – могут объяснять равнодушие людей ко всем претензиям самодурства. Люди, рассуждающие на основании отвлечённых принципов, сейчас могут вывести соображения: «Самодурство не признаёт никаких законов, кроме собственного произвола; вследствие того у всех, подвергшихся его влиянию, мало-помалу теряется чувство законности, и они уже не считают поступков самодура неправыми и возмутительными и потому переносят их довольно равнодушно. Кроме того, - самодурство, при раздаче благ всякого рода, постоянно, по своему обычаю, обижает их, пользуясь само львиной долей, а им ничего не оставляя. Если они терпят это, значит, у них уже потеряна любовь к собственному благосостоянию, они привыкли к неимению ничего, и мало заботятся о том, чтобы выйти из этого положения. Такое рассуждение, при всей своей видимой основательности, весьма лёгкомысленно. Как-таки предположить в людях совершенное уничтожение любви к самому себе, к своему благосостоянию? И отчего же? Оттого, что кому-то вздумалось взять у меня моё добро! Нет, это можно было бы говорить только в таком случае, если бы все, угнетённые самодурами, были очень довольны собой. Но ведь мы видим, что человек бывает, недоволен своей судьбой. Стало быть, их не беспечность удерживает в их положении, а что-то другое, поглубже. Это другое и есть чувство законности. Не будь этого чувства, т.е. прими угнетённая сторона, в самом деле, то убеждение, что никакого порядка, никакого закона нет и не нужно, тогда бы и пошло всё иначе.
«А ложное положение их есть опять-таки последствие одной общей причины всех гадостей «тёмного царства» - самодурства. Кроме того, здесь мы видим уже бесчисленное множество оттенков и степеней; и чем выше, тем самодурство становится наглее внутренно и гибельнее для общего блага, но благообразнее и величавее в своих формах.
Если он всех любит всем друг, то, значит, - все для него безразличны. Если девушка всякого мужа любить будет, - то ясно, что сердце у ней составляет даже не кусок мяса, а просто какое-то расплывающиеся тесто, в которое можно воткнуть, что угодно.
И всё отчего? – оттого, что от него потребовалось решимости, дела, того, что не входило в его привычки. Устроил дела, по мнению; это уж была бы жертва и он, конечно, этой жертвы не совершил, а явился настоящим Обломовым. Покуда сознание не перевернётся, дурь в голове - даже не шелохнётся.
Источники: Библия. Мэтью Генри – толкователь.
|
