1
Шёл 1987 год.
По телевизору круглые сутки показывали руководителя страны Михаила Сергеевича Горбачёва, который что-то постоянно говорил, размахивая руками посреди окружавшей его толпы людей, призывал «углубить», «начить» и «перестроить»…
На улицах русских городов бурлила жизнь. Где-то сильнее, где-то меньше. Где-то она бурлила только на кухнях, подвалах, в рок-клубах, молодёжных тусовках, а где-то уже и на улице. Милиция из последних сил боролась с народом. Шло брожение…
Социалистическое строительство в нашей стране всё ещё шло, всё ещё правила коммунистическая партия, всё ещё работало КГБ, а в лагерях досиживали свои остатки срока узники за веру, братья из церквей евангельских христиан-баптистов.
Официальные церкви тоже гадали: можно ли им что-то теперь перестроить, наступила ли свобода или нет. Будущее было ещё не ясно, все ждали наступления следующего года, когда ожидались какие-то невероятные праздники по случаю 1000 летнего крещения Руси православными.
И вот посреди этого хоровода жизни, вдруг пришло лето. А с ним и возможность верующим собираться вдали от придирчивого ока властей.
— Куда этот автобус идёт, не знаете? — послышался звонкий голос молодого человека у автобусной остановки.
— На Пуховку, — ответила ему женщина-кондуктор и тут же решила повторить свои профессиональные причитания: — Приобретаем билетики!
Какая-то бабуля лезла в старый автобус с не менее старой корзиной, покрытой заплатанной тряпкой, под которой угадывались собранные ею где-то в окрестностях бутылки.
— Ну куды ты с бутылками своими тудова ещё! — возмутился какой-то мужик.
В общем, народ как всегда ехал по своим делам из города в деревню, каждый — в свою.
И только молодой парень ехал не как все. Он ехал с особой целью, отчего очень волновался, не видно ли со стороны про него то, что знать посторонним не положено. На нём были брюки и пиджак из ткани с узором в ёлочку и футболка. Но погода обещала быть ясной и жаркой, небо было синее-синее, а ветер едва обнаруживал своё присутствие в шевелении платьев женщин и красного флага на здании Райисполкома.
Звали молодого человека Сергеем. Было ему лет 20, он только что пришёл из армии, ещё не успел привыкнуть к спокойной жизни «на гражданке», поэтому ощущение, что он едет «в самоволку» преследовало его неотступно.
Он купил билет у кондукторши и прошёл в конец салона автобуса. Естественно, все места были уже заняты, а проходы заставлены разнообразной утварью, которую пассажиры стремились непременно вывезти из города к себе. Сергей прицепился за поручень и стал ждать отправления.
Вдруг он увидел, вернее, почувствовал, что в автобус вошёл очень на него похожий парень. Не то чтобы он был его двойник или внешне похожим, тем более, что был одет в джинсовую одежду, а просто от него исходило то же ощущение тайны, с которой он собирался ехать. Он оглядел салон, и его взгляд встретился со взглядом Сергея. Можно было бы даже сказать, что при этой встрече произошёл некий взрыв. Только не настоящий, а какой-то внутренний, никому не видимый. Из серии «рыбак рыбака видит издалека».
Вошедший невольно спрятал взгляд, покраснел, будто стыдясь, что его разоблачили и одному из пассажиров понятно, куда он едет…
«Кажется, я не один, — подумал Сергей. — Значит, веселее в КПЗ будет, если посадят».
Тут втолкнулись ещё какие-то старухи, какой-то дед в старой военно-морской тужурке, и… ещё какой-то парень странного вида. Очень худой и с длинными волосами. Про таких говорили: хиппи, неформалы.
И вот автобус порычал, как будто мотор, пытаясь поругаться с кем-то, зафырчал, затрясся, и тронулся. Рейс начался…
2
Пока ехали, Сергей стоял, держась за поручень, и думал. Он любил думать о своём, когда ехал в каком-нибудь занудном транспорте — в электричке или таком вот пригородном автобусе. О многом можно было всегда подумать, многое вспомнить, что-то переиграть в своём воображении, прорепетировать какие-то диалоги с какими-то людьми.
На этот раз он опять вспоминал свою службу в армии, эти 2 года. 2 года постоянных нервов и лишений, унижений и стараний выжить любой ценой, а также тренировки терпения, нахождения общего языка с разными личностями, порою очень странными, подчинения идиотским приказам и постоянного ожидания дембеля — долгожданной и почти призрачной свободы.
Сергей вспомнил, как он часто читал в «ленинской комнате» разные газеты. Особенно он любил читать разные критические статьи о литературе, музыке. Часто по ним можно было определить — какие книги надо бы постараться прочитать, какую музыку достать по своим каналам. Если в газетах ругали — значит, это были вещи стоящие.
Единственное, что не подходило в его уме под это правило, — это статьи против религии, различных сект. Такие статьи появлялись в тогдашней прессе регулярно. Им отводили целые полосы, и в них подробно и очень живописно рассказывалось о гнусных злодеяниях «мракобесов», верующих в «несуществующего» Бога и добровольно портящим жизнь себе и своим детям. Вместо того, чтобы наслаждаться жизнью в какой-нибудь бригаде строителей коммунизма. Сергей не понимал, как можно человеку разумному и современному, всё ещё верить в Бога, когда наука давно уже доказала, что Его нет, и всё движется или к военному столкновению двух политических блоков — НАТО и стран Варшавского договора, — или к всемирной победе коммунизма, во что верилось слабо, глядя на разваливающуюся экономику и повальное пьянство нашего населения.
Но у них в части оказался верующий. Звали его Олег. Он носил круглые нелепые очки (как шутили — «неуставной формы»), присягу не принимал, оружия не брал.
— Да не бойся ты родителей! — сочувствовали ему ребята. — Бери оружие, сам думай, тут тебя они не достанут!
— Да причём тут родители? — смущённо улыбался Олег. — Не в этом дело.
— Тогда бери автомат.
— Нет.
— Почему? В тюрьму хочешь? Посадят же.
— Не посадят.
— Как это? Посадят.
— Нет, у меня все братья в семье и знакомые уже отслужили, и ничего.
— И не посадили?
— Нет.
— И присягу они не принимали?
— Нет.
— И прослужили?
— Да. В стройбате. И я готов, пожалуйста.
Это было очень трудно вместить. Как это человек может не подчиняться властям, не подчиняться сержантам и даже офицерам? Это было что-то невероятное, а потому странное и враждебное. Было бы понятно, если бы новобранец придя в армию, пил водку, бегал в самоволку, отбирал деньги у слабых. Это бы считалось особой доблестью и уважалось. А тут — какой-то очкарик не хочет быть как все, да ещё верит не пойми во что.
Часами, бывало, шло веселье вокруг этого Олега. Ему и силой автомат всовывали в руки, и пытались пригрозить, что побьют. И били, и пинали сзади в строю при маршировании. И в нарядах по кухне он был постоянно, так что всегда из окошка раздачи пищи сверкали его странные круглые очки и неизменная улыбка.
С ним долго беседовали замполит части, потом сам командир, особисты, и в результате решили его оставить тут и не отправлять ни в стройбат, ни туда, где «Макар телят пас». Какой-то капитан взял его к себе во взвод заряжать аккумуляторы. Где он все оставшиеся полтора года и прослужил. От нарядов был освобождён, и только в редких случаях стоял на КПП без штык-ножа и прилежно открывал железные ворота проезжавшим грузовикам.
— Олег, так что, — приставал иногда от нечего делать к нему Сергей, — Бога же нет!
— Есть, — улыбался Олег и, видя, что его хотят переубедить, шёл в атаку: — Вот скажи — откуда всё произошло, знаешь?
— От большого взрыва, — вспоминал Сергей школьную программу. — Говорят, что сперва в космосе была какая-то масса энергии, а потом она начала разлетаться в разные стороны и получились планеты. Потом на земле зародилась жизнь, и природа произвела человека.
— Из обезьяны?
— Ну да.
— А откуда взялась первая эта самая «энергия» или что там у вас?
— Ну… — мялся Сергей, — я не знаю, была всегда, наверное. Наука это не может сказать пока точно.
— Вот видишь, — говорил Олег, — вы сами не знаете откуда и что.
— А ты знаешь?
— Да. Всё создал Бог. Всё было создано Им и создано логично, упорядочено.
— Откуда ты знаешь?
— В Библии так написано. Так люди верили всегда.
— Хе, — досадовал Сергей, — А её кто написал? К тому же вон сколько разных вер и сект, и у всех своя Библия. И какой же из них ты веришь?
— Библию сохраняли верующие все века, и она дошла к нам в том же виде, что и была написана. Есть древние тексты, так что можно сравнить. К тому же Библий не несколько, а одна. Просто разные церкви её толкуют по-разному.
— Как это одна?
— Одна, конечно. Это всем известно. Я смотрел и Библию православных, и католиков, и других. Все одной Библией пользуются.
Этого Сергей не знал и был несказанно удивлён. Да и откуда было знать такое? С детства же внушали атеизм…
— И ты веришь Библии?
— Да. Она более правдоподобна, чем теория о взрыве. Ну сам смотри: какой-то взрыв, который неизвестно кто сделал. Само собой не может ничего делаться. Нужен конструктор, нужен план, по которому бы всё развивалось, нужны законы, по которым бы всё жило. Ты же признаёшь, что есть законы природы?
— Какие законы?
— Ну, например, земного тяготения…
— Конечно. Но законы — природы, а не Бога же. Они без Него существуют…
— А откуда они взялись?
Сергей пытался найти в своих закромах памяти какой-нибудь научный ответ, но такой ракурс постановки вопроса он встречал впервые… Это его очень тогда поразило…
Нет, он не стал верующим в армии. Он был несколько озадачен нестыковкой теории эволюции и атеизма с реальным мирозданием, но списал это на счёт грамотности сектанта, которого, наверное, учили как охмурять доверчивых граждан…
Олег был евангельским христианином-баптистом. Это название стало тогда знакомо каждому служивому человеку в части. Хотя что это за вера все представляли смутно. Понятно было, что не молятся иконам, кресты не носят, оружия не берут, вот, пожалуй, и всё.
3
Потом Сергей вспомнил, какой веры был Олег, когда встретил на улице одну женщину, раздававшую тайком от милиции отпечатанные каким-то таинственным образом брошюрки о вере в Бога.
— Вы какой веры? — спросил её Сергей, беря одну странную книжечку в руки.
— Не православные мы, евангельские христиане-баптисты называемся, — ответила она.
В её глазах было столько печали, видно было, что она много в своей жизни перенесла, но выстояла, и теперь раздаёт людям литературу о Боге, не боясь, что её схватят и посадят. Это и расположило Сергея к ней и он даже подумал, что постоит тут рядом, чтобы охранять её, и если что — набить морду всем противникам.
Вскоре, правда, подошёл милиционер и «попросил» её «сворачивать свою лавочку». Хороший попался милиционер. Она спокойно уложила в рюкзак остатки книг, и, взвалив их на плечи, пошла от этого места.
— Скажите! — догнал её Сергей, — а как найти где ваша церковь?
Она посмотрела на него, будто испугавшись. Не переставая идти, она немного помолчала, а потом сказала:
— Приходи в воскресенье, к шести утра на станцию Звягино. Оттуда пойдём на собрание.
— В шесть утра? — удивился Сергей.
— Да. Только никому не говори. Милиция может помешать.
Сергей привык уже к подпольным собраниям в то время, поэтому такие условия были совсем не редкими и не особенно шокировали. Милиция запрещала всё, что могла — и концерты рок-групп, и выставки авангардных художников, и просмотры видеофильмов, и торговлю какими-то коллекциями и обмен книгами. Даже водку и то решили продавать так, чтобы пьяницы все обязательно передавились в очередях за ней… Казалось, что все были повсюду в заговоре против власти и что это просто такие условия игры, когда люди хотят что-то делать интересное, а задача милиции — всем мешать и всё запрещать. Для чего — уже давно было не понятно. Но так было принято. И сами же милиционеры зачастую были то разгонщиками подпольных мероприятий, то их посетителями, как граждане, будучи не на своей службе.
— Хорошо, конечно! — подтвердил Сергей.
— И возьми с собою паспорт на всякий случай. Вдруг задержат. Понимаешь? — продолжала говорить женщина.
— Понимаю. Возьму!
Она махнула ему рукой, как бы прощаясь, и пошла на другую сторону улицы, оглядываясь на проезжавшие машины.
Сергей был рад, что удостоился доверия верующих. Подумать только: он попадёт на тайную сходку «секты», в которой состоял Олег! От этой мысли Сергею становилось как-то особенно радостно, и волнующее чувство азарта снова и снова подавало в его душе свой голос.
4
Дома он с интересом стал читать данную ему брошюру: «История развития человечества показывает, что есть вопросы, охватывающие не только наше прошлое и настоящее, но и будущее: «Откуда мы пришли? Кто мы и для чего на этой планете? Куда направляемся и что ждёт нас после смерти?»
Глубочайшая бездна абсурда, в которую может погрузиться человеческий разум, — это отрицание цели и смысла создания Вселенной и человека. Всё в мире имеет свой смысл, цель и назначение. Не может быть, чтобы наше появление на Земле, пребывание на ней и уход были бессмысленными и ненужными.
Безумцы смеются над теми, кто верит в чудо, верит в Бога, создавшего всё для разумной и возвышенной цели. Но атеисты верят в ещё большее чудо, утверждая, что мёртвая материя, создавшая себя из ничего, создала затем жизнь, свет, природу с её законами; и сделала всё это просто так, без причины, без цели, без смысла и без будущего. Безумцы потому безумцы, что не знают, над чем и над кем смеются… Мы не намерены их переубеждать, но мы желали бы помочь тем многим тысячам честных среди них, которые хотели бы иметь основания для своего личного уверования в Бога.
Главная цель человека должна быть достойна самого человека. Жить для того, чтобы есть и пить, — эта цель может удовлетворить только животное. Земная жизнь человека не имеет более высокой цели, как пребывать в непрерывном общении с Отцом Небесным. К этому надлежит человеку стремиться и во что бы то ни стало достичь её. Ибо нет в мире ничего более жалкого и трагичного, как влачить бесцельное земное существование, вести безрассудную жизнь, полную лишений, болезней и горя.
Наша земная жизнь осмысливается непоколебимой верой в жизнь загробную. Не верить в бессмертие — значит отрицать основы логики и разума, назначение человека, лишать всё надежды и смысла. Человек так уж создан, чтобы осознавать своё моральное несовершенство и, сознавая это, обращаться к Богу за помощью, каяться, освобождаться от греха, совершенствоваться; стремиться быть лучше и пустить корни веры в жизнь вечную»…
Была среда, поэтому до воскресенья он успел прочитать всю эту книгу. Сергея поразил смелый слог книги — он не слышал, чтобы верующие могли говорить так… Они обычно казались безмолвными и обвиняемыми во всех смертных грехах, какие только могли приписать им атеисты, а защищаться верующим никто не давал. Но оказалось, что им-то как раз есть что сказать в ответ. И это «что» звучало намного убедительнее, чем фантазии их гонителей о миллиардах лет эволюции и диалектике материализма…
В воскресенье он встал рано утром, стараясь не будить маму, надел брюки и пиджак, и побежал на вокзал. Город ещё спал, улицы были пустынны и только светофоры исправно продолжали не понятно кому показывать разные цвета своих огоньков. На вокзале он купил билет и вскоре сел в пригородную электричку.
Пока за окном мелькали деревья и разные полуразрушенные здания с неприличными надписями, Сергей думал о том, что он увидит. В принципе он уже ничего не боялся. Он был и на тусовках рокеров, и брекдэнсистов, и даже панков. У последних, кстати, он чуть не подрался с одним пьяным малым с булавков в носу, и только чудом его там не замолотили под всеобщее сумасшествие… Поэтому ехал он на собрание «секты» без особого страха, надеясь, что в случае чего сможет отбиться своими кулаками, или просто вовремя убежать.
В Звягино он приехал за 15 минут до назначенного времени, однако на платформе стояли только люди, одетые, можно сказать, весьма и весьма бедно. Они встретили вышедших из этого вагона таких же людей, пожали им руки и тихо указали взглядом на женщину в косынке, за которой им надо было следовать. Она и повела их за собой. Сергея за своего явно не признали, и он стоял и думал, как бы осмелиться спросить у них, не баптисты ли они…
Перрон опустел, только два мужика продолжали стоять у ограды, ожидая следующую электричку.
«Наверное, меня кинули, — подумал с досадой Сергей. — Да я и сам виноват, что постеснялся подойти и пристать к их группе. Сейчас бы уже шёл со всеми…»
Но тут к нему подошла та женщина, что раздавала Новые Заветы.
— Ждёшь? — спросила она. — Пойдём, я тебя доведу.
Она кивнула тем двум, стоявшим на платформе, те также кивнули в ответ. Женщина повела Сергея мимо какого-то длинного бетонного забора.
— Ну как, почитал что-то из нашей литературы? — спросила она. — Ты же, по-моему, тоже взял тогда книгу, что я раздавала?
— Да, конечно, — согласился Сергей. — Прочитал почти целиком…
Она посмотрела на него.
— И как тебе?
— Ничего, — заценил с умным видом Сергей. — Необычный взгляд на мироздание… Очень интересный…
— Стоило предполагать, — улыбнулась она. — А сам-то ты никогда о Боге не задумывался?
— Задумывался… У нас в армии служил один верующий. Мы с ним спорили часто…
— А, понятно. Ну слава Богу.
Тем временем они вышли к деревне и бетонный забор сменился разнородными деревянными ветхими заборами частных деревенских домиков. У одного из них стояли молодые люди. Сергей подумал, что они перекуривают, но подойдя ближе, увидел, что нет, ни сигарет, ни дыма не было.
Они посмотрели на Сергея, а потом на сопровождавшую его женщину.
— Приветствую! — произнесла женщина и пожала им руки. — Со мной!
И тогда они охотно пожали руку и Сергею.
Женщина провела Сергея во двор, и там он увидел множество народа, собирающегося войти в маленький дом. Они посмотрели на Сергея, кто-то тут же перестал говорит, у кого-то пропала беспечная улыбка, кто-то с интересом оглядел Сергея с ног до головы.
Женщина говорила людям: «Приветствую!» и ей отвечали тем же. Все женщины, как заметил Сергей, тут были в косынках или платках на голове, и с ними сопровождавшая его женщина кратко целовалась при приветствии.
Сергей подумал: «Интересно, наверное и со мной сейчас будут целоваться!» Но первая же подошедшая к нему девушка протянула только руку, и вовсе не думала ничего такого. Сергей немного даже разочаровался. Он почему-то представлял себе нравы сектантов несколько свободнее…
Его проводили в дом, усадили на задний ряд. В доме вся комната была освобождена от мебели (если там таковая вообще когда-нибудь водилась), и превращена в небольшой класс, заставленный табуретками с положенными на них обструганными досками. На эти-то доски все и садились. Сел и Сергей.
Потом пришла ещё одна партия людей с электрички, которые входили и приветствовались со всеми. И тут только Сергей подметил, что женщины целуются только с женщинами, а мужики — с мужиками.
Началось собрание.
— Братья и сёстры, давайте помолимся и начнём наше собрание! — сказал пресвитер и все встали.
После молитвы начали петь гимн по каким-то тетрадям. Сергей заглянул в тетрадь рядом стоящего парня и прочитал там написанные синими чернилами строчки:
О, Спаситель! Благодать
На благую весть излей;
Дай нам все слова понять,
Все слова любви Твоей!
И припев:
Дай общение сердцам,
Всех в одно соедини,
Обрати лицо Ты к нам
И беседу в нас начни!
Потом вышел какой-то брат и стал что-то читать из потрёпанной книги. Текст Сергей не понял и не запомнил, потому что слышал его впервые и был больше занят разглядыванием окружающих. Его, однако, поразило, что люди в собрании слушали слова о Боге и Его любви вполне серьёзно, и было понятно, что в этих словах отражалась их жизнь, они им действительно верят, это на самом деле даёт им силы и они готовы куда угодно, даже в стройбат и тюрьму, лишь бы не отказываться быть христианами.
Примерно об этом же говорил и пресвитер этой церкви. Он был уже шестидесятилетним мужчиной с необычно густыми волосами на голове, причём абсолютно седыми. Он обладал низким, очень внушительным голосом, от которого иногда мороз пробегал по коже…
Между проповедями выходили вперёд три сестры и удивительно слаженно пели христианские гимны. Так никто не пел в миру. Сергей, во всяком случае такого не слышал.
Так прошло собрание. По его окончании к Сергею подошёл тот самый пресвитер и, поздоровавшись, спросил:
— А вы, молодой человек, впервые на таком собрании верующих?
— Да, — сознался Сергей.
— А как вы узнали о нём?
— А меня женщина пригласила, — ответил он и стал искать глазами и всем своим видом её. — Она в городе Новые Заветы раздавала…
Пресвитер указал на стоявшую у окна сестру:
— Она?
— Нет! В таком синем пиджаке…
— Наверное Светлана Григорьевна, — подумал пресвитер вслух. — Ну и как вам наше собрание? Что вы думаете о Боге и жизни после смерти?
— Ну как вам сказать? — замялся Сергей. — Я как бы думаю, что трудно сказать точно, откуда всё произошло, поэтому как одна из теорий, возможность существования Бога, сотворившего всё, вполне может быть.
— Конечно, — улыбнулся пресвитер. — Только как раз «одной из теорий» является предположение о том, что всё возникло само собой. Причём эта теория вообще ничем не доказывается, и принимается атеистами только на веру, противореча и фактам, и здравому смыслу, и Библии. И потому она не верна.
— Тогда почему её везде преподают и ей верят?
— Потому что людям не хочется признавать, что всё сотворено не само собой, а Богом. И что этот Бог сотворил мир так, что в нём есть не только физические, материальные законы, но и также нравственные, духовные, и когда люди их нарушают, в жизнь вторгается дисгармония, всё начинает рушиться и разваливаться…
— Потому сейчас и идёт «перестройка»! — улыбнулся Сергей.
— Да, именно. Всё нужно перестраивать. И только то, что истинно, не нуждается в перестройке, потому что истина вчера и сегодня та же. Вера в Бога не нуждается в замене её чем-то другим. Потребность общения с Богом была вложена в людей при их сотворении и является самым необходимым им для жизни элементом.
Пресвитер улыбнулся «наукоподобности» некоторых своих слов и продолжил:
— Поэтому для нормального человека естественно искать чего-то не только материального, но и духовного, сверхъестественного, того, что он не может увидеть глазами, но чувствует интуицией, совестью.
— Наверное, — согласился Сергей.
— И вот это «чего-то» человек может найти в полном объёме только в Боге. И нигде ещё. Никому не удавалось найти что-то равноценное общению с Богом. Этого нельзя найти.
Сергей улыбнулся, давая понять, что он и так уже порядочно загрузился новой информацией, и пресвитер пожал ему руку на прощание:
— Если захотите, приходите на наше молодёжное. У нас иногда проходят такие собрания в лесу, там собираются молодые люди, приводят своих знакомых неверующих друзей, так что ждём.
— Хорошо. А когда оно будет?
— Пока трудно сказать. Нам милиция не разрешает, поэтому мы всегда осторожно назначаем точную дату и время.
— Понимаю…
— Но вы позвоните сестре Светлане Григорьевне. Я думаю, она вам свой телефон даст. Она и скажет когда и где будет молодёжное. Хорошо?
— Спасибо! — ответил Сергей и помчался искать свою знакомую женщину, приведшую его сюда.
Её он долго не мог найти, хотя осмотрел, казалось бы всё вокруг. И вдруг он увидел синий край одежды за углом сарая во дворе. Подойдя, он узнал, действительно, ту самую женщину, только она была в это время явно занята. Она стояла с закрытыми глазами, держала за руку какую-то плачущую девушку и молилась за неё.
— Аминь! — сказали обе после молитвы, и та девушка в слезах обняла Светлану Григорьевну.
— Спасибо, вам, сестра! Мне теперь будет намного легче! Слава Богу! — произнесла девушка, утирая слёзы.
— Ничего, Марин, всё будет хорошо, Господь усмотрит! — ободрила её женщина и повернулась к Сергею.
— Светлана Григорьевна? — обратился он к ней.
— Да, — улыбнулась она. — Тебя проводить до станции?
— Нет! — отказался Сергей. — Мне сказали, что я могу вам позвонить и вы мне тогда скажете, когда будет молодёжное… Я бы очень хотел на него попасть.
— Конечно! — подтвердила она. — Запиши!
Она продиктовала свой телефон, Сергей записал его на своём железнодорожном билете каким-то стержнем от шариковой ручки и спросил:
— А когда звонить?
— Звони в субботу, я тогда уже смогу тебе точно сказать. Если перенесут, я думаю, что тоже к субботе это решиться.
— Ладно! — подтвердил Сергей, собираясь скорее бежать на вокзал. — Позвоню.
Он выскочил с сияющим лицом и какой-то странной радостью в душе из ворот и быстрым шагом помчался по тропинке мимо бетонного забора. Редкие прохожие, занятые своими утренними воскресными делами, казалось, с большим подозрением смотрят на него: чего это он такой живой, когда сегодня выходной и делать нечего?
5
В субботу Сергей позвонил Светлане Григорьевне, она сказала, что молодёжное будет в следующую субботу в посёлке Пухово. Сергей знал этот посёлок, был там пару раз на практике от школы. В Пухово можно было доехать только на рейсовом автобусе. Так Сергей и оказался в нём, уцепившись за поручень и трясясь по неистребимым рытвинам и ухабам обычной провинциальной дороги.
— Пухово! Граждане, конечная остановка! — проговорила кондукторша и граждане начали выносить вместе с собой свои вещи из автобуса.
Сергей вышел и огляделся. Бабки укладывали корзины, взваливали тюки и мешки себе на плечи, другие пассажиры медленно разбредались по сонному заброшенному посёлку. И только ещё двое неподвижно и растерянно стояли посреди этого шевеления — тот самый парень, с которым Сергей опять встретился взглядом, и лохматый хиппи.
«Чего они тут ждут? — подумал Сергей. — Не за мной ли следят?»
Только он отвернулся в другую сторону, как услышал сзади голос:
— Эй, ты на молодёжное, что ли?
Сергей испугался, быстро повернул голову и увидел этого парня.
— Ну… — промямлил он, не зная, можно ли говорить или нет.
— К верующим? — переспросил парень.
По всему было видно, что он обладал большей решительностью или наглостью.
— Да! — ответил Сергей. — И ты тоже?
— Будем знакомы — Михаил! — представился он и безапелляционно крепко пожал Сергею руку.
— А тут где, не знаешь? — спросил Сергей.
— Нет. Я сам в первый раз.
Они вдвоём огляделись. Какой-то мужик смотрел у помойки пустые бутылки, под фонарным столбом стоял хиппи… и больше не было никого.
— Может, мы опоздали? — предположил Сергей.
— Вряд ли! — не согласился Михаил. — Всё точно приехали. Теперь бы ещё найти кого из верующих…
Однако люди вокруг не очень-то были похожи на верующих. Впрочем, один дядя мог вполне им быть. Он не спеша вышел из-за кустов и встал у газетного киоска на той стороне площади.
— Может, вон тот? — указал на него Сергей.
— Давай проверим, — согласился Михаил, и они дружно зашагали к киоску.
Дядя сонно смотрел вокруг, потом заметил идущих в его сторону ребят, но попытался подумать, что это не к нему. Он немного сместился к другому углу киоска, но увидел, что ребята тоже меняют курс и опять идут на него. Было видно, что он не на шутку испугался, и когда Миша, подойдя, спросил его: «Не вы нас ждёте?» — он в ответ смог лишь жалобно разивать рот.
— Вы не верующий? — спросил Сергей.
— Что вы, ребятки, — запричитал дядя. — Я вам верю, но я не тот, кто вам нужен, уверяю вас!
Он поднял руки и маленькими шажками постарался отодвинуться назад, а потом и вовсе развернулся и поскорее ретировался в ближайшие кусты у забора.
— Нет, этот не наш! — заключил Михаил. — Надо молодых искать. Все-таки молодёжное же будет.
— Точно! — согласился Сергей.
Однако вокруг ни одного молодого не было, не считая всё того же хиппи, который в это время курил сигарету, пуская в разные стороны дым.
— Вон тот, гляди? — улыбнулся Сергей, указывая на него.
Михаил в ответ лишь посмеялся.
Они прослонялись так по площади ещё минут 20. Никого не было. «Обманули», — вертелась мысль.
Но тут на остановку автобуса подъехал какой-то старый полуразваливающийся грузовик ГАЗ 53, и из него выскочил знакомый Сергею седой пресвитер.
— Пресвитер! — протянул Сергей.
— Да, Василий Тимофеевич! — подтвердил Миша, назвав имя, которого Сергей до той поры ещё не знал.
Они радостно поспешили к нему на встречу.
— Здравствуйте! — выпалил Сергей.
— Ух-ты, приветствую, ребятки! — обрадовался пресвитер. — А вы чего здесь стоите, не идёте на место?
— А никто за нами не пришёл, мы тут давно ждём, — пожаловался Михаил.
— Наверное, вы поздно приехали, — заключил Василий Тимофеевич. — Ну что ж, пойдёмте, я вас доведу.
— Подождите меня! — послышался вдруг голос сзади.
Все обернулись и увидели волосатого худого хиппи.
— Я тоже на молодёжное приехал! Здравствуйте!..
Возникла минутная пауза… Но в конце концов все сообразили, что и такие могут хотеть сходить на христианскую встречу. Почему нет? Бог ведь всех призывает к Себе.
— Хорошо, — произнёс Василий Тимофеевич, — пойдёмте!
И они вчертвером быстрым шагом пошли вглубь посёлка.
— Как вас зовут? Меня — Василий Тимофеевич! — представился на ходу пресвитер.
— Меня — Михаил!
— Сергей!
А хиппи отозвался:
— Лёха… То есть Алексей я.
Все улыбнулись. Худому хиппи больше бы подошло какое-нибудь зарубежное имя, вроде Макса или Эрика. А он был просто Лёха. Тем не менее от этого он стал почему-то наоборот как-то ближе к ним.
— Замечательно, будем знакомы! — подытожил Василий Тимофеевич.
Он оглянулся назад и внимательно осмотрел улицу. Что поделать — советская власть не особо любила собрания церкви, но зато обожала следить за ней.
Они миновали весь посёлок и пошли по просёлочной дороге в сторону леса.
— Нормально доехали-то? — спросил пресвитер.
— Нормально! — отозвались Сергей с Михаилом.
— А мне пришлось на попутке добираться, — поделился Василий Тимофеевич. — Но, слава Богу, сейчас уже скоро доберёмся до места.
— А я думал над вашими словами, — признался Сергей. — Все-таки вы правы в чём-то, ведь если верить что всё создал Бог, то всё обретает какой-то смысл! Я только вот на днях это понял. Становится понятным, для чего люди живут и страдают, им можно пожертвовать собой не просто «ряди блага других», но и потому, что есть жизнь после смерти, а поэтому не страшно умирать именно здесь и сейчас. Ведь вы же верите, что после смерти есть какое-то существование?
— Конечно! — улыбнулся Василий Тимофеевич. — Господь воскресит всех людей. Только одних — к вечной жизни в раю с Богом, а других — для вечного осуждения в аду.
— Именно вечного? — уточнил Сергей.
— Конечно. Написано: «И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную». всё решается здесь, во время нашей земной жизни.
— То есть никакой реинкарнации нет?
— Нет! Это какое-то индусское учение. А мы христиане. В Библии написано, что «человекам положено однажды умереть, а потом суд». Нет никакой реинкарнации. Каждая жизнь неповторима и индивидуальна. Как нет двух одинаковых листиков на деревьях и двух снежинок. Бог творит весьма разнообразно.
— И как же попасть в рай? — вдруг встрял в разговор Лёха.
— Веруй в Господа Иисуса Христа, и спасёшься ты и дом твой! — ответил Василий Тимофеевич цитатой из Библии.
— А если не успею при жизни уверовать, на том свете я смогу это сделать? — продолжал спрашивать Лёха.
— Нет, к сожалению, — ответил пресвитер. — Времени для определения своей вечной участи у нас мало — только пока живём тут, на земле. После смерти нет покаяния и перемены участи. Почему и говорим всегда, что спешите принять Благу Весть, пока в разуме и живы. Потом может быть слишком поздно.
— А если перед самой смертью? — спросил Михаил.
— Сомнительно. Хотя такое бывает, конечно. Умирает, допустим, человек, злодей из злодеев, а перед самой смертью испугается ада и кается. Если каялся искренне, то слава Богу, конечно, он спасся. Только так редко может быть. Тем более если человек сознательно отодвигает время своего покаяния. Знаете, думает так: «Я ещё немного погрешу, нагуляюсь вдоволь, всё равно перед смертью покаюсь и Бог меня простит же, чего торопиться!» Скорее всего он и перед смертью не сможет покаяться. Каяться надо пока сердце не огрубело, пока ещё душа жива. С возрастом это труднее сделать — себя переломить, да колени согнуть. Это только кажется — что тут сложного? — произнёс пару слов: «Господи, прости» и готово. На самом деле к этим словам у многих дорога длинною в целую жизнь оказывается. Как подготовка к этим словам. И потом, покаяние не самим человеком вызывается. Это тоже дар Божий нам, людям. Это Бог даёт, когда хочет, нам такое желание покаяться. А вот мы можем или откликнуться на это желание, или отвергнуть его. А если отвергнем, то останемся всё так же без спасения. И за всю жизнь таких желаний может больше у нас и не возникнуть. Просто или Бог не даст, или мы его уже не услышим, потому что слишком часто его отвергали, считали ненужным и неуместным, откладывали на потом. Так что тут прогадать можно очень крупно. Как написано: «Вот, теперь время благоприятное, вот, теперь день спасения!» И «ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сердец ваших!» Всё очень серьёзно.
Они сами не заметили, как пришли к лесной полянке.
— Опа! — остановился Василий Тимофеевич. — Кажется, место собрания переменилось…
— Почему вы так думаете? — изумился Сергей.
— Видишь — знак на берёзе висит?
Сергей посмотрел и увидел на берёзе завязанный шарф.
— Наверное, о месте власти узнали, поэтому братья место переменили… А ваших телефонов и адресов не знали, вот и не смогли вас предупредить.
— А вы?
— Я, ребятки, тоже не из дома сюда еду… — признался Василий Тимофеевич и огляделся по сторонам. — Давайте пойдём обратно.
Не успев как следует расстроиться и обсудить это положение, они прошли всего несколько метров по траве леса, как вдруг их окликнули:
— Эй! Стойте, кому говорю!
Все четверо оглянулись на голос, и увидели нескольких мужиков, спешащих к ним.
— Вы чего, мужики? — спросил их Василий Тимофеевич.
— Кто такие? — грубо осведомился один из мужиков, пыхтя папиросой.
— А в чём дело? — улыбнулся Василий Тимофеевич. — Этот лес разве заповедный?
— Может и так, — недовольно огрызнулся курящий. — Ходят тут разные…
— Если так, то просим прощения и мы уже уходим! — пробасил пресвитер.
— Куда?! — закричал мужик и схватил Василия Тимофеевича за ворот пиджака. — Мы никого не отпускали!
— Что мы вам сделали? — вскричал неожиданно Лёха. — Чего вы к нам пристали?
Все нападавшие дружно и злобно засмеялись.
— Да деньги у наших деток вымогали! — пошутил один из них, изображая голосом какую-то тётю.
Дымящий папиросой притянул к себе Василия Тимофеевича и проговорил:
— Ну что, батя? Советскую власть не уважаем, да, бахтисты-паписты?
— Почему же? Все власти мы уважаем, — улыбнулся в ответ тот. — Но всё-таки, нельзя ли немного освободиться от всяких рук на моём костюме?
Мужик, по всей видимости, рассвирепел (или пытался изобразить свирепость), резко размахнулся свободной рукой и сильно ударил кулаком седого пресвитера в лицо.
Василий Тимофеевич отшатнулся, но не упал. Он поднял глаза на ударившего и произнёс:
— Может, всё-таки просто разойдёмся? Ну чего вам выслуживаться-то? Сам подумай.
— А я из прынципа! — зарычал мужик, перемещая папиросу из одной стороны рта в другую. — Мне доставляет огромнейшее наслаждение мочить всяких там сектантов недобитых, понятно тебе, батя!
Остальные мужики стянулись вокруг них кольцом и вяло ухмылялись, наблюдая за спектаклем.
— Что ж, бывает и такое, — ответил Василий Тимофеевич. — Только это всё напрасно. Ни один суд ведь не признает ваши действия правомерными, а поводов для разговоров о нарушении свободы совести наверняка прибавится. Сами же вас пославшие вас и сдадут в конце концов. Так не раз бывало на моей памяти.
— Э, мы тут сами себя послали! — возмутился какой-то мужик из окружения. — Мы и тебя послать можем!
— Хочешь сказать, что это вы сами пришли сюда? — продолжал улыбаться им Василий Тимофеевич.
Мужик с папиросой минуту молчал, потом затрясся и, видя, что пресвитер разоблачает его причастность к пославшим его властям, опять наотмашь ударил. Удар на это раз оказался посильнее и Василий Тимофеевич упал на траву спиной.
— Ах вы, гады! — заорал Михаил, развернулся и нанёс удар ногой прямо в ухо мужику, который тут же потерял свою папиросу и полетел на землю.
Сергей воодушевился примером Миши и толкнул ближайшего к нему мужика. Тот оказался не готовым к такой активности и повалился вверх ногами.
— Отлично! Сопротивление при исполнении! — заорал ползающий на четвереньках мужик, видимо ища свою папиросу и держась за ухо: — Мочи их, братва!
Мужики со всех сторон навались на ребят, и завязалась драка. Несмотря на то, что нападавших было много и весом они были явно больше, Миша и Сергей орудовали против них весьма ловко. Тут и там слышались щелчки от успешно попавших кулаков по небритым лицам. Лёха тоже не стоял на месте и размахивал своими худенькими длинными руками. Однако ему не очень везло и он постоянно был сбиваем каким-нибудь ударом. Когда он падал, его волосы картинно развивались как у кометы, идущей на снижение, отчего его было наиболее жалко.
Василий Тимофеевич миролюбиво и властно лез в самую кучу и пытался разнимать дерущихся, отталкивать нападавших, подставлять руки под удары… А мужики били ему в лицо снова и снова, и злились всякий раз, когда не получалось сбить с ног.
Силы были не равны и это стало ясно после получаса беспорядочной возни. Вскоре все четверо лежали в грязи, сжавшись, и пытались как-нибудь попроще снести сыпавшиеся в их тела пинки сапог и ботинок. Напинавшись вволю, мужики решили, что тоже устали, а потому, шатаясь и болезненно дыша, расступились.
— Короче! — пыхтел их главарь. — Ещё раз придёте, убьём вообще! Понятно?!
Но выглядеть грозным у него не очень получалось, так как ушибленное ухо распухло и торчало с одной стороны его головы как надутое.
Он ещё раз в сердцах пнул лежащего Василия Тимофеевича в живот, и плюясь, махнул своим подельникам расходиться. Так те и сделали, потому что хоть и выглядели огромными и страшными, а тоже не любили никакую работу, в том числе и физическую. Вскоре их и след простыл в набегающей дымке леса.
6
— Ушли? — прокряхтел Михаил, поднимая разбитую физиономию.
— Кажись! — отозвался Сергей, пытаясь пошевелиться.
— Как славно нам наваляли! — кряхтел Михаил. — Аж косточки трещат повсюду!.. Давненько так меня не молотили…
— Да уж, — согласился Сергей.
Они оба встали на четвереньки и стали оглядываться оставшимися неопухшими глазами.
— Все живы? — спросил Михаил.
Над смятой травой поднялось лицо Лёхи. На обоих глазах у него были синие круги, как будто специально нарисованные или надетые вроде очков. Волосы торчали в разные стороны, а из-под носа текла кровь.
— Кажись, мне нос сломали! — проныл он.
— Василий Тимофеевич! — обратился Михаил к лежащему вдали телу.
Он не отзывался.
Испуганные, они поползли к нему, а идти не получалось — мужики били им по коленкам и ноги теперь почему-то не ходили. Василий Тимофеевич лежал лицом вниз и не шевелился. Его белоснежные седые волосы были залиты какой-то невероятно густой кровью.
— Василий Тимофеевич! — прокричал Михаил, поворачивая его на спину.
В это время Сергей схватил пальцами руку пресвитера, чтобы прощупать пульс.
— Жив! — констатировал он.
— Ты врач? — переспросил Лёха.
— Нет, — ответил Сергей. — У меня мама в «Скорой» работает.
— Что с ним?
— Наверно, сознание потерял от удара в голову, — предположил Сергей.
— Может, ему нашатырь какой дать? — предложил Михаил.
— Ну вообще-то нашатырь при сотрясении мозга не применяется… — рассуждал Сергей. — А что, у тебя есть нашатырь?
— Да нет… — ответил Михаил.
— У меня есть! — отозвался Лёха.
Михаил и Сергей с удивлением посмотрели на него.
— Я часто голодаю, и бывает, падаю в обморок, — смущённо сознался Лёха, — вот и приходится таскать с собой.
Он полез в свой карман, но замер.
— Банку разбили!
— Ну вот! — произнёс Сергей. — Ну ладно, давай дадим понюхать твой карман! Вдруг поможет…
Подтащили Лёху с вывернутым карманом к самому носу Василия Тимофеевича. Он несколько раз вздохнул, отпрянул и медленно открыл глаза, хотя они были тоже все побиты и разница между закрытыми и открытыми была не существенной.
— Всё обошлось? Вы живы? — спросил он.
— Да вы-то как? — обрадовались ребята.
— Нормально! Слава Господу! — ответил пресвитер, ложась на спину.
— Что же тут «слава Богу»? — упрекнул его Лёха. — Вон как вам досталось!
— Это ничего, — довольно протянул Василий Тимофеевич. — Было бы Господу угодно, Он бы забрал меня сегодня. И за то было бы Ему слава. «Любящим Бога, призванным по Его изволению, всё содействует ко благу». Так написано.
— Это нам повезло, — сказал, обращаясь к Лёхе Сергей, — что нас не убили, а то мы бы куда мёртвые попали бы? Подумай.
— Куда? — не понял тот.
— В ад, Лёха! — подсказал Михаил. — В него, родимый.
— Я немного полежу, можно? — спросил Василий Тимофеевич. — И мы пойдём.
— Конечно! — согласились ребята. — Только вас надо к врачу.
— Успеется. Вы тоже отдышитесь, вам из-за нас досталось, простите, если можете.
— Да ну, ерунда какая! — храбрился Михаил. — Не здесь, так на гулянке какой наваляли бы. Так уж лучше за правое дело, чем по пьяни.
— Точно! — согласился Сергей.
— Нос сломали! — простонал Лёха, трогая свой шнобель.
Они легли на траву, смешанную с разрытой где-то землёй, и лежали на спинах, глядя вверх, где между уходившими ввысь верхушками деревьев, виднелись небеса, в это день отчего-то изумительно голубые и светлые, с бегущими по ним пушистыми белыми облаками… Вот такая она, наверное, вечность… После всей этой боли жизни на земле, после крови и грязи непременно должно последовать чистое голубое небо с тихими облаками, на которые можно будет, наверное, положить своё изрытое ранами тело, и облака непременно залечат все раны и исцелят все обиды…
Михаил лежал и смотрел ввысь и плакал. Не от боли и не от обиды. Нет. Ему не было ни обидно, ни стыдно. Он плакал как раз от того, что был счастлив. Именно счастлив. Вокруг было так красиво, деревья — берёзы, сосны, дубы — свои, погода чудесная, небо такое глубокое и родное… И люди рядом тоже хорошие и добрые. Часто ли кому такое может выпасть сразу?
7
Михаил был старше Сергея года на два. Он давно уже отслужил в армии, в элитных десантных войсках, после чего устроился на завод и хотел было даже поступить учиться в какой-нибудь техникум. Но так получилось, что он влюбился в одну девушку с этого завода. Действительно влюбился, даже сам стыдился своей мягкости, которая возникала у него в характере при одной мысли о ней. Она сперва заигрывала с ним, потом несколько раз гуляла с ним, но когда он признался ей в любви, испугалась столь высоких чувств и стала избегать его. А когда он стал настаивать на откровенном разговоре, злобно послала его подальше, причём отборным матом. От этого Михаил впал в депрессию, стал пить, буянить, задираться с рабочими и даже просто с прохожими на улице. Его несколько раз доставляли в милицию в нетрезвом состоянии, прорабатывали на заводе, даже грозились исключить из комсомола. Кончилось тем, что в одно прекрасное и хмурое утро, Михаил подал заявление об увольнении, и уехал вообще в другой город начинать жизнь «с нуля».
Он устроился на тамошний завод, получил должность мастера цеха, получил комнатушку в общежитии с клопами и тараканами, и так несколько месяцев проработал. Всё вроде бы складывалось хорошо, родители иногда приезжали к нему, просили «взяться за ум» и куда-нибудь поступать.
— Миша, ну ты же головастый парень, — вразумлял сына отец, полковник в отставке. — Рабочим быть, конечно, хорошо, но ведь сопьёшься с ними-то. Тебе бы, может, в милицию пойти работать, что ли? Чего ты не остался в армии на сверхсрочную? Через год бы вступил в партию, а там, глядишь, и в академию бы… Говорят, сейчас могут послать служить в Венгрию.
— Ещё чего! — не соглашалась мать. — В армии в Афганистан зашлют чего доброго. Ты хочешь, чтобы Мишеньку убили? — и советовала сыну: — Тебе в институт поступить надо. Корочку какую-никакую получить. Без бумажки ты букашка, сам знаешь. И жениться надо. Я уже давно хочу внуков няньчить. Вон у соседей Григорий уже двоих родил…
— Мама, ну что ты всё об одном и том же! — возмущался Миша и отворачивался.
Никуда поступать ему не хотелось, делать карьеру тоже, всё надоело и потеряло всякий смысл. Он бродил по незнакомому ему городу как тень и изредка покупал спиртное и в одиночку пил.
Общежитие втягивало его в свои сети и обычные увеселения. Друзья попадались только чтобы вместе с ним выпить, да устроить знакомство с разными девицами, готовыми на всё ради спортивного интереса. Но Михаилу было тоскливо. Словно в душе кто-то пробил ему огромную дыру, в которой не задерживалось ничего светлого и доброго, всё куда-то проваливалось и мир вокруг казался всё чернее и чернее. Внутри себя он осознавал, что он добрый и хороший, но ничего доброго делать почему-то не получалось и не хотелось. Чем больше он жил, тем злее на жизнь становился, тем больше ему надоедали все эти легкомысленные люди и девушки, у которых не было, казалось, вообще никаких забот, кроме как напиться и поразвратничать.
Иногда тоска накатывала на него до такой степени, что он вылетал в одних трусах на балкон общежития и орал во всю глотку на улицу с 16 го этажа:
— Гады! Сволочи! Спите, мерзавцы? Все подохните! Тфу! Гадость! Гадость!
Ему говорили, что у него симптомы белой горячки, но так как это говорили не доктора, он не беспокоился и продолжал пить. Но алкоголь явно не хотел с ним дружить. Он производил в Мише какие-то изменения в его психике, погружая его душу в мрачные глубины ужаса и страха, где нет ничего и никого, где смерть и холод. В такие минуты и часы он как ужаленный ворочался на кровати, валялся по полу и стонал почти в голос. А когда алкоголь подпирал до самого сердца и душу схватывала полная безнадёга, он начинал бить кулаками стены, пол, плакать и орать. Орать не обязательно в голос, а шёпотом, отчего в его ушах это шипение приобретало поистине космические масштабы.
Он падал всё ниже и ниже, уже ощущал дыхание смерти и ждал её приближения. Идя на работу, он с особым наслаждением смотрел, как на него мчатся машины. Он всё ждал — когда же они его собьют, наконец? Но они почему-то всё отворачивали, или он не доходил, как оказывалось, всего один шаг до столкновения… Когда он шёл по мосту через железную дорогу, всё его сознание тянуло его к краю, ноги сами поворачивали к ограде. Несколько раз он висел на ограде на животе и смотрел — в какую сторону его перевесит: в сторону моста, или в сторону железной дороги?
Один раз его с силой оттащил от проносившегося поезда какой-то мужик.
— Ты чо, паря? — строго прохрипел он Мише: — Пить любишь?
— Ничего я не люблю! — промямлил Михаил. — Отпусти, а то в рожу дам. Я каратэ знаю…
— Да иди ты, каратэ он знает! — огрызнулся мужик. — Ты найди себя! Для чего ты живёшь? Подумай хорошенько, когда протрезвеешь.
— Ч-чего?… — переспросил Михаил, хотя понял, что слова справедливые и точные.
— Того! — грохотал мужик, собираясь уходить по своим делам: — Много сейчас парней гибнут ни за грош. И сколько ещё погибнет. Спиваются, режутся. Сколько можно? Нет России. Нет будущего у такой страны, если мы такие в ней.
— Наша родина — СССР! Ик! — пролепетал Михаил, пытаясь устоять. Ноги уже не слушались и подкашивались.
— Пропили мы родину! — злобно прорычал мужик. — Некому больше делать страну великой. И ты как все кончишь, если не опомнишься. Да что тебе говорить! — махнул он рукой. — Смотри только, больше не бросайся под поезд, понял? Больно надо нормальным людям твои кишки тут наблюдать. Бывай!
И мужик зашагал вдоль железнодорожных путей.
— Ангел!.. — произнёс через какое-то время Михаил.
Он тогда сел прямо тут же в придорожные кусты на гальку и заплакал. О своей жизни, о стране и о тоске, которая не понятно откуда жила в нём.
— Я же сильный, я хороший! — по-детски причитал Михаил. — Почему всё не так? Где счастье? Кому морду набить, чтобы стать героем?.. Боже!
Может быть, тогда Михаил впервые и задумался о Боге. Просто пришёл к Нему логическим путём. Раз обстоятельства жизни не подконтрольны ему, сильному бывшему десантнику, значит, она катится как какой-то паровоз или танк, которым кто-то управляет. А кого просить остановить это танк или поезд? Того, кто реально может влиять на его ход. Михаил не верил в абстрактную судьбу, в предсказания цыганок и картёжников, а потому решил, что жизнью заведует Бог.
Когда он немного поспал прямо тут, на земле, то ринулся в город искать какую-нибудь церковь. И хотя впереди между домами маячила верхушка какого-то православного храма, он не поверил, что это церковь, а не очередной музей краеведения, и просто, подойдя к милиционеру, спросил его, дыхнув в него перегаром:
— Скажите, пожалуйста, где тут могут быть верующие? Ик!
Милиционер отшатнулся от резкого запаха, нахмурил брови и произнёс:
— Где им и положено! И тебя туда проводить?
— Ага! — улыбнулся Михаил.
Он ещё не был достаточно протрезвевшим, а потому плохо понимал, куда его ведут. А милиционер отвёл его, естественно, в своё отделение милиции и, сдав дежурному, сказал:
— А это к верующим пополнение! Принимай!
Михаила обыскали, разули и обобрали, и повели к клетке-обезьяннику, в котором находились уже какие-то люди. Так он оказался арестованным.
— Ты зачем верующих искал? — спросил один седой гражданин, сидевший уже там.
— А тебе что? — огрызнулся Михаил, начиная понимать, куда его поместили.
— Мы верующие! — ответил он.
— Правда? — удивился Михаил.
Он оглядел осоловевшим взглядом вынужденных обитателей клетушки и заметил, что действительно, все мужчины и женщины были приличного вида, трезвые и спокойные.
— Правда.
— А вас-то за что? — удивился Михаил.
— Просто пришли попросить освободить из-под ареста нашу сестру.
— А её за что?
— Говорят, читала запрещённую литературу в общественном месте, — улыбнулся седой гражданин.
— Правильно! — погрозил Михаил пальцем. — Порнуху читать низя!
— А она читала Библию, — пояснил гражданин.
— Здорово! — произнёс Михаил.
Он сидел и размышлял о том, до чего же у нас всё глупо и неправильно в стране. В одну клетку сажают и пьяниц, и людей трезвых, верующих…
Так он просидел с ними до ночи. Днём он спал на полу между скамейками, а вечером вспомнил, что с ним было у железной дороги. Он не мог с верующими разговаривать, он просто вяло сидел на своём месте и наблюдал за ними. Они что-то обсуждали между собой, молились, шёпотом пели какие-то христианские песни…
Когда прошёл слух, что всех решили отпустить, так как привезут толпу задержанных футбольных болельщиков, разнёсших в дребезги какое-то кафе, Михаил решил попытаться спросить хоть что-то у верующих.
Он протиснулся к седому гражданину и пробубнил садящимся голосом:
— Слышь, дядь!..
— Можно — Василий Тимофеевич! — поправил его гражданин и улыбнулся.
— Хорошо, Василий этот самый. Я бы хотел как-нито к вам в вашу эту, церковь попасть. Можно?
— Конечно. Вот будет, кстати, молодёжное скоро. Устроим за городом где-нибудь, чтобы милиция не мешала. Приезжай.
— Приеду! — кивнул Михаил и ему дали телефон для связи, по которому он потом узнал, что надо ехать в Пухово.
Так Михаил оказался в одном автобусе с Сергеем и Лёхой. А потом — и избитым, и лежащим на опушке красивого леса… «Неисповедимы пути Господни»…
8
Михаил открыл глаза и подумал, что надо как-то добираться до цивилизации. Особенно он беспокоился за Василия Тимофеевича. Всё-таки человек старый, а лежит побитый на земле. Может, ему надо оказывать какую-то медицинскую помощь?
Он приподнялся и посмотрел на лежащих друзей по несчастью. Они будто бы спали. Тогда он приподнялся на ноги. Голова гудела, всё тело ныло, лицо вообще не ощущало себя частью данного организма. Михаил прошёл несколько шагов, оглядываясь по сторонам, увидел маленькую лужицу и поспешил к ней. Хоть она была не особенно чистая, но умыться в ней было можно, и он осторожно попытался это сделать. Потом посмотрел на себя и сокрушённо вздохнул: привести в порядок одежду совершенно не представлялось возможным. Всё было в грязи, порвано и измазано кровью: и джинсы и куртка.
Он набрал в руки немного воды и пошёл будить остальных.
— Подъём! — произнёс он и вылил воду на Сергея.
— Как здорово! — отозвался мокрый Сергей. — А ещё можно?
— А ещё — иди сам, там целая лужа!
Сергей встал на карачки, оценивая свои способности занять вертикальное положение.
— Да, капитально мы повоевали сегодня… — заключил он.
Он пошёл к луже, кое-как тоже умылся. Стало немного легче. Но всё тело ужасно ломило и ныло.
— Лёха, как ты? — подошли они к бедному хиппи, который лежал калачиком, уткнув побитое лицо в траву.
Лёха поднял голову. Вид его был ужасен. Слёзы текли ручьями из его глаз, нос, казалось, съехал куда-то набок…
— Ну ты что, друг? — наклонился к нему, сжалившись, Миша: — Не переживай, заживёт всё, как-нибудь доедем!
Он обнял бедного хиппи и тот, воспользовавшись такой возможностью, уткнулся лбом в накаченное плечо Миши и разрыдался.
В это время Сергей проверял состояние Василия Тимофеевича.
— Василий Тимофеевич! — звал он его: — Нам пора!
Тот открыл глаза, еле-еле приподнялся на одном локте.
— Да, конечно, сейчас пойдём…
Сергей помог ему встать, подвёл к луже и попытался черпать воду из неё ладонями, подавая капли Василию Тимофеевичу.
— Ничего не поделаешь, придётся идти в таком виде, — сказал пресвитер и улыбнулся. — В конце концов не сами мы себя такими сделали. Пусть думают вокруг, что мы пьяные.
Он остановился и сказал:
— Ребята! Разрешите, я помолюсь на этом месте? Всё-таки мы были с вами на грани жизни и смерти.
— Конечно, — согласились все.
Василий Тимофеевич поднял немного руки вверх, закрыл глаза и стал молиться:
— Господи! Благодарю тебя, что Ты спас нас! Что Ты дал ребятам ещё время найти Тебя. А мне — время ещё служить Тебе, мой Господь! Слава и слава Тебе, Великий Отче! Всё в Твоей власти, и я прошу Твоей помощи нам доехать по домам. А также благослови обижавших нас, как это делал Иисус Христос, когда просил Тебя о распинавших Его: «Прости им, ибо не ведают что творят». За всё Тебя благодарю, Отец, Сын и Дух Святой. Аминь!
Он опустил руки и открыл глаза.
Молитва произвела сильное впечатление на ребят. Особенно их поразили слова пресвитера о прощении побивших их. Честно говоря, в душах ребят пылала злоба на этих мужиков, а тут старый человек, которому досталось больше всех, и молит Бога не о проклятии, не о возмездии им, а… о прощении… Это не укладывалось ни в какую логику…
— Василий Тимофеевич! — произнёс Михаил: — Можно я тоже помолюсь?
— Да, конечно, молись! — согласился Василий Тимофеевич и опять закрыл глаза.
Сергей смотрел на Мишу, как тот закрыл побитые глаза, зажмурился, заплакал и начал обращаться к Богу… впервые в жизни.
— Господи! Я… хочу быть с Тобой тоже! Найди меня! Прости меня! Если Ты не сделаешь меня верующим, я… не знаю, что буду делать! Прости! Мне ничего не надо, только Ты! Я чувствую Тебя! Ты тут! Не знаю, что сказать, Ты Сам видишь… слышишь!..
Михаил рухнул на колени, зажал лицо руками и заплакал.
— Боже! — произнёс дрожащим голосом Василий Тимофеевич. — Благодарю Тебя, что Ты дал возможность дорогому Мише покаяться! Что Ты даруешь ему Свою милость и любовь! Прости его! Сделай его дитём Своим! Роди его свыше Духом Своим Святым! Дай ему счастье быть с Тобой и жизнь вечную!..
Он не успел договорить, как его перебил Сергей:
— И меня! И меня прости, Боже! Я тоже хочу быть дитем Твоим! Тоже мне ничего не надо! Только быть с Тобой, иметь жизнь! Спасибо Тебе!..
— Я тоже прошу! — присоединился и Лёха: — Прости, Бог! Я был таким плохим! А ты спас меня от смерти! Нас не убили! Спасибо!..
— Верите ли вы, что Бог слышал вас сейчас и простил вам грехи ваши? — громко и грозно спросил Василий Тимофеевич.
— Верим! — ответили почти хором ребята.
— Да, верим!.. — добавил Сергей, — я прямо чувствую, что Он простил, что что-то во мне… Я…
Ему перехватило дыхание и он не смог договорить… Все стояли на коленях и плакали.
— Да, простил! — сказал и Миша.
— Тогда… — также громко произнёс Василий Тимофеевич, — я благодарю Тебя, Господи, что сегодня я увидел ещё одно Твоё чудо! Сегодня родились для Тебя три новые души! Слава Тебе, Боже наш! Сохрани их, дай им быть верными Тебе до конца жизни! Да прославят они Тебя, Бога нашего, Отца и Сына и Святого Духа! Аминь…
— Аминь! — произнесли все четверо.
Василий Тимофеевич, не вставая с колен, коснулся их руками, как бы желая обнять, и сказал со слезами на глазах:
— Братья!.. Вы же теперь мне новые братья во Христе! Вы это понимаете?
— Да, Василий Тимофеевич, спасибо вам! — ответил Сергей.
— Запомните на всю жизнь этот день, братики! — говорил счастливый пресвитер. — Это день вашего духовного рождения! Ваши грехи все прощены Богом, вы теперь Его дети! Теперь в вашей жизни всё будет новое! Запомните это, пожалуйста! Бог любит вас, не забывайте, и всегда, если что, идите к Нему за молитвой! Только к Нему, прежде всего! Бог — наше всё, Христос — единственный наш Спаситель! Нам грехи прощены только потому, что Христос умер на кресте вместо нас с вами! Вместо нас!..
Он будто хотел сказать им всё самое важное, чтобы они обязательно тут же всё это запомнили на всю жизнь.
— А какое сегодня число? — спросил Сергей.
— Двенадцатое июля! — ответил Михаил.
— Надо запомнить!
— Ой, какое состояние замечательное! — поразился Лёха, вставая и шатаясь. — Мне так легко и хорошо!
— Точно! — согласился Сергей. — Я вообще впервые в жизни такой счастливый! Ха-ха!
— Я!.. — хотел добавить Михаил, но его переполняли ощущения счастья и он произнести ничего не смог, но друзья и так поняли его и все они крепко обнялись. Прямо тут, на поляне, среди леса, под синим-синим небом…
Сергей и Михаил взяли Василия Тимофеевича под руки и повели, а Лёха шёл за ними, разинув рот, так как нос у него отказывался дышать. Зрелище они представляли собой ещё то. Действительно, жители посёлка Пухова принимали их за пьяных и в страхе отворачивались или уходили в противоположную сторону. Было воскресенье, поэтому искать в посёлке врача было делом бессмысленным. Надо было ехать в город.
Они пришли на автобусную остановку и там сели прямо на асфальт. По расписанию автобус должен был прийти где-то через час. Поэтому решено было присесть и ещё немного отдохнуть перед дальней дорогой.
Но тут подъехал какой-то грузовик УАЗ, из него высунулся огромный детина в кепке и прокричал хриплым голосом:
— В город кто есть?
Михаил тут же подскочил на ноги:
— Нас возьмёшь, а?
Водитель недоверчиво посмотрел на побитых ребят и седого гражданина среди них.
— Вы машину мне не извазгаете?..
— Нет, мы аккуратно! — убеждал Миша. — Нам в больницу старика надо отвезти, на нас напали тут… Честно!
Не известно, поверил ли детина его рассказу, или тут не обошлось без вмешательства свыше, но вопреки всякой логике детина кивнул головой в сторону кузова:
— Залазьте!
Не веря своим ушам и глазам, ребята быстро подняли Василия Тимофеевича на руки и внесли его в кузов, куда потом залезли и сами. Грузовик дал газу и они помчались в город.
— Братики! — говорил Василий Тимофеевич. — Обязательно ходите теперь в церковь. Телефон Светланы Григорьевны знаете, свяжитесь. Это очень важно. Вам надо обучиться и принять водное крещение по вере! Слышите?
— Да, конечно, мы всё поняли! — отвечали ребята из разных углов кузова.
— Василий Тимофеевич! — спросил Сергей. — А Библию никак нельзя достать почитать?
— Трудно, — ответил он. — Печатать их не дают, приходится или самим это делать, или у кого остались старые, ещё от времён, когда было можно… Надо в церкви спросить, может, кто даст на время… Да, — добавил он, помолчав, — вам надо читать Библию! Обязательно надо…
Когда они оказались в городе, водитель открыл им задний борт кузова и сказал:
— Всё, приехали! Я на склад, вас туда нельзя. Прощевайте!
— Спасибо, друг! — произнёс Михаил.
— Да ладно! — прохрипел добрым голосом детина, и когда все вылезли, закрыл борт, быстро влез в свою кабину и уехал, не спросив ни платы, ни бутылки, ничего.
При этом Михаил улыбнулся одной стороной рта и еле слышно произнёс сам себе: «Ангел…» Везло ему на них…
В городе ребята сдали Василия Тимфеевича в больницу. Врач в приёмном отделении осмотрела его голову, пощупала пульс и велела срочно класть его.
— Василий Тимофеевич! Кому из ваших родных позвонить? — спросил у него Сергей.
— Некому, — ответил тот. — Я вас благодарю, мне ничего не надо. Просто передайте церкви, что я жив-здоров.
— Может, в милицию надо?
— Не надо! — резко ответил Василий Тимофеевич. — Свидетелей нет, да и ясно, что это было с разрешения сами знаете кого. Начнут спрашивать, что мы там делали и всё такое. Не надо. «Не мстите за себя», — велено христианам. Давайте же будем это выполнять, — и он улыбнулся.
С него сняли грязный пиджак, разули, дали какие-то рваные тапочки и медсестра повела его за руку по коридору вглубь больницы.
— До свидания, Василий Тимофеевич! — крикнул ему во след Сергей.
— До свидания! — подхватили Михаил и Лёха.
Записав данные на поступившего пациента, врач обратилась к ребятам:
— Так, а теперь вы. Что у вас там, давайте посмотрим?
— Да мы домой уж… — заскромничал Михаил.
— Сейчас как дам «домой», — строго возразила врачиха. — Столбняк какой занесёте себе, будет вам.
Она осмотрела Мишу, потом Сергея, Лёху с его носом.
— И где вас так угораздило? — бурчала она. — Чего только не поделили-то? Вечно вам, молодым, что-то надо кулаками выяснять. Мирно им не живётся…
Особенно её беспокоил Лёха.
— Милый ты мой! Как же ты так упал неудачно? — говорила она, осматривая его нос. — Ну теперь уж поломал, ничего не поделаешь. В больницу бы тебя тоже…
— Не надо! Я домой! — гундосил он.
Она промыла всем раны, смазала чем-то синяки, налепила кое-кому кое-где пластыри, перевязала бинтами, Лёхе запихала какие-то тампоны в ноздри.
— Ну вот, другое дело. Сейчас сделаю по укольчику, и идите домой. Потом только у своих врачей покажитесь обязательно, понятно? — напутствовала она.
— Спасибо! — попрощались с ней ребята, выходя из больничного корпуса. — Мы скоро придём проведать Василия Тимофеевича!
— Приходите. Часы приёма — на двери! Больше так не падайте!
Они вышли на улицу и остановились на перекрёстке.
— Ну что, кому куда?
— Мне в общагу надо, туда, — указал Михаил.
— А мне — в другую немного сторону, — ответил Сергей.
— А я — в ту… — отозвался Лёха.
— Ну что ж. Увидимся, — улыбнулся Сергей и пожал руку Мише, и потом Лёхе. — Что ни говорите, а было здорово!
— Да! — улыбнулся кривой от ушибов улыбкой Миша. — Это точно!
— Давайте встретимся здесь в среду и пойдём смотреть Василия Тимофеевича!
— Давайте. Во сколько?
— В шесть пойдёт?
— Да, вполне, я в четыре заканчиваю.
— И я могу! — добавил Лёха.
— Ну пока!
На этом трое таких разных молодых людей расстались. Но все они теперь ясно осознали себя друзьями, прошедшими через такое испытание, которое скрепило и воодушевило их, и вместо боли и огорчения, как хотели враги, принесло им радость, дружбу, и даже мир с Богом, спасение и саму жизнь вечную. Счастье людское часто рождается через боль и испытания… Единственно, кого было жалко, так это Василия Тимофеевича… Но ребята надеялись, что с ним теперь ничего плохого не случится.
9
А город жил своей обычной скучной жизнью. Улицы всё также были грязными, по ним лазили какие-то бездомные покалеченные собаки, и шатаясь, время от времени проходили пьяные люди. Серые и много раз ремонтированные машины ехали по каким-то своим делам…
У пятиэтажек бегали дети, на скамейках сидели бабушки и обсуждали политические новости, о чём-то спорили.
— Здасти! — сказал таким старушкам Лёха, проходя мимо них к себе домой.
— Здравствуй… — опешили те: — Лёша… где это тебя так?
— Всё нормально! — ответил он, прикрывая нос.
Он вошёл в свой подъезд и поковылял по лестнице, ощущая, что ноги не слушаются и ужасно болят. Благо, идти было не далеко — второй этаж. Он позвонил в дверь. Через какое-то время послышались шорохи за дверью и позвякивание ключей. Дверь отворила его мама — женщина с сигаретой в зубах и глазами, обременёнными «мешками».
— Привет, мам! — доложился Лёха.
— Лексей? — уронила сигарету мама. — Что с тобой?
— Всё в порядке, упал немного! — ответил он и постарался протиснуться в комнату.
Но мама его схватила и силой развернула к себе лицом.
— А! — округлила она глаза: — Что с тобой сделали?! Постой-ка!..
Алексей остановился и вынужден был показаться… Впрочем, ему было сейчас очень хорошо внутри, поэтому все «охи» и «ахи» казались ему такими несущественными и даже странными.
— А что с носом? — рассматривала она сына. — Глаза… А волосы… Одежда…
— Нормально, мама! — отбрыкивался он.
Её руки разжались и Алексей отшатнулся к стене, да не рассчитал и вписался в картонную стену-перегородку, которая издала весьма музыкальный аккорд. Тут он заметил, что мамины глаза полны слезами, они текли потоками из обоих её усталых и почти выцветших глаз…
— Мам, ты чо? — испугался он.
— Тебя могли убить… — произнесла она.
Алексей обнял маму, ему было почему-то жалко вовсе не себя, а только её. Он-то счастлив, он уверовал, нашёл Бога, а вот она всё тут, всё ещё в этой старой грязной жизни, но… мать есть мать, и она любит и переживает…
— Садись! — отстранила вдруг она его, и тут только он заметил, что мама опять пьяная. — Щас будем тя лечить!
— Не надо, мама! — прогундосил он. — Я был в больнице, меня уже перевязали и укол сделали.
Но мама унеслась куда-то на кухню и через какое-то время вернулась уже со стаканом водки:
— На, выпей! — протянула она ему. — Должно помочь!
Лёша взял стакан, сел на свою старенькую софу и, улыбаясь, посмотрел на неё снизу вверх.
— Спасибо, мам… Но я не хочу. Мне, правда, очень хорошо…
— Как это хорошо? — не понимала она, шатаясь на месте.
— Правда! — ответил он и поставил стакан на стол. — Я, представляешь, сегодня впервые был счастлив… Никогда не был так счастлив.
— Влюбился, что ли? — предположила она, медленно садясь на стоящий у стенки стул. — Или наркоты какой обкололся, мерзавец? Ты смотри, лучше водку пить, чем эту дрянь! Пить всегда можно бросить, а с иглы не слезешь! Ты понимаешь?!
— Да не кололся я! — запротестовал Лёха. — И пить тоже бросить не у всех получается, между прочим!..
— Это ты на кого намекаешь?! — насупилась мать.
Лёша промолчал и лишь уткнулся взглядом в обшарпанный пол.
— Да, ты прав, — через минуту произнесла она и слёзы опять потекли из её глаз. — Я неудачный пример для тебя… Со мной ты не был счастлив… Прости меня, сын!..
В ответ Лёха что-то пробубнил, но мать не расслышала из-за своего всхлипа, и переспросила:
— Ты что-то сказал?..
— Я… — произнёс как можно чётче Алексей, сглотнув: — Люблю тебя, мама…
— Что? — не поняла она.
Он не смог повторить, а до неё, видимо, через какое-то время услышанный звук от слов сына всё-таки дошёл и, как холодный душ, окатил с ног до головы.
— Спасибо… — прошептала она и бухнулась перед ним на колени, упала лицом к его ногам и заплакала.
— Не надо, мам! — испугался он, невольно отстраняясь. — Давай будем спать? Ты устала, и я тоже… Иди, ложись!
Она немного полежала на полу, потом вытерла слёзы, поднялась и пошла в другую комнату, произнеся:
— Извини, Лёш… я тоже тебя люблю…
Алексей вздохнул… Удивительно, но сегодня он не чувствовал к ней привычного чувства отвращения, а наоборот, казалось, что к нему вернулась давнишняя любовь и нежность, наполнявшие его, когда он был ещё маленьким мальчиком, лежал в больнице и больше всего на свете мечтал о том огромном счастье, когда наконец-то придёт навещать его мама…
Он услышал, как она легла в той комнате, и ему стало спокойнее. Он подвинул себе подушку и осторожно лёг на софу, неудобно дыша через рот. Вокруг него была его маленькая комната, увешанная разными плакатами зарубежных ансамблей и певцов, валялись шмотки, обломки магнитофонов и гитар.
— Господи! — прошептал он, глядя в потолок. — Неужели, это всё было на самом деле? Неужели Ты простил меня?..
Счастливая слеза вытекла из его подбитого правого глаза, затем такая же — из левого… Да, сомнений не было — Бог простил и наполнил его сердце чем-то новым и очень светлым, чего у него никогда ещё не было.
10
Алексею было пока всего 17 лет. Он только что окончил профтехучилище, получил специальность штукатурщика и ждал, когда наступит ужасающее время призыва в армию, в которую его усиленно хотели призвать, для чего постоянно вызывали на различные медкомиссии. Правда, там не особенно смотрели на его здоровье и физическое развитие, а больше заполняли какие-то свои, нужные только им самим справки и документы.
Алексей жил с мамой и младшей сестрой, папы у них не было. Были различные «заместители», которые, правда, надолго не задерживались. Как правило, они быстро пропивали что было возможно, успевали наскандалить, перессориться и с мамой, и с её обоими детьми, после чего исчезали так же внезапно, как и появлялись. И тогда мама плакала вечерами, сидя в одиночку на кухне, и поглощала одну бутылку за другой. Поэтому с самого раннего детства и Алексей, и его сестра, старались не бывать дома, им было хорошо в компаниях уличных друзей, в уютных подвалах, на молодёжных тусовках и всяких «сэйшенах».
Лёха вписался в небольшую группу ребят, относящих себя к движению советских хиппи, ходивших в драных джинсах, с длинными космами и больше всего любивших рок-музыку и свободу. Любовь к свободе, однако, неизбежно почему-то вела к распущенности и вседозволенности. Казалось, что счастье наступит, если отрешиться от всех суетных дел этого мира, уйти в свою субкультуру, не признавать общество и его ценности, и больше того — попрать их, нарушить все запреты, преодолеть все «комплексы». И они отчаянно искали все эти возможности, все способы — от слушания психоделической музыки до секса, от курения до водки, от углубление в искусство до полного самоуничижения… Но счастья не наступало. Опустошённость, опустошённость, опустошённость — вот три вещи, которые постоянно следовали за всеми попытками «расширения сознания» и «освобождения», а ничего нельзя было исправить. Ничего не было впереди, ничего не было интересно. Ничего не имело ценности и всё было не нужным. Какое-то время увлекала перспектива стать популярным среди себе подобных, но когда какая-то слабая слава появлялась, оказывалось вдруг, что и она совсем не нужна и также бесполезна, как и всякое другое чувство и устремление… То же чувствовали и его соратники по группе, но они выхода тоже не видели, а потому не могли чего-то дать полезного Лёхе или как-то его поддержать. Каждый жил сам в себе и сам по себе. Выхода не было.
Алексей давно уже впал в такое состояние, когда чувствовал, что потерял навеки все чувства (как бы это не звучало противоречиво). Душа его перестала плакать, перестала что-то просить, удивляться и радоваться, она просто умирала заживо…
— Лёх! — ворвалась к нему в комнату его сестра. — Слышь, я погнала на тусовку, мамка там спит, смотри, чтоб не сожгла бычком диван, а то загоримся как в прошлый раз. И сам тут не дыми, глаза текут уже от вашей вони. О'кей?
— Ладно! — махнул рукой он. — Ключ возьми, чтобы мне не таскаться отпирать тебе.
— Ага! — ответила та и убежала.
Ей было уже 14 лет и она считала, что все прелести мира ждут её и готовы ей предоставить все свои стартовые возможности. Где она бродила и с кем — никто толком не знал. Да и всем было на это наплевать.
И вот Алексей, пребывая в полусонном состоянии, как всегда сидел в своей захламлённой комнате и слушал какую-то дребезжащую музыку, где какой-то певец пел:
Харкнул гром… Наплевал в мою душу гром…
Как окурок меня… растоптали в грязь каблуком…
Ветра свист… прострелил душу мне насквозь…
Потянулась рука… к склянке с мутным грязным вином…
Мама спала в соседней комнате, вернувшись с какой-то очередной попойки, а потому совершенно не мешала предаваться кайфу и полётам сознания в просторах вселенной, сестра тоже свалила. Хорошо…
Но тут зазвонили во входную дверь. Алексей решил не реагировать на это событие и продолжал слушать песню. Но в дверь опять позвонили. Алексей опять не пошёл, надеясь, что настырный гость всё-таки уйдёт восвояси. Но третий звонок всё же заставил его вылезать из кресла и тащиться отпирать.
«Опять какие-нибудь пропойцы или Верка вернулась, забыла что-нито», — думал он, крутя замок.
— Привет! Ты Алёша? — спросила его какая-то женщина, стоявшая в дверях.
Она была одета в приличное платье с длинными рукавами, платок на голове, и не очень походила на желающую выпить.
— Я, — согласился он.
— Не узнаёшь? — улыбнулась она. — Я тётя Катя, сестра твоей мамы!
— Понятно, — принял эту новость как должное Лёха. — Заходите, но мама спит.
Тётя Катя внесла свою сумку в коридор и спросила:
— А мне можно у вас немного остановиться? Я проездом, еду в Сибирь, у меня поезд вечером…
— Угу, — кивнул Лёха, а сам подумал: «Куда мне её тут сажать? В той комнате мать храпит, там всё навалено, разбросано… А в моей комнатухе тоже не лучше, да и песни теперь не удастся спокойно послушать…»
— А Верочка где? — спросила тётя.
— Гуляет.
— Понятно. Наверное, уже большая девушка?
— Да, — скривился Лёха. Как-то он не воспринимал свою сестру девушкой. Всё она казалась ему каким-то взбалмошным и вредным существом.
Тётю свою он помнил смутно. Давно, когда ещё мама работала на заводе и у неё были нормальные подруги, тётя приезжала в гости, привозила им с сестрой разные подарки, потом они все вместе гуляли по городу, ходили в парк, катались на ужасно страшном колесе-обозрении. Но всё это было, казалось, так давно, в какой-то другой, нереальной жизни.
— А ты чего такой худой? — спросила она, разуваясь. — И обросший?.. Мода такая, что ли?
— Угу, — кивнул он головой.
— Будем чай пить? — она вынула из своей сумки квадратную коробку с тортом.
— Да, на кухне, щас чайник поставлю, — сориентировался Лёха и зашагал на кухню, волоча за собой на ногах рваные тапки.
Он зашёл на кухню, сдвинул с газовой плиты прогоревшую сковородку со смрадным запахом, водрузил туда тяжёлый чайник, чиркнул спичкой и зажёг горелку. Возвращаясь, он увидел, что тётя стоит на пороге маминой комнаты и чего-то смотрит внутрь.
— Да спит она, пойдёмте в мою комнату, — пробубнил он.
Тётя медленно озирала пространство комнаты, где на диване спала прямо в одежде её сестра. Туфли были раскиданы в разные стороны, на стульях висели и валялись какие-то вещи, в том числе и предметы нижнего белья, бычки и окурки повсюду: на полу, диване, на столе и подоконнике. Пустые бутылки, лежащие по всей комнате в разных положениях, отсвечивали своими разноцветными боками солнце из окна и также дополняли картину.
— А я точно не помешаю? — переспросила на всякий случай тётя.
— А чо? — удивился даже Лёха, ведь никто особенно не спрашивал до сих пор его мнения о том, можно ли быть в этой квартире, да ему было это тоже всё равно. — Она спать будет, так что нормально.
Тётя прошла осторожно в комнату, подошла к своей сестре, остановилась рядом и с грустью на глазах стала смотреть на неё.
— Ниночка… — прошептала она. — Что же это с тобой стало, милая?..
Нина же ответила очередным своим храпом.
Лёша стоял в дверях и наблюдал. Почему-то ему в этот момент опять стало жалко свою маму, и он подумал даже, что её, наверное, кто-то может ещё любить…
Тётя Катя присела рядом с сестрой, потрогала её руку, погладила по волосам… Краска на них уже сходит, корни волос давно отрасли, видимо, нет ей времени следить за этим. Сестра…
— Лёш, — произнесла она, не поворачиваясь к нему. — Посмотри там чайник, а? Я сейчас подойду.
— Угу, — отозвался Лёха и пошёл на кухню. Но ему стало интересно, зачем она его отослала, и он, сбросив тапочки, на цыпочках вернулся к косяку двери и попробовал подсмотреть, что та будет делать с мамой. Вдруг задушит подушкой или ещё что-то в этом роде, — кто знает?
Но тётя Катя встала на колени рядом со спящей мамой и, закрыв глаза, начала что-то шептать. Лёша прислушался, но услышать почти ничего не мог: за окном шла своя бурная жизнь и её звуки долетали в квартиру. Он разобрал только «Господи» и «Спаси». И то он подумал, что это ему только показалось. Хотя всё может быть. Он не мог и этого отрицать.
Лёша осознал, что почему-то интересуется вдруг этим… А любые эмоции — бесполезная растрата жизненной энергии, как понимали это в его среде. Удивлённый, он так же осторожно отошёл обратно к тапочкам, прихватил их руками и покрался босиком на кухню, где тут же сделал вид, что занимается чаем.
«Молись, не молись, колдуй, не колдуй, — думал он, полоская грязные кружки для себя и тёти. — А кто может переделать мою мать? Это бесполезно. Всё напрасно, всё иллюзия только. У каждого своя судьба».
Чайник вскипел, Лёша налил заварку в две кружки, поставил коробку сахара, раскрыл торт. Он был хороший, коричневый, посыпанный шоколадом. Лёша любил когда- то такие торты. Давно. Как же это было давно…
Через какое-то время он увидел в коридоре силуэт тёти. Она утирала глаза. Или это ему опять показалось только? Всё может быть.
— Лёш, а где тут ванна? — спросила она.
— Слева! — ответил он. — Но свет там не работает!
— Ничего, я увижу.
Она зашла в тёмную ванну, умылась водой, чем-то там вытерла лицо, и вот, пришла к племяннику.
— Ты уже всё накрыл? — улыбнулась она, явно скрывая, что только что плакала. — Что ж, давай резать торт. Разливай!
Она порезала торт ножом, а Лёша поднатужился и, подняв огромный чайник, начал лить из него в кружки.
— Разреши, я помолюсь? — спросила она у Лёши.
Он просто пожал плечами.
— Господи! Благослови пищу, что у нас сейчас на столе! Благодарю, что могу быть со своими родными мне по плоти в одном доме и пить чай. Освяти этот дом и спаси его обитателей… За всё тебе слава и благодарение, Отец, Сын и Дух Святой. Аминь!
Когда они сели есть, Лёша спросил:
— Тёть Кать, а вы что, верующая?
— Да, Лёша, — ответила она. — Мама тебе про меня не рассказывала?
— Нет.
— Да вот… Мы с ней последний раз виделись на похоронах нашей мамы… Помнишь бабушку?
— Не очень.
— Понятно. Она была верующей. Её мужа, твоего деда, за веру посадили в тюрьму и он не вернулся оттуда. А она всю свою жизнь боялась говорить нам о вере, и только когда заболела, начала призывать нас покаяться и стать верующими… Мы с твоей мамой у неё были последние её три дня. Она всё нас уверовать звала. Рассказывала про нашего папу, про церковь их, что у них была, говорила, что она всегда, все эти годы за нас молилась Богу, тайно молилась. Просила прощения…
Тётя Катя вытерла слезу.
— Конечно, мы, да и все тоже, подумали, что мама сошла с ума перед смертью. Что у неё просто видения какие-то. Но потом, когда она умерла… Она умерла тихо так, спокойно… Сказала, что Бог ждёт её. Она это видит и уходит. Говорила: «Приходите и вы, дочки. Я вас буду всегда ждать. Приходите!»
Ещё одна слеза буквально разрезала лицо тёти пополам, сползая вниз.
— Ох, — вздохнула она. — Похоронили мы её. Потом были поминки, как всегда. И я задумалась о смерти. Вот так умрём, и как мы будем смотреть в лицо Богу? Как мы жили? И встретимся ли с родными нашими? С мамой… Я тогда сказала Нине, ну, маме твоей, что смотри, Бог-то есть… Он забрал маму, и нам бы надо больше узнать об отце и его вере. А она мне сказал, что я тоже сошла с ума и что мне ни в коем случае нельзя этого делать. И вообще я могу сделать своими исследованиями плохо ей и её семье. А она этого не хочет. Так мы и расстались. Я нашла верующих, старики ещё помнили мою маму, даже папу, я нашла его статьи, фотографии в церкви… Я писала Нине, она не отвечала что-то. Но вот, я приехала, проездом, правда.
Она вытерла слёзы и улыбнулась:
— Жаль только с ней не смогу поговорить. А я так бы хотела. Столько раз я представляла свой разговор с нею… Как что у меня произойдёт, я всё время думала, что вот, надо это обязательно запомнить, рассказать потом Ниночке, это должно ей помочь… Ну ладно, что я тебе наши проблемы рассказываю? Извини меня.
— Да ничего… — отозвался Лёха.
Он сидел, слушал и ковырялся ложкой в куске торта. Торт почему-то не особенно лез в глотку. Она помыла кружки, другую посуду у них в мойке, и тогда они пошли в Лёшину комнату.
Тётя Катя осмотрела комнату. Конечно, её шокировали многие плакаты, висевшие здесь. Тут были картинки с музыкантами, одетыми под монстров, голые девицы, сатанинская символика, черепа, кости, змеи, вампиры, какие-то надписи готическим шрифтом на иностранном языке.
— Это твоя комната? — спросила она.
Он «угукнул», поскольку это и так было очевидно.
— Откуда такие образа? Наверное, дорого стоят?
— Что поделать? Всё дифицит, — пожал плечами Лёха, вспоминая о том, как с трудом доставал каждый плакат через третьи руки за бешенные деньги.
Он поспешил освободить тёте диван, чтобы она села, от разных своих вещей, валявшихся там с незапамятных времён. Но только он поднял здоровенную гитару, как тётя взяла её из его руки и спросила:
— Играешь на этом инструменте?
— Так, бренчу, — заскромничал Лёха.
Она с видом знатока провела по струнам, услышала диссонанс, тут же подкрутила колки и гитара зазвучала уже стройно.
— Играете? — удивился Лёха.
— Да, приходится, — улыбнулась тётя. — Тоже «бренчу». Хорошая у тебя гитара…
Она сыграла перебором какую-то мелодию, очень интересную и довольно сложную: с применением «барэ» (с зажатием струн на всём ладу одним пальцем), что Лёхе никак не давалось уже 4 года.
— А спеть можете? — усмехнулся он, думая, что тётя просто ностальгирует по своим прошлым увлечениям, потому как теперь ей наверняка уже нельзя бренчать. «Но все мы люди, вот и ей захотелось тайком тряхнуть стариной», — подумал он.
— Могу, конечно, — неожиданно смело ответила она и села на освободившийся диван.
Она опять стала играть перебором и по комнате полилась изумительно мелодичная музыка, которая возможна только от акустической гитары, а затем зазвучал и такой же чудесный женский голос:
Мой дом на небе, за облаками,
Где жизни новой уж нет конца,
Друзья, родные где будут с нами
Петь песни славы там у Отца.
О, дом небесный, где быть желаю,
Туда стремлюсь я, чтоб вечно жить;
Там буду Бога я вечно славить
И в свете чудном Христу служить.
Как в бурю с моря моряк стремится
Причалить в гавань, чтоб отдохнуть,
Так рвусь я сердцем в жилище света,
Где отдых ждёт всех свершивших путь.
О, дом небесный, где быть желаю,
Туда стремлюсь я, чтоб вечно жить;
Там буду Бога я вечно славить
И в свете чудном Христу служить.
Отрадно будет в том вечном доме,
Увижу Друга души моей,
Кто на Голгофе за грех наш умер
И примирил нас с Отцом людей.
О, дом небесный, где быть желаю,
Туда стремлюсь я, чтоб вечно жить;
Там буду Бога я вечно славить
И в свете чудном Христу служить.
Она пела и смотрела куда-то вдаль, мимо стен комнаты, внутренним взором, туда, в будущее, где Бог и вечная жизнь. Слеза невольно проступила из одного её карего глаза, поэтому следующие слова песни показались звучащими очень по теме:
В печалях горьких слёз лить не будем,
Навеки славу мы будем петь;
Разлуки, скорби, болезнь забудем,
Не будем больше нужды терпеть.
О, дом небесный, где быть желаю,
Туда стремлюсь я, чтоб вечно жить;
Там буду Бога я вечно славить
И в свете чудном Христу служить.
Закончив петь, она просто вытерла слезу и посмотрела на Лёшу. Он сидел притихший и потрясённый. Таких песен он ещё никогда в своей жизни не слышал и даже не предполагал, что такие возможны…
«Да, это тоже, несомненно, запрещённая песня, — подумал про себя он. — У меня на кассетах есть всякие запрещённые песни, даже матерные и антисоветские… Но таких точно нет…»
— Можно я позвоню от тебя знакомой? — спросила тётя, встав с места.
— Да, конечно, — ответил Лёша. — Телефон в коридоре, на тумбочке.
Она ушла звонить, а Лёха сидел и переживал услышанное.
«Что поразительно, — размышлял он. — В этой песне нет негатива, нет злобы на окружающий мир. Тут добро, тут душа поёт к Богу, к высшему… Тут печаль. Но печаль не такая как у эмигрантов, тоскующих о родине России, а какая-то светлая печаль, ожидание будущего, что ли… Вот бы таких песен достать кассету! Это была бы бомба!»
Он поднялся с кресла, на котором сидел, подошёл к дверному проёму, ведущему в коридор, и невольно услышал обрывки разговора тёти.
— На молодёжное?.. А когда оно будет? В воскресенье или субботу? Понятно… Да, я сегодня уезжаю!.. Мне тоже жаль, я всегда люблю ходить на молодёжные, ты же знаешь… А оно всё там же, да?.. Ну видишь, я опять угадала. Молодцы, благословений вам! Ладно, сестра дорогая, с Богом! Зайду тогда, конечно.
Она положила трубку и, кинув взгляд на стоящего в дверях Лёшу, сказала:
— А у вас тут недалеко, в лесу, будет молодёжное собрание наших верующих. Жаль, я уезжаю, а то бы могли с тобой съездить, — улыбнулась она.
— Это что-то вроде тусовки вашей?
— Да-да, — согласилась тётя и тут же сказала извиняющимся тоном: — Лёша, мне надо собираться, ещё заехать в одно место… Спасибо тебе за чай и приют. Побегу я.
Лёша этого не ожидал, по правде говоря, он надеялся, что тётя ещё споёт какую-нибудь свою песню, а он бы тогда тайком записал бы её на магнитофон…
— Как? Почему? — расстроился он. — Ещё же рано…
Тётя обулась, взяла в руки сумку и ответила:
— Пора, Лёш. Передавай привет Верочке, ладно? И маме тоже скажи, что я у вас тут была, люблю её и жду всех вас в гости.
Он пошёл закрывать за ней дверь и неожиданно для себя самого задал вопрос прямо ей в спину:
— Тётя Кать, а там песни такие же поют?
— Где? — не поняла она.
— Ну… на тусовке вашей…
Она даже остановилась и посмотрела с улыбкой на Лёшу.
— Конечно. Хочешь съездить? Только без меня. Я вот уезжаю, сам видишь…
— Да, хотел бы.
Улыбка пропала с лица тёти, она несколько секунд собиралась с мыслями, затем серьёзно посмотрела на Лёшу и сказала пониженным голосом:
— Только ты понимаешь, что это секретно, и говорить об этом посторонним нельзя?
— Угу, — заверил как мог он.
— Ну тогда езжай в Пухово на автобусе, — совсем уже тихо произнесла она. — Знаешь такой посёлок? Ну вот. Там будет встречающий кто-то, подойдёшь к ним, проводят.
— А что сказать?
— Что на молодёжное идёшь и всё, — улыбнулась она. — Ехать надо утром, не опоздай. Возьми паспорт на всякий случай.
— Знаю, — с бывалым видом ответил Лёха.
— Ну, с Богом! — выдохнула тётя и направилась к выходу.
Закрыв за ней дверь, Лёха медленно прошёл на кухню, закурил, пуская дым во все стороны, вернулся не торопясь в свою комнату, где только что была его тётя, посмотрел совсем новым взглядом на свою гитару, которая, оказывается, может издавать такие чудесные звуки, а не только агрессивных бит… Сел в кресло, посидел, затем вяло ткнул пальцем в кнопку «пуск» магнитофона… Там певец продолжал петь свою песню:
И на дне… я увидел истерзанный лик…
Он позвал в никуда… если только нам хватит сил,
Чтоб прервать… вен, артерий проклятый тик…
Неужели тебе… это мир ещё чем-то мил?..
Больше слушать Лёха его не смог. Это так диссонировало с только что им услышанным, что он резко и злобно ткнул в магнитофон всей рукой, выключив это пение. «Нет, — решил он. — «Мой дом небесный, где быть желаю»…
На следующий день он рассказал маме, что приезжала тётя Катя. Мама молча выслушала его, делая удивлённые глаза. Видно было, что она очень хотела бы увидеть тётю, и ей и жалко, и стыдно, что не смогла… Уже потом, проходя мимо маминой комнаты, Лёха видел, что она отчаянно плачет, глядя куда-то за окно.
В субботу вечером Лёха завёл себе будильник, а в воскресенье поднялся рано, и пока все спали, убежал из дому. Так он и оказался в одном автобусе с Сергеем и Михаилом по дороге в Пухово.
11
Сергей появился дома весь побитый и грязный. Он открыл дверь своим ключом, толкнул дверь и, осознавая усталость и боль во всём теле, продвинулся внутрь квартиры. Поскольку никто не отзывался на его грохотание ключами в замке, он первым кинул в пространство комнат возглас:
— Мама!
Ответа не последовало, из чего Сергей заключил, что её нет дома. «Наверное, ещё на дежурстве. Тем лучше», — подумал он и направился к ванной, где скинул всю свою одежду. Затем отлепил бывшие на нём пластыри и бинты, залез под душ и с большим удовольствием помылся, удивляясь, сколько грязи с него стекло.
«Так и моя жизнь, — подумал он. — Бог с меня смыл грязь моего прошлого. Как здорово!»
Выйдя из ванной, одевшись во всё чистое и новое, Сергей вдруг вспомнил, что в кармане брюк у него должен быть телефон Светланы Григорьевны. Найдя железнодорожный билет с телефоном, он поковылял к телефону на кухне.
— Алё! — сказал он, когда трубку сняли. — Разрешите поговорить со Светланой Григорьевной?
— Слушаю! — отозвалась через несколько минут знакомым голосом та женщина, что проводила его первый раз на собрание.
— Светлана Григорьевна! — обрадовался Сергей. — Это Сергей! Помните, вы мне брошюру давали недавно и водили на собрание? И ещё я вам звонил в субботу, вы мне адрес давали…
— Да, приветствую, Сергей, — отозвалась она. — Только сегодня не было собрания на том месте, я не сумела тебя предупредить…
— Да, я знаю, — улыбнулся Сергей.
— А ты что, был там? — испуганно спросила она.
— Да, был, — ответил Сергей и почувствовал, что Светлана Григорьевна на другом конце провода пытается представить себе, что там могло случиться с Сергеем.
— Ну ты нормально вернулся? — спросила она.
— Да как сказать… — замялся Сергей, давая понять, что вовсе не «нормально».
Она помолчала и сказала:
— Можем мы встретиться?
— Сейчас? — невольно содрогнулся Сергей, но, подумав, ответил: — Конечно. Попытаюсь. Где?
Она назначила место и он пошёл собираться снова на улицу, хотя всё тело ломило и идти хотеться было не должно, но в нём жила теперь такая радость, что он был счастлив пойти куда угодно с этим внутренним своим содержанием, тем более понимая, что должен рассказать церкви о случившемся и, самое главное, о том, что пресвитер Василий Тимофеевич лежит в больнице и требует ухода.
Увидев Сергея издали, Светлана Григорьевна замерла. С полными ужаса глазами, она подбежала к нему, схватила за руку и проговорила:
— Сергей! Отойдём отсюда!
Они скрылись в глухой переулок и там только она как следует оглядела раскрашенную физиономию Сергея.
— Что случилось? — спросила она, нахмурившись.
За свою жизнь она уже не раз видела плоды «заботы» государства о свободе совести своих граждан, но каждый раз её душу неимоверно ранили новые и новые злодеяния атеистов, которые она никак не могла понять и оправдать.
«Да, можно быть не согласным с верой и убеждениями других людей, — думала она. — Но почему надо доказывать своё мнение обязательно такими фашистскими методами?»
Сергей рассказал про случившееся, что там он встретил ещё двоих парней и… пресвитера Василия Тимофеевича. При упоминании о нём Светлана Григорьевна в ужасе открыла глаза:
— Что?! Что с Василием Тимофеевичем?!
Сергею пришлось сказать, что они его доставили в больницу, у него, вероятно, лёгкое сотрясение мозга, и что лично он собирается в среду посетить Василия Тимофеевича.
Светлане Григорьевне стало не по себе, она запросилась на скамейку, которую они тут же обнаружили в ближайшем небольшом скверике, и тогда сели там.
— Василий Тимофеевич тоже не знал, что место перенесено! — сокрушалась Светлана Григорьевна. — И мы никак не могли его предупредить! Как и тебя и тех ребят…
— Да нас-то ладно! — отмахнулся Сергей за всех своих друзей. — Зато мы там покаялись!
Она не сразу осознала слова, которые он ей сказал. Как бы не говорили, а покаяния встречались очень редко, в основном у детей членов церкви, и каждое было буквально на счету и о каждом передавались легенды как о событии чрезвычайном и в высшей степени чудесном.
— Как это… покаялись? — не веря, спросила она и посмотрела на Сергея, будто пытаясь найти на нём физические признаки нового рождения.
Сергей тут же начал восторженно рассказывать, как они после великой драки все тут же, один за другим, попадали на колени и покаялись перед Богом, и Он всем им даровал прощение грехов и жизнь вечную. При рассказе он, действительно, сам светился такой неподдельной радостью и святостью Божьей, что Светлана Григорьевна не могла не поверить и не возрадоваться возрождению своего знакомого и его двоих спутников.
— Слава Господу! — вскрикнула чуть ли не на весь квартал она и вскочила на ноги. — Ты теперь, значит, тоже наш брат во Христе?.. Какое чудо! Как я рада! Слава Богу!
Сергей невольно отметил про себя, что за внешностью стойкой воительницы, зрелой христианки, готовой идти на любые лишения и страдания за Бога и Его Церковь, Светлана Григорьевна всё-таки была человеком очень чувствительной и даже сентиментальной, по-детски радующейся и так же печалящейся. Она была живой, а не фанатично-бесчувственной, какими пытались изображать атеистические писатели в советских газетах верующих.
Она тут же закрыла глаза и шёпотом начала молиться и благодарить Господа. Молитва была быстрой и краткой, поэтому никто бы из прохожих никогда бы и не догадался об этом. Светлана Григорьевна вытерла слезу и сказала Сергею:
— Тебе обязательно надо теперь ходить на собрания в нашу церковь! Читать Библию.
— Да, я знаю! — улыбнулся Сергей. — Я буду ходить! В ту же деревню, в Звягино?
— Да!
— А Библии у меня нет. Я бы очень хотел. Столько слышал про эту Книгу, а не читал ни разу. Мне бы хоть одним глазком…
— Да, с Библией будет сложно, — задумалась Светлана Григорьевна. — Но Новый Завет я тебе попробую найти. Но только один — на вас троих, ладно? Вы же будете ходить все, правильно? — она вопросительно посмотрела на него.
— Конечно! Мы теперь друзья! — дерзнул ответить за всех Сергей. — Мы в среду пойдём к Василию Тимофеевичу, и я всем им скажу про это!
— Слава Богу! — засветилась улыбкой она. — Хорошо! Иди, отдыхай, Серёжа. В воскресенье встретимся! — и добавила полушёпотом: — И держи всё в секрете!
— Конечно! — кивнул он и, счастливый, радостный, хоть и побитый, поковылял быстрым шагом к дому.
На улице его заметили без дела болтающиеся милиционеры, один из них поманил его к себе, и когда Сергей подошёл, спросил:
— Где дрался?
Сергей пожал плечами.
— Дыхни!
Сергей дыхнул. Милиционер понюхал, удивился, что такой побитый гражданин может быть трезв. Они оглядели его с ног до головы, заметив, видимо, что одежда-то чистая и не бедная, а потому махнули рукой:
— Свободен!
Сергей, пребывая по-прежнему в счастливом состоянии, послушно поковылял дальше, радуясь, что и милиция не может его сейчас никак обидеть. Да и вообще ничто уже не в состоянии разрушить его внутренний мир! Как писал апостол Павел: «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 8:38, 39).
12
Наступила среда. Часы на башне, стоящей на городской площади, медленно перемещали свои стрелки к 6 часам вечера. На перекрёстке дорог, хромая, появился Михаил. Его лицо было в синяках, отчего прохожие, наверное, думали, что это какой-нибудь боксёр возвращается после важного матча. Он огляделся по сторонам, и вскоре заметил Сергея.
Сергей радостно подбежал, протягивая руку:
— Привет!
— Здарова! — обрадовался Миша. — Ну как твои отметины?
— Заживают! — улыбнулся он.
— Ты сообщил о Василии Тимофеевиче? — спросил Миша.
— Да, — ответил Сергей, инстинктивно оглядываясь.
— Это хорошо, — заметил Миша и начал рассказывать: — Я тут в общагу тогда пришёл, все на меня как уставились! «Где, — говорят, — ты опять дрался?» А я им говорю серьёзно так: «Ребята. Я сегодня впервые в жизни дрался за действительно стоящее дело». Они, главное, глядят — я трезвый, у них тогда начинает ум работать, ничего не понимают… Так и стояли, соображая.
Они посмеялись.
— Потом приходят ко мне в комнату, — продолжал рассказывать Миша. — И водку мне суют: «Давай выпьем». А я им говорю: «Нет, ребята-демократы, только чай». Они не верят, главное. «Да ладно тебе», — говорят и опять намереваются эту штуку разлить куда попало. В мои чистые кружки… Я им и говорю: «Вы чо? Я точно не буду пить. Так что сворачивайте вашу пьянку-гулянку и айда кто в спортзал, кто в бассейн». Это шутка такая у меня. Они: «Ты что, Миш?» Я им: «Всё, отпился я, ребята. Завязываю». Они: «Чего это?» Я говорю: «Хватит. Мне и без этого хорошо». Они не поняли. Ну я им и говорю прямо так: «Вот, серьёзно, ребят, ну сколько можно пить эту гадость? Всю Россию пропили уже, сами уже загибаемся, ни на что не годные. Бросать эту ерунду надо». Они мне: «Ты что, включился в антиалкогольную кампанию с Горбачёвым вместе, что ли? Или, — говорят, — в комсомольские работники подался?» Я говорю: «Никуда я не подался. А кампания хорошая. Если бы мы не пили, мы бы жили намного лучше». В общем, оказался я защитником линии партии.
Миша заулыбался. Сергей слушал его, тоже постоянно улыбаясь. Ему нравилась Мишина манера говорить.
— Ну и, гляжу, дошло до них. Убрали свою бутылку. А у меня ногу ломит, синяки, рёбра трещат, лицо заплыло… В общем, сижу, гляжу на них. А они только о выпивке думают. Говорят: «Эх ты, Мишка, зазнался. Мы тогда пойдём с другими пить». Я только успел сказать: «Ничо я не зазнался. Всегда рад вас видеть. Но пить — всё, не буду больше. Захотите общаться — приходите. А с бутылками — не думайте». Ну и ушли они. Сижу и думаю: «Вить вчера ещё стремился я к тому же самому. И как могло такое нравиться?» Так это скучно, некрасиво… Бррр… Представляешь?
— Не говори, — засмеялся Сергей. — Меня тоже милиция за пьяного сперва приняла. Но потом отпустила.
— Это у них какое-то общее помешательство на пьянстве… — вздохнул Миша.
— Эх… — поддержал Сергей.
— Ну где наш Лёха-то? — оглянулся вокруг Михаил.
— Может тоже в больнице? У него же нос всё-таки сломан…
Но тут послышались чьи-то шлёпающие шаги, и их обладателем оказался сам Алексей.
— Здарова! — улыбался из-за залепленного гипсом носа Лёха.
Друзья искренне пожали ему руку и даже пообнимали.
— Ну всё, побежали в больницу, а то там приём уже начался! — сагитировал Миша и они все дружно зашагали по пыльному асфальту в одном направлении.
Глядя со стороны, можно было подумать, что трое каких-то хулиганов встретились после драки и теперь, естественно, спешат «обмыть» такое событие. И никому не приходило в голову, что эти трое — уже совсем новые люди, которых простил Бог, сделав совсем свободными от власти греха… Нет, не нужно им было уже водки. Они и так были счастливыми.
13
— Василий Тимофеевич! Здрасти! — произнесла голова Михаила, просунутая в больничную палату.
— А, ребятки! Заходите! — обрадовался лежащий на койке человек с замотанной бинтами головой, из-за чего его с трудом можно было опознать.
Из-за двери появились Сергей и Лёша. Они прошли в палату, где вместе с Василием Тимофеевичем лежало ещё трое больных с разными ушибами и травмами. Они тактично отодвинулись, давая ребятам усесться у своего больного. А двое просто ушли из палаты, видимо, на перекур.
— Ну как вы? — поинтересовался Сергей.
— Да слава Богу, жить буду! — улыбнулся Василий Тимофеевич. — Придётся, правда, немного полежать тут. Но это тоже не плохо. Я давно хотел отдохнуть и просто полежать и почитать. Всё времени не хватало. Вот Господь мне его и даёт, видимо.
Он засмеялся, но ребятам смеяться вовсе не хотелось. Было жалко Василия Тимофеевича.
— А что вы читаете? — спросил Михаил.
Василий Тимофеевич посмотрел на соседей и тогда только произнёс:
— Как говорил один великий писатель: в мире есть только одна Книга. Её и читаю.
У ребят округлились глаза. «Неужели?!» — подумали все они одновременно.
— У вас есть?.. — воскликнул, не выдержав, Лёха, но вовремя замолчал.
Василий Тимофеевич в ответ только улыбнулся и кивнул головой.
— А можно хотя бы немного её подержать? — спросил Сергей.
— Да, хотя бы посмотреть! — добавил Михаил.
Василий Тимофеевич тяжело повернулся, запустил руку под подушку у стены и вскоре извлёк оттуда небольшого размера, но толстую и потрёпанную, книгу. Это была Библия, изданная ещё до революции, с ятями и твёрдыми знаками. Каким-то чудом она просуществовала все эти смутные времена и вот она тут, всё ещё любимая и востребованная, как живое Божье Слово!
— Какая!.. — восхитились ребята, сгрудившись над ней.
Сергей осторожно перелистнул шмуц и открыл первую страницу.
— »В начале сотворил Бог небо и землю, — начал читать Михаил из-за спины Сергея, мешая Лёхе обозревать страницу. — Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы…»
— Вот так начинается творение Божье, — заметил Василий Тимофеевич. — С отделения света от тьмы! Никак иначе. Люди хотели бы, может, какой-то плавный переход от тьмы к свету и обратно, а у Бога в первый же день творения чёткое разделение! Там — тьма, тут — свет. — Он подумал, и добавил. — И творя новые души, новых христиан, Бог тоже отделяет тьму прошлой жизни грешников от света, который даёт им после их уверования… Вы вот увидели, как это разделение произошло в вашей жизни? Было у вас такое?.. — он с какой-то тревогой посмотрел на ребят, словно сомневаясь, — поймут ли его, было ли у них это чувство?
— Хорошее сравнение, — согласился Сергей. — Действительно, я как будто из тьмы на свет вышел. И вот уже три дня прошло, а я вижу, что был во тьме… Да ещё в какой!
— Точно! — согласился Михаил. — Тьма была непролазная. А теперь всё по-другому. Хотя мало что понятно, много разных чувств, но хотя бы нет прежней тоски. Знаете, была такая… зелёная… — почему-то сказал он про цвет тоски, будто видел её как какой-то материальный предмет.
Они прочитали всю первую главу до слов «И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой».
— Значит, всё-таки за шесть дней было творение? — восхитился Сергей.
— Именно так говорит нам Библия, — согласился Василий Тимофеевич.
Почему-то в одну секунду прежние школьные установки про миллиарды лет эволюции, навязываемые атеистами советским людям, улетучились как пар и фантастика, обнаружив своё банкротство перед лучами ясного и чистого слова Божьего, которому верилось сразу, полностью. И это было невероятно радостно. Оказывается, мы, люди, не галактический мусор, не микробы-переростки, не случайность или мутация, а творения любящего и мудрого Бога-Отца. А это всё в корне меняет и наполняет всю жизнь и само существование как таковое настоящим смыслом!
— Как здорово, что у вас есть Библия! — заметил Сергей.
— Вы приходите ко мне читать её! — предложил Василий Тимофеевич. — И вы почитаете, и меня навестите, и другим услышать её поможете, — он подмигнул, намекая на своих соседей по палате, которые сидели в это время тихо на своих койках, но старательно прислушивались к звучавшим словам из Святого Писания. Что ни говори, а это была запрещённая литература!
— Конечно, придём! — обрадовались ребята. — А можно мы сейчас ещё немножко почитаем?
И они стали читать дальше. Сергей держал книгу в руках и тихо, но внятно, читал её, а Михаил и Лёша сидели сзади него и внимательно вслушивались в эти чудесные и дотоле неизвестные им слова… Вернулись с курения другие два соседа Василия Тимофеевича, сперва о чём-то продолжая болтать, но потом, услышав, что читается Книга книг, утихли и тоже сидели и слушали. Приходили санитары, вызывали кого-то на уколы и перевязки, а ребята всё читали и читали, пока, наконец, им не сказали, что время посещения закончено и пора освободить палату.
— С Богом! — помахал им на прощание рукой Василий Тимофеевич, и ребята, довольные, скрылись за дверью.
— Ваши внуки? — спросил сосед по палате.
— Нет, — улыбнулся Василий Тимофеевич. — Они теперь мои братья.
14
Ребята приходили к Василию Тимофеевичу каждый день. Каждый день они с жадностью читали Книгу книг — Библию, открывая для себя сокровенные тексты человечества, которые столько лет прятали от людей коммунисты.
В то время по стране уже вовсю ходили различные книги в самиздате, их переписывали от руки, перефотографировали, перепечатывали на машинках через три-четыре копирки сразу. Но Библия была по сравнению с ними просто возвышающейся глыбой, которую по-прежнему было не достать. Потому так радостно было читать её. Не какие-то ехидные и гнусные комментарии на неё, вроде атеистического писаки Ярослава Губельмана-Ярославского, а именно саму Библию, первоисточник, когда она сама доказывала свою святость и истинность читающим и слушающим её.
В воскресенье Сергей проснулся с особым настроением, потому что ему предстояло ехать в Звягино на собрание. Впервые он мог ехать как рождённый свыше христианин, прощённый и оправданный Христом.
Он прошёл на кухню, поставил чайник и, по давней традиции, немного размялся, приседая и наклоняясь влево и вправо.
— Серёж, — послышался голос его матери, пришедшей на кухню. — Ты куда?
— А, мам? — улыбнулся смущённо он. — Доброе утро! Мне надо…
Мама села на табуретку, стоявшую у подоконника, и грустно посмотрела на сына.
— Что с тобой происходит в последние дни? — спросила она. — Тебя так избили, ты только что пришёл из этой армии… Чем ты сейчас занимаешься, можешь объяснить? Или это секретно?
— Ой, мама! — улыбнулся сын. — Всё нормально! Я тебе потом расскажу. Но поверь, у меня всё просто отлично. Как никогда!
Она обречённо посмотрела в окно.
— Отлично… Все-таки тебе надо думать кем работать будешь, или учиться надо. Пока я могу ещё одна работать, если пойдёшь учиться. Но я не вечная… Тебе надо подумать о своём будущем.
— Я думаю, мам, — серьёзно ответил Сергей, наливая себе из чайника в кружку. — Тебе налить кофе?
— Да, налей.
Сергей посмотрел на часы. Мама отпила глоток горячего кофе и немного повеселела.
— Главное, что ты вернулся домой живой, — сказала она, потом подумала и добавила: — В армии не убили, так тут чуть было… Ты должен быть осторожным!
— Это всё мелочи! — отмахнулся бодро Сергей. — Главное, чтобы я был добрым и хорошим человеком, правильно? Ну вот, а я таким и становлюсь. Не без шишек на пути, разумеется.
— Эх, Серёжа… — вздохнула она.
— Ладно, мам! — заторопился Сергей. — Я побегу. Ты сегодня не работаешь?
— Нет, выходная.
— Буду после обеда! Пока!
Он накинул на ходу свой выстиранный пиджак и скрылся за дверью.
— Мальчишка, — грустно улыбнулась мама, глядя на него из окна.
15
В Звягино ребята приехали немного раньше, чем планировали. Поэтому, сойдя с поезда, они пошли по тропинке вдоль бетонного забора, никуда не спеша.
— А я вчера поймал «голоса» на приёмнике, там была целая передача о Боге, представляете! — сообщил Михаил.
— Да ну? — удивился Сергей. — А я уже давно не ловлю ничего… Было время увлекался, даже на магнитофон писал Севу Новгородцева, про музыку. А по какой станции?
— Да я сам не понял, — пожал плечами Михаил. — На коротких волнах где-то. Очень было плохо слышно, всё трещало, шипело, уходило куда-то на 5 минут, потом обратно всплывало. В общем, намучился я. И так держал приёмник, и так поворачивал, даже сам вместо антенны вставал… Но кое-что удалось послушать!
— А что было?
— Там диктор читал из Евангелия и объяснял его. Очень было интересно! Потом были песни христианские, очень красивые. И ответы на вопросы неверующих. Жалко, что нельзя такие передачи записать, я бы вам дал послушать.
— Да… — произнёс Сергей. — Надо будет достать свой приёмник со шкафа. Где-то он там у меня, бедный, валялся до армии. Куплю батарейки и тоже попробую.
— Конечно! — сиял Михаил.
— Хорошо бы эти песни на кассете добыть, — произнёс идущий с ними, но всё время молчавший, Лёха.
— Да, надо спросить в церкви у верующих, может, кто что даст? — предложил Михаил.
— Попробуем, — согласился Сергей.
— А вы тут уже были? — спросил Лёха. — Не заблудимся?
— Нет, тут нельзя заблудиться, — успокоил его Сергей. — Я тут был, доведу.
— Ну и как тебе богослужение? — спросил Михаил.
— Понравилось, — засмущался Сергей, давая оценку. — Совсем не похоже на православную церковь. Нет икон, не полумрак, можно сидеть. Есть проповедь, иногда пение. В общем, как-то по-домашнему и просто. Всё по-русски говорят, без театральщины. Увидите.
— Да, сектантов власти всегда гоняли, — согласился Михаил. — Поэтому, наверное, у них всё просто, но основательно. Видели фильм про староверов был какой-то?
— »Хмель», что ли? — предположил Сергей.
— Точно! Ух, там строго они жили, целым посёлком таким…
— Я думаю, что там приукрасили, слегка наговорили на староверов, — сказал Сергей. — Всё-таки автор неверующий. Хотя… Может быть у них там так и было. Трудно судить. Я когда был в Сибири, то проходили мы с товарищем мимо какого-то села, как говорили, староверов, и нам пить очень хотелось. Ну, мы подошли к одним воротам, постучались. Видим — вышел бородатый такой мужик. Посмотрел на нас из-за забора. «Что надобно?» — говорит. Мы говорим: «Попить воды не дадите?» А у него там во дворе колодец стоял. Он посмотрел на нас и говорит: «Откуда сами будете?» Мы говорим: «От туда-то». Он так подошёл к колодцу, осмотрел его, потом заглянул под лавку, в траву. Мы думаем: «Чего он там ищет?» А он нам отвечает: «Извиняйте, не во что вам налить, спросите в другом доме». Мы наивно так говорим: «Ну как же? Вон же у вас кружка стоит!» Он так злобно посмотрел на нас и говорит: «Та кружка для православных, а для нехристей посуда нынче куды-то подевалась. Не взыщите». Мы так ошарашились, рты пораскрывали, и пошли себе… С испугу напились только в лесу из ручья. Вот такие строгости у них, оказывается.
— Ну да, посуда «для своих» и «для язычников», — согласился Михаил. — Для чистых и нечистых… Понятное дело. А вы тут полезли к ним, еретики проклятые.
Они немного посмеялись. Да, мало встречали они в своё время верующих, поэтому каждая такая встреча с любым верующим любой религии была редкостью и большим событием, сравнимым разве что со случаями, когда кому-то доводилось видеть настоящего живого негра. Впрочем, негров видели обычно только в Москве, в метро, и те, кто там бывал, рассказывали потом своим землякам об этом как о великом чуде. Точно также рассказывали и о встречах с верующими, если кому доводилось иметь такое счастье. И всё тут часто зависело от настроения и фантазии рассказчика. Если он был расположен к верующим, то мог присочинить про них разные героические и чудесные вещи, а если имел на них какую-то обиду или питал просто недоверие, то мог приукрасить свой рассказ про них разными ужасами, не скупясь на самые жуткие краски. Проверить информацию было негде, церкви в городах на виду были в основном православные, где роились как правило одни старушки в тёмных одеждах, чем вызывали какой-то особый страх и полное нежелание идти к ним. Поэтому любой слух о верующих обрастал с каждой передачей новыми подробностями, и тем ещё больше усиливал в народе страх перед этими непонятными и странными людьми — верующими.
— А я такой фильм ещё смотрел жуткий, — вспомнил Михаил. — Там какая-то девчонка уверовала, и её эти верующие ко кресту прибили.
— А, да, помню. «Тучи над чем-то там», кажется, называется… — кивнул Сергей. — Я когда в армии спорил со служившим у нас сектантом, то часто его этим фильмом попрекал. А он мне постоянно отвечал, что это враньё, никого в церквях не распинают, да и уголовных дел об этом не было. Сказки, короче, это всё.
— Наверное, — согласился Михаил. — Надо же «научным» атеистам свой хлеб отрабатывать. Вот они и стараются.
— А вот представь, мы сейчас придём в церковь, а нас и распнут, — улыбнулся Сергей.
— То есть? — не понял Лёха. — Правда?
Сергей в ответ громко засмеялся и Михаил тоже:
— Нет, «Известия»!
Михаил обнял Лёху и тот тогда смущённо улыбнулся, поняв, что не понял шутки. Однако гипс на носу не давал ему смеяться в полную силу, а потому он просто похихикал.
16
Когда ребята ещё только подходили, их издалека узнала Светлана Григорьевна и, улыбаясь, вышла к ним на встречу:
— Привет, Сергей, привет, ребятки!
— Здравствуйте! — неорганизованно поздоровались ребята.
— Какой земечательный сегодня день, правда? — радовалась она. — Хорошо, что вы все пришли и живы-здоровы! Вы расскажете сегодня о своём обращении, ладно?
— Ну…
— Вот и славно, проходите, садитесь! — поторопила она их и поспешила встречать других братьев и сестёр.
Они прошли в комнату, оборудованную под зал церкви, где уже был как-то Сергей, и смущённо поспешили занять места на последнем ряду у самой стены.
— Обычный дом, — отметил Михаил.
— Конечно, — тихо ответил ему Сергей. — Явно не Кремлёвский дворец спорта…
— Интересно, почему власти разрешают православным всё-таки иметь такие огромные храмы, а вот другим верующим не дают? — задался вопросом Михаил, пока они сидели и наблюдали, как народ собирался на богослужение и занимал места.
— Меня удивляет, почему они у православных вообще какие-то храмы оставили… — ответил Сергей. — Так боролись с религией, что, казалось бы, не должно ничего остаться, а смотри, всё-таки откуда-то верующие есть!
— Наверное, они Запад боятся, — предположил Михаил. — Вдруг те по «голосам» начнут говорить, что у нас нет свободы вероисповедания. А у нас же ведь более гуманный строй, чем у них…
— Да, наверное, — согласился Сергей. — Ой, только бы, действительно, не началась эта война с Америкой…
— Да уж, — согласился в свою очередь Миша. — Все-таки хотелось бы ещё немного пожить без войны! Сколько вот я уже жил на этом свете неверующим, а хочется немного и верующим пожить, это же так интересно, чтобы сравнение потом иметь!
Они в ответ улыбнулись друг другу.
— Смотрите! Музыканты! — толкнул их восторженный Лёха и они увидели, как в комнату входят братья и сёстры с гитарами, скрипками и трубами.
— Точно!
Тут они заметили, что один брат в чёрном старом пиджаке смотрит на них, а когда они обратили на него внимания, он подошёл к ним и спросил:
— Добрый день! Вы откуда к нам?
— Мы на собрание! — ответил за всех Сергей. — Светлана Григорьевна нас пригласила. Я уже тут был в прошлый раз, то есть в позапрошлый!
— А, понятно, — улыбнулся брат. — А вы сами верующие?
— Да!!! — ответили все хором.
Им так хотелось наконец это кому-то сказать, что они не удержались и их ответ прозвучал очень громко, отчего все они тут же засмеялись.
— Слава Богу! — одобрил их брат и, видимо, успокоившись, медленно пошёл обратно к дверям, где и стоял до этого.
— А сюда не придут те, с которыми мы в лесу дрались? — спросил задумчиво Лёха.
— Всё может быть, — ответил Михаил. — Видишь, нас тоже чуть было не приняли за них…
— Да нет, — поспешил успокоить Лёху Сергей. — Просто человек проверил кто мы такие. Это нормально. Вдруг мы по ошибке забрели сюда, думаем, что тут будет какое-нибудь собрание колхоза об итогах уборки урожая, и вдруг мы потом удивимся, что попали на христианское богослужение!..
— Да уж…
И вот наконец появилась и Светлана Григорьевна, она кивнула ребятам и села впереди. Подошли и все остальные, и брат-диакон объявил:
— Приветствую вас, братья и сёстры, именем Господа нашего Иисуса Христа!
Прозвучала молитва, после чего заиграла музыка и всё собрание стоя начало петь гимн:
Спаситель, говори нам
Везде во всякий час
Слова любви и силы:
«Я не оставлю вас!»
Пошли Ты нам влеченье
Твоим словам внимать,
Наполни сердце пеньем,
В Тебе дай ликовать!
Спаситель, говори нам
Слова любви святой,
Что мы непобедимы,
Когда живём с Тобой!
Спаситель, чтобы в душах
Луч веры не погас,
Твои слова дай слышать:
«Я не оставлю вас!»
Потрясённые, ребята сели на свои места, а перед собранием вышел брат средних лет с Библией в руках и стал проповедовать о великих делах Господа.
Комментарий автора: Произведение 2002 года. Погибло на сгоревшем компьютере и с тех пор были попытки его восстановления. Что-то частично друзья восстанавливали, были попытки дописать отсутствующие места в 2007 году и 2020. Но побитых мест в тексте было слишком много, потому всякий раз бросал это дело. И вот в 2022 году только удалось более-менее восстановить большую часть.Сам прочитал те места, что восстанавливал через 20 лет и сравнил с тем, что было изначально... Очень забавно! Часто в новом тексте был совсем другой смысл и слова, которых не было в начальном варианте. Слава Богу, теперь есть оригинал! Увы, окончание исчезло и восстановлению не подлежит. Но всё равно - слава Богу!
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
"Всепутем" и "нормально" - Мучинский Николай Сегодня торопился на роботу и краем уха слышал, как люди встречаются, здороваются и разбегаются, а жизнь тоже убегает и не все ее догоняют.
