51.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 23. ПЕРВОЕ НАЧАЛО, 1991 год.(1).
Долгим, далеко не простым, неосознанным и почти вслепую был мой путь к Богу, который, если обозреть с дня сегодняшнего, начинался буквально с детства усилиями столь же неосознанными моих родителей, всего материального окружения, которое Бог выстраивал в цепочку благоприятных и неблагоприятных событий и свершений, а чаще всего неблагоприятных, которые и вершили свое дело, бросая меня из полымя да в пламя, не состыковывая во мне, не сводя во мне концы с концами столь долго и изнурительно, что приход в религию вдруг на фоне всего показался единственным и точным утешением мытарствам души, достаточно уже ослабевшей материально в материальных игрищах и желающей себе, наконец, покоя, умиротворения и личного проявления в той мере, которая и оказалась возможной, к которой и подводила судьба, до сих пор говорившая, указывая на любые врата: нет, не это, не тебе, не ждут, не твое…
Ничто для души не важно столь, сколько путь гармонии, путь совпадения твоей идеологии и устоев и окружающего мира, путь, единственно благословляющий на решительные действия, на утверждение себя в поисках своего смысла и назначения, ибо Бог этим озадачивает каждое живое существо, но в свою меру и в соответствии с тем, на что оно может претендовать согласно своей карме и наработанным за предыдущие воплощения качествам.
Я же шла в полной тьме, в полнейшем и долгом не восприятии себя по большому счету, шла в суете и боли, противореча мнениям, не находя приют душе ни в ком и ни в чем, невесть когда и откуда сохранившей в себе великое чувство нравственности и справедливости, чувство Божественного Закона, будучи вне религии, по которому пыталась и жить и его провозглашать всем в себе, но, ни на что не претендуя, вечно была отталкиваема другими лидерами, находящими мои установки банальными, тривиальными, слишком правильными и неинтересными, чтобы им следовать, чтобы на этом уровне общаться.
О, сколько же уст было открыто, чтобы донести мне, что я мыслю великолепными, но шаблонами, оторванными от реальности. Откуда мне было знать, неверующей, что эти шаблоны были Высшей Истиной, исходящей только от Бога в человеке, которую в себе не преодолеть, если она есть, если она Волею Бога созидалась в тебе страданиями и болью, потерями и жертвами, войдя в душу и слившись с ней в такой степени, что непременно проявляет себя в следующих рождениях, как твоя незыблемая суть, за которую ляжешь плашмя, если она взращена в какой-то и не одной прошлой жизни, что иное не предпочтешь и за другим никогда не пойдешь, пусть будет стоить тебе жизни или общения, или друзей.
Я всю жизнь оставалась молчаливой к дружеским играм, вечно защищающим одних и предающим других, я всегда была против тех, кто идет против слабого, да всем миром, да наслаждаясь, я всегда была против измены в любом обличье, против яркости одежд, против многословия, против восхвалений, а в итоге оставалась одна, обращая внутрь себя глаза к и вопрошая: «Ну почему так мало единомышленников, ну, неужели я не права, ну, где мой поступок не верен, ну, разве я ошибалась, когда высказала свое мнение…».
Мир Земной представал предо мной меня не признающим, идущим против меня, а я никак не желала сгибаться, ни перед отцом, ни перед мамой, ни перед одноклассниками, ни перед другими людьми, возмущающими мой ум своими поступками бесконечно.
Некие отблески истины, праведности, аскетизма, неких норм, принимаемых мной, я улавливала в отце. Но им же, другими его качествами все напрочь перечеркивалось, и я вновь оставалась без внутренней поддержки, глубоко одинокая, почти забитая, загнанная в угол, но еще живущая благодаря некоему стержню в себе, буквально кричащему, что я права и что ждет все же меня великое дело, которое, ища, я не находила и утрачивала к нему доверие и не могла выкорчевывать его из себя, ибо и замены не находилось, да и сил таких, да и не знала ему названия.
Все то, что люди ставят целью своей жизни, сбывалось с трудностями и без, но как-то автоматически, без моей конкретной внутренней цели, без особых усилий и воли, в пути наезженном, по видимости и трудном, но без фатальных отказов и исходов, словно некая сила озадачивала меня, увлекала в преодоление преград, мытарила здесь должным образом, заставляла усваивать свои уроки и сама же словно пробку выталкивала с тех глубин, в которые погружала, строя иллюзорное отчаянье и свободу. Судьба обставляла меня всем необходимым насильно, однако, и не забирала стержень никак, но вела мучительно, показывая, что это мой путь, мои проблемы, и я в этом пути завоевываю. Все было миражом, но удачным, дающим, несущим в себе подобие борьбы, на самом деле вручающим тот опыт, который и должен был потребоваться, на который и должно было опереться мое будущее предназначение, отнюдь не простое.
И только взяв в руки Бхагавад-Гиту, начав ее читать, я вдруг увидела для себя единомыслие в высочайшей форме, со страниц Святого Писания звучали мои мысли, то, что я знала и не знала, но это было мое, мной приемлемо, полностью во мне отзывалось, наслаждало, мое понимание, развеивая мои страхи и сомнения. Я – была не одна. Не было изъянов в моем мышлении и понимании.
Бог Кришна в мгновение стал мне самым родным. Я с упоением, в непередаваемом восторге, в великом удовлетворении читала Гиту, отрывая время от всего, отлучая от себя все другие проблемы, с ребенком на руках, готовя еду, выслушивая придирки мужа, я была в книге, я металась к ней каждые пять минут, я упивалась… Я оказалась у истоков тех знаний, которые были мне близки, которые были для меня – свет, мудрость, надежда, моя суть… которые показали, что я не одинока. Это были великие откровения, это было потрясающее совпадение, это был мир в себе, это было начало новой жизни…
Но Гиты было мало. Я ее глотала, буквально пожирала глазами и плакала, и становилась на колени, и молила Бога без слов и без мысли… Возводила к Богу глаза и плакала. Ибо в ней, Гите, было и то, что и не могла принять… некоторые строки били меня, вводя в величайшее недоумение. Ну, почему столь прекрасное Писание назвало женщин и людей, занятых тяжелым физическим трудом, - источниками греха. Я ревела, я стонала, я горько переживала эти строки, будучи несогласной с Богом и не хотела из-за них этой разлуки, ибо уже не видела для себя иного пути. Я не знала, что эти строки Гиты предназначались людям пять тысяч лет назад и так, таким образом можно было донести до них Слово Бога, именно в такой форме, когда были касты, и этот уровень изложения был на понятном для многих языке. Бог использует очень многие средства донесения Воли Бога, дабы вовлечь в религиозный путь, а он непременно начинается со Святых Писаний. На тот период надо было излагать именно так, ибо надо было пытливому человеческому уму указать на источник греха согласно его опыту и дать соответствующее понимание.
Я читала комментарии и, принимая их, сожалела, что не могу понять многое, не могу все исчерпать, что тотчас, насладившись, и забываю, что так неразумна и глупа, что так несовершенна. Невозможно было понять, о чем глава, о чем вся Бхагавад-Гита. Я наслаждалась только отдельными мыслями, откровениями, высказываниями, смотря на санскрит с изумлением и болью, не зная, как преодолеть эти врата, как постичь эту суть… Я бросалась читать Источник вечного наслаждения, Шримад Бхагаватам и вновь возвращалась к Бхагавад-Гите. Ее ничто не могло подменить. Ибо здесь были знания, ибо здесь было откровение, ибо здесь было и руководство к действию. Раз пять я перечитала книгу, молясь на нее, целуя ее, держа ее у изголовья, с ней встречая Новый год и все праздники, не в силах оторваться и видя в ней то, что не преодолеть, никогда не постичь, постигая, никогда не запомнить, запоминая. Я пыталась ее конспектировать, пыталась вникать в каждую строчку, пыталась осмыслить ее наставления. Мне не хватало чего-то…
И Бог повел, дав желание, к матаджам, в женский ашрам, к тем, кто должен был знать, к тем, из рук кого я и получила лучшие наставления и уроки, кто первый сделал мой путь к Богу необратимым, кто дал мне религию во всей ее силе и полноте, кто удобрил почву во мне своей верой и духовным опытом и практикой. И среди них высочайшим наставником стала Тунга Падра. И все же, что-то было и во мне, возможно и из прошлых воплощений, ибо брошенное в меня семя Бхагавад-Гитой даже без религиозных наставников не стало дожидаться своего часа, но буйно и почти мгновенно расцвело сильнейшей верой, ибо я нашла абсолютный отклик в своей душе, как и немалое удовлетворение, если не считать некоторые возникшие вопросы.
Что будет дальше, что даст мне посещение храма – я не могла знать. Передо мной стояли асы религии, обладающие великолепной религиозной речью, как мне казалось на тот период, поющие на санскрите чудесным голосом молитвы, к которым я и не знала, как подступиться со своим никудышним голосом, со своим никудышним, как я понимала, пониманием. Но сила во мне жила столь значительная, как и уверенность, как и ум, нужным образом направленный, что все стало входить в меня бурно, однозначно и фильтруемо, что стало понятно, что я прибыла к своему. И все же о встрече с матаджами следует начать с самого сначала, ибо это тоже непростая история и вел меня Сам Бог, как ведет всех, но со Своей целью, согласно Своему Божественному Плану, а потому заставляя цепляться мой ум буквально за все, во все проникать, над всем мыслить, все примерять к себе, и снова мыслить, где-то тормозить, извлекать, и даже внутренне не согласовывать со своими внутренними установками.
Женский ашрам в Ростове-на-Дону начинался с Тунги Падры, можно сказать с ее биографии, с ее личного и долгого пути к Богу; ею с благословения ИСККОНа был обоснован и ею управлялся, держался ее волей, твердостью, незыблемостью, милосердием и знаниями немалыми, питался ее твердым характером, качествами и верой. Она меня и встретила.
Тунга Падра и была той первой матаджей, с которой Волею Бога столкнула меня судьба по большому счету и которая предстала пред мной со всеми своими плюсами и пороками, о которых я имела право судить в силу жизненного своего пути, опыта, разума, понимания и своей внутренней духовной основы, живущей во мне и в безверии и в вере и имеющей право на мнение.
Путь Тунги Падры к Богу, к преданному служению был отнюдь не прост, хоть и не уникален, однако, жертвен и управляем в ней и вне ее Богом. С раннего возраста Тамара устремлялась к Богу, молясь Богу, ища, как и я теперь, ту религию, которая бы отвечала ее внутренним убеждениям, не сторонясь христианства, но в нем и не находя для себя ответы на многие вопросы, что вводило ее в долгие раздумья о смысле жизни, и своем месте в ней. Зная Бога, она обращалась к Богу с единственной просьбой: «Дай мне науку о Себе…». Однажды небольшой городок в Казахстане, где она жила, посетили преданные Бога Кришны, что радикально изменило ее жизнь. Скупив все книги Шрилы Прабхупады, она стала их читать в великом упоении, мгновенно предавшись Богу Кришне, следуя религиозным принципам, вибрируя джапу и задавшись целью посвятить себя полностью религиозному пути, проявляя великую духовную силу, понимание, речь и внутреннюю убежденность. Совершенные знания Вед легко входили в нее, становясь в ней базисными, она начинала проповедовать, убеждать, наслаждаясь процессом преданного служения и чувствуя в себе силы идти в этом направлении и посвятить ему всю свою жизнь.
Ей было предложено обосновать в Ростове-на-Дону женский ашрам, возглавить его и повести. Перед Тамарой стала проблема достаточно не простая. У нее на руках был несовершеннолетний сын, ее окружала многочисленная родня, она еще была привязана к отцу ребенка. Жизнь предлагала сделать крутой разворот, на самом деле потребовал Сам Бог в ней, ее ведущий и наставляющий.
Путь Тунги Падры был предопределен. И в великих религиозных деятелях Бог основывается на те качества в них, которые пока присутствуют, и знает те руки, которые при необходимости и по Божественному Плану должны человека заменить. Имея немалую миссию от Бога, она должна была оставить ребенка, сына, на руках родителей, чтобы более не возвращаться к этому, она должна была принести ради Бога и дела Бога, будучи избранной Богом, эту жертву, которая стоили ей, как матери, многих слез и молитв перед Богом, ища утешение в Боге от долгой предстоящей разлуки. Воля Бога – непреклонна. Но исходит Бог из качеств человека, которые можно использовать во Благо Божественному Плану. Так Тунга Падра оказалась в Ростове-на-Дону, где ИСККОН приобрел на ее имя частный дом в переулке Братском, 195, где и должны были ее усилиями и обосноваться матаджи.
Имя свое Тунга Падра она получила в результате инициации, когда духовный учитель спросил, как ее зовут. Имея еще эго, будучи самоуверенной, высоко мыслящей о себе и своей избранности, она ответила: «Тамара Петровна…». Увы, если бы у нее была ступень духовного понимания повыше, а эго пониже, то духовному учителю она должна была бы назваться мирским именем, без отчества, ибо перед Богом отчества не существует, как и перед духовным учителем. Так и получила не очень благозвучное духовное имя – Тунга Падра. С этим именем и стала старшей матаджей зарождающегося ашрама.
Тунга Падра была 1944 года рождения, и на тот период ей было 47 лет. Мне – 37. Это была худенькая казашка, достаточно мягкая и достаточно строгая одновременно, с удивительно белым, просветленным лицом, которое оттеняли черные волосы, гладко зачесанные назад, всегда непременно покрытые узкой повязкой, едва приближающей к христианскому платку. У нее был высокий блестящий белый лоб, на котором то и дело проступали отчетливые продолговатые линии, когда она начинала религиозную речь и входила в экстаз от веры и внутреннего состояния благости. При этом глаза у нее прикрывались и казалось, что она вот-вот упадет в обморок.
Темные глаза были пронзительны, взгляд цепким, однако, в них проскальзывала и некая ее снисходительность или милость. Когда она шла, ее худенькая невысокая фигура казалась внушающей некоторую робость и почтение к этой неземной женщине, обладающей магией взгляда и слова, так что все матаджи почитали ее, как духовного учителя, замирая при ее словах, с трепетом выслушивая и глубоко переживая ее замечания, как и со слезами принимая ее милосердие.
Видимо, так надо было Богу, именно такую внешность и такое самопроявление Он дал ей потому, что ее внешность была и обаятельна, и строга, и легка, и полная достоинства, как и ее речь и умение нести свое тело, как простота, доступность и недосягаемость в одном лице, что для очень многих она была притягательна, завораживала своей некоей высотой, качествами, любым проявлением себя, оказывалась вратами к Богу Кришне, к преданному служению, к совершенным духовным знаниям; и ее эго, и ее почтительное понимание себя и своего пути учило, как надо принимать в себе духовного учителя, на которого на словах она никак не претендовала, но в поведении и некоторых высказываниях для многих им и была, направляла к строгости и духовному пониманию существующей на Земле иерархии путеводителей к Богу, данной Самим Богом.
Это был полностью, как мне казалось вначале, контролирующий себя человек, неотступный в вере, с прекрасной религиозной речью, достаточно очаровывающей, вовлекающей, нектароподобной, но очень самоуверенный, почти не терпящей возражений и изничтожающий их на корню при малейшем проявлении, внутренне сильный, идущий на упоение некоей властью, претендующий на поклонение себе, не дающий спуску другим и всегда и всем ставящий в пример личный путь, личные жертвы, личные преимущества.
Матаджи, давшие себе обет жить в храме и подчиняться его законам, тотчас становились ее маленьким подобием в плане религиозных ритуалов, строгости, контроля себя и своих чувств, начинали спешно отходить от материальной праджалпы или пустых разговоров, некоторые переставали красить лица, входя в подчинение и ориентируясь только на ее указующий перст, отчего в храме стала создаваться обстановка необходимая, отрешенная, деловая и милостивая в своей мере.
И отрицательные качества иногда Бог использует с пользой для дела, ибо особая благость наставника для любого неофита в вере достаточно пагубна и может пустить в ненужный словесный разгул и противостояние, категорически недопустимые в заведениях подобного типа, которыми особым образом Управляет Сам Бог, склоняя к вере, упрочивая веру и ведя к Себе через Своих слуг, тех, кто уже этот путь заслужил, по качествам и готовности подходит, готов претерпевать и кому его путь дан именно через эти врата и до рождения.
Удивительным был отбор Бога, привлекающий к жизни в ашраме только тех, кто был молод, красив, образован или где-то учился, имел прекрасный голос и чье положение или принуждало жить отдельно от родни, или было благоприятно по другим причинам, опять же уготованным Богом.
Ходила она всегда в длинной по щиколотку юбке, на низком каблуке, невысокая, подтянутая, характерная внешне, умея внушать к себе уважение, требуя от матадж подчинение и ориентируя на Святые Писания и строгое исполнение религиозных принципов. Ее усилиями постепенно и наполнялся ашрам. Ее милостью – неограниченно, безотказно и как-то странно всех вмещал в себя, всем давая приют, пищу, само преданное служение. Автоматически и без ее особой воли ряды матаджей подчищались, одни уходили, другие – приходили и так формировался неплохой религиозный костяк маленьких и неукоснительных ее подобий, дорожащих своим положением, преданным служением, набирающим балы для инициации и собственного продвижения.
Дом, в котором Милостью Всевышнего нашел прибежище женский ашрам, был для этой цели вполне подходящим. Окна на улицу были украшены изображениями Бога Кришны, выдающими, кто здесь живет, создавая определенные религиозные чувства уже при приближении к нему. Преданные расположились в общем дворе, однако вход в дом был с прохода, достаточно широкого, который впоследствии матаджи приспособили для сушки белья, протянув многочисленные веревки по краям прохода, перебирали здесь фрукты и овощи, использовали для джапа-медитации в теплый период, где встречали также своих прихожан по вторникам и пятницам. Бог устроил так, что дал терпеливых соседей, хотя находились и те, кто залазил в окна храма, выходящие в проход, и грабил и без того слабый скарб здесь приютившихся матаджей, учащихся все воспринимать, как Волю Бога, в смирении и в бдительности жить здесь, под крышей дома, отведенного Богом для преданных Ростова-на-Дону.
Первая матаджа, как уже было сказано, была Тунга Падра, вошедшая первая в сей дом, обустроившая его по пониманию своему, развесив по стенам изображения Бога Кришны, устроив за занавеской у стены между двумя окнами алтарь для поклонения Божествам, куда входили изображения Самого Бога Кришны, Его извечная супруга Радхарани, панча-таттва, как извечное окружение Бога, также изображение Шрилы Прабхупады, других духовных учителей религиозной парампары.
Первые шаги Тунги Падры, обосновывавшей Волею Бога в Ростове-на-Дону женский ашрам, были направлены на выход в город, на проповеди и распространение Святых Писаний, и отсюда ее усилиями потекли в храм матаджи, отдав себя в ее руки, входя в суть преданного служения и из ее уст получая стартовые духовные наставления и те знания о Боге, о которых вожделела сама.
Тунга Падра была милостива в Боге, достаточно принципиальна и действительно служила Богу, как могла, отдавая себя полностью, управляя матаджами и не сопротивляясь любому, кто желал здесь жить. Матаджи теснились, принимая на себя новые аскезы, учась учиться преданному служению у Тунги Падры, ибо, как она считала, были еще достаточно материальны, слабы, и нелегкий труд духовный, саму практику преданного служения с неукоснительными требованиями принимали по-разному.
Вход в дом предварял невысокий бетонированный порожек, окаймленный по периметру несколькими пологими ступенями, далее - массивная деревянная дверь под козырьком. Храм состоял из небольшой прихожей, в углу которой ютилась старенькая заброшенная стиральная машина, над которой и вдоль левой стороны была вешалка буквально и зимой и летом завешанная, что не протолкнуться или не пробраться, одеждой всех сезонов и размеров; вечно, от порога и до конца прихожей зимой и летом проход был заваленный обувью матаджей, ибо ее здесь непременно следовало оставлять; но и искать ее при выходе из храма, заваленную и разбросанную, было отнюдь делом нелегким и не всегда и не сразу увенчивалось успехом.
Далее следовал узкий коридорчик, по правую сторону от которого были две двери в две кухни. Первая была предназначена для мытья посуды, для умывания по утрам, для хранения посуды с пищей, недоеденной матаджами и прихожанами и чистой посуды. Чистая посуда стояла, громоздилась на многочисленных полочках, устроенных прабху, была металлическая и одноразовая, использованная много раз, и здесь же в стеклянных банках были ложки. Вилками матаджи не ели никогда. Из этой кухни дверь вела в ванную комнату, где каждая матаджа обмывалась несколько раз в день, как закон, и непременно одетая в легкие одежды и при выключенном свете. Ванная была занавешена плотной резиновой шторой. Точно также в углу стоял и унитаз, отгороженный прочной шторой со всех сторон, создавая иллюзию двух отдельных служб, ибо здесь должна была быть высокая проходимость; и одни не должны были мешать другим вследствие многочисленности матаджей и их очень неслабой занятости в течение дня.
Следующая дверь по коридору вела в другую кухню. Здесь готовили прасад. Она содержалась в идеальной чистоте, почти через день знала генеральные уборки и была местом только для дежурных, здесь шинкующих, перебирающих, моющих, приготавливающих пищу, не вкушая ее до приготовления никогда, пищу именно вайшнавскую с соблюдением всех норм, непременно с многочисленными специями, достаточно перченую. Сюда вход был строго ограничен, ибо это было место – святая святых, где готовился прасад, куда можно было входить только после обмывания, в предназначенных одеждах и не дай Бог в критические дни. Здесь хранились многочисленные специи, кастрюли, миски, здесь готовилась, капалась целыми днями неустанно вода для Божеств через конденсацию, здесь любая тряпочка была священна, столы чистились только коровьим навозом, как дезинфицирующим и рекомендованным духовными учителями средством, как и все полочки и посуда, кастрюли и сковороды. Это было место достаточно почитаемое, требующее строгости, старания и пота, ибо дежурные здесь работали, не покладая рук, готовя пищу и на матаджей, которых иногда было более двадцати, и на прихожан, которые претендовали на прасад, а некоторые откровенно приходили сюда, чтоб просто поесть вдоволь; здесь пекли хлеб, варили компоты или напитки, с четырех часов утра и до позднего вечера, хотя ели матаджи строго два раза в день, в десять утра и шесть-семь вечера.
Прямо по коридорчику была расположена комната, отнюдь не большая, выходившая своим единственным низеньким окошком в проход; там матаджи спали, переодевались, когда были гости (ибо переодеваться необходимо было в разные одежды по многим поводам, согласно ведической культуре), отдыхали, здесь же был свой склад ведической литературы, которую развозили и распространяли по Ростовской области и которая кормила матаджей и прихожан и средства от которой хоть как-то направлялись на самые неотложные нужды этого маленького храма; были также полки с личными вещами и почти не было столов, разве что на кухне.
Напротив второй кухни по коридору была – сама храмовая комната, примерно метров двадцать, с многочисленными полками по периметру, где у каждой матаджи были, опять же, свои книги, свой набор вещей, ибо комната была еще и жилая, где спали, ели, шили одежду Божествам, делали гирлянды, готовясь к предстоящей встрече с духовным учителем, здесь вели долгие беседы с Тунгой Падрой и внимали ее наставлениям, здесь поклонялись Туласи деви, проводили утренние и вечерние арати, киртан, встречали и прихожан, усаживая их на подстилки на пол, и здесь же угощали их прасадом после молитв и лекций, прямо на полу на подстилках, щедро насыпая в тарелки прасад и передавая сидящим, вожделеющим на аромат и особый вкус вайшнавской еды.
Из этой комнаты вела небольшая, всегда плотно прикрытая дверь в крошечную комнатушку-спаленку, выходящую окнами на улицу, где также был и погреб, где приходилось хранить картошку, морковь, бурак и прочие овощи, поскольку в храме жило порой матаджей более двадцати пяти, или значительно больше, когда они не были в разъездах. И каждая новая матаджа, желающая жить в храме, обращалась к Тунге Падре, и та заставляла тесниться других, хотя иной раз на ночь и негде было расстелить матрас.
Самой Тунге Падре в таких условиях, учитывая ее возраст, было жить крайне непросто, а потому ей единственной было позволительно спать на раскладушке, а иногда и отсыпаться, ибо была больна, страдала от постоянных болей в желудке, что было связано с постоянной острой пищей, и брала на себя буквально все, полное руководство храмом, проведение всевозможных религиозных ритуалов киртана, арати, буквально следовала глазами за всеми, за каждой матаджей во время проведения службы, не упуская из виду, следила за каждым проявлением каждой, наставляла о здоровье, требовала от матаджей следить за своим здоровьем, и непременно вела ежедневные долгие беседы по Бхагавад-Гите и Шримад-Бхагаватам и самим матаджам давая здесь возможность учиться говорить, направляя, подсказывая, делая замечания, будучи в таком преданном служении в утреннее и вечернее время, и работая с прихожанами, отвечая на все вопросы, вникая во все события храма, давая наставления и советы вновь приходящим, поясняя и комментируя стихи из Святых Писаний, которые не были поняты другими.
Спать матаджи ложились в девять вечера и поднимались в четыре утра, начиная день с обмывания и джапа-медитации. Содержался храм, как было сказано, за счет распространения книг Шрилы Прабхупады, для чего матаджи ездили по Ростовской области, продавая также изображения Бога Кришны, четки, мешочки для четок, труды духовных учителей, благовония, специи, сари… Также матаджи занимались украшением храма, шили, готовились к приезду духовных учителей, делая из лепестков роз, других цветов гирлянды, прибирая храм в Батайске и лучшим образом все организуя, особенно к вайшнавским праздникам, претерпевая великие аскезы в такой степени, что по приезду духовных учителей после изнурительных ночей труда буквально падали в сон, не в силах себя побороть и достойно внимать духовным наставлениям.
За года полтора до моего прихода женский ашрам вошел в силу, заработал, стал иметь свое лицо усилиями Тунги Падры, стал действующим и авторитетным, давая место и тем, кто учился в вузах, и тем, кто бежал от родителей в поиске смысла жизни, и тем, кого Бог привел, дабы решить свой жилищный вопрос, да и обосновался. Здесь была в основном молодежь, за исключением самой Тунги Падры, Ратнавали, очень смиренной матаджи, лет тридцати пяти, живущей здесь с тринадцатилетней дочерью, и еще одной матажди, нашедшей здесь укрытие со своей пятилетней дочерью, будучи по каким-то причинам изгнанной из другого храма во Владикавказе. Постоянных жильцов здесь не было. Переходили из храма в храм, уходили в мир, возвращались к родителям.
Но всяк, приходящий вновь и обосновавшийся, сразу становился в подчинении у старшей матаджи; и пока мог это терпеть, как и условия жизни, оставался, пока однажды не исчезал, бесследно растворяясь в путинах материального мира, ибо далеко не все могли выдержать суровый аскетизм бытия и многие ограничения, накладываемые религиозными принципами преданного служения. Но и это было по Плану Бога на тех, кто должен был столкнуться с преданным служением по первому кругу и именно в этом его рождении.
Но всех и по карме каждого приводил Бог, и были те, кто надолго оставался незыблемым стержнем женского ашрама, создавая ему своей жизнью почет, как и незыблемую основу для вновь входящих, оставались те, кому не было пути назад практически, кого уже никто не ждал дома, ни дети, ни муж, ни родители, кто уже не мог мыслить себя вне стен ашрама, вне служения Богу Кришне, вне духовного учителя, вне практики йоги, кто желал себе продвижения, инициаций, и готов был жертвовать многим ради Бога Кришны.
Видимо, обойти мне это религиозное направление было невозможно. Сам Бог удивительными хитросплетениями материального бытия вел меня именно сюда, в эти врата, дабы я здесь, отсюда получила первые наставления, как и благословение, ибо мой опыт, мои качества и убеждения, проявляющиеся и утверждающиеся в материальном мире, находили свой отзыв именно здесь. Душа начинала, как и у Тунги-Падры в свое время, тяготеть к совершенным знаниям, желала пристанища себе, каким бы ни был быт и окружение. Мне нужна была поддержка, необходимо было идти в унисон с чем-то высоким, абсолютным, истинным, незаменимым, дающим и мне право на то, что долго и смутно представлялось.
Я вошла в нужный час в эти врата, безошибочно угадала дверь, будучи в великом страхе разочарования. Я вошла в дом, пораженная многолюдьем, оставила у входа обувь… Матаджи тотчас как подхватили меня, легко введя в свой храм и предупредив, что при входе в алтарную комнату с порога первым делом следует поклониться, встав на колени. Далее мне был предложен коврик, на который надо было садиться.
Битая и намытарившаяся по жизни в долгих поисках себя, везде отмеченная судьбой, куда бы не являлась, я входила в сей храм Бога с великим упованием на то, что это будет конечная обитель моих внутренних странствий, уже абсолютно не реагируя на внутренние обещания моей некоей избранности, но, напротив, лелея надежду затеряться средь всех, будучи не выделенной никак, но смиренно в Боге продолжить свой путь, ни на что не претендуя и удовлетворяясь лишь тем, что это мое и на этом фоне мне легче будет жить, растить детей, строить отношения в материальном мире, зная, наконец, куда иду и зачем, ибо здесь мыслили так же, как и я, поскольку Святые Писания говорили моим языком, мыслили моей мыслью и предлагали то, на что я в тайне вожделела - восхваление Бога и служение Ему.
Мне действительно больше некуда было идти и казалось, что и нет сил таких. Откуда мне было знать, что и здесь мне суждено из всех прихожан выделиться, да так, как себе бы не пожелала. Но на самом деле - непредсказуемо и удивительным образом, впадая в милость и немилость преданных, озадаченных моим появлением в немалой степени, о чем и будет поведано.
Старшая матаджа, занятая приготовлениями к вечернему Богослужению (арати), однако, стремительно отметила меня взглядом и снисходительно и доброжелательно кивнула. Величавая, легкая улыбка чуть озарила ее лицо и легко покинула его. Она снова ушла в себя. Матаджи, едва шелестя скромными и цветастыми сари, в длинных юбках, суетились, сновали в последних приготовлениях. Удивительная, непроходящая торжественность происходящего, чистота и благость, исходящая от изображений Бога, наполнила меня почти сразу, введя в состояние легкого головокружения, уже знакомого мне, когда я читала джапу дома.
Бог встретил меня здесь, теперь уже в Своих апартаментах, среди слуг Своих неведомым ранее мне внутренним торжеством и удовлетворением, как-будто Лично, за руку привел и окружил всем здесь, как Собой. Надеясь потеряться от взглядов, я все же не была потеряна. Меня тотчас отметили постоянные прихожанки улыбкой, вопросом, касанием рук… В комнате стояло благоухание мне не знакомое.
Я оказалась в эйфории, где события проносились со мной и без меня, не запоминаясь никак своей последовательностью, поражая мое сознание непостижимостью, невозможностью это повторить, ибо молитвы пелись на санскрите, пелись великолепными, как на подбор, чудными, Божественными голосами. Поклонение Божествам рождало многие и многие вопросы, ибо я знала и готова была поклоняться только Богу Кришне, а поклонялись панча-таттве, духовным учителям, прославляли Туласи… Это была действительно великая для меня наука поклонения Радхе и Кришне, Форме Бога Кришны.
Процесс богослужения, сам ритуал поклонения был необычным, казался неупорядоченным, не умещался в моем сознании, рождая элемент паники, страха за то, что не соответствую, не могу войти в этот процесс сразу, не могу петь на санскрите незнакомые тексты молитв и восхвалений Бога Кришны, мой взгляд не отпускал пуджари, предлагающую круговыми движениями лампаду Божествам и не знала, что делать с тем, когда к тебе подводят огонь… Повторяя за другими движения, слегка коснулась огня ладонью и поднесла ко лбу, изумленная таинством, доверяясь ему и не зная о Божественной духовной силе огня, уже предложенного Самому Богу… И вот уже предложенный цветок из рук в руки достигает меня и остается в моей руке навсегда. Мне его дарят и улыбаются… Будет день, когда мне такой цветок, всех обойдя, лично в руки даст Тунга Падра, сказав: «Всех обвела взглядом, но Бог из всех подвел меня только к Вам…». Будет, но не скоро… И когда посадит от себя по правую руку и отметит при всех… И будет день, когда она объявит о моем изгнании… И будет день, когда она меня обнимет и с болью и радостью, уже будучи Волею Бога изгнанной самой… И в этом будет тоже Милость Бога, которую она поймет, потому что все же и не слабая ступень.
Все это потом… А пока… Пока я сжимаю в руках цветок, как высочайшую ко мне милость всех здесь присутствующих, немногословных, красивых, не знающих, как дорог мне Бог Кришна уже теперь и как невозможно подчинить себя ритуалам, и как желается выход только на Личность Бога… Блажен неофит. И Бог ему все прощает. И многое дает авансом…
Во всем следуя за другими, я пыталась повторить движения матаджей, танцующих и воспевающих Бога Кришну, чуть робея, непривычно поднимая руки вверх или хлопая в ладоши, переминаясь на маленьком островке, ибо места было мало, все дышали друг другу в затылок, сосредоточенные, с просветленными лицами, воспевая Бога наизусть…
Все здесь были, как на подбор, молоды, красивы, с прекрасными голосами, даже прихожане, с длинными, уложенными в прически волосами… Бог показывал мне тех, кого призвал служить Себе… Становилось больно. Неужели по всем параметрам я не подхожу? Нет, абсолютно нет голоса, волосы – никогда не были длинными, и не молода, тридцать семь… Если меня и здесь не примут, если Бог мне откажет, если я не приму или не смогу принять… Куда тогда? Как мне без Бога Кришны, если я его обрела? Если я с Ним согласна, если Он для меня уже стал всем? Я должна одолеть все. Я должна усвоить все… Я должна постичь эту немудреную азбуку поклонения…
Я следовала за другими, опускалась на колени и шептала : «Джай!». И молчала, когда другие творили молитву: Джай Шри Кришна Чайталья Прабху Нитьянанда Шри Адвара Гададхара… Шри Васади Гора Бхакта Вринда.. И упивалась, когда Тунга Падра пела Хари Кришна, и, как могла, я подхватывала Святые имена Бога, зная эту джапу наизусть, пока единственную…
В моей сумочке лежала лучшая из книг, подаренная мне Богом Кришной – вайшнавский молитвослов. С ним я желала подойти в конце вечера к Тунге Падре и попросить ее обозначить те молитвы, которые здесь пелись, чтобы начинать их распевать самой дома во время своего арати перед своим алтарем, начиная служить Богу дома, как все, и непременно сразу, без промедления.
После вечернего арати, попросив у Бога благословения, Тунга Падра, окруженная матаджами и прихожанами, усевшимися поудобней на ковриках, начинала очередное духовное занятие по Бхагавад-Гите, открыв ее в месте, где была закладка, и вначале предложив, пустив другой экземпляр Гиты по сидящим, пропеть на санскрите выбранный ею стих, дабы потом приступить к комментариям. Прекрасными голосами и, как мне казалось, чисто матаджи одна за другой пропели неоднократно стих на санскрите, передавая Бхагавад-Гиту из рук в руки по сидящим, пропели без труда и только потом все взоры обратились к старшей преданной.
Тунга Падра смиренно и спокойно, полная достоинства, в каком-то величественном самопогружении сидела ближе к стене, окруженная матаджами и прихожанами, преданно и с нетерпением ожидающих ее проповедь. У нее на руках покоилась Бхагавад-Гита. Еще раз пропев стих, она стала читать комментарий, однако, привнося свое, и уже совсем отдалилась от него, начиная излагать суть стиха так, как понимает, говоря размеренно, тоном, не допускающим возражений, не терпя вопросов, отводя им место на конец, и далее стала говорить о вещах лишь приблизительно имеющих отношение к теме стиха, но достаточно эмоционально, оживляясь и, наконец, садясь на своего излюбленного конька, завершающего все ее лекции почти всегда, рассказывая о своем пути к Богу, о личных переживаниях, о том, как предалась духовному учителю, как получила свое духовное имя после первой инициации…
Тунга Падра умела и откровенничать, рассказывая о вещах скорбных, о том, как оставила сына и посвятила себя преданному служению, о том, сколько ночей она переплакала, пока однажды Бог не сказал ей изнутри, что она должна разорвать с привязанностями в материальном мире и уничтожить все, что ей напоминает о прошлом. Так она порвала все фотографии сына и других родственников и посвятила свою жизнь Богу, заглушая тоску и принимая судьбу так, как есть, жертвуя во имя Всевышнего… Рассказывала, как обрела с Богом бесстрашие, поучала собой, своим духовным опытом… И вновь возвращалась к Гите. Казалось, что знает она ее от сих до сих, но это было на фоне все-таки моего религиозного невежества и слабой или никакой еще практики преданного служения. Все присутствующие внимали ей почти в смирении, едва задавая вопросы, боясь вызвать ее немилость, ибо она была как добра, так и решительна, и любую попытку ей возразить отсекала тотчас голосом ровным и непоколебимым, часто принимая любой вопрос, как посягательство на святая святых и тем блюла свой религиозный долг так, как она себе его понимала.
Увы, речь ее, будучи интересной, однако, давала состояние чуть опустошенное, словно припав к роднику, я обнаружила, что не могу им насытиться, не могу напиться вдоволь, но и оторваться теперь не в силах. Я жаждала какой-то отчетливой глубины ее слов, некоего откровения, что было бы за пределами моего понимания, но речь ее иногда упрощалась до тривиальных личных воспоминаний, и это охлаждало мой ум, интерес притуплялся, и оставался привлекательным только прасад, увы…
А ум.. мой ум начинал потихоньку критиковать и противоборствовать, находя и несостыковки в некоторых ее высказываниях, и что-то во мне начинало смелеть и увлекать на каверзные вопросы. Далее подавали прасад в металлических тарелочках, доверху наполненный едой с еще горячими лепешками и напиток. Тунга Падра, сколько я помню, никогда вечером не ела или делала это, когда гости расходились, что я находила великой аскезой, ступенью достаточно высокой. Ибо она говорила, когда все вкушали прасад, говорила, не расслабляясь, не вожделея, используя время, уши, тем служа Богу, говорила, не меняя тона, располагая слушающих к себе и готовая выслушать в конце все их вопросы и отвечая на них в свою меру вразумительно и придирчиво к автору вопроса, но и без скидок и, я бы сказала, без либерализма, не уступая мнениям, строго придерживаясь мнений великих учителей, не пасуя, но иногда и обругивая, если вопрос был слишком посягательным на преданное служение и его устои или был ей не по ее знаниям, или требовал совет материального порядка.
Где она воспламенится - было неизвестно, ибо ровное и беспристрастное ее с виду состояние было до поры, и охоту отбивать всякое желание задавать вопросы она умела и достаточно неожиданно, как и непредсказуемо, чем могла и отсекать лишних прихожан, что иногда, минуя ее понимание, и происходило. Я не торопилась уходить, поскольку мне был обещан маленький надаршен (собеседование с ней, как с высокой духовной личностью), да и появились некоторые существенные вопросы. Уже было достаточно позднее время, и матаджи должны были готовиться ко сну, т.к. вставать приходилось очень рано. Однако, Тунга Падра охотно вступила со мной в диалог, спросив, кто я, откуда, чем занимаюсь. Эти дежурные фразы в своей мере она обязана была сказать, и видно было, что она устала, но все же… Я достала из сумки молитвослов и попросила ее, чтобы она указала на те молитвы, которые здесь пелись. Еще очень хотелось, чтобы она ввела меня в курс дела, что за чем следует в арати, дабы я могла подключаться к вечернему служению с пониманием, что, за чем, для чего…
Удивленная, Тунга Падра уставилась на меня, заметив, что это ценнейшая и редчайшая книга, которая есть далеко не у каждой матаджи, спросила, откуда она у меня. Я ответила, что дал Бог Кришна, рассказав историю ее приобретения. На что Тунга Падра посмотрела на меня достаточно недоверчиво, отметив, что такой выход на Бога, на Высшую Душу в себе, Парам Атму – прерогатива только реализованных преданных, но с этого времени стала как-то присматриваться ко мне, объявив всем матаджам, что за время, пока она живет в храме, это первый случай, чтобы человек пришел в храм первый раз, но с молитвословом. Вообще, это было в характере Тунги Падры возводить и низвергать, то бишь хвалить и обругивать, поддерживая с одной стороны и прибивая эго с другой; это качество явно просвечивалось в ней, как стабильное; и потому ее перепадам настроения я чуть ли ни с первых дней не придавала значения, хотя ум ее все же зациклился на мне, выделил меня и пытался во мне разобраться, вводя ее в недоумение относительно меня, ибо она склонна была видеть во мне некоторое подыгрывание высокой вере; и когда ей это казалось очевидным, она как бы отпускала меня, но с тем, чтобы опять по поводу меня насторожиться, ибо видела некие знаки отличия.
Да, долго ей Бог Кришна не давал покоя относительно меня. Но это потом. Тунга Падра объяснила назначение молитв, прославляющих Божества и их окружение, духовных учителей, просящих благословение и прощение, восхваляющих преданных и Шрилу Прабхупаду… Я уходила чуть потрясенная, озабоченная, уже планирующая, как идти дальше, желающая приходить и в дневное время, дабы задавать свои многочисленные вопросы и всем указаниям следовать строго. Мне милостиво не только разрешили приходить в любое время, но и настоятельно порекомендовали, как и успокоили.
Из всех прихожан две матаджи волею Бога словно взяли надо мной шефство. Одна из них, Лидия, была завсегдатаем храма. Это была одинокая, молодая, худенькая женщина, достаточно религиозная, приветливая, однако многословная и с пробивающимися хорошо заметными качествами благости, ищущая истину, тяготеющая к христианству и соединяющая его в себе достаточно благополучно с преданным служением Богу Кришне. В храм к матаджам она приходила в любую свободную минуту, всегда водила за собой сына, мальчика лет десяти, в отличие от матери несколько угрюмого, немногословного, но по-детски серьезного, заинтересованного в сознании Бога Кришны и мечтающего жить в Батайске, в храме у прабху.
Другая женщина, Светлана, была ей подстать внешностью, достаточно дружелюбна и относилась ко мне столь искренне и доброжелательно, что, казалось, обласкивает своим взглядом и той же исходящей благостью, к которой я еще была непривычна и не знала, что из себя синтезировать в ответ на столь неожиданное опекунство, и как принимать посыпавшиеся на меня их многочисленные советы.
Такое окружение показалось тягостным, и с моей стороны платить им тем же я не могла, будучи сама собой, не умея лишний раз улыбаться и не желая в себе подстраиваться. Но должна была отметить и то, что в миру такое общение в природе не существует. Религия удивительно меняет людей внутри себя, но много раз мне приходилось быть свидетелем и того, что, удаляясь от храма, люди становятся самими собой, меняя личину, и это попахивает некой двуликостью, что печалило и вызывало недоверие. И все же, они переживали путь внутренней перестройки сами, искренне веря в свою благость, некую миссию, желая себе религиозный путь и совершенство, приютившиеся в миру у преданных Бога Кришны, знающие свою цель, надеющиеся на результат и опечаленные, как все, материальными заботами, как и невозможностью жить в храме.
Уважая Тунгу Падру, они, однако, не были в жестком ее подчинении, а потому давали себе право относиться к ней чуть критически, во многом не соглашаясь, но и не акцентируя внимание на этом, преследуя, однако, свои цели, которые требовали знаний религиозных, религиозное окружение, смысл. Мы шли из храма после вечерней службы по темным улочкам Нового поселения по направлению к Комсомольской площади, и они достаточно доброжелательно рассказывали о преданных, о своем опыте, как могли поддерживая, рассеивая мои сомнения, убеждая, что опыт и понимание, сама практика со временем придут непременно… На самом деле они долго еще сопровождали меня по этому пути, давая испить нектар воистину, не материальных отношений и став теми матаджами для меня, которых я не забуду никогда, ибо многое через них постигла, как и великое благословение духовных учителей, щедростью их рук, души, сыгравших ту роль, которую я оценила не сразу, но увидела, как через них меня повел Сам Бог. Об этих матаджах я еще поведаю с радостью и благодарностью.
Незримыми, необъяснимыми темпами Бог Кришна начинал проникать в меня, завоевывая все мое сознание, становясь моей неотъемлемой мыслью, моей радостью и печалью, моим жизненным завоеванием, которому не было альтернативы. Я входила в Бога столь быстро, столь естественно, столь радостно, словно вся моя жизнь была направлена на эту встречу и именно ее мне и сулила. Встреча с Богом Кришной стала моим завоеванием личным, моим личным обогащением, которое я никак не желала объявлять никому из близких, считая этот путь моим достоянием, не мешающим никак моему жизненному пути, но придающим всему глубокий смысл, внутреннюю опору и надежду.
Это был 1991 год, где Бог входил в меня по первому кругу. Но предстоял и второй круг, который приходился на осень 1993 года. Муж, дети, мама, другие родственники к этому моему состоянию еще не подпускались. Они получали свое в полной мере, со всей моей старательностью и чувствами долга, ответственности и непременно любви. Разбираться со своим предназначением, долго буйствовавшим во мне, более никак не хотелось, ибо я уже обнимала всем сердцем необъятное и все мирские ценности здесь безутешно и навсегда гасли. Я просыпалась с мыслью о Боге Кришне, я ложилась спать с Его именем. Каждый, входя в Бога, делает для себя открытия, откровения, все расставляющие по своим местам и преображающие внутренний мир раз и навсегда.
Как-то одна из матаджей на вопрос Тунги Падры, что потрясло ее в вере, ответила: «Знание, что Бог Кришна – Личность». В удивлении я внутренне уставилась на этот ответ, пораженная тем, что Бог мне никогда не казался безличностным. Он изначально объявил Себя во мне, минуя все Писания и подступы к религии, как Высшая и Абсолютная Личность, а Бхагавад-Гита лишь это утвердила. Бог для меня был – Спасителем, но не тем, кто берет на себя грехи людей. Отнюдь. Здесь я всегда находила какую-то величайшую ошибку, так полагающих. Бог Кришна был Спасителем, Тем, Кто давал совершенные знания через Веды, давал через практику преданного служения пути развития, работы над собой, качества Божественные. Здесь верующий становится сотрудничающим с Богом, а не надеющимся на Бога в плане прощения грехов. Да как это так?! Чтобы душа грешила, а Бог брал на Себя последствия его, человека, греховной деятельности??? И только за то, что он верит... В моем уме это было вопиюще неверно. Я возрадовалась величайшим образом тому, что душа бессмертна, что она никогда не умирает, что она вращается в круговороте сансары. Великое, потрясающее счастье было и в том, что все, все страдания мои были и есть и будут справедливы кармически, что ни один человек к ним не причастен, что все слуги Бога и руками грешных, их качествами Бог воздает, и уяснила себе, что все, что ни есть, – только Рука Бога. Это было освобождение сознания от материальных отношений, материальных причин и следствий. Они исчезали во мне, все эти обусловленности. Я выходила только на Личность Бога, на Волю и План Бога и отвечала за себя только перед Лицом Бога.
Я начинала убеждаться, что я слышу Бога, его Мнение из уст мамы, мужа, детей. Вольно и невольно, но они учили меня, ведомые Богом, всем в себе. И не знали это. Что в них Бог, что каждый Управляем Богом, но в силу своих качеств, своей ступени материального и духовного развития. Бог через них указывал на самые уязвимые мои места. Оказывается, всегда Бог работал надо мной не покладая Божественных Рук. Бог Лично вел меня, наставлял, бил, требовал, давал аскезы, размышления. Я стала различать в себе Бога по своему настроению, по пришедшей мысли, по бессонным ночам, по снисхождениям мужа, по наставлениям мамы, по складывающимся обстоятельствам. Бог жил во мне непрерывно, не давая спуску, не теряя и секунды Земного времени. Это было колоссальное открытие, величайшее откровение и приобретение, это действительно была свобода и в ней было удовлетворение и радость.
Все, что говорила Тунга Падра, мне было близко и дорого и наслаждало, если это касалось именно Личности Бога. Здесь я с ней соединялась, наслаждалась и внутри негодовала, когда речь уходила в сторону, где мне уже было не интересно. Бог во мне прогрессировал. Казалось, я наконец припала к Великому Источнику и пью и не могу напиться. Оказывается, всю жизнь меня мучила жажда, духовное одиночество, я металась в своем одиночестве и не знала, что есть Тот, Кто, воистину, Знает меня лучше, чем я сама себя, Кто самый Милосердный и Самый Могущественный, что в Нем и с Ним спокойно и благостно. Бог – Отрешен. Бог равно относится ко всем. Не существует падения, но есть пути преодолений, ведущие к Богу. Никто у Бога не потерян. Бог – Высочайшая Личность. Бог мною Управляет Абсолютно. Это ли не величайшее утешение. Этих знаний мне было достаточно, чтобы отсюда начинать мыслить. У меня было Великое Прибежище, мое личное, непосягаемое, абсолютно все во мне знающее, меня ведущее. У меня, всегда лишенной советчиков и в их лице опоры, появился Великий Советчик, Голос Которого в Себе я слышала, как четкое понимание, как внутренние энергии и переживания, как твердость или сомнения, как обеспокоенность в поисках Истины, Который я сразу и безоговорочно приняла в себе, познав его в себе из Бхагавад-Гиты и из лекций Тунги Падры, как неотъемлемую Верховную Личность, Самого Бога в каждом, присутствующем в Своем творении Своим полным целым. Какое наслаждение было знать, что я, я… та, которую считала ничтожнейшей, не смотря на все мои великие устремления, что я – частица Самого Бога. Потрясающая новость, величайшее знание. Великий внутренний перелом. Наверно, судьбе надо было меня так долго бить, чтобы это откровение стало для меня разительным, великой наградой; а потому я была принимающей Бога и религию безоговорочно, как единственное мое спасение.
Наверно и надо было меня так бить по жизни, чтобы не поднялось эго, и чтобы эту всеблагую весть я приняла, как великое и неизменное спасение, спасение для всех и каждого. Я внутренне воспряла, преобразилась, получила великую истинную надежду.
Потянулись дни великих во мне перемен, жизнь перестраивалась в неожиданном направлении, которое было принято, как единственный путь. Судьба, Сам Бог начинал все вокруг упорядочивать, делая путь к Богу возможным и благоприятным. По вторникам и пятницам я оставляла младшую дочь трехлетнюю Оленьку на Светлану, которой было уже двенадцать лет, и она была прекрасной няней для своей младшей сестренки, смотрела ее с отцом и одна, если приходилось, была моим великим помощником и союзником от Бога, самым добрым и доброжелательным и умненьким существом, была нашей безропотной и ответственной нянечкой, ибо ее сердечко было мудрым, а разум понятливым и любящим.
Два раза в неделю я уходила к шести вечера и возвращалась к десяти. Бог дал мне лучших из людей в родственники, лучших помощников, лучшие сердца, ибо, какими бы ни были характеры, но Волею Бога они никогда не препятствовали всем моим начинаниям, были моими союзниками, моим тылом, моими помощниками. И так по жизни, как бы ни было порою тяжело, ибо испытаний и здесь хватало, о чем я еще поведаю. Саша к моему религиозному направлению отнесся с великим миром в себе, не препятствуя, не советуя, не претендуя, ибо Бог в сердце каждого дал лучшее понимание, поскольку я начинала свой путь и мне препятствовать, тем более в самом начале, было нельзя. Желание во мне посещать преданных Бога Кришны было непреодолимым. Это был мой личный данный Богом путь, неизведанный, привлекательный и несколько ни такой, как у всех. Продолжение следует.
|
