16.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 8(1). ЮНОСТЬ. ГОРЬКОВСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ.
Одна судьба, Сам Бог, могла знать, почему так неотступно увлекла меня в столь отдаленный северный город, с которым никогда и ничто меня не связывало ранее, который был, а скорее стал для меня еще одним немалым событием в жизни, а может ступенькой, а может дверью… Мои причины были просты, но они были данью моему характеру, желающему брать быка за рога, по максимуму, ибо и уверенность изнутри шла столь сильным потоком, что ничего другого, кроме цели своей я и не могла ожидать…
Я долго искала ВУЗ наиболее авторитетный, звучный, и таковым оказался Горьковский университет, а именно, факультет ВМК, т.е. Вычислительной математики и кибернетики. На меня это название подействовало столь сильно, а на отца так убедительно, что было решено ехать в Горьковский университет однозначно, к тому же, на это были и не плохие основания.
О, как я готовилась к вступительным экзаменам! Я выписала все правила из всех учебников по математике, физике, русскому. Я, ходя взад и вперед по комнате, заучивала и днем и ночью все, что только можно было заучить, я устраивала себе экзамен за экзаменом, так что на любой вопрос отвечала не задумываясь, сходу. Я прокрутила всю литературу, все перечитала, осмыслила, насоставляла конспекты, ставя перед собой вновь и вновь ту или иную задачу, стараясь умом все предусмотреть, продумать, учесть.
Я шла без чужих советов, выгребая из себя все возможные планы, которые буквально роились во мне, подсказывая новые и новые методы, чтобы удержать в памяти материал, не позволяя себе поблажек, не расслабляясь, шла по двум очень важным для себя причинам, как-будто решала вопрос жизни и смерти: непременно оставить родительский дом, непременно вырваться из затянувшегося деспотизма отца и, конечно же, отдать себя моей любимой математике, перед которой меркло все, и английский, и литература, и чтение моих любимых книг, однако, и их держа в себе на будущее, но никак не представляя, где и как я с ними столкнусь или объединю.
Однако при всем этом планы упирались в ближайший период, где я никак не отводила место любви, хотя она была для меня существенная составляющая. Весь год, пока я училась на подготовительных курсах Горьковского Государственного университета на факультет ВМК, я работала над собой столь неотступно, что не оставалось ни одного правила, ни одного закона, ни одного определения, ни одной теоремы, ни одной не решенной задачи в учебниках и вне, которые я бы не решила, не ответила бы с ходу, ни одной вообще темы, которую бы я не изучила в самой серьезной мере.
Все задания курсов были мной решены и представлены столь полно и подробно, что курсы помимо пятерок, неизменно мне присылали работы и с похвалами, типа: отлично, молодец, или превосходно. Полная энергии, надежды, уверенности, я ехала в Горький именно учиться, именно достигать, именно начать жизнь по-своему, наслаждаясь науками и развитием в этом направлении. Несомненно, и Сам Бог хотел дать мне высшее образование, но путями Своими, как и Своими средствами, и не столь быстрыми и прямыми, и не столь лежащими однозначно на ладони, но так, чтобы мое сознание начинало мыслить за пределами знаний и интеллекта, ибо и Всевышнему надо было со мной в свое время начинать говорить, как с той, которая имеет, пусть материальное, но высшее образование, непременно жизненный опыт, а значит, уже умеющей мыслить, имеющей свой статус и положение в глазах других, как и самой себя.
Однако, Горький должен был быть для меня и несколько горьким, должен был сослужить для меня службу куда более серьезную, сделав в моей жизни тот виток, всего-то длинною в несколько лет, который намного смягчил мой эгоизм, самонадеянность, амбиции, приблизил к простым людям и дал мне путь к религии. Мои чувства и мысли ожидали многие потрясения, встречи с самыми разными людьми, самые непредвиденные дороги, ожидали и испытания, как и преодоления, к которым я была почти подготовлена суровостью отца, где мои личные качества и его неизменное усердие сделали меня самостоятельной, ни на кого не надеющейся в этих разного рода страданиях, которые, по Мнению Бога, были для меня куда важней, чем гладкий и понятный путь материальных знаний, пусть со своими трудностями, но вполне предсказуемый и определенный.
Для меня только начинался путь преодолений, а я мнила себе, что преодоления позади. Бог намерен был украсить и обогатить мою жизнь вниманием других людей, их любовью и общением с ними, но и показать мне другую сторону этой вечной медали, тем все во мне правильно расставляя по своим местам, куда сильнее, чем у многих моих ровесников, и тем многое обесценивая во мне настолько, чтобы не взволновалось эго от успехов, чтобы не росло тягостное и больное пристрастие к человеческой шумихе в виде вечных празднеств, чтобы умерилось самомнение, рвущееся из меня, видимо, сильнее, чем из отца, чтобы сделать гибким ум и точнее ценности.
Надо было готовить меня уже теперь, можно сказать еще в человеческих пеленках, к тому сознанию, на которое в свое время должны были лечь основательно Божьей Рукою совершенные духовные знания. А потому Богу, а через Него и Судьбе, предстояло меня только теперь, (не избалованную еще жизнью в лице родителей, но сохранивших мои качества, те, которые были даны с рождением и привнесших в них своей строгостью), начинать собственно и вести меня, еще не обматеревшую в материальных догмах, но способную лепиться при всей своей характерности так, как это было необходимо Создателю.
Но если говорить строго, то такие нежданные раскрутки судьбы ожидают многих и многих, и каждый ими уготавливается Богом для принятия своих знаний и опыта своими путями, порою очень непредсказуемыми и дорогостоящими. Разве можно кому-либо сказать, что Судьба его расписана именно так, как ему хочется? Можно ли быть уверенным, что, входя в одни двери, руководствуясь табличкой на ней, ты непременно попадаешь именно в ту дверь? Ведь, зачастую, там бывает и то, что никак не клеится с твоим ожиданием и намерениями. Но когда вошел… Ничего в тебе тебя уже не слушается, но для тебя запускается некий механизм судьбы, и все теперь тобою не управляемо и тебя уже несет по течению Судьбы, и все со стороны советы неизменно тонут в наступившей неотвратимости…
И вчерашний обычный план становится долгой и чуть ли не единственной целью в жизни, которая в этом водовороте все отдаляется и отдаляется, а кажется – рукой подать. А ты идешь и берешь по пути не руками, а всей своей сутью, ибо оно само липнет к тебе, все, что тебе не нужно, что как бы побочно, не желанно, что так и просится в руки, что совсем не то…
И только в конце жизни начинаешь понимать, что ценнее и не было, и не могло быть, что это и есть предназначение, которое и в упор было не разглядеть, пока шел. Так оказалось и со мной, ибо только теперь, оглядываясь назад, я начинаю видеть достаточно отчетливо, как и с чего, и за счет чего из материального мира Волею Бога пополнялся мой капитал материальных и духовных знаний, откуда я до сих пор черпаю и черпаю понимание других, милосердие и на чем Бог основал во мне ту незыблемую крепость духовных пониманий, без которой ничего я бы не смогла и сказать.
Горький, неописуемо красивый город на Волге, встретил меня прохладным июльским днем и легко и по доброму привел, привез меня по широкому проспекту Гагарина к университету, который оказался очень уютным маленьким городком, где мне предстояло прожить два года.
И теперь, много лет спустя, вспоминаю горьковский университет с великим почтением и благодарностью, ибо он дал мне все, что мог дать и дал бы более, но судьба моя затребовала другое. Но об этом позже. Помимо великолепных учебных зданий с богатыми библиотеками и аудиториями, с актовыми залами, просторными вестибюлями, широкими лестницами и огромными окнами, зеркалами, помимо аллей и скверов со скамеечками, протоптанных студентами дорожек, помимо огромных клумб и многочисленных зеленых островков, здесь также были общежития, столовые, буфеты, кинозалы, почта, так что можно было учиться, практически не покидая территорию университета, что, собственно, меня и ожидало.
Из приезжих поступать сельским потоком я была пока первая (в сельский поток входили и те, кого пригласили подготовительные курсы), экзамены должны были начаться в июле, а для основного потока – в августе (1971 года). На основании вызова я получила в приемной комиссии направление на вселение в общежитие, прошла то, что называется санпропускник, все это предоставила паспортистке, и она вручила мне ключи от комнаты на третьем этаже п – образного дома и так с вещами, уставшая, почти удовлетворенная, заселилась в общежитии, выбрав себе подходящую койку из четырех, слева у окна, и, взяв у кастелянши пастель, осознала, что теперь все-таки надо поступить…
Вступительные экзамены были не очень сложные для меня. Письменная математика была сдана на отлично. Мне казалось, что знания переполняют меня. Они имели свойство не только входить с радостью, но и с радостью вырываться из меня, излагаться в присущей им стройности, с наслаждением предвкушая кульминационный момент, когда все логически завершается одним последним словом, все расставляющим по местам в гармонии, последовательности и математической справедливости, где ничего нет и не может быть лишнего, где все учтено скрупулезно, где в многословии нет многословия и все увенчано одним предложением, которое собой соединяет все и все понуждает застыть в красоте изящной и безупречной. Любая задача на доказательство или теорема – это уже чистота мышления, где нет привязанности материальной, где наслаждение незыблемо, где предвкушение наслаждением стойко и благостно.
На устный экзамен по математике я пришла возбужденной, не имея никакой другой мысли, как никого не пропустить впереди себя. Я ожидала, что у двери аудитории, где сдаются вступительные экзамены, будет столпотворение, ибо активность всех на нескольких подготовительных занятиях, где я в общем-то отмалчивалась и отсиживалась, была не слабой. У дверей, за которыми решалась судьба многих, не было ажиотажа, говорили тихо, пытались хоть что-то выяснить об экзаменаторах. Я тотчас объявила себя первой и буквально не отходила от двери. Очень скоро она открылась и женщина очень миловидная, с приятным голосом пригласила войти первую партию не более восьми человек, сказав, что их, смельчаков, непременно ждет поощрение.
Вот, поощрения я никогда не любила, как и подсказки, как и любые проявления благодушия, когда вопрос касался вещей серьезных, где можно было проявить себя, и я уже рванула в комнату, следуя ее словам, после маленькой церемонии взяла, наконец, свой билет, мельком взглянула на него и, пока дошла до стола, уже все знала. Оставалось быстро все записать и с радостью начать излагать ей же со всеми необходимыми пояснениями и ссылками теорию и решенную задачу, не забыв указать из нескольких возможных вариантов решения, преимущественный и завершить все четкой формулировкой тех теорем и определений, которые она мне предложила дополнительно.
Ласково она спросила, откуда я, где училась и, поставив в моем листочке пятерку, устно сказала мне: «Молодец» - и пожелала успехов и далее. Окрыленная, я буквально вылетела из аудитории, и тотчас было окружена многими и своими будущими сокурсниками, сказав им, что сдать не сложно, что все расположены по-доброму и шанс есть у всех.
Однако, физика меня беспокоила. И здесь я хорошо помнила абсолютно все темы, определения, законы… Но задача. Здесь могло быть и непредвиденное. Однако и здесь мои опасения не были оправданными. И все же здесь я на экзамен не рвалась, меня просто затолкнули в дверь другие, и я покорно пошла к столу брать билет с непривычно дрожащими коленками и сиплым неузнаваемым голосом.
Экзаменаторов было человека четыре. Менее всех приглянулся мне и другим седовласый плотный старик с непроницаемым лицом, о котором поговаривали, что он никому не ставит пятерки и его четверка – наивысшая оценка. Именно к нему меня и подвела рука судьбы и дала мне самую неприятную тему, где не было изюминки, где невозможно было как-то раскрыться и задачу на движение лифта, на типе которых я уже собаку съела и находила эти задачи, как и закон о сообщающихся сосудах, не интересными.
Быстро изложив все, что только можно было сказать, я молча уставилась в его лицо, ожидая для себя хоть какого-то, но подвоха. Но экзаменатор мне улыбнулся и с этой улыбкой стал задавать мне вопросы касающиеся определений. Помню, что это имело отношение к электричеству. Слава Богу, мне не пришлось утруждать свою память, я сыпала этими определениями, не даром зазубренными мной, без запинки. В итоге мне была поставлена увесистая по величине четверка, было выражено одобрение, и я была отпущена с Богом, и на этом все мои успехи, которым было отведено свое необходимое время, заканчивались. Но я об этом не знала.
Мир наполнился для меня одним сплошным удовлетворением. В итоге я набрала по трем главным предметам четырнадцать балов, в то время, как проходной бал был двенадцать. За сочинение было получено четыре, но эта оценка в проходной бал не входила. Оставалось телеграфировать родителям, в это время находящимся в Сочи. В приемной комиссии подтвердили, что я могу считать себя студенткой и посоветовали ехать домой до официального уведомления. Однако, я сказала, что ехать домой мне далеко и попросила оставить меня в общежитии до начала занятий. Мне была дана справка, которую я должна была предоставить паспортистке и было сказано, что, чтобы рассчитывать на общежитие и дальше, мне следует до первого сентября предоставить справку с места жительства родителей и о среднем уровне дохода семьи, т.е. о доходе на одного человека.
Событие такого порядка потрясли отца. Он как ребенок хвастал всем, что его дочь поступила в столь важный Вуз на самый современный факультет и слал мне телеграммы одну за другой, обещая мне исправно высылать деньги и непременно помочь мне с учебой, что бы это ему не стоило. Это было очень не простое обещание, ибо деньги ему давались не легко, носили сезонный характер, рассчитывались на долгий осеннее зимний период, пока он нигде не работал и занимался своим проектом, и были очень непредсказуемы, поскольку он нигде не желал работать художником-силуэтистом официально, а потому его частенько гоняли, отбирали этюдник, штрафовали и в итоге за лето самое большее ему удавалось заработать рублей 600-700 по тем деньгам, что распределялось на одежду, всякие нужды и добавлялось понемногу к маминой зарплате и так растягивалось до ранней весны, и безденежье снова звало его в дорогу. Откуда здесь можно было слать мне – было не понятно, но хорошо и то, что мне все же была прислана справка о среднем доходе семьи, как и о составе, и общежитие было обеспечено, что для меня было существенно, но с одной стороны. С другой… Об этом эта горьковская история…
Задавшись целью меня выучить, отец надеялся, что так хоть один из всего тарадановского рода выйдет в люди. Смутно чувствуя или ожидая что-то от меня, он бился об свою идею, как рыба об лед, но как ни всматривался – и что-то есть, и ничего особенного… Более того, я еще должна была потрясать его в немалой степени и тем полностью до конца жизни сбить с толку, так, что оставалось махнуть на меня рукой и сказать свое привычное: «Женщина, она и есть женщина… Что с нее взять.». Но это потом. Пока всем было, что называется, реально не плохо. А особенно – мне.
Несколько раз подряд отец прислал мне по сто рублей, а также чемодан с остатком вещей, из который новым был зеленый шерстяной вязаный костюмчик, теплый физкультурный костюм и новые сапоги. Все остальное – кромешное старье, что одевать было невозможно даже иногда, ибо имело отношение к моему раннему возрасту и едва натягивалось на тело. Но отец мудро решил, что все пригодится, да и надо же было чем-то забить полупустой чемодан.
Однако, хоть вопрос одежды и был для меня крайне существенный, я более этому не придала сколько-нибудь большого значения, положившись на время, хотя отправилась в магазин, наслышанная о местных зимах, и купила себе зимнее пальто за девяносто рублей, еще одно платье и шапку, все необходимое к лекциям из канцелярских принадлежностей, сумку и стала более рассчитывать на стипендию в тридцать пять рублей, предвидя умом, как все будет непросто.
Предчувствие трудностей материальных, несомненно, печалили, особенно на фоне многих других приезжих из горьковской области абитуриентов, везущих с собою полные чемоданы с продуктами и одеждой, постепенно заполнявшими общежитие, многим из которых суждено было стать студентами. Но были и те, кто поскромней, и это утешало и обнадеживало, как и придавало иллюзорные надежды на будущее благополучие, что как-то все будет преодолено.
Однако, я не могла серьезно предаваться этому чувству и устраняла его мыслью, как не стоящее еще явно передо мной. Существенным и реальным, как и благоприятным, было другое. Я была студентка, я была свободна от родителей, я не знала по ним тоски, меня более не влекла моя комната, Кировабад, Роман удалился, и все чувства к нему удалились до состояния легкой памяти. Я также предвкушала радость от учебы, я надеялась на себя, я верила в себя, я была в состоянии взлетевшей птицы, которая готова парить и не знать более препятствий, избиений, оскорблений и не позволяла посмотреть себе в ту сторону, что едва была мне указана мыслью.
Невозможно передать состояние человека, который, наконец, коснулся рукой своей долгой мечты, который чувствует в себе реальные силы идти вперед и не видит ни малейших сколько-нибудь непреодолимых преград. «О, как я буду учиться, о, как я буду стараться, о, как я буду наслаждаться этим процессом! Всю жизнь, непрерывно…» - так, примерно так мечтала я. Если бы… если бы я сама распоряжалась своей судьбой. Но… такое развитие событий, такое направление не могло удовлетворить Бога.
Другие мои качества Бог поднял из моей глубины и… Я почувствовала, что уже это мне никак не преодолеть, но куда они тянули, тащили меня?... Я попыталась совместить… Пока Бог не подключил Свой особый механизм, который все развернул крайне непредвиденно для меня и требовало движения от меня ни в ту сторону, а на самом деле – именно в ту. Но все по порядку.
Свобода действовала одурманивающе, непривычно, постоянно, чего-то требовала. Я вновь видела, как дважды два, что наслаждаться свободой я могу только в одиночестве. Я брала с собой деньги пять рублей и уходила в город пешком, по проспекту Гагарина и далее на набережную, не пропуская кафетерии, покупая мороженное, заходя в картинную галерею на набережной, погруженная в себя, ни к кому не имея отношения, ни от кого не завися, ни к кому не обращаясь…
Мне надо было испить это чувство так, как к этому источнику я припадала в Одессе, бродя совсем маленькой по Одесским улицам, как я пешком исхаживала Кировабад, имея цель купить ту или иную книгу… Но и этой свободы мне было мало. Ею невозможно было насытиться, наполниться, увидеть себя личностью… Люди едва скользили по мне взглядом, а мне хотелось быть видимой и невидимой одновременно. Надо было что-то менять в себе, себя, в своем облике. Зачем? Разве я ставила себе целью быть привлекательной, всем нравиться, выйти замуж? Нет. Никак. И все же. Я хотела видеть себя яркой, бросающейся в глаза, смело глядящей в чужое лицо, не пряча взгляд. Я устала мыслить о себе приниженно, неуверенно, зависимо в плане своей внешности.
Так желая, я как-то вполне намеренно вошла в парикмахерскую. Была сделана завивка, покрашены волосы в белый цвет, сделана укладка… далее макияж, накрашенные глаза, губы, веки, блестящая заколка в волосах, короткая юбка, шпильки… И впервые – восторженные мужские глаза, комплименты… А вместе с тем зависимость от своей внешности, от мнений других, бигуди, зеркало и долгие часы приведения себя в порядок, и долгие вожделения о красивой одежде и новое направление мысли… Так я вошла в мир, где претендуют на красоту.
Еще, будучи ребенком, находясь в гостях у своей двоюродной бабушки Любы в Одессе, я была как-то накрашена ее дочерью Валей, и мне было сказано, что красить глаза мне очень подходит, что я буквально преображаюсь. Эти слова Вали запали в мою детскую душу и ждали своего дня. Он пришел. Я вновь и вновь смотрела и привыкала к себе новой, я начинала входить в новую роль, начинала видеть правильные черты лица, тонкий ровный нос, и действительно голубые выразительные в черной кайме глаза с длинными ресницами. Подкрашенные брови буквально расчесывались и принимали красивый изгиб и естественную идущую постепенно на нет утонченность. И фигура не подводила меня, хотя она для меня была самой не понятной и более о ней я была наслышана, нежели понимала или видела сама.
Меня в этой ситуации подводили только ступни ног, ибо размер обуви был почти мамин, тридцать девятый. Но мне было замуж не выходить, но просто прочнее почувствовать себя, легче строить отношения и проявлять себя, насытить свое любопытство и в плане мужского общения, и с этим идти дальше, мирясь с тем, что теперь надо каждый день краситься, носить с собой зеркало, подкрашиваться, подправлять прическу и очень бояться попасть под дождь или попасться кому-то на глаза не накрашенной. Это была маленькая неприятность, но с этим можно было как-то мириться и с этим справляться.
Так все эти преобразования неожиданно перевели меня на новый отрезок в моей жизни. И хотелось бы сказать. Уж лучше бы все оставалось по-прежнему, уж лучше бы родители были рядом, уж лучше бы я по-прежнему протаптывала свою тропку в своей комнате, покоряя науки и брала интегралы на своей домашней школьной доске… У меня бы точно получилось. Но… то была бы уже не я, не моя судьба и не мой результат. Ибо Бог вел безошибочно, и я должна была идти неуклонно, делая и не делая человеческие ошибки (или делая их с человеческой точки зрения, но по Плану Бога), но и не имея возможности ни от чего уклониться.
|
