Красные лозунги, красные флаги,
Страна пятилетками мчалась вперёд,
Скрывая, что люди томятся в ГУЛАГе,
Что сердце без веры, без Бога гниёт.
В плену «Вавилонском» Россия стенала,
Но пряталось это под маской во мгле.
И песни идейные шумно слагала,
Имперской походкой идя по земле.
Под толщей законов, печатей, запретов
О многих несчастных не знаем и мы,
Но что-то открылось от Божьего света,
Но что-то воскресло из мрака и тьмы.
История эта, должно быть, похожа
На сотни таких же историй – скорбей.
И корни её происходят из злобы,
Из горя, скитанья гонимых людей.
Гоненья евреев…. Презренья, расправы
По царской России тянулись века.
Им словно собакам чинили облавы.
Везде их теснила «владыки» рука.
Евреи тогда превращались в «хаскала»,
Что значит - не старый, а новый еврей.
Он жизнь свою начал, как будто, сначала,
Лишая себя иудейских корней.
И русское имя их дети носили,
И русский окончить могли институт.
Такие считались уже здесь своими.
«Идеи марксизма к свободе ведут» -
Так думал Борис – врач, еврей из России,
«Хаскала» еврей – просвещённый еврей,
Который не верил уж больше в Мессию,
Набравшись однажды марксистских идей.
Но мысли - сомнения вдруг появились,
И высказал где-то те мысли язык.
И люди из «МУРа» к ним быстро явились,
И в лагерь упрятали бедного вмиг.
И годы неволи легли вереницей:
Бараки, колючка, москитов рой,
И злобство охраны, угрюмые лица,
Цинга по весне, холод, голод зимой.
Но много раздумий и выводов много.
Лишённый всего Борис думал тогда,
Что веры отрёкся однажды он в Бога,
А в Ленина веру истёрли года.
Политзаключённые в Экибастузе
Там есть христиане, кто сердцем горяч.
Борису Корнфельду сказал об Иисусе
Какой-то из них, так сказал, что хоть плачь.
Сказал, что Иисус, к вам, евреям явился.
К Своим Он пришёл, вас от смерти спасти.
На вашей земле Иудейской родился.
Вам свет и любовь Он желал принести.
На вашей земле был Он распят, отвергнут
И прежде всего вам спасенье явил.
Любые кумиры в любви Его меркнут.
Покайся, Иисус даст свободу и сил.
Принять Иисуса не просто еврею.
На сторону встать значит злейших врагов.
На сторону тех, кто их гнал и рассеял.
На сторону тех христиан- казаков.
Которые их всю семью разорили,
Звались христиане, и Бог их – Христос.
Казаки евреям в царской России
Доставили много страданий и слёз.
Поэтому стали евреи – «хаскала».
Искали свободы от боли и зла.
Куда привело их то бегство от жала,
Куда революция их привела?
Но жизни евреев, Иисуса - похожи –
Гоненье, презренье, скитанье, борьба.
Иисус пострадал, и Борис страдал тоже,
Свела их с Иисусом в ГУЛАГе судьба.
Борис заключённый, но врач он все же,
Ему послабленье - он лечит больных.
Начальство, охрана нуждаются тоже,
А вдруг заболеют, лечить будет их.
И вот же - охранник пред ним ненавистный.
Лежит на столе, полоснули ножом.
Борису полезли в голову мысли –
Помедли, промедли, зашьёшь потом.
Но стал зашивать, а мысль не отходит,
И ненависть жгучая в сердце кричит –
Ты нитку стяни, шов откроется вскоре,
Умрёт, не узнают об этом врачи.
И тут же всплывают слова из молитвы:
«Прости нам долги, как прощаем мы!»
И в сердце борьба, не борьба, а битва.
Слова Христа поднимают из тьмы.
О, как же я мог! И Борис взмолился.
О, Господи, вырви душу из ям!
Как я могу ненавидеть и злиться,
От злобы людской я страдаю ведь сам!
Меня ненавидят, и я ненавижу,
И где же закончится чёрный круг?
Я выход из круга безумью не вижу,
Иисус, помоги, Ты несчастному друг!
Вдруг сердце наполнилось светом и миром.
Охранника он как надо зашил.
И Бог дал простить, дал покаяться силы.
Отныне Борис для Господа жил.
Врач должен был ставить подпись на бланке,
Что в карцер можно кого-то послать.
Кого невзлюбило начальство, часто
На смерть в этот карцер желали отдать.
И раньше Корнфельд их легко, поверьте,
Подпишет, и всё – человек гниёт.
Лишь росчерк пера, и люди у смерти,
А этот отказ и его доведёт.
Но он почему-то стал сердцем нежен,
Жалел больных – это был Божий дар.
Однажды увидел Борис, как хлеб свежий,
Украденный хлеб ел его санитар.
А санитар этот, знал Борис точно –
Сотрудник начальства, имеет заслон.
Но всё же пошёл и про этот случай
Сказал офицеру, расстроившись, он.
Он санитара ловил не однажды,
Как хлеб тот съедал, не давая больным.
А хлеб исхудавшим был нужен и важен,
Он силы вливал поправиться им.
Борис понимал, санитар обозлится,
Борис понимал, что нашёл врага.
Но он однажды пред Богом смирился,
И чистая совесть ему дорога.
Он принял сердцем возможность смерти,
Хоть плоть боялась, а дух ликовал.
Он, заключённый, свободен, поверьте,
Свободу духа Господь ему дал.
Он мог, не прячась и не лукавя,
Начальству в подписи отказать.
Он Господа Бога в темнице славил
И про Иисуса мечтал рассказать.
Кому-то ещё об открытии этом,
О дивной свободе, что дышит внутри.
Чьё-то бы сердце зажечь чудным светом,
Очень хотелось ему говорить.
Больного ввезли. На лице прочиталось,
Что годы он за колючкой провёл.
Рак у него, жить немного осталось.
Ещё молодой, - так кладите на стол.
Борис заглянул в глаза человеку.
Вопрос в них стоял – Ему быть иль не быть?
Врач ведь не Бог, не прибавит он века,
Но стал оперировать, стал говорить….
Он говорил горячо об Иисусе.
Как сам вот так же от боли стенал,
Как жил под гнётом греха и груза,
Как сам искал он, как сам страдал!
Шёл час за часом, а врач, не смолкая,
Всё говорил, говорил, говорил
О чудной свободе, о вере, о рае
Словно голубь в небе парил.
И пациент осознал, что услышал -
Невероятно - признанье души!
Врач посмотрел, посмотрел и вышел.
В дверях произнёс – ты будешь жить!
Наутро больного шаги разбудили.
Он ждал Бориса, а врач не шёл.
А после сказали – врача убили.
Ночью к нему санитар пришел.
Восемь ударов нанёс в отместку.
Умер Борис, но успел рассказать!
В сердце больного нашлось словам место,
А остальное вершит благодать!
Больной непростым был, читал он Ницше.
Он был образован, начитан, умён.
То был молодой Александр Солженицын,
Но исцелён евреем врачом.
Он долго потом впоследствии думал.
Он пережил и борьбу, и накал.
Но верующим стал этот парень умный,
«Архипелаг Гулаг» написал.
И нам открылось, как люди, страдая,
Несли слово Божье в кромешной тьме,
Чтоб кто-то спасённым вошёл в двери рая,
Чтоб кто-то узнал о Христе на земле!
|
