Бабка

Мне – пять лет. Грязного и сопливого, в одном сандале меня тянет за собой бабка непросыхающая от спиртного третий день.
Я уже сам научился читать, чтоб не просить других рассказывать мне сказки о волшебном мире добрых фей, благогродных рыцарей, превращений Иванов-дураков в королевичей, а Золушек в принцесс. Я вырос на сказках, но реальными почему-то стали для меня Бармалеи-недоумки и Кащеи-маньяки.
От бабки разит водкой, а от меня – дешёвым вином. Я, с самого утра ничего не евший, всё время хнычу, а она думает, что мало в меня влила «креплённого», чтоб молчал. Третий день она отмечает «день рождения» старшего сына, моего дядьки, который двеннадцатый год отбывает за «тяжкие». Ей как-то по-своему празднично, но я этого не понимаю, как и не понимаю бесконечных застольев с водкой, но без закуски. Я матерю всех встречных, с кем бабка заговаривает на улице, матерю со злобой, с ненавистью, а они смеются с меня... Но ни чего, когда вырасту – всех поубиваю.
Ногой в сандале я больно пнул бабку по голени. Она замахнулась, но не ударила – с тех пор, как я поджёг ей спящей юбку, она стала побаиваться меня.
- У-у-у, говнюк – убила бы!
- Я сам убью. – Через мои переднии сгнившие молочные зубы вырвалось злобное шипение.
Мне до слёз хочется домой, но родители работают до самого вечера, что б как-то прокормиться, а отец ещё мечтает о «Москвиче», который своим будущим грохотом и страшным дёрганьем заслоняет меня от его внимания. Поэтому совсем недавно, найдя большой и ржавый гвоздь я пытался проколоть этой соседской химере балон. Силы моей на это не хватило и я стал царапать краску на кузове, за что меня бил сперва хозяин этого «Москвича», а потом – отец.
Очень рано я научился ненавидеть деньги и ненужные вещи, от которых зависела взрослая жизнь и моя тоже. Ещё я ненавидел водку с вином и их от меня всегда прятали, чтоб я тайком не разбил эти бутылки с вонючей внутренностью. А злым меня считали все – и ровесники, и родители, и бабка со своими подругами, которые сейчас сидели на покалеченной лавочке у одного из подъездов многоквартирного дома.
- Ты опять с этим змеёнышем?- Одна из них – тётка Лидка, в халате и повязаном по-цыгански платке, смерила меня недобрым взглядом.
- Да, недолго осталось, скоро в детсаде место дадут.- Бабка присела рядом с ними не отпуская мою руку.
- Заперла бы его в квартире – уже меньше забот. – Это вторая из бабкиных подруг – тётка Зойка – не спускает с меня глаз. Она меня ненавидит больше всех – месяц назад я справил целых два раза свою малую нужду в её бачок с брагой, пока они, упившиеся и с трудом шевелящие языками, спорили кому идти в магазин за закуской.
- Дура, что ли? – Бабка аж обозлилась.- Ремонт сама делать будешь?
Хоть бабка и была любительницей выпить и повеселиться, но квартиру держала в идеальном порядке, чего я никак не понимал и иногда пытался исправить это дело и придать комнатам вид под стать пьяной бабке.
- Ты в милиции была, Людка? – Они не первые, кто об этом спрашивает мою бабку.- Опять участковый тебя искал. Говорит – следователь хочет что-то уточнить.
- Вот, изверги.- Бабка сплюнула и с широким жестом утёрлась платком. Моя ладонь запотел и занемела в её крепкой и цепкой руке. Она у меня ещё старушка молодая и сильная – не совсем за пятьдесят.- Других себе найти не могут?
- А другие не пили в тот день с Семёновной!
- А ты знаешь? – От грозного взгляда бабки, даже иногда трезвого, в трепет приходили и мужики.
- Милиция, та знает. – Мне всегда нравились враз поникшие голоса её подруг. А ещё нравилось, когда она их била чем попало... Или они её. Все вместе.
- Да плевать я на вас и вашу милицию хотела.- Бабка резко встала и дёрнула меня. – И Семёновну вашу тоже, сварившуюся. Как буд-то я не знаю, что вы в милиции наплели!
- Что нас спросили, то и сказали.
- Что б вам водка после этого отравой стала! – Не обращая больше на них внимания, бабка потащила меня дальше.
Семёновну мне было жалко – из всех бабкиных подруг она лучше всех относилась ко мне – никогда не орала и часто угощала вкусненьким. Вспомнив о ней я заревел на всю улицу – мне стало одиноко с бабкой и её всеми подругами и без Семёновны. К кому я теперь приду и заору у обшарпанного подъезда рядом с ободраным кустом розы: «Семёновна, сволочь, дай солёный огурец!»?
- Чего вопишь?- Дёрнула меня бабка.
- К Семёновне хочу!
- Ты, что, забыл, как две недели назад её хоронили?
- Я её не видел.- Я не врал - гроб был закрыт.
- Конечно, не видел, а хоть бы и увидел – не узнал – она варёная была.- Бабка по-веселела.
- А зачем её сварили?
- Ни кто её не варил – сама пьяная плюхнулась в ванну с каипятком и краном открытым – вот и варилась почти всю ночь.- Бабка остановилась, присела ко мне, чтобы поправить оставшийся сандаль и заискиваясь, почти с любовью спросила:- Ты ведь помнишь тот день, когда мы в последний раз у Семёновны были?
- Не-е-ет. – Я всё ещё всхлипывал, а Семёновна представлялась мне теперь разварившейся курицей из кастрюли с лапшой и от этой картины моё совсем недалёкое будущее – завтра, а, может и послезавтра, становилось ещё мрачнее.
- Вот и хорошо.- Бабка встала и погладила меня – почему-то ей иногда очень нравилось, когда я врал, делая вид, что не в состоянии припомнить, как она ударила пьяную Семёновну головой о край чугунной ванны и пустила кипяток из крана...
Уже начинало темнеть. Бабка орала печальные песни с балкона тётки Людки в обнимку со своими подругами. А на улице под балконами, дед, которого она часто била, что-то объяснял участковому. У него, невысокого и неприметного были «связи», которые часто вытягивали бабку из рзных передряг. Наверное из-за этого она его ещё и не убила, хотя часто пьяной обещала. По её зычному голосу, распугивающему тишину далеко по улице, нас нашла моя мать, тихо вошедшая в квартиру с противным душком пьянки.
Бабка просто ненавидела свою «белобрысую» сноху, но при мне её уже так не дёргала – боялась, что отомщу. Моя, совсем ещё молодая мать вытащила меня полусонного и уставшего из-за стола и понесла на хрупких, ещё немного детских руках домой. Вот закончился и ещё один из многих дней моего детства, далеко не страшный.
Сейчас меня дома отмоют, накормят и я убегу на улицу, где хочу, или нет, но буду во многом копировть бабку – жестокую, злобно-весёлую и бесстрашную среди себе подобных...

Года – они не вечны. Теперь и я – в возрасте бабки, которая так и не дотянула до пятого десятка – у бурлящей грехами жизни свои пределы. Там, у рощицы, резвятся мои внуки, с которыми я вышел погулять. Их глаза и смех совсем другие, чем были в моём возрасте, их игр я бы ни когда не понял в моём детстве. Их разногласия - не повод для драки, их поступки – не подлость и не вызов для других. Их любят, их ценят и в них верят. Они послушны не из-за страха, а из-за ответной любви.
Мало кто из такого детства, как моё, выходит победителем зла – научается любви и пониманию, и хочет оставаться в любви ко всем окружающим его. Ещё тяжелее научиться любить, когда во зле проходят не только детство, но и юность и молодость – как и эти мои потеряные годы. Был ли я счастлив, когда уже почти забыв умершую бабку, сам наполнял водкой стакан, а свою жизнь – тяжёлым, злым и преступным похмельем пустого существования? Когда во временном упоении своей силы и бесстрашия сбивал под свои ноги врагов, а потом сам падал под их ботинки? Ненавидел свох близких, но обожал далёких и незнакомых людей. Было ли это вообще – жизнью? Или это уже сам ад издевался надо мной?
Мне повезло – я не обошёл Бога, когда Он, может уже в последний раз, встал у меня на пути. К Нему потянулись мои дети, вместе с Ним воспитываются мои внуки. И им не надо знать, что есть другое детство – украденное грехами взрослых...

БабкаПроза

Бабка
Проза