Солнце мёртвых

Яркое освещение морга больно резало глаза из которых сочились выдавливаемые клокочущим сердцем слёзы. Герман, понимая, что его ставшие ещё более ватными ноги больше не выдержат его вес, стал словно пьяный оглядываться в поисках стула. Полицейский, присутствующий здесь же для опознания тела, придвинул к Герману стул и помог сесть.
Хорошо сложенный и по всему видно часто посещающий тренажёрный зал мужчина, оказавшись на стуле, весь съёжился и закрыл обоими ладонями совсем замутнившиеся от слёз глаза. Но перед сомкнутыми веками плыло не только то, что его сейчас окружало – само восприятие жизни на какие-то мгновения стало расплывчатым и неестественным, сравнимым со сном.
Но какие бы картины не рисовало сейчас его вдруг болезненно и не к месту разыгравшееся воображение, страшнее всего было видеть перед собой изуродованное автомобильной аварией тело жены. И как бы не хотелось что-то изменить, или хотя бы уйти сразу после того, как он удостоверился, что этой мёртвой женщиной была она – его Алина, Герман просто не мог, не находил в себе сил. Он себе даже представить никогда не мог, что смерть близкого и любимого человека сможет проникнуть в такие глубины его души, о которых он даже не подозревал... Или сам не желал подозревать... Забрать все жизненные силы и оголить душу.
Он вдруг почувствовал, как вся его внутренняя человеческая сущность в одно мгновение готова была вывернуться наружу, требуя внимания к себе и к душе так внезапно и так страшно погибшей жены. «Душа! - что-то вскричало в нём,- душа Алины – она ведь вечна и не может быть раздавленной автомобилем и её невозможно вот так вот взять и бросить на нержавейку!» Но это совсем не успокоило Германа, напротив – он всё яснее и яснее всего того материального, что сейчас его окружало, чувствовал, как в его душе начал набирать силы противный и назойливый страх. Этот страх, разметая на своём пути все его жизненные приоритеты, убеждения и давно подстроенную под себя веру в Бога, уверенно находил в его духовном «Я» своё непреклонное утверждение. И ведь этот страх таился в нём уже давно, зорко следя за своей добычей – человеческой душой.
Герман, возмущённый навалившейся на него несправедливостью, хотел было сказать самому себе, а может и вцепившемуся в него мёртвой хваткой страху: «Нет!», но из его лёгких вырвался всего лишь глубокий и болезненный стон.
-Вам плохо, герр Теге?- встревоженно спросил полицейский.- Принести Вам воды?
-Что?- Герман не сразу понял, что обращаются к нему.
-С Вами всё в порядке?- Полицейский тронул его за плечо.- Я могу позвонить кому-нибудь из ваших родственников, или друзей, что бы они помогли Вам добраться до дома.
Герман взял себя в руки и встал со стула.
-Спасибо, но я в порядке,- ответил он полицейскому.- Я пойду и выпью кофе здесь, в больничном кафе... Скоро должны подъехать её родители.., Алины. Они ещё не знают, что она уже умерла... Не выжила...
Звонивший всего около двух часов назад Герману человек из больницы, тоже обнадёжил его сказав ему, что вероятно к ним поступила в тяжёлом после автомобильной аварии состоянии его жена. Но он, как не торопился, не успел застать её живой...
Поднявшись на лифту из подвала в огромный вестибуль знаменитой и уважаемой в их земле клиники, Герман всё ещё нетвёрдой походкой направился к ярко освещённому кафе, уютно расположенному здесь же под одной больничной крышей, по-соседству с укомплектованной клиентурой аптекой. У этих людей, сжимающих заветные рецепты и внимательно слушающих наставления аптекарей, вручающих им смело побеждающие болезни и чуть ли не саму смерть лекарства, была надежда на выздоровление и настрой на уверенность в завтрашнем дне ИХ жизни...
Взяв двойной эспрессо и сев за выставленный в вестибюле столик так, чтобы видеть вход в клинику и не пропустить родителей Алины, Герман увидел медсестру, которая до этого направила его из пустой палаты в морг, когда он сюда приехал. Она, тоже заметив его, не совсем уверенно к нему подошла. Только сейчас, обратив внимание на её поведение, он понял, что она, как и он, была русской немкой, которые в последние года очень часто стали встречаться среди медсестёр по всей Германии, очень подходяще найдя свою нишу занятости.
-Прошу прощения,- осторожно обратилась она к нему на русском, остановившись около его столика.
Насколько бы не был подавленным горем Герман, он всё равно заметил, что его задело то, что в нём распознали своего – русака. Он столько лет и столько сил прилагал, чтобы искоренить из себя всё русское, в особенности язык, оставляя и нарастая только немецкое. И у него это хорошо получалось.
-Вы что-то хотели?- спросил он без особой охоты на безупречном немецком с местным диалектом девушку, которая была младше его лет на десять.
-Не знаю, может это Вам будет важно,- продолжила ему навязывать русский медсестра, словно не заметив его намёка на выбор языка для общения,- но ваша супруга, придя в себя перед смертью, произнесла несколько странных слов на русском...
Так вот откуда эта девушка поняла, что он один из них – из русаков. Хотя, это можно вычитать и из больничной карты – там указывается место рождения... Проклятье! О чём только он сейчас думает?!. Какая разница кто ты и откуда, когда рядом с тобою поселилась смерть!? Когда больше нет Алины?!!
-Она что-то сказала?- Герман весь напрягся от этой новости, но не собирался переходить на русский.- Мне?
-Я не знаю, кому это было адресовано, но сами слова прозвучали примерно так: «...лживая, лживая жизнь... мне страшно... надо спасать детей».- Слова Алины медсестра произнесла, как показалась Герману, почти тем же голосом, что был и у самой Алины.- Вашей жене было очень страшно.
Герман, поражённый самой сутью услышанного, весь замер и уставился в свой остывающий эспрессо без сахара.
-Это было всё,- пробормотала девушка и, видя, что на неё больше не обращают внимания, растворилась в бурлящих жизнью коридорах.
Страх? Лживая жизнь? Огромная, чёрная и безграничная как ночь тоска сжала сердце Германа. Алина, его единственная любовь, его счастье, его гордость, его земной ангел, женщина, излучавшая уверенность и энергию, притягивавшая столько завистливых к себе взглядов, она – боялась умереть и сожалела о своей жизни. Он вдруг представил её себе в изломанном теле и с полными страха глазами. Неужели перед самой смертью она впала в тот же страх, который посетил только что и его душу – страх перед вечностью, страх перед Богом, страх обречённой души? Но этого не может быть! Они ведь были прилежными христианами!
К его столику подсела пожилая пара, вежливо спросив разрешения, на которое он ни как не отреагировал – в многолюдном кафе больше не было свободных мест, а двое старичков намервались самым решительным образом съесть по кусочку торта. В разговоре между собой пожилые люди упомянули церковь, вернее органный концерт даваемый в это воскресенье в центральной лютеранской церкви их города.
Герман, взглянув на них, вспомнил вчерашний день, воскресенье. Вспомнил, как он с Алиной и детьми собирались в церковь, в дом молитвы, как вместе тщательно подбирали наряды для себя и детей, чтобы достойно смотреться среди других присутствующих. Хотя в последнее время делать это становилось всё труднее и труднее – уровень успешной европейской жизни становился по карману всё большим членам их церкви. Герман мог бы ответить кто на какой машине был, в каком костюме и в каких туфлях, какими важными новостями про работу, про отпуска и серёзных покупках обменивались после собрания, но вот тему проповеди он вспомнить сейчас ни как не мог. Были фразы про Бога, про Иисуса Христа, про спасение, но в его памяти, в его душе это осталось просто словами. Без духовной силы, без силы победить смерть и ад.
Пожилые люди с недоумением и даже с испугом взглянули на принявшегося неожиданно плакать в полнм молчании солидного мужчину.
-Вам нужна помощь?- поинтересовалась старушка.
-Нет,- отрезал Герман и, пытаясь избавиться от их внимания, добавил: -У меня только что скончалась жена.
Пожилые люди искренне выразили своё сочувствие и пересели за освободившийся столик.
Герман попытался вспомнить, с какого приблизительно времни он перестал замечать и воспринимать Слово Божье и когда его душа перестала испытывать нужду в своём Спасителе? Это оказалось очень трудным делом! Память умчалась во времена далёкие до женитьбы, во времена юности.
Отец Германа всегда был для него примером, олицетворением «правильного» христианства. Его уважали многие христиане и он был неизменным церковным казначеем, потому что умел очень хорошо копить и беречь не только свои деньги. В семье Германа всегда был ощутимый достаток и уверенная стабильность будущего. Герман не помнил, вели ли они такую же «денежную» жизнь и в Союзе, ведь в момент их переселения в Германию, на историческую Родину, он только перешёл учиться в третий класс, но на земле своих предков жизненный курс их семьи имел твёрдое направление к успеху. На людях, то есть в церкви, отец был очень внимательным и заботливым человеком, с искренним видом могущий выслушать проблемы других людей, но дома, в их большом, просто огромном и просторном доме, все его заботы и усилия вращались только вокруг себя, вокруг семьи. Ещё подростком Герман усвоил отцовское правило успеха, определяющегося жизненными приоритетами и строящихся на первичных требованиях к себе. Важно: найти более высокооплачиваемое рабочее место и ни в коем случае не упустить «левый» приработок – и вот отец искренне услуживает начальству, а мать хватается за уборку дома у ещё одних зажиточных немцев; важно: хорошо, очень хорошо учиться, чтобы получить место в престижном институте – и вот Герман становится одним из инженеров ни последнего производственного гиганта страны; важно: правильно вкладывать деньги и не уставать вести им счёт – и вот у Германа, в его двадцать пять лет, готовящегося только жениться, свой новенький дом в престижном районе и большой модный автомобиль. Пусть и в кредиты - но какие выгодные!
Важно! Важно! Важно! Всё было важно, настолько важно, что у Германа своих важностей стало больше, чем у отца. И отец был горд своим сыном и, конечно, другими своими детьми. Даже к своей женитьбе Герман подошёл определив важные для себя и будущей совместной жизни требования к невесте: выделяющаяся среди других девушек, трудолюбивая, напористая, целеустремлённая. Он даже не подозревал, насколько сильно влюбится в Алину, вместившую в себя все эти качества и даже большие. Но ему тоже пришлось, встретив её однажды на одной из молодёжных христианских конференций, постараться ей понравиться и доказать, что им надо объединить свои жизненные ценности.
Ко времени начала его отношений с Алиной, Герман уже занимал многообещающее положение в их церкви и его узнавали во многих церквях их конфессии. Этому тоже учил отец: знакомиться и поддерживать дружбу только со значимыми людьми. Это не составляло для Германа труда – его врождённая обоятельность и человеческое умиление перед лестью, были надёжным оружием в любом обществе. Он был самым молодым, кого пригласили в братский совет церкви, самым исполнительным и красноречивым помощником дьякона, самым обеспеченным и устроенным среди сверстников...
В память Германа навсегда врезался один случай из его молодости: отец был вынужден пригласить к себе в гости вместе с пресвитером их церкви ещё одного человека, тоже из их церкви, занимающегося в свободное от тяжёлой работы на заводе время миссионерской деятельностью. Отец был очень внимателен к рассказам человека посвятившего свою жизнь, средства, время, семью для работы на бескрайних просторах своей бывшей Родины. Они вместе и искренне молились о дальнейших благословениях распространения Евангелия на территориях, где когда-то господствовал атеизм и о прибавки новых делателях в жиденькие ряды русско-немецких миссионеров. Когда гости ушли, отец прокомментировал сущность гостя-миссионера одним словом: «голодранец». И это было правдой: этот человек ютился со сворой своих посредственных детей и женой неудачника в съёмной квартире, ездил на старой колымаге, одевался в поддержанные вещи. Отца всегда раздражало присутствие подобных людей в церквях и он придерживался того мнения, что как раз такие вот люди и отталкивают местных немцев от посещения церквей переселенцев, и своей «дружбой» с русским языком. Ещё отцу не нравилось, что такие люди служат безгласным намёком для пожертвований в бездонную пропасть нужд их мессионерства в то время, когда деньги могут быть нужны самой церкви. Но эти мысли он пока высказывал в своём, избранном и понимающим суть проблемы кругу...
Голодранцы... Только теперь, в этом многолюдном кафе, Герман понял, что именно имели и чем были богаты эти люди, которых отец считал голодранцами и которых по настоящему искренне презирал, внушив это презрение и своим детям. Голодранцы, которые не завидовали, как все другие, положению преуспевающих в этом мире христиан, не участвовали в захватившей церкви гонки за призами материального благополучия. У них было своё богатство и своя цель в жизни – Иисус Христос.
Теперь же голодранцем почувствовал себя Герман. Его духовная нищета внушала ужас ему самому. Он понял, чего испугалась за секунды до смерти Алина и от этого ему стало ещё страшнее и больнее. Сможет ли он сегодня вечером сказать их с Алиной детям, что их мама будет ждать их на небесах?! Вёл ли он, глава семьи, их всех в направлении спасения и вечной жизни? Нет! Нет! Он учил их, как поудобнее устроиться в этой жизни так, словно у ней нет конца...
-Герман, что с Алиной, как она?- Перед ним появились запыхавшиеся родители жены.- Мы с трудом нашли больницу и запарковаться здесь негде...
От волнения их немецкий мешался с русским. Но самое страшное было в том, что по глазам зятя они уже поняли о непоправимой беде.
-Алины больше нет,- выдавил из себя Герман страшные слова на русском...

Солнце мёртвыхПроза

Солнце мёртвых
Проза