Для Бога и ближних. История Симона де Монфора

История Симона де Монфора
Дорогая Элеонора, друг моего сердца и вечный мой спутник в горе и в радости!
Ты знаешь, в каких стеснительных обстоятельствах нахожусь я сейчас. Ты знаешь, что я намерен предпринять и насколько рискован этот шаг. По-тому и пишу я эти строки, чтобы знала ты, для чего я делаю то, что делаю, и иду на столь опасный шаг. Ты всегда была моим мудрейшим советником и ближайшим другом, помогая добрым словом и дельным советом и в Англии, и во Франции, и в Святой Земле. Надеюсь я на твою поддержку и понимание и в этот раз, когда тучи более, чем когда-либо, собрались над моей головой.
Мой отец говорил мне: «Жертвовать можно всем, кроме того, во что ве-ришь». Ты слыхала о его подвигах, равно как и о грехах, но клянусь, этим словам он был верен всегда. Что заставило его уйти из-под стен Константи-нополя, когда другие рыцари уже предвкушали скорую добычу? Он говорил им: «Мы шли в Святую землю выручать братьев наших, а не грабить и убивать их». Его назвали трусом, предателем, дезертиром, но он с товарищами все равно настоял на своем. Константинополь эти клятвопреступни-ки брали без него, за что и были отлучены от церкви папой. А отец пошел в Святую землю и вернулся оттуда только тогда, когда папа призвал к борьбе с ересью на французской земле.
Матушка моя, Алиса де Монморанси, часто спрашивала его, отчего он подверг себя таким опасностям, поссорился с товарищами по оружию и лишился богатой добычи? От матушки у него секретов не было, но ответ его всегда был краток: «Я шел спасать ближних, а не убивать их. Приняв святой крест, я не мог осквернить душу грабежом. Служить Богу – значит служить ближним, а иначе мне надлежало бы становиться под знамена сарацин, дабы разделить с ними их черные дела и вечное осуждение». Что бы ни говорили о моем отце – я никогда не сомневался в честности его слов, равно как и в том, что он следовал им до конца.
Ты помнишь, как я прибыл в Англию в 1230 году – Симон де Монфор-младший, молодой бедный рыцарь, не имеющий при себе ничего, кроме отцовского меча да бесполезного титула графа Лестера (графство, которое я никогда в жизни не видел, и которым давно распоряжались королевские слуги). Господь даровал мне Свою милость, расположив ко мне сердце короля, твоего старшего брата. Генрих вернул мне графство и приблизил к себе, дабы найти в моей особе верного слугу. Вероятно, наибольшей его милостью ко мне было то, что благодаря ему мы нашли друг друга.
Кто тогда знал, что все так обернется – тебя в восемь лет выдали замуж, а в шестнадцать ты стала вдовой, будучи обречена уйти в монастырь. Клянусь святым апостолом Павлом, монашество – благословенный удел, но благословенный для того, кто дает обет по своей воле! Я полюбил тебя с первой же встречи, хотя и знал, что наша любовь будет стоить мне дружбы с половиной Европы. Король был расположен ко мне, но что значит распо-ложение короля, которого не любит ни народ, ни церковь? Да и кем я был? Придворным выскочкой, холопом высокородного негодяя? Ты помнишь, как втайне обвенчались мы и как король посадил нас на корабль, чтобы отправить во Францию – охранять его тамошние земли. Король был добр ко мне, и ты свидетель тому, что я с лихвой воздавал ему за его благосклонность. Ты была со мной, когда я оборонял его земли от врагов и мятежников – даже тогда, когда Генрих заключал с ними мир без моего на то ведома. Вероломство моего господина удивляло меня, но я продолжал служить ему и сражаться за его земли, как отец мой сражался с непокорными тулузцами, верный данной клятве, но неверный пред совестью и, наверное, и Богом.
Тогда уже в моем сердце стали появляться сомнения, на верном ли я пути. Королевские налоги для гасконцев и путевинов были тяжкими, то же самое говорили мне и о положении дел в Англии, а я не мог ничего возра-зить ибо Генрих не желал слушать возражений. Когда я приезжал в Лондон просить его пересмотреть свои законы во французских владениях, он всегда отвечал мне отказом. Он считал, будто помазанный Богом король не может быть стесняем в своих желаниях. Он говорил, что такова есть воля Божья. А английские бароны и простой люд жаловались мне на произвол, который чинит Генрих, прося внушить монарху хоть какую-то толику властителю Англии. Я был смущен этим, ибо слова отца всегда оставались в моем сердце – служить Богу нельзя если сердце твое не помнит о ближних. Совесть моя была в смятении – ведь я давал присягу королю и обязан был служить ему. Помочь мне в этом положении мог только Господь Бог, и я обратился за советом к одному из слуг Его – епископу Роберту, по прозванию Большеголовый. Ты хорошо знаешь, что он за человек – прозвище свое он вполне оправдывает, а сердце у него не меньше, чем голова. Не раз он обличал ко-роля за то, что он без ведома папы назначает епископами и аббатами своих друзей, не глядя ни на их благочестие, ни на их духовное призвание (вернее, отсутствие таковых). Будучи в Риме, отец Роберт прочитал в присутствии папы проповедь о порче церкви. Будь он воином – не сносить бы королю головы, но Роберт Большеголовый был епископом… Он ничего не сказал мне тогда – просто отпустил грехи, и потом мы вместе помолились. Господь облегчил мое сердце, и я вернулся во Францию. Король ожидал, что я снова стану карать мятежников, однако вместо этого мы с тобой при-няли крест и отправились в Святую Землю. Крестоносцам нужна была помощь для защиты паломников, и я честно служил братьям своим по вере. В Палестине все было проще – христиане были нашими друзьями, а сарацины – врагами. Мы не нападали первыми и обнажали меч только против тех, кто поднимал руку на беззащитных. Ты с трудом переносила жару и засухи, столь обычные для тех мест, но мы были вместе и делали добро – что могло быть лучше? Король и его жестокие деяния, страдания народа – все это было где-то далеко.
И все же, неся стражу на башне долгими ночами, я не мог забыть лица английских крестьян, кричавших мне с другого берега реки: «Доблестный граф, спаси нас»! Они не знали моего лица, но узнавали меня по фамильному гербу – белому льву на красном поле. Они были наслышаны о моих подвигах во Франции, о том, как я миловал побежденных. Да и в своих владениях, в Лестере, мои наместники не обирали крестьян и не карали тех, кто охотился в моих лесах. Люди называли меня своим героем, заступником бедных и слугой Божьим. Любили они и епископа Роберта, а наша с ним дружба только укрепляла их восхищение нами. Клянусь, я не мог взглянуть в глаза этих простых землепашцев – ведь я не был их защитником. Я был простым королевским вассалом и клятвенно обещал выполнять его приказы. А Генрих приказывал мне помогать ему грабить своих подданных. Я примкнул к крестоносцам, желая служить Богу. Папа говорит, что Бог прощает грехи рабам своим, если те встанут на путь служения Ему. Он благословил нас с тобой и простил твой нарушенный обет (который уже давно был прощен епископом Робертом, а еще раньше – Богом). Но несмотря на все благословения крестоносной службы, я не мог со спокойной совестью приступать к причастию. Мои ближние страдали, а я не желал облегчить их участь. Что же мог я сделать для них? Просить короля о милости к подданным? Поставить ему требования? Он бы никогда не послушал моих слов. Собрать баронов и состоятельных граждан и заставить подписать новую Великую Хартию? Но разве это не мятеж против короля? Да и кто из баро-нов рискнет поднять меч на своего сюзерена, поставить на кон свои владения, благосостояние, а может, и жизни? Воистину, легче бороться с полчищами сарацин, нежели со своими сомнениями! Но у паломников было немало защитников, да и султан иногда придерживался данных им клятв и позволял христианам ходить ко святым местам. Да и холмы Франции оставались мне милее сирийских пустынь, а дубы Лестера радовали глаз куда больше библейских смоковниц. Настало время нам с тобою возвращаться домой, во владения твоего брата Генриха.
И тут я вспомнил отца – Симона де Монфора-старшего: много лет назад он тоже возвращался из Святой земли. Он возвращался, чтобы снова принять крест, служа папе и королю, чтобы сражаться с еретиками Лангедока. Этой войне он отдал всю свою жизнь – и более того. Выполняя данную клятву, он брал штурмом города и крепости, казнил непокорных. Во Франции мне рассказывали, что Симон-старший предал огню множество еретиков – мужчин, женщин и детей. Матушка тоже говорила мне об этом – после каждой такой казни он входил к ней в покои и целыми вечерами плакал, положив лицо к ней на колени. Обливая слезами матушкины руки, он говорил, что не желает проливать крови иначе как в честном бою, но к этому его принуждали папские легаты. Он ведь клятвенно обещал бороться с ересью, подчиняясь указам Святейшего престола. Епископ Фолькет успокаивал отца, называя его сторожевым псом паствы Господней. Но лангедокцы звали своего завоевателя не иначе, как волком. Я готов словом и мечом отстаивать честь отца, но я не зная, что сказать в ответ этим храбрецам, защищающим свою свободу. Мой отец – Симон де Монфор-старший, образец мужества и учтивости, верный супруг и любовник, бесстрашный воин и искренний крестоносец, но погиб он под стенами Тулузы, сражаясь за чужое дело. Притом, как ни страшно мне это говорить, боюсь, сражался он не на правой стороне. Епископ Фолькет назвал его мучеником за веру, но разве не правы были тулузцы, поднявшие против отца мятеж? Они сражались за свободу, а за что пострадал отец?
Моя любовь, я не раз открывал тебе свое сердце. Король – твой старший брат, а я обязан ему столь многим, но когда мы вернулись в Англию, я не мог без боли в сердце смотреть на обедневшие села и забытые церкви, в которых служили королевские ставленники, не умевшие и молитву Господню прочитать. Мне рассказывали, что один из новопоставленных епископов требовал себе большой дом, множество прислуги, а когда священники пытались ему возразить – он поднял на них руку. Говорили, что из-под рясы у него был виден меч… Ты посоветовала мне исповедаться у Роберта Большеголового. Он всегда был мне другом, да и лучшего клирика я представить себе не мог. Я пошел к нему в церковь и встретил там своего старого друга – Роберта, графа Вэры. Ты, наверное, помнишь этого весельчака – все называют его Робином и смеются над его страстью к стрельбе из лука, а также над зеленым капюшоном, который в этих местах называют «худ». Он тоже хотел исповедаться у епископа, поскольку третьего дня ощутил сильное желание подвесить за ребро королевского глашатая, который известил его о новых налогах в королевскую казну. Мы вместе спели псалом и стали слушать, как епископ Роберт читает из Евангелия:
«Тогда и они скажут Ему в ответ: «Господи! Когда мы видели Тебя алчущим или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице и не по-служили Тебе?» Тогда скажет им в ответ: «Истинно говорю вам: так как вы не сделали это одному из сих меньших, то не сделали Мне»»
На этих словах мы с Робином взглянули друг на друга – и без слов друг друга поняли. Мы знали, что лежит у нас на сердце. Я недавно прибыл из Святой Земли, а Робин никуда из Англии и не отлучался. Все беды царствования Генриха Третьего не давали покоя и его отважному сердцу. Вот толь-ко я слишком долго думал, что служу Богу и совести, выполняя королевские приказы. На самом же деле Бог обитал не в вассальных клятвах или Святой Земле – Он глядел на меня в каждом голодном крестьянине, ободранном королевскими налогами, в каждом прихожанине, уставшем видеть в церквах неверующих проповедников. И не в Риме стоит Господне Царство, но в моем сердце.
Наверное, отец мой в последние дни жизни своей, тщась усмирить сво-бодолюбивых тулузцев, понял, что хоть Бога на помощь призывает, но не на его стороне Всемогущий. Наверное, поэтому и молил Христа о скорой смерти, наверное, поэтому и прощался так долго с матушкой перед той битвой, наверное, и не хотел идти на штурм Тулузы не причастившись… Гос-подь даровал ему Свою милость и позволил хотя бы умереть, как подобает воину и христианину – в честном бою, причастившись Святых даров. Он остался рыцарем – в отличие от епископов, которые потом возглавили инквизицию.
Я рассказал все это епископу после мессы. Робин тоже поделился, тем, что лежит на сердце. Король не понимает слов и не уменьшит налоги, не перестанет вмешиваться в церковные дела. Господь ставит меня перед вы-бором – верность клятве или верность Евангелию, сохранить земли или сохранить душу, служение королю или служение ближним. А раз ближним – значит, и Ему. Потому что нет нужды ходить в церковь и именоваться хри-стианином, если дела твои говорят об ином.
Мы с Робином решили собрать войско, привлечь на свою сторону непо-корных баронов и в последний раз направить королю ультиматум – уменьшить поборы, оставить дела церкви священнослужителям и созвать совет из представителей крестьян, ремесленников и торговцев, дабы простой люд мог постоять за себя мирным путем. Епископ Роберт благословил меня, а Робин утешил: «Поверь, если нас разобьют, то Шервудский лес укроет нас куда лучше любого замка. Я с радостью войду под его сень, если того потребует Бог и моя совесть». Что ж, да будет воля Божья.
Ты помнишь, как рассказал я тебе свои планы. Король – твой старший брат, и нечестно было бы идти против нашего благодетеля, не спросив хотя бы твоего благословения. Наш старший сын пожелал присоединиться к мятежному войску, и ты не противилась ему. Мой нежный друг, ты всегда была на моей стороне. Верна ты мне и сейчас, когда судьба наша зависит от Бога и нашей отваги больше, чем когда-либо еще. Да пребудет с тобою Бог, мое же сердце никогда от тебя не отвернется.
Мы расположились лагерем во Флетчинге, а встретимся с королем при Льюисе. Генрих примет наши условия – или мы дадим ему бой. Если Господь дарует нам победу – мы попытаемся спасти Англию, уменьшим нало-ги и вернем свободу церкви. Если Богу будет угодно иначе – мы умрем с Его именем на устах, сердце же мое будет помнить о тебе и в уготованной нам вечной обители будет ждать встречи с тобой. И что бы ни случилось – знай, что я поступаю так, как должен поступать. Нельзя любить Бога и забывать о тех, кто рядом, нельзя быть христианином только лишь на словах, забывая о делах, Богом заповеданных.
Остаюсь навеки твоим – в жизни и смерти
Симон де Монфор.
Флетчинг, лагерь восставших баронов.
1265 год
__________________________________________
В битве при Льюисе Симон де Монфор одержал победу. Королю он сохранил жизнь, но содержал под строгим надзором. Через год сын короля – Эдуард Длинноногий – бежал из-под стражи и смог переманить на свою сторону часть союзников Монфора. В битве при Эвишеме Симон и его старший сын погибли, окружены войском, во много раз превосходящим по численности их небольшой отряд.
Время правления Монфора ознаменовалось для Англии значительными переменами – налоги уменьшились, и была созвана так называемая палата общин – первый в истории парламент, в который входили представители простого народа. Разбив Монфора, Эдуард Длинноногий не смог отменить его законов, и Англия сохранила добытые Симоном зачатки демократии.
Робин не предал своего друга. Будучи в числе немногих, выживших при Эви-шеме, он отказался присягнуть королю на верность и, как и обещал, укрылся в Шервудском лесу, где грабил проезжавших дворян и совершал набеги на земли короля и знати. Оставаясь защитником народа, он вошел в историю как Робин Гуд.
Симон де Монфор был похоронен в церкви и считался среди англичан святым мучеником за веру (кем так и не смог стать его отец). Народ просил его заступничества перед Богом в молитвах, священнослужители слагали в его честь гимны, а рыцари и трубадуры – баллады. Канонизировать хотели и епископа Роберта Большеголового. Король запретил почитать своих врагов, но еще долго в народе говорили о чудесах, совершавшихся возле могилы непризнанных святых.

Для Бога и ближних. История Симона де МонфораПроза

Для Бога и ближних. История Симона де Монфора

Для Бога и ближних. История Симона де Монфора
Проза