Танька-встанька

- Есть кто дома? Можно войти? – послышалось из-за покосившегося забора.
Пожилая женщина, отерла руки о фартук и направилась к калитке.
- Есть. Как не быть? – ответила она, отодвигая щеколду. – А вам кто нужен?
- Мне? Мне Евгения Дмитриевна, - ответила незнакомка, закашлявшись.
- Ну, я Дмитриевна. Только тебя что-то не признаю. Погоди, очки надену. Совсем слаба глазами стала. Голос, вроде знакомый, а не узнаю.
Старушка достала из кармана очки и внимательно через них оглядела гостью – на вид лет тридцать, каштановые волосы коротко острижены, глаза спрятаны за большими темными очками.
- Меня Таисией зовут, - произнесла незнакомка. – В деревне сказали, что у вас комнату можно снять на отпуск. Вот решила подальше от цивилизации отдохнуть. Так что, найдется место для квартирантки? О цене договоримся.
- Ну что ж, проходи, - Дмитриевна распахнула калитку и пропустила гостью во двор. – Хорошим людям я всегда рада. Одним старикам плохо живется, вот я и пускаю когда-никогда квартирантов. Да ты ничего такого не подумай – я еще по хозяйству сама управляюсь. Вон и козочка у меня есть, и курочек пяток. А вот поговорить не с кем. С деревенскими бабами я не очень-то… А приезжие всё люди интеллигентные, воспитанные. С ними и поговорить приятно, и жизнь, вроде как веселее.
Хозяйка провела гостью в большую просторную комнату. Тася поставила тяжелую сумку на пол и стала осматриваться.
- В прошлом году у меня все лето писатель квартировал, - продолжала разговор Дмитриевна. – Говорил, уж больно хорошо ему у нас в деревне думается. А чего ж не хорошо? Воздух свежий, речка чистая, фрукты-овощи – прямо с грядки. Он потом мне и книжку по почте прислал. Вот! – она взяла с полки книгу и, протерев ее фартуком, протянула Тасе. – А по вечерам мы с ним в саду чай пили с яблочным вареньем. Ты-то любишь варенье?
- Люблю, - кивнула Тася, - особенно яблочное.
- Вот и хорошо. Ты тут располагайся, а я пойду чайник поставлю. Посидим, почаевничаем. Устала, поди, с дороги.
- Нет. Ничего. Не устала, - гостья остановилась возле фотографии маленькой девочки в цветастом платьице, с разбитыми коленками.
- Это внучка моя, - тихо сказала хозяйка. – Ее Танюшей звали.
- Звали? – взметнула бровями Тася.
Дмитриевна отвела взгляд в сторону:
- Пойду на стол соберу.

Позже, когда под пение цикад, они во дворе пили чай, гостья попросила:
- Расскажите мне о своей внучке. Какая она…была?
- Какая? – глаза пожилой женщины вспыхнули теплотой. Чуть подумав, она ответила: - Она у меня терпеливая была, очень. Да-да, никогда не плакала. Мать ее при родах умерла, мы с сыном вдвоем ее растили. Знаешь, как он ее звал? «Танька-встанька»! Маленькая еще была - только ходить училась – отцепится от моего пальца, пару шагов сделает и шлепнется. Другие дети сразу в плач, а она нет. Встанет, губы сожмет, нахмурится и дальше топает. Да и когда подросла, тоже чуть ли не каждый день я ее зеленкой мазала: то с велосипеда упадет, то с дерева, то с мальчишками подерется. И всегда молчала, не жаловалась, не плакала. Отряхнется, бывало, встанет и идет дальше, задрав подбородок, будто и не было ничего. Одно слово - «Танька-встанька».
Помнится, в выпускном классе на зимних каникулах она ногу сломала и три месяца дома в гипсе просидела. Учителя сказали: не видать ей золотой медали. А она не сдалась, учебниками обложилась, все что-то писала, читала. И экзамены сдала отлично. Упрямая была - просто так не перешибешь! Вся в отца. Это он ее с мальства учил: терпи, дочка, жизнь, мол, и побольнее ударить может. Не научишься сама подниматься, может, и некому будет руку помощи протянуть. Как в воду глядел…
Краем фартука Дмитриевна смахнула скатившуюся слезу, дрожащими руками долила гостье в кружку чая и продолжила:
- К нам в тот год в село студенты на картошку приехали. Шума от них было больше, чем помощи. Вся деревня ульем гудела: то драка, то пьяный дебош. Местная молодежь как побесилась – девчонки хорохорятся, парни кулаками машут. Мы с сыном Танюшку свою берегли – на танцы, от греха подальше, не пускали. Она сильно и не упрашивала, только ногой топнет, косой белокурой мотнет, да в комнате закроется.
А сама от нас в клуб тайком бегала. Отец однажды ее поймал, когда она под утро в комнату через окошко пробиралась. Накинулся на нее с упреками, а она зубы стиснула, нахмурилась, молчит. Одно только сказала: «Я его люблю, и встречаться с ним буду».
А кого «его» мы так и не узнали. Через несколько дней все студенты уехали. Деревня сразу как-то стихла, словно осиротела. А Танюшка наша в комнате своей заперлась, не выходила целыми днями. Лишь в оконце почтальона выглядывала. А он все мимо проходил.
Девки деревенские над ней смеяться стали, затворницей называть. А я за здоровье ее переживать стала. Как-то говорю ей:
- Не гоже так из-за любви-то убиваться, вон как исхудала – одна кожа да кости остались. Того и гляди заболеешь.
А она мне и отвечает:
- Не переживай, бабуля, я завтра в районную больницу съезжу, пусть мне чего-нибудь успокоительного пропишут.
Эх, Танюшка, - покачала головой Дмитриевна, – единственная наша. Не уберегли мы ее с сыном. Она, оказывается, поехала в больницу аборт делать. Не хотела, чтобы кто-нибудь о ее беременности в деревне узнал, даже мне ничего не сказала. Ох, если б я только знала, - уже не сдерживала слез Дмитриевна, - если бы знала...
- Ну что вы, не надо, не плачьте, - Тася взяла пожилую женщину за руку. – Не надо мне было эту тему поднимать.
- Да ладно уж. С кем еще о внучке поговорить? С бабами местными? Так они же тогда, как волчицы, на кровинушку мою накинулись. Всю деревню против нее подняли. Танечке моей, когда аборт делали, кровь на анализ взяли. И выяснилось, что негодник тот девочку мою болезнью страшной заразил, неизлечимой. Об этом нашей фельдшерице сообщили. Ну а та по всей деревне разнесла. Что тут началось?! Танюше проходу нигде не стало. Она из дома выйти боялась, как затравленный зверек в уголке сидела. Молчала.
И нам с сыном досталось. Сколько раз в лицо бросали: «Пусть ваша «заразная» убирается куда подальше, пока еще кого-нибудь не заразила!» «Гулящей» стали ее называть и другими словами гадкими. Сын с кулаками за дочь кидался. А дома запирался в сарае, пил горькую, да плакал, как дитя. А мне его и утешить было нечем. Вот так от горя он и умер вскоре – сердце не выдержало. А на его похороны даже соседи не пришли. Стояли вдоль улицы, как змеи, на Танюшку шипели: «Вот, мол, отца родного до могилы довела. Кто следующий?»
На другой день я проснулась, а внучки дома нет. На столе записка лежит: «Бабуля, прости меня за боль, что тебе причинила. Будущего для меня нет, так пусть хоть ты будешь жить в мире. Не ищи и не жди меня – моя участь предрешена. Твоя Танюша».
- Извините меня! - гостья кинулась к заплаканной хозяйке. Горячими губами припала к ее морщинистым рукам, слезы закапали в морщинистые ладони: - Простите! Из-за меня вам снова пришлось пережить эту боль. Я не смела. Я не должна была бередить эту рану, будить забытые воспоминания.
- Ну что ты, дочка, - старческая рука погладила Таисию по голове. – Разве сердце способно это забыть хоть на день? Моей девочки, наверно, давно уже нет в живых. Говорят, с ее диагнозом не живут долго. А я вот, старая, живу. Живу воспоминаниями и болью. И вопреки всему жду. Вдруг врачи ошиблись, и внученька моя жива? Может, еще свидимся? В церкви ни разу свечку за упокой не ставила. Все еще надеюсь…
Взявшись за руки, женщины еще долго сидели молча, потом пили холодный чай.
- Совсем я тебя своим рассказом расстроила, - спохватилась хозяйка дома. – Наверно, спать уже хочешь?
- Нет, не хочу, - отозвалась Таисия. – Давайте еще посидим. Хорошо тут у вас, спокойно.
- Ну что ж, тогда и ты мне о себе расскажи: как ты живешь, с кем? Родители, муж, дети есть?
- Муж есть и сын, да еще бабуля, - улыбнулась гостья. – И живу я сейчас хорошо. Только и в моей жизни черная полоса была, затяжная. Мне ведь тоже врачи диагноз неизлечимый поставили. Я думала и года не протяну. Из дома родного уехала подальше, чтобы родные моих мучений не видели. Лет пять потом не жила, а все смерти ждала. Каждый день. А когда поняла, что с моим диагнозом люди десятки лет живут, решила жизнь заново начать. С чистого листа так сказать. Поменяла все: имя, внешность, на психолога выучилась. Думала, это мне поможет свободу обрести. Но ошиблась - что ни день, то новый страх. Не смела я никому довериться, и жить в одиночестве тоже не могла. Это сводило меня с ума. Надломилось во мне что-то, бороться сил не было.
И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы однажды я не встретила одного человека. Он покорил меня своей жизнерадостностью и целеустремленностью. Притом, что диагнозы у нас были одинаковые. Это он научил меня дорожить каждым днем. Своей любовью он снова вернул меня к жизни, заставил поверить в себя, заново научил доверять людям. Не сразу, конечно, не в один день все произошло, но у меня получилось.
Сейчас мы уже два года как женаты. Открыли общественную организацию – «Рука помощи» называется. Помогаем таким же, как мы. А в прошлом году у нас сыночек родился, здоровенький. Я его в честь своего отца назвала. Он – точная его копия.
Так что, не смотря ни на что, я сейчас очень счастлива. Я смогла, я справилась, я поднялась.
Недаром отец называл меня «Танька-встанька».

Танька-встанькаПроза

Танька-встанька
Проза