Эпиграф: «Любовь в христианском смысле – это полное изживание эгоизма, перенос жизненного интереса с себя на другого или других» (Из проповеди бродячего отшельника)
Последнее время Владыка Серафим всё чаще слышал о некоем молодом российском олигархе Прозоровском, который сбежал из России и начал скупать в этом богатом городе разного рода спортивные клубы, включая известный футбольный клуб. Владыку спорт мало интересовал, поэтому он бы не обратил внимания на эти разговоры и статьи в газетах, если бы до него не стали доходить слухи и намёки, что в беседе с настоятелем храма, этот молодой человек пообещал пожертвовать на нужды прихода большие деньги...
Отец Михаил вошёл в комнатку Владыки, вежливо постучавшись, и остановился перед письменным столом, за которым Митрополит Серафим, как обычно, готовился к лекции в студенческом кампусе или к проповеди, которые он уже долгое время читал на русском радио, для аудитории, в основном живущей на его далёкой родине.
Отложив старенькую, потрёпанную за долгие годы пользования Библию в кожаном мягком переплёте, он поднял свою седую голову с плотно зачёсанными длинными волосами на затылке и внимательно глянул на молодого настоятеля в чёрной новой ризе. В ответ на приглашение садиться, отец Михаил сказал, что он постоит и нервно переступил с ноги на ногу, ожидая неприятного разговора.
В ответ на прямой вопрос Владыки об обещанных собору деньгах Прозоровского, настоятель несколько смутился, извинился, что сразу не поставил в известность об этой беседе Владыку и пояснил, нервно потирая одну ладонь о другую:
- Этот человек последнее время часто стал бывать в храме и говорит, что был крещён в детстве, а на чужбине особенно нуждается в окормлении... Этот Прозоровский просится к причастию, и я сказал, что поговорю с вами...
Отец Михаил помолчал и добавил:
- Он уже несколько раз предлагал пожертвовать на храм необходимые для ремонта деньги...
Владыка внимательно, из под седых бровей, глянул на настоятеля и предложил:
- Пусть он подойдёт ко мне в конце литургии и я, поговорив с ним, его исповедую и он сможет причаститься...
В воскресенье, как и обычно, на воскресную службу в соборе собралось человек триста. Было много детей, женщин, в том числе совсем молодых девушек. Мужчин было заметно меньше, а молодых ребят, почти совсем не было. Может быть кроме одного двух любопытствующих, которые зашли в церковь вместе со своими подружками.
Маленькие девочки в ситцевых сарафанах и в таких же платочках, сидели и стояли неподалеку от своих сосредоточенных на службе мамашах и громко разговаривали, обмениваясь новостями за прошедшую неделю. Мальчики, лет пяти, организовались в небольшую группку и ходили за своим рыжим вожаком, пробираясь среди ног взрослых, как по запутанному лабиринту...
На хорах пели певчие одетые вразнобой и на фоне их согласованного и звучного пения, эта разница в одеждах, воспринималась, как некий неряшливый диссонанс...
В храме было тепло, пахло свечным воском и со стен смотрели серьёзно и даже сурово лики святых и апостолов, поблескивая бронзово-золотистыми окладами, отражающими всплески драматически дрожащего пламени свечей, стоящих перед их немыми ликами...
Слева, в проходе, неподалеку от боковых дверей в алтарь, Владыка принимал исповедующихся, которые выстроились в небольшую очередь и почти не обращали внимание на службу, внутренне углубившись в перечень своих простеньких грехов, решаясь говорить, не говорить о них перед любимым и боготворимым Владыкой Серафимом, который последнее время болел и очень редко выходил к исповеди...
... Перед самым началом причастия, когда Владыка уже собрался уходить в алтарь, к нему, откуда-то сбоку, из толпы прихожан, подошёл высокий, аскетичного вида, с чёрными блестящими глазами навыкате, хорошо одетый мужчина и, поцеловав библию и крест, на вопрос Владыки представился: — Михаил.
Владыка, перекрестив его, внимательно стал слушать исповедь. Он уже понял что это и был Прозоровский...
Этот средних лет мужчина на фоне заметной старости и даже некоторой дряхлости митрополита, выглядел как-то по особому молодо и вальяжно. Он был в тёмном дорогом костюме и подобранном по цвету атласном жилете и в галстуке... Среди прихожан он выделялся не только ростом, но и какой-то ухоженностью и внутренним довольством, становящимся настолько привычным, что обладатели богатств перестают его замечать, и это придаёт им особый шарм. Но в этот день он заметно нервничал, то и дело поправлял манжеты рубашки, стараясь их поудобней устроить в рукавах пиджака...
… Прозоровский, глядя в глаза Владыке, рассказал о том, что старается поститься, но это не очень получается, вскользь коснулся своих предыдущих неаккуратных отношений с женщинами. Он так и сказал «неаккуратных». Потом, давая понять, что закончил и, подняв темные на выкате глаза, вопросительно глянул на Владыку.
За спиной митрополита, с большой иконы, больше похожей на картину в золочёной раме, вдруг внимательно глянул Николай—угодник. Он был изображён в золотом расшитой торжественной одежде, с золотой же короной на голове и длинной седой бородой, спускавшейся на грудь. Глаза Николая-угодника у художника не получились и смотрели на молившихся равнодушно и потому сам святой совсем не был похож на русского православного, а больше напоминал торжественный портрет царя из неизвестной, а скорее и не существующей страны...
Перед тем, как зачитать отпускную молитву Владыка, словно колеблясь, говорить не говорить, помолчал и, внимательно глядя на Прозоровского, тихим голосом все-таки заговорил:
- Я не хочу показаться навязчивым, но мне хотелось бы вам сказать,что исповедь для того и существует, чтобы говорить правду – «как на духу». Всю ли правду вы мне сказали? Я хочу вам напомнить, что не я отпускаю вам ваши грехи, а Тот, кто пострадал за всех грешников из рода человеческого, и Кто не терпит и не выносит лжи, или умолчаний с недоговорённостями, считающихся просто тонкой формой неправды...
Прозоровский, словно от удара дёрнулся, побледнел и, волнуясь, стал отвечать:
– Вы правы, Владыка. Но ведь не так просто говорить о себе правду. Думаю, что и у вас бывают моменты, когда вы внутри себя формулируете свои пригрешения, обдумываете сказать или не сказать на исповеди, о том или ином грехе. Есть вещи, о которых без внутреннего содрогания или краски стыда на щеках могут рассуждать либо люди неадекватные, юродивые, либо потерявшие стыд... Но я к таковым не принадлежу. Думаю, что и вы тоже...
Владыка, грустно улыбнувшись, помолчал, перевёл взгляд на вырезанную из дерева, раскрашенную фигуру распятого Христа, в ногах которого едва светила медным пламенем лампадка, с выгоревшим маслом и вымолвил, словно через силу:
- Знаете, я к этому совсем не привык, чтобы человек пришедший исповедоваться, становился сам «исповедником»... Но, в любом случае, мне вас жаль... Вы так и не научились, придя в церковь, cмирять гордыню... И потому вам кажется, что вы по-прежнему, как вы это делали и делаете в бизнесе, имеете право судить и миловать других, которые от вас зависят или работают, общаясь с вами... Но ведь здесь и сейчас нас только двое, и ещё тот, незримый Третий, от лица которого я и буду вам грехи отпускать...
Владыка, несмотря на свою мирную и даже немного робкую внешность, мог иногда говорить правду, совсем не беспокоясь о том, как её воспримут слушатели. Вот и сейчас, он говорил не задумываясь и словно отвечая самому себе на те вопросы, которые возникли у него после выслушивания нелицеприятных новостей и слухов об этом человеке и его несметных богатствах, нажитых спекуляциями и продажей нефти.
Прозоровский, явно не ожидавший таких строгих слов от Владыки, напрягся. Лицо его приняло сердито-злое выражение и за считанные мгновения словно осунулось и стало неприятно заострённым:
– Я знаю, что грешен, но ведь верно сказано «Не согрешишь, не покаешься». Вот и со мной так. Ведь я к вам обращаюсь с покаянием. Пусть и неполным в начале, потому что «Христос прощал и нам велел...» Вспомните хотя бы русские народные песни про разбойника, который уверовал и покаялся, и был прощён церковью, и стал праведником...
Владыка тоже посуровел и строго ответил:
– Я знаю эти песни. Но тут я думаю, что церковью-то они были прощены, но вот, что будет сказано на Высшем, последнем Суде...
Прозоровский,взял себя в руки, сделал грустное лицо и стал оправдываться:
- А я это вспомнил потому, что я ведь не разбойник, людей на дорогах не грабил и не убивал ночкой тёмною...
Он грустно улыбнулся, вспомнив, как совсем недавно, в Швейцарии, после очередного загула с приятелями и девчонками, в номер к нему утром постучалась полиция...
Вспомнив это, он невольно покраснел, но тотчас же, взял себя в руки, и дальше уже полностью контролировал себя, пытаясь озвучить, использовать привычную и навязываемую посторонними прихлебателями, оправдательную версию своего богатства:
- Я ведь помимо того, что деньги зарабатывал, их и тратил: на благотворительность, на развитие культуры и образования в стране... Я ведь хочу и вашей церкви пожертвовать на ремонт и на книги для библиотеки. Посмотрите, как всё в храме истёрлось и загрязнилось. Посмотрите, что над балконом делается... Да и свет можно было бы помощнее и разнообразнее сделать. И я ведь искренне хочу помочь вашей церкви...
Владыка, отметив про себя фразу: «вашей церкви», мягко перебил его:
- Это конечно хорошо, но мне хотелось бы продолжить разговор о покаянии и, как раньше говорили, об эпитемье, которая за грехи причитается. Деньги, конечно церкви не помешают и не только на ремонт, но и для нуждающихся бедных семей, для выращивания в них ухоженных детей. Но эти деньги должны быть заработаны честным трудом.
Он помолчал, глянул на хоры, где хор запел неожиданно стройно и сильно...
- Это только кажется, что деньги, материя нейтральная. Вспомните молодого человека, который спросил Иисуса, как ему уверовать и стать его учеником... Помните, что тогда Иисус ответил? « Пойди, раздай имение своё нищим и бедным, а потом приходи и следуй за мной...» Но тот молодой человек отошёл разочарованный, – он понял, что богатство его держит, и ни в какие христиане не отпустит... Если церковь без разбора у всех берёт деньги, то они пользы ей не принесут, а скорее принесут вред. Она, церковь, или определённый батюшка в ней, словно становится тем местом, где эти «грязные» деньги пытаются отмыть. Извините за резкое сравнение и публицистический жаргон. Но ведь церковь, это не только стены, потолок и сильный свет. Это ведь пространство, в котором наш Спаситель пребывает и особенно во время службы. Он ведь не в красивых стенах или широких окнах, не в современной проводке или дорогих люстрах яркого электричества. Он сам Свет, который светит в душах верующих!
Было видно, что Прозоровский обижен, раздражён, но старается это скрыть, смотрит прямо на Владыку, но похоже его совсем не слушает...
- Потому я и поставлен здесь,- продолжил Владыка, - чтобы этот Свет, быстрее и легче проникал в души человеческие... И я ведь не на Луне живу. И вижу, что делают богатые люди в России, и даже здесь, за границей... Я не сторонник теорий Толстого, и даже напротив, но читал его в своё время. Толстой, как мне помнится, говорил, что если у кого-то одного много денег, то у других, их часто совсем нет, что если у одного человека много домов, то у многих других нет и одного даже...
Прозоровский в душе проклинал себя за это желание понравиться Владыке, за это тщеславное чувство сопричастности простым и наивным прихожанам и, вспомнив, с каким раболепием встречали его в московских храмах, криво улыбнулся: «Чёрт бы меня побрал за это неумное намерение и здесь почувствовать себя героем. Этот старик действительно не так прост, как остальные батюшки, падкие на деньги. С ним надо быть аккуратным и следить за речью...»
А Владыка, кивнув пришедшему за ним молодому дьякону, ещё раз глянув в сторону умолкнувшего хора,и закончил свою речь: - Я не хочу вас отталкивать от церкви, потому что может быть вы станете хорошим христианином. Но я хочу, чтобы вы поняли, что верующий человек, это не только тот, кто слышет и знает всё о церковной службе и обычаях, но это тот человек, который старается жить по заветам Христовым. Я бы посоветовал вам почитать труды Святейшего Иоанна Златоуста. А потом, мы бы с вами поговорили об этом. Я ведь не хочу, чтобы вы стали формально только верующим. Это ведь длинный путь, и истина ведь не во мне или в каком другом священнике или старце. Она ведь у нас одна и принадлежит Иисусу Христу... Одним словом, если вы захотите, то придите на исповедь в следующий раз и тогда, если я почувствую, что вы от души каетесь, тогда я с лёгким сердцем вам и отпускную молитву прочитаю...
(Глава из романа "Владыка Серафим")
Февраль 2012 года. Лондон.
Остальные произведения автора можно прочитать на сайте «Русский Альбион» http://www.russianalbion.narod.ru/
или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?" http://russianalbion.narod.ru/linksIstina.html
Владимир Кабаков,
Лондон, Великобритания
Владимир Кабаков – родился 1946г. Иркутск.
В 16 лет пошел работать на стройку. С 17 лет стал ездить в дальние командировки по Восточной Сибири. В 19 лет призван в армию во Владивосток на остров Русский. Закончил службу в 1968 году, работал в Иркутском Университете, учебным мастером. Поступил в Университет, но ушел с первого курса, так как понял, что радиофизика не моё. Учился в Университете Марксизма-Ленинизма, занимаясь философией и социологией, удовлетворяя свою страсть. Потом работал слесарем, плотником, стропальщиком, бетонщиком. В 1977 году уехал на Бам, где работал на сейсмостанции в поселке Тоннельный. С 1979 года выехал в европейскую часть России и стал интерьерщиком. В 1984 году написал свой первый сценарий документального фильма «Глухариная песня»(http://www.tvmuseum.ru/card.asp?ob_no=3335), который был поставлен на Иркутской студии телефильмов. В течении нескольких лет работал внештатным корреспондентом молодежной редакции Иркутского телевидения. Чуть раньше начал писать рассказы и повести о тайге, о природе и человеке. 1988 году поселился в Ленинграде (Санкт-Петербурге). Там-же стал тренером в общественнo-подростковом клубе «Березка», продолжая работать в интерьерной фирме. В 1990 году стал штатным тренером, а в 1993 году директором подросткового клуба «Березка». За время работы в клубе начал печататься в сборниках русских литераторах. В 1998 издал книгу рассказов «Говорят медведи не кусаются». В том же году уехал в Англию, где жила семья: жена-англичанка и двое детей. Долгое время сидел без работы, затем работал уборщиком. За это время написал много пьес, рассказов, повестей, в общей сложности около 10 книг. Собираюсь издавать их в Санкт-Петербурге и в Сибири.
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Прекрасно, Володя, изложили. Слава Богу, что есть, хоть и не много, честных таких служителей, не за деньгой гонящиеся. И биография Ваша впечатляющая. Не знаю, как вы в отношении к Тому, Кто все грехи прощает? Дай Бог, чтобы в правильном оказались.Благослови Вас Бог!
