Та, что приходит

Когда бабочка успела залететь в офис, никто не заметил. Обычная крапивница, или – название из детства – шоколадница суматошно заметалась по комнате, ударилась в стекло и наконец уселась на угол плоского монитора.
Илья на секунду отвлекся от клиент-базы, улыбнулся гостье.
– Погоди, звереныш, сейчас выпущу. Откуда взялась-то? Осень на дворе…
Взгляд пробежался по монитору. «Enter». Комп мгновенно сделал вид, что загружен составлением отчета и отказался выполнять иные команды, яростно моргая оранжевой лампочкой. Илья потянулся, встал.
– У тебя тут зоосад какой-то, ты в курсе?
Начальство в лице Германа возникло неожиданно и, судя по всему, с деловым предложением.
– Пусть сидит, открою потом окно, – отозвался Илья.
– Отчет по базе готов?
Тот скосил глаза на монитор.
– Еще полчаса.
– Хорошо. Через час собирайся, поедем в центр на переговоры с Ханты-Мансийском.
– Сегодня? Ты же говорил, завтра?
– Сейчас.
– У меня планы на вечер… были…
Начальник едва заметно сдвинул брови.
– Ты ведешь их заказ. Хочешь, я отдам другому?
Илья вздохнул.
– Другой за час не разберется. Я поеду, конечно. Только позвоню…
Герман коротко кивнул. И, уже уходя, вдруг резко выбросил руку, сжимая кулак над углом монитора.
– Зачем? Живая ведь…
– Все равно улетела, – Герман пожал плечами, исчезая за дверями своего кабинета.
Бабочка заполошно трепыхалась возле рамы. Илья приоткрыл окно, распечаткой договора аккуратно подтолкнул ее к щели. Шоколадная красавица поколебалась, сделала еще круг, ножками-иголочками коснулась светло-русых волос спасителя и все-таки порхнула на свободу.
Женская половина офиса, с интересом наблюдавшая за эпопеей, облегченно выдохнула.
Илья присел на подоконник. Со второго этажа была видна стена соседнего дома и кусочек двора. Проснулся ветер, сорвал с березы пару золотистых украшений, закружил в танце со сложным ритмом. На миг представилось, будто две желтые бабочки пытаются догнать свою шоколадную подружку. А на скамейке во дворе сидела девушка.
Илья вздрогнул.
Она?
Не может быть. Просто не может быть. Столько лет прошло.
Темно-синее платье, туфли из черной кожи. Глаза… глубокие, иначе не скажешь – две миндалевидные марианские впадины. И рыжие кудри – шерстяные нити, свитые в тугие спирали. А еще у девушки была бледная кожа. Не молочно-белая, не аристократично-прозрачная, не болезненно-уставшая – бледная. Даже веснушки не сияли веселыми пятнышками на носу, лежали тихо и спокойно, словно присыпанные свинцовой пудрой. Веснушки, которые не любили солнце.
Она сидела вполоборота, смотрела в сторону.
Далеко. Но Илья видел ее близко-близко. И ему казалось, что на самом деле она тоже наблюдает за ним. Только не хочет, чтобы он об этом знал. Он закрыл глаза, в попытке убежать от наваждения. Открыл. Ее уже не было.
Как тогда.
Тогда, девятнадцать лет назад он сидел на качелях в незнакомом дворике. Вокруг притулились пятиэтажные хрущевки. Уютные в своей нелепой старости. На веревках, прикрученных к перекладинам, висело белье. Прямо на улице. Еще держался покосившийся забор футбольно-хоккейной коробки, а за ним мелкие пацаны гоняли мяч на подкисшей от вчерашнего дождя земле. На лавочке судачили старушки. То есть Илье в то время казалось, что старушки. Сейчас он понимал, что старушкам едва исполнилось пятьдесят пять. Тогда почему-то старели раньше…
Но в таких двориках был другой воздух, совсем не как у девяти- или шестнадцатиэтажек.
А ему было двенадцать. Он сидел со своей первой сигаретой в руке, и только что решил – она же станет последней. Потому что чувствовал себя паршиво-препаршиво, и не хотелось уже ничего. Ни взрослости, ни самостоятельности, ни ломки голоса, ни этой сигареты, ни завтрашней контрольной по истории, ни намеченного похода на заброшенную стройку – ничего.
Он сидел. А она шла по дороге. Очень медленно; на мгновение задержалась перед качелями, поэтому Илья поднял глаза и увидел ее. Рыжая девушка в синем платье. Бледная кожа, холодные веснушки… Померещилось, будто она улыбнулась, еле-еле, уголками тонких губ; покачала головой. И прошла мимо.
Илья чуть не свернул себе шею, глядя ей вслед. Запомнил. Оказалось, что навсегда. Подумал еще: может, она тут часто ходит, может, живет недалеко? И почему-то – совершенно иррационально – сразу захотел полазить по стройке с ребятами. Интересно же! И даже грядущая контрольная перестала быть ненавистной и опасной.
Следующий день он тоже помнил хорошо. Как раз после истории его дворовая компания пошла к белозерским, и они точно побили бы их, но привычный порядок вещей разрушили есенинцы. (Илья усмехнулся: да, был у них в городе Есенинский тупик…) Перевес оказался не на той стороне.
Два месяца он жил в больнице. При выписке слышал, врач сказал маме, что если бы удар пришелся на сантиметр выше… В общем, повезло ему.
Но эта, сегодняшняя, Рыжая не может ведь быть той? Той сейчас лет сорок или больше. А тут – девушка. Похожа, наверное… Дочь?
Илья закрыл окно, вернулся к компьютеру. Машина по-прежнему считала.
Странно все…
К Майе что ли заглянуть? Наверняка Герман ее с собой потащит. Сначала переговоры, потом приятный вечер… Эх, Герка, Герка, она ж тебя любит.

***

Он закрыл дверь и мгновенно ушел в себя. Письма? Подождут. И немцы подождут, и Ханты-этот-Манты тоже подождет. Напряжение надо сбросить… но не пить. Пить они будут вечером и, возможно, много. Герман потянулся за китайскими шариками, крутанул в руке, шарики едва слышно зазвенели. От певучего звука металла он успокаивался.
С Илюхой Корепановым решил правильно. Парень сам по себе неплохой, но теперь уже конкурент. Того гляди, президент присмотрится к активному подчиненному. И манера ведения дел не для них. Нечего с перманентной честностью в бизнесе делать. Каши с ним не сваришь – в официальные конторы подмазывать не пошлешь, врать заказчикам тоже не врет. Неплохой парень, да. Упертый только. Значит, пора расставаться. Вот проведет эти переговоры, и вызовем для беседы.
Заодно и Майку проверим. Об Илюхе Герман ей сказал еще за обедом. Посмотрим, выболтает или не станет? Если нет – отлично, можно и на ужин пригласить…
Не выпуская шариков из ладони, Герман прошелся по кабинету.
Зачем, спрашивается, нервничать? Откуда страх? И не тот, что заставляет тело напрячься, выбрасывая порции адреналина. Нет, гнусный, сосущий страх. Выматывающий душу, если она, конечно, есть. Страх такой же, как в день, когда он по стечению обстоятельств сдал билет и сажал тещу одну на поезд. Он даже оглядывался, уверенный, что за ними кто-то следит. Но никого не было. А поезд на очередном перегоне сошел с рельс; пара вагонов. И никто не погиб, лишь его теща. Собственно, туда ей и дорога.
Потом они долго и нудно разводились с женой, и все это время страх ходил по пятам. Бессмысленный и мерзотный, как блевотина.
Она. Она во всем виновата, старуха. Чем он ей насолил? Кто из его родителей провинился, что она ходит за ним с самого детства? Три раза встречал ее. И каждый раз ведьма высасывала из него силы и волю. А сегодня заявилась опять. Жуткая, змеюка: смотрит красными глазами, смеется всеми своими морщинами, а притворяется, будто ей ни до чего дела нет.
Рыскала по двору, как ищейка. Его вынюхивала, небось. А как увидела, отвернулась; не смотрит она, ага! Все видела: и как он спустился по ступенькам, и как сел в машину, и как отъехал. Стояла и зыркала вслед, подняв палец с обкусанным желтым ногтем – то ли укоряла, то ли призывала. Ведьма!
Герман стиснул кулак, шары жалобно звякнули.
Идиотизм. Здоровый мужик, через месяц сорок три, а боится какой-то старухи, словно мальчишка. Хватит.
Шары стукнулись о поверхность стола, откатились к визитнице. Комп зашуршал, открытый на «Входящих».

***

Майке, Майе Сергеевне нездоровилось. С утра кружилась голова, и спасал только проверенный «Бетасерк». Женщина налила себе чаю, банального черного – жаль, что кофе нельзя, так хочется – и уселась обратно. Отхлебнула из большой «офисной» чашки.
Неприятный сегодня день. Не плохой, не злополучный, а именно неприятный. Соседка сверху зацокала по кафелю своими шпильками раньше обычного, разбудила. Надо запретить жильцам класть плитку в коридоре! Автобус подошел вовремя, но попутчики так и норовили пихнуть локтем или пройтись по ногам. Гера заглянул в обед, и они посидели в ресторанчике, мило посидели, а вот разговаривали о вещах… неприятных. Да, неприятных. Зачем он так с Ильей? Хороший парень вроде и работает нормально. Жалко же.
И ангел. Ее ангел снова объявился. Такой же молчаливый и непонятный. К чему на этот раз?
Майя полезла за зеркальцем, бросила взгляд на отражение и достала косметичку. Опять тушь размазала, не заметив. Растяпа. Счастье, что после обеда; Гера не видел. А под глазами опять синяки… и морщинки. Верка говорит, пока незаметно. Ключевое слово – пока. Пока кремы справляются, пока удачные гены – спасибо бабушке с папой – не выдохлись, пока у нее отличная косметика, пока ей тридцать семь. А вот складки у носа уже не спрятать.
Ладно, прекрати, Майка. Нормальная тетка, красивая и ухоженная, волос вон какая грива. Нос выше, хвост пистолетом!
– Май, ты тут одна?
Она защелкнула зеркальце, выглянула из-за фикуса. Фикус был любимый, может, поэтому разросся до совершенно неприличных размеров.
– Одна, девчонки мониторить уехали. Заходи.
Илья прикрыл дверь, сел за соседний комп, разворачивая кресло.
– Слушай, ты насчет Ханты-Мансийска что-нибудь знаешь?
Женщина приподняла брови.
– В смысле? Знаю, что едем. Ты, я и Гера. А что?
– Тебе ничего не показалось странным? Обстановка какая-то… нервозная.
Майя неуверенно пожала плечами.
– Ну, не знаю. Вроде все нормально. Посмотрим, как дальше пойдет, клиенты трудные.
Илья покрутил подвернувшуюся под руку кружку с недопитым кофе. Кивнул.
Майя думала… Сказать, не сказать? Гера, конечно, с ней одной поделился. Не надо бы его выдавать. Нельзя. С другой стороны, Илюшка – парень хороший. Жалко его. Если б заранее предупредить, он бы себе хоть работу подыскал. И чего они не поделили? Мужики…
Она машинально гладила крышку зеркальца, не зная, на что решиться.
Не решилась ни на что.
Илья поднялся.
– Май… между нами… темнит что-то Герка с этими переговорами. Недоговаривает. Я плохого в виду не имею, но ты держи ухи востро, – он улыбнулся, она ему в ответ.
Уже на пороге оглянулся. Колебался пару секунд, затем произнес:
– Знаешь, Май, ты вообще поосторожнее с ним. Прости, что я так… Но я дольше его знаю. Он… не очень постоянен в своих симпатиях.
Женщина разом посуровела.
– Я думаю, мы как-нибудь сами разберемся, – долотом по льду отчеканила она.
– Извини.
Он вышел.
Глоток чая как-то особенно долго скатывался внутрь, застревая с каждой новой мыслью.
Неужели так заметно? Она полагала, никто не догадывается… А что если ангел сегодня тоже приходил предупредить? Может, ей не стоит ехать на эти переговоры? Может, надо отговориться самочувствием и пойти домой? Но Гера на нее рассчитывает. Или использует… И почему бы ангелу не сказать точно, раз уж появился.
Первый раз Майя увидела его ночью. У себя за окном. Она не спала, ворочалась. Трудно было успокоиться после такого кошмарного унижения! Девчонки вытащили из ее портфеля тетрадку в 12 листов. Тоненькую зеленую тетрадку, куда она записывала изменения в расписании уроков, учительские перлы, списки нужных вещей и всякую всячину. А еще в тетрадке были ее стихи. И, самое ужасное, стих про Димку из параллельного класса. Вот его-то девки и растрезвонили чуть ли не по всей школе. Во всяком случае, Димка ржал вместе со всеми. Майя гордо фыркнула, даже не стала отбирать тетрадку, развернулась и ушла. И три часа рыдала, запершись у себя в комнате. Долго-долго не могла уснуть.
Тогда и увидела ангела в первый раз.
Он сидел перед окном. Так спокойно, что Майка не сразу вспомнила – пятый этаж… Сидел на темной пустоте, которая зовется ночью, и смотрел куда-то вдаль. Волосы, сотканные из черных дыр, шевелились от ветра, закрывая светлое до белизны лицо. Сплетение тканей укрывало его до самых пят. Майя решила, что это «он», хотя в чертах сквозило нечто женское – линия носа, разрез глаз… Но бабушка говорила, что ангелов-девочек не бывает.
Майка лежала не шелохнувшись. Ангел скользнул по ней взглядом и вдруг исчез. Не оставив после себя ни тени, ни облачка.
Утром девочка долго соображала, приснился ей сон, или все было взаправду. На парте в школе обнаружила свою тетрадь. Долго еще не разговаривала с одноклассницами, не придумав – простить их или отомстить. Но недели через две в старом школьном здании случился пожар, и стало не до взаимных обид. Девчонки и пацаны, забыв раздоры, обсуждали событие. По счастливой случайности все остались живы. Только четверо мальчишек (среди них и Димка) надышались дымом, потому что сидели в дальнем корпусе под лестницей, прогуливая физру, и не сразу сообразили, что происходит. А ведь она тоже могла быть с ними, если бы не злосчастная тетрадка.
Майя почти забыла о ночном госте. Сон есть сон. И все же он напомнил о себе спустя двадцать с лишним лет.
Дочка веселилась, гоняя голубей в парке, вокруг носились местные малыши. Майя скучала рядом с группой мамашек, наблюдавших, как бы ребятня не поразбивала себе носы. Она рассказывала о чем-то пустяковом, но неожиданно прервалась на полуслове. Возле огромного дуба стоял ее ангел. Такой, каким она его помнила. Он снова не смотрел на нее и снова был равнодушен к окружающему. И снова исчез, лишь отрицательно качнув головой перед тем, будто отвечая на заданный невидимым собеседником вопрос.
После Майя много размышляла, стараясь вызвать в памяти каждую подробность. Раздумьям способствовало вынужденное безделье – в день прогулки пошел ливень, и они с дочкой здорово вымокли. Следующий месяц Майя провалялась с воспалением легких. Так что времени было хоть отбавляй.
И вот опять.
Что ему нужно в этот раз?
Чай остыл. Майя вздохнула, нажимая кнопку на чайнике.

***

Лето в этом году уходило медленно. Илья смотрел на мелькающие за приоткрытым окошком тополя, тронутые ясной желтизной, ловил последнее тепло закатного солнца. Воздух был такой, какой и должен быть ранней осенью. Хрустальный, напоенный прелью, с ноткой дыма от сгорающих во дворах листьев.
Дорога влетала под колеса, чтобы вырваться сзади и вновь попасть под колеса другого автомобиля. Герман гнал сильно, хотя они не опаздывали. Майя тоже смотрела на тополя, кусала губу, думая о чем-то своем. Тихо играл джаз.
– Скажешь их главному, ну тот, который лысый, что заказ сложный, так что собирать, возможно, придется не две, а три недели, – бросил Герман Илье.
Тот отвлекся от окна, едва заметная складка прорезала лоб.
– Почему? Я же договорился с поставщиками, к семнадцатому все готово будет.
– Пусть проникнутся серьезностью ситуации. Процент с них побольше срубим. Может быть.
Илья нахмурился окончательно.
– Зачем, Гер? Бессмысленная ложь. Они к нам потому и пришли, что быстрее никто не сделает. Чего на пустом месте огород-то городить?
– Бизнес, Илюха. Сотвори доброе дело для компании, а?
Он вперился куда-то вдаль, нога чуть сильнее вдавила газ. Илья отвернулся.
– Гер, не заставляй меня врать. Не хочу. Да и не дадут они выше процент, не те люди.
Начальник вздохнул.
– Ладно, тогда ты скажешь, – кивнул он Майе.
Женщина зыркнула в зеркальце над лобовым стеклом, но промолчала. Илья проследил ее взгляд, покачал головой.
Дорога взлетела на холм, оттуда уже просматривался мост и здания на другом берегу реки.
«Р. Фаинка» – машинально прочитал Илья на указателе. Фаинка – неширокая, но глубокая – текла по песчано-глинистому оврагу с редкими ивами по краям. Дорога рухнула к мосту, и у Ильи привычно засосало под ложечкой. С детства ему нравилось это тянущее ощущение, словно предчувствие полета.
Герман улыбался, вбирая в себя скорость и призрачную тень опасности.
– Ой… – прошептала Майя.
Илья поднял глаза. Герман удивленно выдохнул.
– Ведьма, – пробормотал он.
И возник звук.
Скрежетание и отчаянный визг ворвались в салон Хонды, будто не было стекол, металлического корпуса и легкого джаза из колонок.
– Мать!..
Герман вцепился в руль, выкручивая вправо. Взвизгнули теперь уже их тормоза. И в этот миг два металла столкнулись. Две железных коробки, несшихся за сотню. Грохнуло. Ударило. Подбросило. Перевернуло.
Ремень… нет… Боже…
Илья не успел даже вздохнуть. Его швырнуло на лобовое, протащило сквозь осколки и бросило вниз. Какую-то секунду он еще видел – серебристый корпус машины, тяжелые опоры моста, камни. Когда тело коснулось воды, не сознавал уже ничего.
Нет... стоять!.. ведьма...
Кузов сложился, обнимая ноги Германа металлическим коконом. Грудная клетка вмялась внутрь, в плечо ткнулся острый осколок. Голова дернулась и где-то там, глубоко и далеко – хрустнула. И мгновенно вспыхнул огонь.
Господи… мама… нет…
Она хотела сжаться в комочек, но время, внезапно сплюснутое в одно мгновение и тут же раскатанное в вечности, как призрачное тесто, истекло быстрее, чем окончилась мысль. Майе показалось, что она ударилась всем телом, и что все кости в этом теле разом сломались. А потом мир стал другим.

***

Сознание на миг пробудилось. Крик вырвался из горла прозрачным пузырем и тут же захлебнулся. Грудь схватило, сдавило, разорвало на части. Зрение мутилось, занавешенное масляной пеленой.
Рука… Тонкая бледная рука нашла его в прозрачной невесомости, дернула к свету. Пелена разорвалась, и вспышка ослепила. Но Илья увидел… Длилось видение секунду или час, он не знал. Спирали рыжих кудрей и холодные веснушки на крыльях носа. Он ухватился за запястье, крепко, как только мог. Девушка вытащила его наружу.
Первый глоток воздуха… не был глотком. Илья дышал собой. Всем существом. Легко и свободно. А где-то там, далеко в речке Фаинке осталась пустая оболочка, которая умела дышать только легкими. Илья вздрогнул. От удивления, не от страха.
– Что, уже всё? – шепнул он Рыжей.
– Всё.
– А ты… ведь ты…
– Я – та, что приходит.
Илья медленно поднял руку, с робостью провел по завиткам ее волос.
– Я думал ты другая. А ты… спокойная.
– Ты никогда меня не боялся. И всегда знал дорогу домой. Поэтому я такая. А теперь пойдем, я отведу тебя.
Илья оглянулся назад, улыбнулся.
Рыжая протянула ладонь, он сжал тонкие, неожиданно теплые пальцы и шагнул на свою дорогу…

***

Огонь ворвался в ноздри, обжег сердце, опалил скукоженные клочки души. Герман орал. Долго и хрипло. Тело корчилось в агонии, а над ним склонялось гнусное старушечье лицо. Ему казалось, эти ниточки губ двигаются, изображают беззвучный хохот, ехидно кривятся, повторяя корчи его тела.
Старуха склонила голову, палец с обломанным ногтем поманил за собой. И Герман, не в силах ослушаться, вывалился вслед за пальцем в огненную черноту.
– Ты?! Кто ты-ы-ы?! – выхаркнул он, обретя способность ощущать и слышать.
– Мы знакомы. Ты часто просил, чтобы я пришла к твоим врагам. И к твоим друзьям. И к твоим нелюбимым любимым.
Герман вскочил.
– Не за мной! Только не за мной! Уйди, гадина, сгинь!
– Я не могу. И ты не можешь меня прогнать.
Старуха закашлялась – закаркала – судорожно и надрывно.
– Ты смеешься надо мной… Ты старая ведьма!
– Для тебя – да.
Тело отозвалось мучительной болью, словно его опять сдавили со всех сторон, изрезали раскаленным металлом, превратили в кусок угля. Герман заметался. Исчезнуть, укрыться! Вернуться! Хотя бы в искореженное тело. Хотя бы так… Но вокруг вздымалось жгучее обсидиановое пламя.
– Ты заберешь меня?! Куда?!!
– Туда, куда ты сам шел.
– Я не хочу!
– Ты давно уже там. Все эти годы. Я просто твой проводник. Пойдем.
Руки в выступающих червяках вен сомкнулись на шее Германа. Он дергался и вырывался, но хватка старухи была цепкой. Она тащила умело и стремительно. В пустоту. Туда, где нет даже черных стен и огненных всполохов. В место, оставленное временем и пространством, куда не сходит вездесущий Руах*.

***

Она еще чувствовала чьи-то прикосновения, видела шершавый асфальт. Топтались рядом чужие ноги… мужские ботинки, покрытые слоем глины, серые сапожки на шпильках-иглах, мокасины, синие, коричневые, черные, и… И все куда-то пропало.
Ее подняли с земли и понесли. Не прямо, вверх. Голова бессильно болталась, на веках лежали камни. Покой и тревога. Улыбка и стон. И неведомый помощник. Майя наконец открыла глаза.
Это был он, ее ангел.
Лицо – по-мужски суровое, по-женски миловидное – белело в пустоте. Полет замедлился, и ноги обрели твердь. Ангел отпустил Майю, встал рядом. Вокруг клубился туман, линии смазывались, расползались, укутанные в предрассветную белесую серость.
– Где мы?
– Там, где сходятся пути.
– Я… жива?
– Нет.
– Но… как же? Я не хочу… так скоро… у меня дочка …
– Ты ничего не можешь с этим поделать.
– Нет… не хочу… нельзя так…
Майя села. Уткнулась носом в ладони и заплакала. Сначала тихо, потом громко, в голос, с криками и рыданием. Ангел ждал.
Минуты, часы? Здесь это не имело значения. Ровно никакого значения. Рыдания затихли, и женщина поднялась. Коленки неудержимо подкашивались, Майя стояла, слегка покачиваясь, пьяная своим страхом.
– Что теперь? – тихо спросила она.
– Я не знаю.
– Ну… то есть… куда мы?
– Я не знаю.
Женщина огляделась. Обняла себя, пытаясь сдержать дрожь.
– Как не знаешь? Я же…
– Ты никуда никогда не шла. Ты всю жизнь простояла на одном месте. Ты не знаешь, куда сейчас идешь, не знаю и я.
Слезы высохли, Майя с надеждой взглянула на странного ангела.
– Верни меня обратно.
– Не могу.
Ее плечи снова поникли. Темные ресницы ангела прикрыли пронзительные очи.
– Я отведу тебя на развилку двух дорог. И оставлю. Хочешь, выбери себе путь. Хочешь, стой там до скончания веков.
– Подожди! – Майя встрепенулась. – Какая дорога будет… правильной?
– Я проводник. Я лишь открою перед тобой ворота, когда ты дойдешь.
– Как же я пойму?!
Ангел молчал. Майя с затаенным ужасом вглядывалась в нечеткие, плывущие контуры его фигуры.
– Мне страшно, – прошелестела она наконец.
– Пойдем, – сказал ангел.
И она покорно последовала за белой фигурой.

***

На высокой скале…
Между небом и морем. Между зубьями камней и медовой патокой лучей. Между звездами Севера и Запада и планетами Востока и Юга.
Ветер коснулся рыжих кудряшек, ласково растрепал их. Скользнул по лицу. По бледным веснушкам, которые не любили солнце.
Лицо изменилось.
Раскосые глаза распахнулись, светлые ресницы поймали ночную тьму, линия рта изогнулась властным полукругом. Темные волосы упали на плечи, и белый виссон укрыл руки до запястий.
Ангел вздохнул.
Инистый вздох посеребрил пряди, прочертил морщины на лбу. Одну, две, три… десятки и сотни морщин. Везде. На щеках, в уголках глаз, возле губ. Скорбные, жесткие складки. Снежно-белый хитон почернел.
Ветер набросил вуаль на старческое лицо.
И оно менялось. Снова. Еще и еще, и еще раз…
Девушка с волосами цвета топленого молока. Изящество и наивность. Юноша-бард с гитарой за плечом и именем «беззаботность». Старик – с пеплом бороды и очами коршуна – ветхость времен. Женщина с улыбкой, убивающей вернее стали и огня. Спелое зерно зрелости. Ребенок с пушком на бледных щеках… И тысячи, тысячи, тысячи лиц. Лиц, которые не любят солнце.
Рыжая заговорила с ветром:
– Сегодня их было много…
– Будет еще больше.
– Хорошо, я буду ждать.
– Тебе жаль их?
– Нет.
– Как и прежде. Будь готова. Они снова идут…
– Почему они идут ко мне?
– Когда-то они выбрали тебя. Мне пришлось тебя создать.
– Зачем?
– Они захотели увидеть нечто за пределами Меня.
– Но даже я – в Твоих пределах.
Ветер принес с собой капли дождя – Руах никогда не стеснялся плакать.
– Они не поняли. И не понимают до сих пор.
– Почему Ты им позволил?
– Потому что это их выбор.
– Ты всем его даешь?
– Да.
– А мне?
– Чего ты хочешь?
– Познать саму себя.
– Ты познаешь. Однажды. Когда свиток небес свернется в Моей ладони. Ты познаешь себя. И тебя не станет.
Смерть улыбнулась.
– Это хорошо, – сказала она. – Да. Это хорошо.
Она встала. Рыжие кудряшки качнулись в такт.
– Мне пора.
– Тебе пора.
Шерстяные спирали ее волос были мокрыми от тяжелого ливня.

*Руах - Дух (иврит)

Москва, октябрь 2008 г.

Та, что приходитПроза

Та, что приходит
Проза