Обманщик или "берегись автомобиля"

Однажды мне посчастливилось быть обманщиком.

Произошло это со мною вследствие того, что я посмел составить свое личное мнение об имевших место злоупотреблениях со стороны настоятеля одного южно- русского прихода и, когда архиерею меня представили в совершенно неприглядном свете, пришлось мне, внимая советам аввы Дорофея, молчаливо ожидать, когда его высокопреосвященство изволит спросить меня, что я могу сказать в свое оправдание. К моему великому счастью, владыка, видимо, читал авву Дорофея и этот вопрос мне задал, а когда я начал говорить, его лик стал грозным и взор устремился на моего обвинителя. "Так это не он, - кивая головой в мою сторону, воскликнул архиерей, - это ты виноват!", заставляя своим взглядом крепче вжиматься в спинку стула настоятеля, который от страха даже дар речи потерял. Казалось бы, правда восторжествовала, но мне от этой правды, увы, было не легче. Посчитав, что вместе нам не услужиться, архиерей направил меня в один, недавно открывшийся в небольшом селе, приход, что я воспринял, как ссылку.

А село это было настолько бедным, настолько малонаселенным, что туда даже автобус из райцентра только два раза в день ходил, утром и под вечер. На мое счастье, при домике, в котором я поселился с женой и четырьмя детьми, был большой земельный участок в тридцать соток, что было нам большим подспорьем в выживании. Огород примыкал к реке, густо заросшей камышом, в котором водились змеи, а так как супруга моя их очень боялась, засадить ранней весной всевозможными семенами эту землю пришлось с небольшой уступкой этим ползающим тварям: три сотки надела, примыкающего к реке, мы не возделывали.

К тому же мы купили цыплят, целую сотню, и надеялись таким образом прожить в этой глуши. Бедность - не самое страшное, что может быть на свете, мы с женой, выросшие в сельской местности, были готовы к таким лишениям, но привыкнуть к несправедливости, тем более в церковной среде, было большим испытанием для нас. В епархии про меня так и говорили: "Этот, принципиальный..." Вот только принципиальность мою оценить смогли лишь восемь прихожан маленькой церквушки, полюбив ссыльного священника чистой любовью своих крестьянских сердец. А как я этим дорожил! Стоя на молитве во время Евхаристического канона, я спиной ощущал молитвы и поддежку всех моих прихожан и умилялся перед Святыми Дарами. Конечно, все это чувство единства в молитве и вне храма пришло не сразу, этому предшествовали обида и ропот. Однажды, подойдя к храму, переполненный мрачных мыслей, сказал я в сердцах: "Не хочу в тебе служить!" Тяжело мне было до этого, а после этого стало еще хуже. Поехал к духовнику-игумену на исповедь. Ужаснулся старый пастырь, прошедший путь служения Богу в преследованиях от своих и от чужих, от того, что услышал. "Знаешь, дитя, что ты сделал? Ты оскорбил, ты прогневал святого Ангела- Хранителя этого храма!" Заплакал я. А старец говорит: "Только смирением можно вернуть утраченное доверие Небесного Отца и посрамить лукавого, который вложил такие слова в твои уста. Я знаю, как все исправить. Будет служба, соберутся люди. Ты выйди из храма и поклонись ему со всех четырех сторон, затем войди внутрь, поклонись Алтарю, поклонись прихожанам, расскажи, что ты наделал, а потом попроси прощения у всех. Вот в этом твое спасение, иди же..."

Вот с той самой минуты, когда я все, заповеданное духовником, исполнил, прибавив ко всему обильно и слезу покаянную, стали наши связь и понимание с прихожанами крепнуть, пока, наконец, не превратились мы в одну дружную семью. "Как живешь?", - спросил однажды меня игумен. "А как футбольный мяч: кто пнул, насколько сильно, как долго и далеко лететь и куда, неважно", - ответил я. "Вот и смирение пришло, - подытожил старик, - рад за тебя."

Холодны, ой как холодны к вере были хуторяне. Несмотря на то, что люди они были добрые, русские, никакого интереса к богослужению не испытывали. Моя скромная персона их тоже мало интересовала, идешь, бывало, пешком из райцентра, путь - длиной двадцать шесть километров, половину дороги пройдешь в обуви, половину босиком, натерши ноги, а никто из проезжающих мимо не остановится, чтобы тебя подвезти. Автобус уже ушел, жара в пять часов вечера еще не спадает, а идти домой надо, не ночевать же в незнакомом городе или в степи! Денег на гостиницу нет, на такси тоже. Вот и топаешь свыше пяти часов по обочине дороги, мелькая голыми пятками. По этой причине меня местные жители трех сел даже блаженным считали, босяки ведь у народа все блаженные да святые, вот разве что помочь им - дело Божье, а не человеческое, а потому равнодушно проезжали мимо. Впрочем, бывали и исключения. Например, как это:

Скрипнув тормозами, рядом со мной остановилась старая "Волга", совсем как из кинофильма "Берегись автомобиля". Из бокового окна выглянул крепкий пожилой мужчина, настоящий казак, и крикнул членораздельно, с иронией: "Садись, ба-тюш-ка!" Рядом с ним, на пассажирском сидении, находился его зять, как я понял, мне же было указано на заднее сиденье, которое я робко поспешил занять, поблагодарив хозяина. Машина тронулась, поехала. Все, находившиеся внутри, молчали. Молчание это было настолько напряженным, что со стороны хуторян чувствовалось немое противостояние, предвзятость. Водитель все же эту тишину нарушил, крякнув хриплым сильным голосом: "Я попам не верю, все они - обманщики!"

"Вот я попал, - с тоской подумалось мне, - шел бы себе пешком, не было бы нужды оправдываться или молчать, а теперь будь любезен, отвечай!" "Не знаю про всех, а про себя скажу правду. Вот я - точно обманщик", - произнес я.

Старик оживился. Он даже, почти повернувшись ко мне, спросил: "Как это?"

"А вот как, - отвечал я, - послали меня служить в то село, а прихожане содержать меня материально не в силах. Вот я их, а также всех односельчан, и обманываю: говорю им всем, что я - священник, а на самом деле я - крестьянин, насадил двадцать семь соток огорода и возделываю его. Разве не обман?"

Ничего не ответил казак, призадумался, а потом, спустя какое-то время, остановился и говорит: "Теперь выходи, дальше я тебя не повезу, и без того лишние пять километров проехали, мой-то поворот позади остался, придется возвращаться теперь."

Поблагодарив на выходе и проводив разворачивающийся автомобиль взглядом, я, еще раз встретившись на прощание глазами с обладателем "Волги", в которых уже был заметен оттенок уважения, поплелся дальше в свое село, а сам шел и улыбался себе, как это мне посчастливилось обманщиком стать. Вот и говорят, мол, бывает и обман на пользу души. Только что это за обман, если никакой корысти он не принес мне? И чем же этот обман хуже той архиерейской правды, которая рассудила быть мне проповедником в такой глуши? Думаю теперь, спустя годы, что никто лучше апостола Павла не ответил бы мне:

"Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков.
Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии.
Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся,
и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим;
хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне." (1Кор 4:9-13).

Совсем, как тот придорожный прах, что от моих ног взметался и оседал снова на пыльную поверхность земли, вместе с моим смешным обманом, смешиваясь с ним и образуя вечный сор, с которым так легко смешать последних посланников Божиих.

Обманщик или "берегись автомобиля"Проза

Обманщик или "берегись автомобиля"

Обманщик или "берегись автомобиля"
Проза