Свобода Риккардо.

Длинный тюремный коридор кончился, и Риккардо в сопровождении двух надзирателей остановился у своей камеры № 52. Дверной замок долго не хотел открываться, и пока один из конвоиров, чертыхаясь,
возился с ключом, Риккардо привычно оглядывал мрачные своды Гамбургской тюрьмы.
Прямо над его головой по решётчатому металлическому настилу прогуливался ещё один охранник. На
поводке он держал овчарку, которая топорщила на загривке шерсть и скалила клыки в сторону Риккардо.
Выше, на других ярусах, были проложены такие же настилы, но там не было усиленной охраны. Нижний этаж, на котором находилась камера № 52, был отведён администрацией тюрьмы для особо опасных преступников.
За долгие месяцы заключения Риккардо привык и к обстановке, и к надзирателям, но оскал собаки вызывал у него приступ ярости. И сейчас, состроив гримасу, он выплеснул из себя грязные ругательства. На это незамедлительно отреагировал надзиратель.
– Придержи язык, каналья, – прикрикнул он и, распахнув дверь, грубо толкнул заключённого в камеру.
Тюрьма города Гамбурга не отличалась добропорядочными нравами, но Риккардо хорошо знал, что по закону до суда на него никто не имеет права повышать даже голос.
– Сам ты каналья, – громко выругался он и с силой пнул в железную дверь. Ответа не последовало, но
Риккардо заметил, как надзиратель разглядывает его через глазок в двери. Ему даже представилась его злорадная ухмылка. Это было выше всякого терпения, и Риккардо взорвался новым потоком брани.
Следствие по делу об убийстве трёх мужчин в одном из пригородных кварталов Гамбурга, длилось почти год. Главный обвиняемый Риккардо Ф. вину частично отрицал, и от долгого нервного напряжения стал озлобленным и вспыльчивым. Любой инцидент, которому раньше Риккардо не придавал значения, сейчас выводил его из душевного равновесия. Чтобы успокоится, он прибегнул к испытанному средству.
Окно в камере было зарешечено снаружи узкими железными пластинами, смонтированными под углом. Такие приоткрытые наполовину «жалюзи» позволяли видеть только кусочек неба, но для подследственного это было счастьем. Он подошёл к окну и прильнул к мутному стеклу. Там была свобода. Там высоко, в недоступной ему вышине, плыли белоснежные облака. За свои сорок три года, что прожил на земле, Риккардо не замечал простой красоты неба. Но здесь, в каменном мешке тюрьмы, он чувствовал её очень остро. Сейчас ему хотелось хоть на секунду прикоснуться к этой синеве, к облакам, к свободе. Но это был всего лишь порыв души. Настоящая реальность заключалась в том, что Риккардо в «серьёзной разборке» убил трёх взрослых мужчин. И теперь в лучшем случае ему грозило пожизненное заключение, и никакой надежды на помилование. Человеческие законы негласно уже вынесли ему свой приговор. Что для Риккардо суд? Он знал, что его не простят…
Днём в его одиночке было душно. Лето 1942 выдалось не жарким, но каменное строение тюрьмы
было, по-видимому, приспособлено таким образом, чтобы днём вбирать в себя тепло и мучить духотой узников, а ночью остывать и истязать их холодом.
Ночами Риккардо спал плохо. Он мёрз и, пытаясь согреться, кутался в старое казённое одеяло. Когда же сон брал своё, его начинало преследовать повторяющееся видение. Это были убитые им люди. Они приходили к Риккардо: тянули к нему руки и молили о пощаде, или стягивали с него одеяло и страшно хохотали в лицо. Тогда Риккардо просыпался и не мог уснуть, пока в его камеру не начинал пробиваться серый полумрак рассвета.
Эта ночь, как и все другие, тянулась долго. Свет в камере раньше семи утра включать не полагалось. За нарушение, несмотря на все права узников, надзиратели могли вывести в коридор. Риккардо хорошо знал, чем это может кончиться. Каким бы вспыльчивым он не был, но испытывать терпение охраны ему не хотелось.
Заложив руки за спину, он уже несколько часов ходил в темноте из угла в угол. Эта привычка появилась у него в тюрьме. Так Риккардо было легче сосредоточиться: обдумать, что он будет говорить следователю, как ему вести себя с адвокатом. А по большому счёту, в ходьбе ему было легче переносить лишение свободы.
Рассвет нового дня застал его за этим занятием. Риккардо не замечал, что уже наступило утро. И лишь когда снаружи лязгнул запор, и в двери открылось небольшое квадратное оконце, он остановился.
– Завтрак, – коротко бросил ему заключённый, развозивший пищу
Риккардо склонился, чтобы взять кашу и увидел за спиной «баландёра» охранника.
– Приведи себя и камеру в порядок, каналья, – также коротко бросил надзиратель, – к тебе посетители.
– Какие ко мне могут быть посетители? – в недоумении переспросил Риккардо, но его не удостоили ответом.
Дневной паёк – пол булки чёрного ржаного хлеба и завтрак – три ложки каши, остались не тронутыми. Риккардо был взволнован. Ни родных, ни знакомых в Гамбурге у него не было. Он не нужен ни людям, ни Богу… Этот город был для него чужой: сюда его привёл порочный образ жизни. И здесь, по-видимому, он проведёт остаток своих дней…
В девять тридцать утра к его камере подошли охранники, и Риккардо расслышал, как они с кем-то разговаривают. Он понял, что надзиратели инструктируют посетителя, как тому вести себя с опасным преступником. Не прошло и минуты, как дверь открылась – и Риккардо впервые за долгие месяцы улыбнулся.
Молодая девушка, которой было чуть больше двадцати, шагнула к нему в камеру и нерешительно
остановилась. У её за спиной замерли два надзирателя.
– Меня зовут Гертруда, я хочу рассказать вам об очень важном деле, – произнесла она и протянула руку.
Риккардо усмехнулся, поздоровался и назвал своё имя. Его развеселила смелость девчонки, которая, наверняка, пренебрегая всеми инструкциями, подаёт ему, конченому человеку, руку. Ведь это неслыханная отвага с её стороны! К тому же она, по-видимому, упросила администрацию о встрече в камере, а не в комнате свиданий. Пусть и с охраной, но для Риккардо, это говорит о многом: девчонка, скорее всего, новый тюремный адвокат-практикант, который пытается заслужить доверие заключённого. Ведь его дело так нашумело в городе, и власти не упустят возможности обрядиться в тогу милосердия...
– Я миссионер. Я хочу, чтобы вы узнали о том, как вас любит Иисус Христос, – сказала Гертруда, в разрез с его мыслями.
– Меня!? Любит!? – смущённо переспросил Риккардо, но, овладев собой, громко расхохотался. – Ты ошибаешься, девочка, меня любить никто не может. Меня за мои дела надо поскорее вздёрнуть на верёвке. Я и сам себя ненавижу. Слышишь? Не-на-ви-жу…
– Нет, это вы, Риккардо, ошибаетесь. Иисус вас любит. Он отдал свою жизнь за ваши грехи. Его, невинного, распяли на кресте только за то, что он принёс на землю любовь! Все люди живут во зле, убивают друг друга, но Иисус – он Бог. Он любит всех грешников и если кто обратится к нему в молитве покаяния – он простит такому человеку грехи и дарует ему вечную жизнь на небесах.
– Разве меня можно простить? – спросил с недоверием Риккардо.
– Конечно, – утвердительно ответила Гертруда, – это по человеческому закону, для вас нет прощения, но у Господа другой закон.
– Какой?
– Закон любви.
– Вы всё говорите о любви, а сами бы простили меня?
– Разумеется.
– И если бы одним из убитых моей рукой, был ваш отец?
Гертруда замолчала и потупилась, но длилось это недолго. Через минуту она подняла голову, и Риккардо увидел взгляд, который тронул ему сердце. Взор её был чистый и по-детски беззащитный. На многое за свою жизнь нагляделся Риккардо. Не раз смотрел он в глаза врагов, которых требовалось убить, чтобы выжить самому; ему случалось видеть глаза лучших друзей, которые предавали его в трудную минуту; видел он глаза лживые, лицемерные, наглые. Но глаз настоящего друга, он никогда не встречал. Сейчас же перед ним стоял настоящий друг. В этом Риккардо не сомневался. Видеть людей его научила жизнь, в которой правил закон: человек человеку волк.
– И у вас есть какие-то другие доказательства, что такая любовь существует? – спросил он.
– Да, имеются, – твёрдо сказала Гертруда и подала Риккардо маленькую книжечку.
– Это Библия?
– Это вторая часть Библии – Евангелие, рассказывающее об Иисусе Христе.
– Пожалуй, стоит прочитать, что там пишут, – сказал Риккардо и взял подарок.
Гертруда объяснила ему, как читать Евангелие и на прощание сказала:
– Если захотите, я приду ещё раз. А вы подумайте, о чём говорит слово Божье, и просите в молитве Господа, чтобы он открыл вам истину.
– Что такое истина? И существует ли она на белом свете? – тихо спросил Риккардо и бережно положил Евангелие в карман.

2.

Администрация Гамбургской тюрьмы была в недоумении. Ни начальник тюрьмы, ни надзиратели не могли понять, что произошло с заключённым из камеры № 52. После посещения миссионерки его, будто подменили. Он перестал грубить и часами читал Евангелие, которое подарила девушка. На вопросы следователей, охраны и адвоката, Риккардо отвечал что-то невразумительное о спасении души, или просто отмалчивался. Ходить по камере он тоже перестал, но надзиратели заметили за ним другую странность. Заключённый опускался на колени и подолгу простаивал в таком положении. Предпочитая агрессивности тишину в камере, администрация на его поведение закрывала глаза.
Так прошло лето. В начале осени у Риккардо случился приступ язвенной болезни, и по этой причине он осмелился попросить внеочередное свидание с Гертрудой. Но посещение разрешили лишь после того, как он был признан «здоровым». На этот раз встреча прошла в комнате для свиданий.
Гертруда была рада приглашению. Она досадовала, что её с Риккардо разделяет длинный стол и говорить нужно громко. А она, по складу женского характера, хотела простой задушевной беседы. Но её
собеседника ничего не смущало. От вопросов, возникших у него после прочтения Евангелия, он был возбуждён.
– Я одного никак не пойму, – сожалел Риккардо, когда время их общения подходило к концу, – как я раньше не задумывался над тем, что сила может заключаться не в кулаках и деньгах, а в умении любить и прощать. Этому, дочка, я думаю, стоит поучиться.
– Дорогой Риккардо, – поддержала его Гертруда, – этому можно научиться, только у ног Иисуса Христа.
– Для этого я должен обратиться? – спросил он.
– Гертруда ничего не сказала, но протянула по направлению к собеседнику руки. И в этом жесте, и в глазах, с выступившими слёзами, и в бурно вздымающейся груди, – во всём облике её Риккардо увидел
такую неподдельную радость, что и сам продвинул к Гертруде руки. И хотя между ними было расстояние не менее двух метров, они оба, зрелый мужчина и девушка, хорошо поняли, что их соединяет нечто большее, чем простое рукопожатие.
– Дочка, молись за меня, – шепнул Риккардо.
– Я с братьями и сёстрами молюсь за вас всегда, – сказала Гертруда.
– Тогда и я хочу помолиться, чтобы Господь простил мои грехи…
И Риккардо первый раз в жизни стал молиться публично, но слов его обращения не слышали ни надзиратели, ни Гертруда. Да и вообще, на молитву покаяния это не походило. За столом, против девчонки сидел рано постаревший седой мужчина и плакал. Но плакал он необычно: опустил голову и крепко сжал кулаки.
Гертруда молилась вслух. Два охранника, свидетели всего происходящего, нарушив инструкцию, почтительно отошли в сторону. На их лицах было явное уважение к девушке. За долгие годы работы в
тюрьме, они впервые видели раскаивающегося рецидивиста.
Риккардо сидел притихший. Сейчас ему больше всего на свете хотелось, чтобы Гертруда побыла с ним ещё. Теперь для него она была близким человеком. Он хотел прижать её к груди, как родную дочь. Рассказать ей, что у него происходит в душе: как он нашёл в Евангелие правду, которую безуспешно искал в людях. Он увёл бы её в камеру, чтобы беседовать об Иисусе Христе. А потом бы Риккардо показал ей самое дорогое, что у него осталось. Он подвёл бы Гертруду к зарешечённому окну, чтобы вместе с ним она увидела маленький кусочек неба, его сокровище. Но ему не дано такого права. Он опасный преступник.
– Свидание закончено. Осталось две минуты, – раздался голос надзирателя.
– Даст Бог – свидимся. Не здесь, на земле, так на небе, – сказал Риккардо и встал, заложив – по тюремным правилам – за спину руки.
– Да, я не хочу с вами расставаться, дорогой брат, – с волнением произнесла Гертруда. – Я верю, что мы ещё увидимся. Вам положена передача: братья вышлют всё необходимое.
– Что вы, ни в коем случае, – возразил Риккардо, – вам труднее – война. А вы на ногах, к людям ходите.
Ни в коем случае!
– Пусть Господь хранит, вас, – пожелала на прощание Гертруда и в сопровождении охранника направилась к выходу.
Спустя пять минут Риккардо стоял у своей камеры.
– Иди, молись и не бузи, – мягко сказал надзиратель и открыл дверь.
– Как скажете, гражданин-начальник, – ответил Риккардо и взглянул ему в глаза.
Иди, иди, – повторил тот, но Риккардо не тронулся с места, а неожиданно для себя сказал:
– И вы молитесь, чтобы Господь простил ваши грехи.
Надзиратель вздохнул и промолчал. А Риккардо, прошедший огонь и воду, – умудрённый жизнью Риккардо, видел сердце человека. Обмануться, кто стоит перед ним, он не мог. Вчера это был враг – сегодня он разговаривал с другом. Такое можно было назвать только настоящим чудом. Риккардо и надзиратель, до сегодняшнего дня, не понимавшие друг друга, – нашли общий язык. Но эта незримая нить, что связывала двух противоположных людей, была не в словах задушевной беседы, не в эмоциях и не в чрезмерной сентиментальности. Их соединило то учение, которое принесла в эти мрачные стены молодая девушка. Один уже принял его – другой, возможно, стоял на перепутье жизненных дорог.
– Иди, – вновь повторил надзиратель и осторожно подтолкнул заключённого в камеру.
И Риккардо переступил порог своего маленького помещения.
До ужина, несмотря на то, что его беспокоили боли в желудке, он не выпускал из рук Евангелие. Прекрасный и удивительный мир Священного писания открывал перед мысленным взором заключённого бескрайние просторы Палестинских песков. Стены тюрьмы «рухнули» и Риккардо очутился на свободе. И хотя свобода эта, была не физической, он чувствовал себя по-настоящему счастливым. Никто не мог ему запретить, вместе с Петром, Иоанном и Иаковом, следовать по выжженным знойным солнцем дорогам, за Иисусом Христом; преклонив колени, он молился с господом в тенистом Гефсиманском саду; позабыв, что является опасным преступником, он переступал борт лодки и шёл по воде на встречу Иисусу. Риккардо доставляло радость, что Христос на вечери разделяет с ним хлеб и вино. И он сам хотел участвовать с братьями в трапезе Господней. Он знал, что не сделал в жизни ничего хорошего, но, тем не менее, имел право сидеть на берегу у костра с учениками, слушать Господа. Ничто не могло ему помешать быть около своего учителя. Это были лучшие минуты жизни Риккардо. В тесной камере-одиночке, они находились все вместе: Иисус, Риккардо, Гертруда... Его друзья – разделяли с ним тяжесть неволи.
После отбоя он долго не мог уснуть. Но причиной его бессонницы, не были убитые им люди. Это наваждение прекратилось, как только Риккардо стал молиться и читать Евангелие. Не спал Риккардо, потому что не хотел расставаться с хорошими впечатлениями. Таких дней, как этот, в его жизни было несколько. Он помнил, как его вела в школу, в первый класс, мама. На улице было солнечно и тепло. В
воздухе, дурманящие, благоухали флоксы. С клёнов, вязов и старых лип, в городском саду опадали жёлтые и багряные листья. Риккардо собрал их себе большой букет, увлёкся и отстал от матери. « Рикки, сыночек, да где же ты запропастился, малыш? – звала его мама. – Сегодня, милый, нам нельзя опаздывать, сегодня твой первый трудовой день»… Сколько тепла, добра и света, было тогда в словах мамы! Риккардо кажется, что он и сейчас чувствует, как пахнут флоксы, как нежна рука мамы, как добр её голос…
Но его мама давно умерла. В этом мире живут, как и он искалеченные грехом люди. И у них у всех есть любящие матери. Он, Риккардо, сделал большое зло: лишил мам своих сыновей. Смогут ли когда-нибудь матери простить его так, как он прощён Господом Иисусом Христом? Как хотелось ему, чтобы мамы его простили! Как плакало сейчас его разбитое сердце…
И ещё Риккардо вспоминал свой день рождения. Ему тогда было восемь лет. Родители ждали гостей:
были приготовления и суета. Риккардо заигрался и не заметил, как пошатнул этажерку, на которой стояла
единственная в их семье дорогая вещь – хрустальная статуэтка. Он плакал и бережно заворачивал отколотого дельфина в носовой платок. «Рикки будь мужчиной. Вещь – дело наживное, – утешал его отец. – Разбогатеем, купим лучше. – А ты простил меня, папа? – не унимался Рикки». Отец смеялся, прижимал его к широкой груди и говорил, что самое дорогое у них в семье – это он, Рикки. И хотя отца тоже давно нет на свете, у Риккардо, которого не простили люди, есть небесный Отец. Господь богатый любовью и прощением ждёт его на небесах. Поэтому сейчас Риккардо нужно молиться, благодарить Иисуса Христа за милость. В этом и заключается для Риккардо величайшая истина.
Была глубокая ночь, когда он уснул. За стенами тюрьмы, по мокрому плацу, озябнув от промозглой осенней слякоти, ходил вооружённый конвоир. Он прижимал к бедру холодный затвор винтовки, ёжился в старенькой шинели и вспоминал заключённого из камеры № 52. Конвоиру не хотелось быть на холоде. У него было много вопросов к заключённому: он желал оказаться с ним в камере. Разумеется, его, как убийцу, оправдать он не мог. Но эта девчонка, будь она неладна, воткнула ему, старому служаке, в сердце острый шип сострадания к заключённому. Она смогла простить убийцу, непонятной и неведомой ему силой. А он, заматеревший в жестокостях, тюремщик слабее девчонки. Конечно, с заключённым поговорить ему не удастся, да и миссионерку вряд ли увидеть. Но он обязательно будет думать об этой силе, которая тревожит ему душу всё больше и больше…
А Риккардо спал сном младенца. И виделось ему, что стоит он перед окном в своей камере, чистый и выбритый. А на окне нет ни стекол, ни решетки. Риккардо протягивает к голубому небу руки и начинает молиться. И от молитвы ему так хорошо и радостно, что он хочет молиться ещё, пока его руки могут
касаться чистой голубизны неба.

3.

Боль Риккардо стала беспокоить чаще, но он не придавал ей значения. От лёгкого жжения в области желудка, ему помогали простые спазмолитические средства.
Всё свободное время он проводил или с Евангелием, или по старой привычке ходил по камере. Только размышления его теперь изменились. Риккардо не думал, как он будет вести себя со следователем, или, что ему говорить адвокату. Мир, запутанный в хитросплетениях лжи, стал для него чужд. На допросах он говорил только правду.
Но к концу октября болезнь обострилась, и Риккардо направили в тюремный лазарет. Седой угрюмый фельдшер обследовал его долго и тщательно. Гуманное отношения к заключённым в подобном месте было редким, но для Риккардо, как для человека изменившего образ жизни, сделали исключение. Он ни чем не выдавал своего волнения, сдал все анализы и ждал результатов.
Так прошло две недели, но ничего определённого о своей болезни Риккардо не узнал.
Между тем, боли у него усилились настолько, что без посторонней помощи вставать с кровати он уже не мог. На очередном обходе фельдшер был не многословен. Он померил у Риккардо давление, сунул ему под мышку градусник и, буркнув что-то невразумительное, оставил одного. И Риккардо считал бы себя самым счастливым человеком, если не боль. Таблетки ему теперь не помогали, и он впервые задумался о том, что его болезнь серьёзна.
Через сутки у него не хватило терпения, и он попросил помощи. На этот раз фельдшер был с ним добр
и откровенен. Он утешал Риккардо и говорил, что ничего страшного нет: просто от недоброкачественной пищи с ним случился серьёзный приступ язвы. Но больного не интересовали ни откровенность фельдшера, ни диагноз. Его настораживало другое. При разговоре с Риккардо фельдшер прятал глаза.
Укол морфина подтвердил опасения Риккардо. Он знал, что наркотики – это последнее средство,
которое может снять боль при раке.
Утром, следующего дня, он прямо и без обиняков спросил фельдшера о причинах всё ухудшающейся
болезни. Но тот промолчал. Риккардо же, на этот раз был настойчив. Собрав все силы, он привстал с кровати и стал просить:
– Скажите мне правду, я вас умоляю. Ради Христа.
– Ты хочешь правды? – спросил фельдшер и с удивлением посмотрел на больного поверх очков. – Ты её не боишься?
– А почему её нужно бояться? – В свою очередь задал вопрос Риккардо.
– Потому что, правда, всегда, безжалостна!
– Извините, я с вами не согласен, – с усилием сказал Риккардо, – правда бывает, безжалостна в двух случаях: когда человек делает зло – она его приговаривает к той мере наказания, которую он заслужил.
– А во втором случае? – выждав, пока больной собрался с силами, нетерпеливо спросил Фельдшер.
– Во втором, гражданин-начальник, правда, за редким исключением, безжалостна к нашей совести.
– А что это за исключение?
– Это люди, втоптавшие свою совесть в грязь. Это те, для кого правда перестала существовать.
– А ты? Тебя совесть судит? Для тебя правда существует?
– Да, – сказал Риккардо, – совесть меня судит. Но мне не страшна правда.
– Почему?
– Потому что Иисус Христос – это и есть истинная правда.
– Не-по-нял, – удивлённо протянул фельдшер и более внимательно, ещё раз посмотрел поверх очков.
– А здесь, гражданин-начальник, понимать нечего, – тихо сказал Риккардо. – У Христа, у величайшей во вселенной правды, есть милость. Слышите? У правды есть милость к тем, кто её признает.
– У вас злокачественная опухоль, – неожиданно и быстро проговорил фельдшер, помолчал и добавил:
– Но, по-моему, вы ударились в философию.
– Это не философия, а истина, – сказал Риккардо.
– Как вы, узнав о своей болезни, сохраняете спокойствие!?
– Моё спокойствие – плод того, что я, с недавних пор, стремлюсь жить по правде. Ну, а где ошибусь
– мне поможет милость Божья. А какая у меня болезнь – знаю сам! Потому что любящим Бога даётся знание от него…
– А ведь вы правильно рассуждаете, – меняя тему разговора, сказал фельдшер и, опасливо оглянувшись назад, протянул заключённому руку. – Это не философия – это сама жизнь! Когда живёшь честно и по правде – спишь, спокойно. Только вам сейчас нужно как можно меньше волноваться. Поэтому, друг, после укола – непременно сон…
Оставшись один, Риккардо притих и лежал без движений. Укол морфина доставлял ему лёгкое пьянящее блаженство, но выше физического чувства, Риккардо радовало, что фельдшер простил ему убийство!
Страха перед смертью теперь не было. Приходили только мысли. Навязчивые, они пытались опровергнуть веру Риккардо, но он молился, и это здорово помогало. Раньше он боялся кончины, но теперь, ему открылось истина, с которой он жил рядом, но не подозревал, что она существует. Это было новое понимание жизни, сокрытой от него до той поры, пока он не вошёл в пору страданий и боли. День за днём, час за часом болезнь иссушала в нём привязанность к земному. И сегодня Риккардо уже перешагнул тот незримый барьер, который отгораживал его душу от вечности. В нём произошла глубокая переоценка всего сущего. Возможно, он шёл к этому постепенно: от дня рождения, до настоящего времени. Необратимый процесс подготовки его сознания для перехода по ту сторону бытия, продолжался независимо от его образа жизни и нравственных устоев. Болезнь, была лишь переломным инструментом в руках провидения. Она показала Риккардо своё предназначение. Физические страдания сломили его волю, и у него, кроме тихого шепота к Богу и самого Христа, ничего не осталось. В этом мире были только его боль и утешитель Господь. Теперь, когда помочь ему никто не мог, Риккардо смотрел на всё по-другому. Для него вдруг открылось необъяснимо-новое, превосходное видение далёких горных вершин. На их неприступных пиках лежали ослепительно-голубые снега. Они влекли Риккардо своей красотой. И пусть эти горы и голубые дали, были всего лишь в его воображении, но открывшееся для Риккардо духовное «зрение», помогло ему увидеть в страданиях одно из величайших благ для человека. Он находил утешение и радость в своей болезни. Снега на горных вершинах блистали, сияли и переливались. И сокровище это было небесной целью и верой Риккардо. Как рождённая на большой глубине капля стекла, под колоссальными давлениями и температурами выкристаллизовывается в чудный крепчайший камень, так переплавленная в горниле болезни вера Риккардо, стала похожа на алмаз. Он это понимал и радовался, что к исходу жизни, мера его веры (хоть и обратился он недавно) стала полна. И сегодня он мог твёрдо сказать: «Смерти нет! Смерть – ничто, а жизнь – всё во всём»!
Спал Риккардо в эту ночь спокойно. Но утром, стараясь не будить больного, фельдшер осторожно поставил ему укол. Риккардо не проснулся: лишь на мгновение по его исхудалым обросшим щекам, пробежала хмурая тень. Он не слышал, как через некоторое время открылась дверь, и к нему вошёл надзиратель. Постояв несколько минут в изголовье больного, он осторожно поправил на нём одеяло и, оглянувшись, быстро положил в его тумбочку большое красное яблоко. Риккардо не знал, что у ворот, озябнув от холода, всё утро простояла Гертруда. Но в свидании девушке отказали.
Проспал он весь день, и лишь к вечеру его разбудили ужинать. Действие наркотика кончилась, и Риккардо казалось, что ему внутрь влили что-то раскалённое. Седой фельдшер сдал смену, и на укол рассчитывать не приходилось. Заступивший на дежурство молодой солдат в чине ефрейтора, был груб и циничен. Не обращая на Риккардо внимание, он проверил его тумбочку и бросил в алюминиевую миску две ложки каши. Затем, сузив в злорадной усмешке губы, сплюнул на пол и вышел.
Риккардо заметил в руке солдата яблоко. Пища вызвала у него отвращение, но чтобы облегчить страдания, ему захотелось самому подержать в слабых ладонях яблоко и вдохнуть чудный аромат осеннего сада. Он хотел ещё раз вспомнить, как пахло его далёкое детство, родной дом и сад. Прикрыв глаза, он видел тёплые солнечные блики на щеке матери…
Но Риккардо лишь попросил ефрейтора подвинуть свою кровать ближе к окну. Солдат не желал его слушать, пока Риккардо не повторил просьбу иначе.
– Сынок, дорогой, я тебя очень прошу. Сделай мне это одолжение во имя Господа, – сказал он. – И пусть Христос благословит твою жизнь.
Ефрейтор эти слова, казалось, застали врасплох. Он склонился над Риккардо и посмотрел ему в лицо долгим тяжёлым взглядом. Затем, ничего не сказав, ушёл, но через минуту вернулся со шприцём, наполненным морфином. Так же молча передвинул кровать, поставил укол, положил на тумбочку яблоко и снова вышел.
Вскоре боль оставила Риккардо, и он благодарил Господа за облегчение. Окна в лазарете выходили в тюремный двор и были без металлических пластин. Но Риккардо не интересовало, что происходит за стенами его каземата. Его волновало небо.
Взобравшись с трудом на подоконник, он устроился удобней и стал смотреть, как в вышине плывут
белоснежные странники-облака. Ему вдруг пришла мысль, что они все разные, как люди. Только
здесь, на земле, люди не свободны – их поработило зло, и они от него полностью зависимы. А там, в синей бездонной купели, царят мир, равноправие и свобода. И у Риккардо появилось желание немедленно очутиться там. Простираясь силой своего интеллекта сквозь занавес голубизны, он видел мощённые золотом улицы небесного жилища. Но это не было наркотическим опьянением: ум его был ясен. В сердце Риккардо зародилась новая жизнь, а душа пела чудный гимн хвалы Создателю, принёсшему на землю частичку неба. Эту драгоценность-свободу, за которую умирают люди, так и не понимая в чем она заключается, получил, как дар, Риккардо. И теперь он понимал, какое это неслыханное богатство.
Он медленно спустился на бетонный пол своего земного последнего жилища и стал на колени.
Но никто не услышал его молитвы. Лишь холодные тюремные стены, ещё долго внимали горячему шёпоту седого исхудавшего мужчины.

Август-сентябрь. 2005г.

Свобода Риккардо.Проза

Свобода Риккардо.
Проза