...истина сделает вас свободными

С в е т л о й п а м я т и
Сергея Сергеевича Аверинцева

Один в проломе времен

На гончарном круге вечности ваяется время. Мы, содержимое этого кувшина, обретаем форму, которую придают нам его жесткие стенки. Человек покоряет пространство, изменяя лик земли. А время изменяет наши лики и наше сознание. Но есть люди настолько свободные и сильные духом, что им покоряется время. Словно подмастерья Великого Гончара, они ваяют его. И, даже спустя века, говорят: времена Соломона, времена Аристотеля, времена апостола Павла.
Внутренняя свобода Сергея Сергеевича Аверинцева, выдающегося филолога, библеиста, историка культуры, философа и поэта, — одно из самых ярких доказательств того, что ИСТИНА живет и действует, продолжая освобождать узников тьмы. Благодаря ей, они обретают силу побеждать в смертельной схватке со временем и с самим собой.
Агрессия времени, в которое родился Сергей Сергеевич, достигла апогея. Печально известный 37-й год, казалось, окончательно погасил дыханье свободы и свет веры в каменных объятьях, сомкнувшихся вокруг жаждущих правды глухими стенами лагерей, железным оскалом тюремных ворот и решеток. И то, что семена истины проросли из-под толщи бетона — несомненно, чудо Божьего Проведения.
В конце своего жизненного пути, анализируя сталинские и хрущевские времена, Сергей Сергеевич вспоминает: «Магазины старой книги в то время не покупали и не продавали ни Библий, ни молитвенников … я регулярно заходил по пути из школы домой в один такой магазин, где месяцами стояло собрание сочинений Владимира Соловьева, и, не имея денег, чтобы его купить, пользовался добрым расположением продавцов и листал его прямо в магазине; зато книжка Гершензона, посвященная интерпретации Ветхого Завета и озаглавленная «Ключ веры», стоила в другом московском магазине всего 50 копеек, так что на нее мне хватило карманных денег школьника» . Книги были учителями и миссионерами в «осажденной крепости», из которой не сбегают .
Господь чудесным образом готовил вестника, который вынесет на свет хранимые во мраке сокровища, за дверью единственной родительской комнаты в перенаселенной коммуналке, за дверью, которую Сережа Аверинцев воспринимал «как границу своего отечества, последний предел достойного, человечного, обжитого и понятного мира, за которым — хаос, тьма внешняя» , а позже — в гимназии, где ради эксперимента ввели преподавание латинского и древнегреческого языков. На его первый вопрос о Боге мама ответила невозможными по тому времени словами: «Это высшее существо». Первые пять лет по состоянию здоровья он вынужден был не ходить в школу. Возможно отчасти поэтому, как некогда Моисей, возвращенный во дворец фараона в двенадцать лет с твердо сформировавшимися убеждениями, подросток Сергей Аверинцев, с таким опозданием погруженный в среду общественной школы, болезненный и слабый физически оказался устойчив к болезням века, к неверию, рабству духа, конформизму. Поступая в университет, как говорит его ученица и единомышленник О. Седакова, он знал древние языки лучше преподавателей .
В интервью Борису Пастернаку Сергей Сергеевич сказал: «Я очень люблю ругательное словосочетание „хронологический провинционализм“, которое принадлежит английскому христианскому писателю и ученому Льюису. Всякая современность, которая попробует замкнуться в себе, заболевает этим хронологическим провинционализмом. Человек должен ощущать себя внутри веков и тысячелетий. Это совершенно необходимо, без этого человеческий ум стремительно разрушается» .
Великая Октябрьская Революция, разрушила стенки многовекового сосуда и сокрушила гораздо больше, чем просто политический режим. Отрицая не только Бога, но все наследие работы человеческой мысли, сосредоточенной на постижении бытия в соизмерении с божественным, она ниспровергла прежние ценности, содержание которых определяло духовность нации. Пострадала не только теология, но и многие другие сферы науки и искусства. Произошла катастрофическая «разгерметизация» интеллектуального пространства, которое человек обживал веками, нарушилась преемственность поколений, и зияющая пустота разрушала сознание миллионов. Сергей Аверинцев встал в этом проломе в полный рост, и потому его жизнь можно охарактеризовать двумя предлогами: «вопреки» и «между».
«Вопреки» относится не только к атеистической идеологии, но к ней, конечно же, — не в последнюю очередь. Вдова философа А.Ф. Лосева, профессор А. А. Тахо-Годи, учеником которой был Аверинцев, вспоминает об этом в следующих словах: «Сергей Аверинцев, конечно, был очень необычен для той обстановки, в которой тогда жила страна. В этом как раз и была его уникальность. Тогда ведь опасались высказываться по проблемам религиозным, философским, мировоззренческим. А Сергей приближал людей к этим проблемам. Он совершенно просто и открыто говорил о самых глубоких и серьезных религиозно-философских проблемах. И был просветителем в этом плане» . В другом интервью Аза Алибековна Тахо-Годи говорит: «Я помню, как Сережа вместе с Сашей Михайловым регулярно бывали у нас, особенно в то время, когда выходила Философская энциклопедия. Все обсуждения — статей религиозного характера — проходили в кабинете Алексея Федоровича. Ведь боялись писать, боялись публиковать. А потом уже Сергей активно выступал в разных местах со своими докладами, лекциями. Он первым приобщал к проблемам религиозно-филофским» (здесь и далее курсив мой — Н.Щ.). Автор приведенного выше интервью, Николай Александров, пишет, что когда в 1970 году вышел 5-й том "Философской энциклопедии", грянул скандал, поскольку статья "Христианство", написанная Сергеем Аверинцевым, «расценивалась как идеологическая диверсия. Аверинцев писал не с позиции научного атеизма, но как теолог, как верующий человек, тем самым делая доступной, открытой сферу теологии» . А вот как оценивает религиозную позицию ученого В. Бондаренко: «Старомодность московского традиционалистского старорусского воспитания прорывается во всех статьях и книгах Аверинцева-византиста, античника, президента Библейского общества, академика, семитолога, медиевиста, филологической знаменитости, и при этом до смешного простодушно упертого в свои христианские идеалы» .
Приверженность христианской вере не только провоцировала угрозу «сверху», она осложняла отношения с коллегами и учителями. Сергей-Сергеевич упоминает об этом в контексте размышлений о толерантности. Он рассказывает о том, как не просто было общаться с людьми, испытывающими категорическую неприязнь друг к другу, каждого из которых он искренне уважал, даже тех из них, кто приходил в настоящую ярость по поводу его христианских убеждений, возможно, принимая эти убеждения за издержки профессиональной деформации, ведь Сергею Сергеевичу приходилось постоянно работать с библейским текстом и его литературным окружением. .
Так что «вопреки» и «между» имело не только внешнее, но и внутреннее измерение в жизни и творчестве Сергея Аверинцева. Человек-парадокс. Он соединял, казалось бы, совершенно несоединимое: античность и современность, секулярную и религиозную плоскость, не очень-то популярные ныне «старые идеалы чести» и величайшую популярность, которая не снилась даже поэтам .
В нем отмечали отрешенность книжника и пристальный интерес к миру отдельно-взятого человека, робость и отвагу, мудрость и наивность, академизм высокого ранга и смиренную простоту истинного богопоклонника. Между всеми этими полюсами несовместимости он нашел то «солнечное сплетение», нервом которого стало его слово . Так живут миротворцы, посредники, священники. Аверинцев был посредником между великими богатствами древности и опустошенным современным человеком, посредником между ослепительными святынями Неба и слепотою земных людей, посредником между «Востоком» и «Западом», между православием и католицизмом, и, как талантливый Педагог, — между студенчеством и наукой.
Сергей Сергеевич был апологетом попранной Правды, и защищал ее, стоя в полный рост, будучи верен Голосу Неба, не как раб, но как друг, о чем в одной из своих проповедей он сказал: «Господь наш в лице апостолов назвал нас своими друзьями. Об этом более страшно подумать, чем подумать о том, что мы рабы Божьи. Раб может в поклоне спрятать глаза; друг не может уклониться от того, чтобы встретить взгляд своего друга — укоризненный, прощающий, видящий сердце» . Жить с Богом глаза в глаза — тяжелый труд, но именно так и живут подмастерья Великого Гончара.
Неоценим вклад этого удивительного человека не только в античную и русскую филологию, в религиозную философию, но и в библейские исследования, в религиозное просвещение, в диалог между «культурными вселенными» (за что в 2001 году он получил премию Дж. Аньелли). Попытке вычленить первопричину столь разносторонней и успешной деятельности уместно предпослать слова самого Сергея Сергеевича: «… с нами навсегда останутся освобождающие слова, расслышанные нашими сердцами во тьме времени, которое вообразило, будто навсегда похоронило веру» .
Тонкий «духовный слух» присущ далеко не всем, но и среди них не многие заботятся о том, чтобы этот дар совершенствовать. Сергей Сергеевич слышал Небо, слышал голос веков, и все время трудился над своим сознанием , о том и о другом свидетельствуют не только его труды, его проповеди, его творчество, но и отзывы о нем тех, кто близко его знали, с ним работали или были его учениками: «Его книги довольно широкому кругу людей требовалось знать наизусть, чтобы из круга не выпасть. Но внятно пересказать, что же в этих книгах написано, никому не удавалось - слишком сложно, слишком тонко, слишком невесомо. По сути, он всегда писал очерки, … эти очерки собирались в книги, а книги становились главными текстами своего времени. Ему было свойственно какое-то странное для филолога, не артикулируемое, но все-таки ясно ощутимое глубочайшее сомнение в том, что нечто главное может быть произнесено вслух и публично», — пишет о Сергее Сергеевиче Григорий Ревзин .
Прошлое яснее видится издалека, и, спустя десятилетия, он потрясающе точно заметит, что главное в тоталитарном режиме — это «стремление вытеснить все человеческие отношения и подменить их собой» . Возможно поэтому, филолог-античник в своих работах снова и снова обращается к далекой от русла научной филологии теме человеческих взаимоотношений и к теме семьи .
Но средоточием научного и всякого другого творчества в жизни Аверинцева было восприятие Божьего присутствия, живой интерес и подлинная любовь к Единому Премудрому Богу .

Доксология Сергея Аверинцева

Яркое греческое слово ([докса]) — «слава» — легло в основу термина обозначившего целую сферу богословия, раздел, изучающий вопросы, связанные с поклонением и славословием Всевышнего.
Будучи глубоко верующим человеком, Сергей Сергеевич не просто занимался теорией гимнографии, изучал образцы молитв и песнопений Ветхого и Нового Заветов, он восторженно прославлял открывшегося ему Яхве. Духом поклонения дышат не только переведенные им тексты Псалтыря и других фрагментов, но и стихи-молитвы, которые рождались у него в созерцании немеркнущей Славы Всевышнего.
Молитва о последнем часе
когда Смерть посмеется надо мною
как та что смеется последней
и сустав обессилит за суставом
Твоя да будет со мною Сила
когда мысль в безмыслии утонет
когда воля себя утеряет
когда я имя мое позабуду
Твое да будет со мною Имя
когда речам скончанье настанет
и язык глаголавший много
закоснеет в бессловесности гроба
Твое да будет со мною Слово
когда все минет что мнилось
сновидцу наяву снилось
и срам небытия обнажится
пустоту мою исполни Тобою
2.8.93
Научные труды — жанр, пожалуй, не вполне обычный для доксологических выражений, тем более в эпоху, когда право на звучание обрел только жесткий атеистический мажор. Но средоточием многих статей Аверинцева, написанных в то время, был Господь Бог Израиля. И, хотя статьи эти имели различные названия, связанные с филологическими исследованиями библейского текста, объем, посвященный описанию качеств Всевышнего, и коннотации этих фрагментов не оставляют сомнений в теоцентрической направленности не только самих статей, но и сознания автора. Он не мог молчать о самом важном результате своих научных поисков, что свидетельствует о принципиальной честности Сергея Сергеевича как ученого. Ярким примером такого проявления непопулярной, а лучше сказать запретной по тем временам веры, является его статья «Древнееврейская литература» , в которой автор прекрасно справляется с темой, не просто описывая особенности ветхозаветных книг, но емко излагая их содержание, сравнивая их с образцами литературы языческой, рисует славный живой образ Яхве на фоне жалких придуманных языческих богов. «Если каждый языческий бог Египта, Вавилона, Ассирии, Угарита, Финикии или Греции имел пестро расцвеченную народной фантазией историю своего происхождения, своих браков, своих деяний и страданий, то у библейского Бога ничего подобного нет и по самой сути этого образа быть не может. О Яхве нечего рассказывать, кроме того, что он сотворил мир и человека, а затем вступил со своими творениями в драматические перипетии союза и спора. …. Бог этот не сопоставим и не соединим с другими богами. Это не глава большой патриархальной семьи, вовлеченный в сложные родовые отношения с себе подобными, как рисует Зевса греческий эпос; у Яхве нет себе подобных, и это делает личностно мотивированным его пристальное и ревнивое внимание к человеку. …Как ни парадоксально, при всей своей грозной запредельности и надмирности Яхве гораздо ближе к человеку, чем столь человекоподобные боги греческого мифа. Зевсу и Аполлону нет дела до внутреннего мира своих почитателей…»
Между прочим, у человекоподобных богов язычества было право на существование в советской действительности хотя бы на уровне мифа. Даже в школе на уроках истории и факультативах дети изучали содержание греческой мифологии. И только библейский Бог был категорически депортирован. В школьных учебниках истории Иисусу был посвящен один маленький абзац. Запретной оказалась даже вся связанная с Ним лексика, если она использовалась не в ругательном контексте. Когда я училась в шестом классе, учитель дал мне почитать «Мифы древней Греции». Но невозможно было представить, чтобы какой-либо учитель дал школьнику почитать Библию! И это, спустя многие десятилетия после Октябрьской революции. Бог был «жив» в гробнице забвения, Его все еще считали опасным в отличие от прочих богов. И всякого, кто пытался «отвалить камень» от гроба, считали по меньшей мере «опасным». Память хранит многие моменты проявления агрессивного отношения к библейскому Богу в советские времена даже на уровне школьной жизни. И тем ярче удивление по поводу того, как смело писал и говорил о Нем Сергей Сергеевич, работая в главном высшем учебном заведении страны.
Удивительно, что изолированный от всего прочего мира железным занавесом советский ученый видит в библейском тексте не красивую древнюю легенду, не мифический сюжет, а живого, любящего, страдающего и благого Бога. Именно благость Бога Аверинцев считает лейтмотивом библейского канона. Он говорит о чувстве, которое усиливается по мере чтения различных книг Ветхого и Нового Заветов, о чувстве нарастающей суммы обетований, о прогрессии блага, которое обещает Господь сначала Аврааму, затем избранному народу, и, наконец, всякому человеку, который примет Его любовь .
Бог Аверинцева — Бог бескорыстный и справедливый. Таким он увидел Творца, анализируя книги больших и малых пророков. «Не жертв, не приношений требует Он для себя, …но пусть льется правосудие как вода, и правда — как обильный поток! (Ам. 5:24) Вот пост, что угоден мне: оковы неправды разрушь, …раздели с голодным хлеб твой, и бедных скитальцев в дом введи. (Ис. 58:5–7» . Примечательно то, какие библейские цитаты выбирает автор для энциклопедической статьи. Вместо того, чтобы вычленять и описывать сюжет основных пророческих книг (который все же в них присутствует), он озабочен содержанием нравственного смысла в книгах пророков, отличающего их от языческих шаманов с их бурной пустой экстатикой. А стержнем, формирующим этот нравственный смысл, Аверинцев видит Яхве.
Великий Создатель неба и земли открылся сознанию русского книжника как в высшей степени гуманный, человеколюбивый Бог, которому можно доверить сокровенное своего сердца .
Характеризуя образ незримого Бога, Аверинцев заключает: «В чертах и свойствах Яхве остается кое-что от образа стихии. Иногда гнев его может обернуться яростью огня… Во многих других текстах „руах Элохим“ — „дуновение Бога“, …далеко не всегда есть только „дух“ в спиритуалистическом понимании. В „Книге Чисел“ (11:31) мы читаем, что это „дуновение“ подхватывает стаю перепелов и несет их от моря в пустыню… И все же это никоим образом не просто ветер, но и проявление „духа“ Яхве, которое, как выясняется чуть выше, …сообщает людям дар пророчества. И так во всем: гнев Яхве и пылание исходящего от него огня, порывы его воли и порывы вихря, разительность его слова и грохотание грома, описанного как „глас Яхве“ в псалме 29, — это единый и неразделимый образ, по-своему очень конкретный, хотя конкретность эта не имеет ничего общего с чувственной телесностью греческих олимпийцев» .
Возможно, именно поэт способен на такую филигранную чуткость, которую демонстрирует Сергей Сергеевич, вникая во внутренний мир незримого Бога, пытаясь представить читателю чувства, которые испытывает этот удивительный Бог. «В конце концов связь облика Яхве со стихиями огня и вихря, т.е. с теми стихиями, которые наиболее динамичны, и наименее „вещественны“, не отрицает, а наглядно утверждает личностную, волевую сущность Яхве. …осязаемая недвижность земли дальше от него, поэтому у Яхве нет на земле места, с которым он был бы сущностно связан – в отличие от западносемитских локальных богов (Ваалов)».
Оговариваясь, что у Яхве были свои любимые места (в основном горы), Сергей Сергеевич продолжает: «Яхве скиталец, свободно проходящий сквозь все пространства, он по сути своей бездомен, как символизирующая его стихия ветра» .
Потрясающе тонко реагируя на все грани реальности, ум ученого никогда не ограничивается одним аспектом рассматриваемого предмета, но исследует все связанные с ним явления. «Скитание» Бога, как видит Аверинцев, проецируется на историю Его народа. «Яхве вновь и вновь требует от своих избранников, чтобы они, вступив в отношения с ним, прежде всего „выходили“ бы куда-то в неизвестность из того места, где они были укоренены до сих пор. Это состояние «выхода» имеет в еврейской литературе весомость символа: человек или народ должны выйти из инерции своего существования, чтобы стоять в пространстве истории перед Яхве, как воля против воли» .
Можно ли представить более звучное прославление Бога, чем поведать Правду о Нем? Причем с риском для благополучия, для карьеры, или даже для жизни. «Как все ценное, вера – опасна», - скажет Сергей Сергеевич в интервью Илье Медовому (2001 г.) . Для этого нужно быть одержимым красотою светлого Божьего образа и быть свободным, подобно тому, как свободен Он. Любовь — высшая форма свободы, эгоизм — крайняя форма рабства. Отрекаясь от эгоизма, человек решается на то, что воистину ценно, и в силу этого — опасно. Этот путь — траектория креста.
Немало внимания уделяет Аверинцев ключевому качеству личности Бога — присущей Ему свободе. Он пишет о том, что Яхве мало полновластно обладать всем миром и человеком, Ему важно, чтобы человек свободно признал Его волю. В этом заключена «одна забота билейского Бога, единственная как Он сам» . Аверинцев подчеркивает, что языческие боги не свободны, их выбирает народ, как например, Афину — афиняне. А Бог Библии Сам выбрал себе народ, и в первой заповеди заповедал помнить о даре свободы. Именно свобода Яхве — причина развития свободы в сознании Его поклонников.
Вполне закономерно предположить развитие в характере С. С Аверинцева всех качеств, которые он пытался разглядеть в Господе (может быть уже в детстве). Мы невольно становимся внутренне похожи на тех, кого любим. А Господа, как доказывают труды, стихи, молитвы, проповеди, да и вся жизнь Сергея Сергеевича, он действительно любил. В статье «Символика раннего средневековья» он поясняет: «Уже в Ветхом Завете Яхве неоднократно обозначается как „верный“ (h el hannae eman-Deuteronomium VII, 9) и даже как „верность“ ( el em n h - ibid., XXXII, 4)» . А вот свидетельство близкого друга Сергея Сергеевича, видного филолога и поэта Ольги Седаковой: «Мысль о верности — одна из магистральных мыслей Аверинцева — была выношена им и оплачена с детства» . Но верность не осталась просто «мыслью». Он воплощал ее в жизнь. То же можно сказать и о честности, свободомыслии, человеколюбии, миротворчестве, ответственности, неутомимом трудолюбии и многих других качествах Сергея Сергеевича.
Бог был центром, вокруг которого вращался космос его сознания. Поэтому писал ли он о Честерстоне или о Трубецком, он акцентировал отношение героев своих эссе к Богу и религии .
В 1972 г в .издательстве «Наука» вышел в свет альманах, содержащий статью С. С. Аверинцева «К уяснению смысла надписи над конхой центральной апсиды Софии Киевской [София]» . Один из ее фрагментов, посвященный трансформации Ветхозаветного понятия «София» в новозаветное «Логос», настолько убедительно говорит о единстве Отца и Сына и о необходимости всем быть «едино», что возникает вопрос: не отсюда ли бесконечная обеспокоенность Сергея Сергеевича проблемой разобщенности в христианстве, и не потому ли он столько сил положил, чтобы сблизить «Восток» и «Запад» — ведь Шехина, как пишет он в этой статье, опираясь на иудейские мидраши, нисходит на людей только тогда, когда они едины. Доксология Аверинцева шагнула в жизнь, расширив формат устного и письменного выражения воплотилась в делах. Следует сказать, что Сергей Сергеевич причастен и к политической истории нашей страны своим участием в разработке закона о свободе совести.
О Премудрости Божьей Сергей Сергеевич размышлял, похоже, непрестанно. Плодом этого размышления и изучения стал ряд серьезных работ, читая которые испытываешь завораживающий интерес. Исчерпывающе емко рассматривает ученый этот термин, отождествляя ее с Шехиной. Он пишет о персонификации Премудрости в образ мудрой женщины в книге Притчей, о тождественности ей Логоса в Евангелии от Иоанна, проникаясь великим благоговением, которое невольно сообщается читателю. Многим современным богословам следовало бы учиться этому у Сергея Сергеевича. Ведь именно богослов более всего подвергается опасности огульно грешить против имени Божьего, используя его как рабочий термин в своих научных работах и лекциях. Слово Божье, призванное животворить в этом случае обращается в мертвый камень. И только произнесенное устами воистину верующего и благоговеющего богопоклонника это Слово начинает творить и действовать.
Возможно, итогом такого отношения к Премудрости и к Славе, которую он созерцал, было то сомнение в возможности выразить словами нечто действительно главное, о котором упоминалось выше. Священник В. Зелинский отмечает, что ученый, который лучше всех других знал силу и емкость слова, этимологию и все его возможности, - острее других ощущал бессилие слова в прикосновении к запредельному. Во Святом Святых Духа, которое только подлинно смиренным и чистым сердцем доступно, Сергей Сергеевич пришел к молитве безмолвия.
Отче, как в немощи детской,
у самого истока глагола,
да будут слова наши тяжки,
до краев безмолвием исполнясь .
Мы упомянули о передаче содержания библейских книг в некоторых из его статей. Следует заметить, что это было не просто уместно, но и совершенно необходимо тогда, ведь Библия была практически недоступна в то время не только широким массам, но даже специалистам. Помню, с какой опаской и восторгом листала ее моя преподаватель по стилистике, заведующая кафедрой нашего института. «Аверинцев занимается изучением этих вещей», - сказала она. Мы, студенты советских ВУЗов уже тогда с благоговением произносили его имя, искали его статьи, жадно читали публикуемые «литературкой» его стихи об Агнце-Льве из колена Иудина. Как точно заметила Ольга Седакова, «он был для нас окном в мир, в античность, в библейскую историю» .
Нередко, несмотря на всю серьезность слога, и на то, что Сергей Сергеевич отрицал всякую сентиментальность и в своих работах избегал выражать собственные эмоции, он писал о Всевышнем настолько увлеченно, что читатель ощущает не просто его симпатию к этому «тоскующему», одинокому Богу, но безоглядную влюбленность. Именно «безоглядную», поскольку, как известно, было вовсе не лишним корректировать свои слова и действия с оглядкой на… Подобное не было «мальчишеством», «академическим хулиганством» или «психологической диверсией». Выражение симпатии и любви к Вечному было проявлением глубоко осознанной личной ответственности перед человечеством и Небом, актом веры, свидетельством научной объективности, действием свободной воли, - очень смелым действием, ведь, решаясь говорить об изгнанном из советской эпохи Боге, Аверинцев внутренне согласился на риск самому стать изгнанником. Риск был реальный. Ну а то, что все это не обошлось без романтики, — вполне нормально. Ведь настоящей веры без романтики не бывает. В который раз вера одного робкого и застенчивого человека оказалась сильнее воли «царей земных».

…цари земные изнемогут,
но царство Его — вовеки.

Не в злате и серебре богатство,
не в коне и всаднике — сила:

Он трости надломленной не сломит,
курящегося льна не угасит,

как овца, пойдет на закланье,
не отверзнет уст Своих, как агнец. —

и дрогнет мощь Авадона
пред кротостью Его страшной;

и преклонится всякое колено
небесных, земных и преисподних

о имени Твоего Сына,
Льва от колена Иуды .

Путь слез и ангел юмора

Путь всякого свободного человека — своего рода Via Dolarosa . Путь всякого подлинного творчества — горький путь. Лаврам предшествуют тернии. Сергей Сергеевич Аверинцев очень позитивно воспринимал страдание. В одной из проповедей он говорит: «В евангелии мало слов, которые было бы нам так трудно принять и так важно принять, как слова о том, что должно „отречься себя“ и взять на себя крест. И недаром Господь сейчас же прибавляет укоризну и угрозу тем, кто постыдится Его слов „в веке сем“. Это необходимое напоминание, ибо век сей и князь века сего делают мыслимое и немыслимое, чтобы слова об отречении от себя, от своей самости, и путь добровольного принятия креста представить как нечто смешное, или безумное, или странное и нелепое, чтобы мы перестали слышать эти слова и сделали их простой условностью…» . Это знаменитая проповедь Аверинцева, где он называет несение креста в этой жизни подвигом добровольца и говорит о том, что единственная угроза в этой жизни — «потерять правильное расположение сердца по отношению к кресту» . То есть Крест Христов был его внутренним компасом.
Подобных фрагментов в выступлениях Сергея Сергеевича не мало. Во многих явлениях он боялся потерять отрицательный полюс, поскольку без него положительный терял всякое содержание. Так он размышляет, например, о житейских проблемах:«Чересчур удобная и беспроблемная, одним словом — чересчур обезболенная жизнь становится лишена значительности» , и о сексуальной революции, когда обо всем можно говорить, все можно, а любой запрет — грех против гуманности: «Может быть, сегодняшние сексуальная революция и „сексуальное просвещение” сделают невозможной на будущее высокую поэзию целомудрия, — кто знает, кто знает, я лично не совсем в этом уверен, ибо всякая подлинная поэзия, как всякая подлинная христианская святость, есть по своей сути протест против духа времени, усилие освободиться от его власти, и осуществляет ceбя e contrario…» .
Присущий Аверинцеву нонконформизм, очевидно, был причиной многих «терний» в его жизни, но в этом он видел отличие духовно живого от мертвого. Это был его жизненный принцип, выведенный из направления стрелки-креста, вибрирующей на плоскости космического компаса, стрелки, от которой он не отводил взгляд.
Концепция Креста определила его отношение к ближним, безоговорочное принятие каждого с его «инаковостью» в любом разрешении. «Путь к Богу — через принятие ближнего», «Ад — это отрицание других» — вот тезисы многих статей и выступлений Аверинцева .
Примечательно то, что Сергей Сергеевич, если сетует на что-либо, оно касается не его личных трудностей и проблем (кроме стихотворений, где он описывает себя как недостойного, ленивого(!) раба), — предметом сетования являются сложности, связанные с переводом библейских и других текстов , проблемы эпохи, враждебное состояние человечества, нравственная деградация (хотя он никогда не выбирает таких сильных ругательных выражений). Его обличения всегда в высшей степени деликатны. Но, читая эти обличения, явственно понимаешь, что эти проблемы причиняют ему острую боль.
К слову о трудностях работы с текстом. Стилистические нюансы, учет интертекстуальности и семантическое несоответствие, доставшееся нам в наследство от времен вавилонского столпотворения, — предмет профессиональных мук каждого переводчика даже на уровне работы с современными текстами. Проблемы эти растут в геометрической прогрессии, когда дело касается древних текстов, причем рост этот прямо пропорционален компетентности переводчика. А уж равных в компетенции Сергею Сергеевичу едва ли можно найти. С трепетной аккуратностью подходит он к переводу каждого слова, тоскуя от сознания необходимости пожертвовать в первую очередь звуковой колоратурой оригинального слова, пожертвовать присущей фрагменту ритмикой, не говоря уже о поливалентности значений данного слова в оригинале. Все это он описывает в статье «Два слова о том, до чего же трудно переводить библейскую поэзию», на которую мы уже ссылались выше.
О том, сколь «ювелирным» был подход Сергея Сергеевича к работе со словом и мыслью, можно судить по фразе, с которой начинается его речь памяти А. Меня: «Чтобы трезво и точно, не впадая в гиперболы, но и ничего не умаляя, оценить масштаб и характер его жизненного дела, чтобы не исказить пропорций и не сместить акцентов, необходимо держать в памяти, в какой час вышел на труд свой этот Сеятель» . Многие ли думают о том, чтобы не сместить акцентов, не исказить пропорций? (!) При всем том слово Сергея Сергеевича всегда было просто, оно было средством служения ближним, которое он совершал в величайшей кротости, без всякого пафоса и позы .
О переводческом и риторическом мастерстве Аверинцева священник Владимир Зелинский говорит: «…слова его никогда не блуждают, отбившись от руки, а скорее ныряют в глубину в поиске сокровищ с потонувших кораблей, а, добыв их, очищают от водорослей и тины… Кажется, аверинцевские слова сохраняют в себе запах тех глубин…»
Всякую критику и сетование Аверинцев смягчал юмором. В этом как нельзя ярче проявляется присущий ему такт. Человек, который ко всему относился свято, остро чувствовал юмор и умел шутить. Подлинную серьезность он видел невозможной без здорового чувства юмора . К исчезающим видам планеты Сергей Сергеевич причислял ангелов, «в числе этих ангелов, чье присутствие с нами нынче под угрозой, оказался и достославный ангел юмора; это мы знаем по опыту. …и вот уже жить не стоит — по-гречески, на языке Аристотеля:   » . Он оплакивал ангела юмора как умирающую птицу. Слово «юмор» встречается даже в заглавиях его выступлений и работ. На конференции посвященной жизни и деятельности его друга и учителя А. Ф. Лосева, он собирался выступить с докладом о юморе в трудах великого философа.
Прошли времена атеистического триумфа, позади тот страшный пролом, в котором встал в полный рост Сергей Аверинцев, но проблем не стало меньше. Реки невежества не иссякли, — они меняют русла . Нас покидает ангел юмора, — мир разучился смеяться. И не только ангела юмора оплакивал Аверинцев… Мудрый ученый сокрушался по поводу исчезающей из обихода точки с запятой (!), что резко снижает возможности «интеллектуального нюансирования» — мир разучился мыслить? Развоплощается вера — мир разучился молиться?
До самого конца Сергей Сергеевич трудился, пытаясь восстановить духовное здоровье человечества. Неправда, что его «мосты над реками невежества» и безверия останутся невостребованными! Опыт его веры и труд его, совершенный с Господом и во имя Его даст благодарные всходы. Великий Сеятель, Пастырь всех живых и Рыбарь всех усопших Сам позаботится об этом.

Вопреки
всем земным ветрам
Пойманные паутиной веры,
Мы останемся в ней навсегда.
Притяжение,
рожденное движением Духа,
В неводе прозрачном тебя
Принесет к берегам вечности,
Где, начертанные на золотом песке,
Сохнут
снасти евангельских строк
И паруса библейских страниц.

Н. Щ.

...истина сделает вас свободнымиПублицистика

...истина сделает вас свободными

...истина сделает вас свободными
Публицистика