мысли в авоське-(фока и фая )

Что это,что это? постанывала моя приятельница,проснувшись рано утром от сумашедшего воробьиного крика.Мы все вскочили и буквально вывалились в окно.Какая оживленная маленькая толпа! Сколько волненья и трескотни! Напротив моего окна растет дерево,посаженное моим (теперь уже покойным) отцом 10 лет назад. Обилие разных пород и видов птиц,здесь в Израиле, просто поражает и поэтому мой муж смастерил и прикрепил на нашем дереве птичий домик. К этому дереву шел желоб от водосточной трубы.Мы увидели несколько воробьев, порхающих с места на место и прыгающих друг около друга посреди водосточного желоба. В центре этой толпы, когда она немного рассеивается, можно было видеть причину всей сумятицы: маленькую воробьиху, отчаянно, с негодованием защищающуюся от своих назойливых поклонников. Мы решили,что воробьи, по-видимому, ухаживают за ней, но их манеры так грубы, что с первого взгляда это ухаживание можно принять за расправу. Они треплют и щиплют ее самым жестоким образом, не причиняя ей, впрочем, как можно заметить, никакого серьезного вреда. А у нее самой одно только желание: избавиться от своих мучителей. Она бы убила их всех без всякого сожаления, если б только могла. Совершенно ясно, что, как бы они ни ухаживали, она ни к кому из них не чувствует симпатии. И вот, постаравшись убедить их в этом, насколько возможно, при помощи своего клюва, она пользуется легкой заминкой среди соперников и улетает на ближайшую ветку. При этом на одном из ее крыльев становятся видны белые перышки, отличающие ее от других и делающие ее особенно привлекательной. Воробей-самец, гордый своим черным галстуком и белым воротничком, был очень занят. Он усердно работал над достройкой птичьего домика, поставленного моим отцом когда-то. Он был во многих отношениях выдающейся птицей. Строительными материалами служили ему веточки и прутики, которые нужно было приносить с ближайших площадей, а по утрам он приостанавливал работу всего лишь на одну минуту, чтобы спеть песенку, громкую и чувствительную, не хуже любой канарейки,что само по себе было странным явлением.

Совсем не в обычае у воробьев строить себе гнездо в одиночестве. Но мы недаром назвали этого воробья выдающейся птицей. После недели работы он, видимо, окончил постройку гнезда, так как птичий домик был уже наполнен до самой дверцы веточками, сорванными с других деревьев. У него теперь оставалось больше свободного времени для музыкальных упражнений, и все чаще и чаще, на удивление всем, раздавалась его песенка, совсем не похожая на воробьиное чириканье. И наш воробей вошел бы, может, в историю как одна из необъяснимых загадок природы, если бы мой сосед- любитель птиц не рассказал нам о первых днях жизни этой удивительной птицы. Этот человек, оказывается, положил воробьиное яйцо в ивовую корзинку, служившую гнездом для его канареек, и вылупившегося из этого яйца птенца воспитывали приемные родители. Пение было их специальностью. Птенец обладал крепким телосложением и отличными легкими. Канарейки воспитали его на славу. Из него вышел певец, восполнявший энергией недостаток природного таланта. Сильный, драчливый и не лишенный музыкальности, этот забияка стал в скором времени господином всей клетки. Он, не колеблясь, принуждал к молчанию канарейку, которую не мог превзойти в совершенстве мелодии, и после каждой из таких легких побед его песни бывали столь необычно хороши, что хозяин предоставил ему разделываться с канарейкой как угодно, для того чтобы иметь возможность, после победы, позабавить своих гостей торжествующей песней. Воробья назвали Фока.Он заставлял молчать всякую канарейку, с которой его сажали в одну клетку. А сидя в отдельной клетке, он ни от чего не приходил в такую ярость, как от близости какого-нибудь певца-соперника, которого он не мог заставить молчать. В таких случаях он совершенно забывал свою музыку и начинал злобно чирикать по-воробьиному.Со временем, когда у него появился черный нагрудник, Фока стал едва ли не главной достопримечательностью моего соседа. Но вот однажды полка, на которой стояли клетки на балконе, рухнули, все клетки свалились на пол, и среди всеобщего разрушения многие из птиц очутились на свободе. Среди них был и Фока. Канарейки добровольно вернулись в свои клетки или позволили себя поймать, а этот негодник выпорхнул через окно, почирикал немного, вызывающе запел и, не позволив себя поймать, приступил к исследованию окрестностей. Сразу стало ясно,что он не был рожден для того, чтобы жить пленником, и быстро освоился со своим новым положением свободной птицы. Через неделю он был уже так же дик, как любой представитель его рода, и превратился в маленького уличного буяна, подобно другим воробьям, вечно дерущимся между собой на улице. Он раздавал им удар за ударом. Иногда он поражал слушателей неожиданной музыкальной гаммой, которую заимствовал от канареек, но пел с истинно воробьиным задором. Таков был Фока, тот самый воробей, который избрал птичий домик для своего гнезда. Теперь ясно, почему он собирал столько веток. Единственное гнездо, которое он видел в жизни, было плетеной корзиночкой. Поэтому свое собственное гнездо он строил из прутиков. Через несколько дней Фока появился с подругой. Я могла бы забыть сцену в водосточном желобе, если бы не узнала теперь в подруге Фоки той самой белокрылой дамы, которая была причиной потасовки в то утро. Фока ей, видимо, нравился, но она еще продолжала пыжиться и клевать его, как только он приближался. А он все расхаживал вокруг нее с опущенными крыльями и хвостом, щебеча что-то, как делал бы всякий другой воробей-самец на его месте, и останавливаясь лишь для того, чтобы запеть. Наконец ему удалось преодолеть ее сопротивление, быть может, именно благодаря своему удивительному музыкальному таланту, и он уже провожал ее к своему гнезду, летя впереди и показывая дорогу. Она последовала за ним в гнездо, но тотчас выскочила обратно, а Фока за нею, чирикающий и умоляющий. Он долго что-то щебетал, прежде чем ему удалось убедить ее вернуться, но она снова выскочила, на этот раз явно рассерженная. Опять он старался ее убедить, и наконец она вошла внутрь домика, но опять выскочила, неся в своем клюве веточку, уронила ее и улетела прочь. Вышел наружу и Фока. Он уже больше не гордился своим домом. Это был большой удар для него. С минуту он безутешно посидел на пороге, щебеча нечто такое, что должно было означать: «О вернись, вернись!», но его невеста не возвращалась. Потом он опять прыгнул внутрь. Послышалось легкое царапанье, он выскочил с большой веточкой в клюве и швырнул ее из дверей на землю. Он вернулся за другой, которую также отправил вслед за первой, и так далее, пока не вытащил и не побросал на землю все веточки, которые раньше так заботливо и трудолюбиво собирал. Эта редкостная веточка с развилиной, которую стоило столько труда доставить и эти два мягких прутика вроде тех, из которых было сделано гнездо его приемной матери, — все, все пускай пропадает! Наверное думал он. Около часа он трудился над разрушением своей постройки, молчаливо и в одиночестве. Наконец работа была окончена, и внизу, на земле, лежала целая куча веточек, точно маленький костер. Фока свирепо посмотрел на результаты уничтожения своего недельного труда, оглянулся на пустой домик, издал короткое грубоватое чириканье — вероятно, какое-нибудь бранное слово на воробьином языке — и улетел прочь.

На следующий день он вновь появился в сопровождении беглянки, кружась около нее и возбужденно чирикая. Он снова подвел ее к своему домику. Фая (мы так ее назвали) прыгнула внутрь, потом выскочила и посмотрела сверху на кучу веток, лежащую на земле. Затем снова вошла и появилась опять на пороге с крошечной веточкой, видимо, забытой , бросила ее и с удовольствием следила, как она падала вниз, на кучу. После долгой беготни внутрь домика и обратно оба улетели вместе и вскоре вернулись: Фока — с пучком сена в клюве, а Фая — с соломинкой. Все это было внесено внутрь домика и, вероятно, прилажено на место по всем правилам строительного искусства. Потом они опять отправились за сеном, после чего Фая осталась в домике устраиваться, пока Фока приносил сено, пучок за пучком, и только изредка, когда он слишком медлил, она сама отправлялась за ношей.

Наконец-то мне представился удобный случай испытать их вкусы. Я разложила на своем балконе, вблизи от птичьего домика, тридцать коротких тесемок и ленточек. Пятнадцать из них были самого обыкновенного вида лоскутки, восемь — из более роскошного материала и семь — из яркого шелка. Каждый светлый лоскуток чередовался с темным. Она первая заметила эту выставку. Она слетела вниз, осмотрела ее со всех сторон левым глазом, правым глазом, потом решила, что не стоит ничего трогать. Но тут подоспел Фока: ему, как бывшей комнатной птице, все это было знакомо. Он попрыгал в одну сторону, затем в другую, тронул один лоскуток, отскочил назад, снова приблизился, поклевал там и сям и наконец схватил свою добычу и улетел с нею. Затем опять прилетела Фая, и на этот раз оба унесли по лоскутку. Предпочтение оказывалось только темным лоскуткам, но когда они кончились, Фока подобрала несколько более светлых лент. А самые яркие так и остались нетронутыми. Гнездо было уже наполовину готово, когда Фока еще раз сделал попытку принести прутик. Но через мгновение прутик был сброшен вниз, на кучу, а Фая победоносно глядела ему вслед. Бедный Фока,подумала я! Никакого снисхождения к его слабости. Все чудесные прутики были выброшены! У его матери было гнездо, сплетенное из прутиков, — великолепное гнездо! Однако он вынужден был покориться. Теперь в домике ничего не осталось, кроме соломинок и сена, — ни одной палочки, а только мягкие материалы. И он подчинился этому: свобода ежедневно давала ему уроки подчинения. Раньше он думал, что весь мир заключается в балконе его хозяина, а он — самый важный из живущих в этом мире существ. Но теперь оба эти представления рушились. Его подруга находила, что его воспитание имело весьма существенные пробелы в практическом отношении, и ей на каждом шагу приходилось заново его учить. Когда гнездо было на две трети закончено, Фая, затеи которой были поистине великолепны, стала откуда-то приносить большие мягкие перья. Но теперь Фока нашел, что это заходит слишком далеко и нужно поставить какой-нибудь предел. Ему не понравилась постель из перьев, которых не было в его первой колыбели, и он занялся выбрасыванием неприятных ему постельных принадлежностей. Она подоспела как раз вовремя с новой ношей, чтобы увидеть принесенные еще раньше перья вылетающими из домика вниз, на кучу веток. Она бросилась за ними, схватила их еще в воздухе и вернулась навстречу своему господину, показавшемуся из дверей с новым пучком злополучных перьев. И так они остановились, смотря друг на друга и громко чирикая, оба с клювами, полными перьев, и с сердцами, полными взаимной обиды. Сначала разыгралась бурная сцена, во время которой перья то вносили в домик, то выбрасывали прочь или они летели , гонимые ветром. Потом наступило затишье, а на следующий день все перья были водворены обратно в гнездо. Каким образом они пришли к соглашению, навсегда останется для меня тайной. Во всяком случае, большую часть работы выполнил сам Фока и не успокоился, пока ящик не был набит самыми большими и мягкими из перьев. Супруги обыкновенно держались вместе, но как-то раз Фая улетела и долго не возвращалась. Фока посмотрел вокруг, почирикал, взглянул вверх, потом вниз и увидел опять кучу прутиков, на собирание которых он столько затратил труда. Чудесные прутики, совсем как в той колыбельке, где он родился! Он слетел вниз. Замечательная веточка с развилиной все еще лежала на месте, и соблазн был непреодолим. Схватив ее он поспешил с ней к гнезду, потом залез внутрь. С этой веточкой всегда было трудно обращаться, она зацеплялась развилиной за дверь. Но ему так часто приходилось последнее время протаскивать ее внутрь, что он уже знал, как лучше поступить. Провозившись с ней внутри с полминуты, он выпорхнул опять наружу, гордо посмотрел вокруг, почистил себе перья, встряхнулся, затем пропел свою канареечную песню несколько раз с начала до конца и с самым счастливым видом взял несколько новых нот. Когда Фая прилетела с перьями, он предусмотрительно помог водворить их на место. Гнездо было готово. Двумя днями позже я поднялась по лестнице к гнезду и нашла там яйцо. Воробьи видели, как я влезала, но не носились с криком над головой, как поступает большинство птиц, а, отлетев на почтительное расстояние, тревожно следили за мной из-за водосточной трубы. На третий день внутри домика началось какое-то движение, послышалась сдержанная борьба, чириканье, и два-три раза птичий хвост показывался из дверей, как будто обладатель его пятился назад, таща что-то. Наконец обладатель хвоста вылез наружу настолько, что в нем уже можно было узнать Фоки. Очевидно, происходила какая-то семейная ссора. Все это было совершенно необъяснимо, пока Фая наконец не выбралась наружу и не вытащила любимую ветку Фоки, которую она тотчас с презрением швырнула вниз. Она нашла ее,видимо, в своей постели, куда он ее запрятал. Вот из-за чего они ссорились! Но мне непонятно было, как она могла все-таки ее вытащить при его сопротивлении. Я подозреваю, что ему пришлось уступить, чтобы не нарушить свой семейный мир.

В пылу сражения вместе с веткой было нечаянно вытолкнуто и яйцо. Оно лежало теперь внизу — фарфоровые черепки на мокром желтом фоне. Воробьи, казалось, не были обеспокоены его участью. Выпав из гнезда, оно ушло из их мира........

Я погожим летним днем

Наблюдал за воробьем,
Как он с кошкою моей
Состязался, кто быстрей.
Кошка - прыг, а воробей
Упорхнул из-под когтей.
Упорхнул он еле-еле,
Даже перья полетели.
Примостился на трубе.
И чирикает себе. ....

мысли в авоське-(фока и фая )Публицистика

мысли в авоське-(фока и фая )

мысли в авоське-(фока и фая )
Публицистика