Запах нахлынул на меня еще на лестничной площадке, этажом ниже. Ни с чем не сравнимый, неприятный, тяжелый, сладко-густой запах болезни, разложения, смерти.
При жизни это была довольно приятная на вид, ухоженная, умная женщина. Была верующей, была прихожанкой моей церкви. Когда рак стал съедать ее, медленно, неумолимо подчинять ее организм, она отказывалась принять эту новую реальность, не пила лекарства, не захотела лечь под нож хирурга…
Молилась…
В конце года я приехал к ней, привез Святые Дары вечери Господней. Одного взгляда хватило, чтобы понять: она умирает. Понемножку, как вода из кувшина треснутого жизнь уходила, оставляла ее. Долгое время, проведенное в болезни и страданиях, сделало ее очень чуткой к любым эмоциональным реакциям собеседника. Она смотрела, казалось, вглядывалась своими запавшими серыми глазами внутрь тебя, что-то искала, что-то хотела услышать, а может просто боялась столкнуться с неуместной жалостью, брезгливостью, или даже просто хотела согреться теплом твоим… Много говорила о себе, о жизни прошлой… Жаловалась на отсутствие режима, считала, что это самое важное: только бы режим наладить, сон хороший вернуть – и все будет хорошо, все вернется, все будет как прежде..!
Я слушал склонив голову, закрыв глаза. Так было легче. Ужасно ныл висок, моя «опасная» венка взбухла, пульсировала, редко, но сильно.
Я думал о жизни этой, ее судьбинушке, уже скомканной, уже на пути к урне. Потом вдруг осознал тишину. Отсутствие звуков, голоса ее, и даже больше: тишина внутри, нахлынувшая внезапно. Открыл глаза. Она сидела напротив, точно в такой же позе как и я… ее глаза были закрыты, а на губах блуждала едва заметная улыбка.
Мы молчали долго – вечность. Мы настроились на одну волну. Я не уверен, не знаю, кто кого увел в это состояние. Но вдвоем в одном духе было легче.
Говорят, когда ангел взмахнет крылом – становиться так тихо…!
Который раз ловлю себя: говорю о покойнике рядом с телом его, а отчего-то совсем не осознаю, что тот о ком говорю – вот он, лежит и источает дурной запах. Говорю о ком-то другом, о живом, чьи глаза еще не заклеенные лейкопластырем с такой силой вторгались внутрь тебя, чьи зубы светились улыбкой навстречу тебе, а не выпирали осколками треснувшей жизни из впадины рта…
Поразили меня наши бабульки. Вначале, как положено, у гроба помянули добрым словом усопшую. Потом трагичный и печальный настрой молодых, ледяной отек душевный стал взрываться странными темами, всплывающими в разговорах старушек.
- Внучка-то твоя, совсем выросла, красавица, вчера в церкви в такой юбочке была, ножки-то мамины! Красотулечка!
- Растут, что твоя редиска.. Годик, два – замуж будем выдавать..
- …а что ж.. даст Бог, и правнучка увидишь…
Их разговоры как картинки в диаскопе из моего детства – дети, внуки, мороз, видно надолго, снега много, хорошо, урожай весной, видать неплохой, а мой старик-то че удумал!...
Через них говорила какая-то особенная мудрость, вековая, проверенная. Все как обычно, жизнь идет, человек ушел, ну так что ж… Река несет свои воды дальше, часы тикают, как обычно.
Гроб пустой, и гроб с покойником был по весу одинаковый. Человека не стало, рак один, невесомый. По еловым лапам идти легко – сапоги не скользили. Двери катафалка захлопнулись. Мороз за тридцать буйствовал, выжигал все миазмы, запахов не было, дышалось легко. Захотелось скорее в тепло, к жене, - и выпить две ложки бальзама.
Когда везде воняет смертью – это так правильно – говорить о жизни! Нельзя по-другому.
|
