– Дорогу правителю Египта! Дорогу прибывшему во имя бога Сета, несравненному Цафнаф-пенеаху!
Иосиф, сопровождаемый хвалебными возгласами, проходил тесными тюремными коридорами, пока не вошел в уже знакомое ему обширное помещение. Мало что изменилось тут с тех пор, как он покинул это место. Безликие, обшарпанные стены и вышербленный пол как нельзя лучше свидетельствовали о его убогости и безжалостности. Здесь проводились допросы, часто заканчивающиеся пытками. И здесь же тюремщики от нечего делать просто «развлекались» с заключенными.
Иосиф хорошо это запомнил. Но не только это. Все до единого годы его вынужденного изгнания были чрезвычайно свежи в его памяти. Ясность и четкость воспоминаний была поразительной, острота ощущений – необыкновенной. Иосиф помнил почти все, как если бы это произошло накануне.
Лица... Образы прошлого... Они возникали, как из туманного небытия, вначале такие зыбкие и эфемерные... Но, приближаясь, приобретали индивидуальные формы, оттенки и звучание, безошибочно воссоздавая свои, давно перешедшие в другую эпоху, оригиналы.
Вот Потифар, в прошлом году покинувший Аварис в поисках более спокойной жизни.
... Его невероятные, темно-рыжие локоны отливали медью, отбрасывая медный оттенок на его карие глаза, которые смотрели прямо, не увиливая.
... – Ах, это ты, дружище... – глуховато, но в то же время мелодично, произнес он. – Конечно, конечно... Теперь я вспомнил... – Потифар прошелся по комнате и удобно уселся в кресло, закинув ногу на ногу. – Да ты поднимись, дружище... Видать, наработался за день... Так, так, так... – Потифар забарабанил пальцами по подлокотникам. – Если не ошибаюсь, тебя зовут Иосифом?
Образ Потифара меркнет и растворяется во мраке. Ему на смену приходит другой, женский. Рахна, как единое кроваво-красное пятно, предстает перед помутившимся взором Иосифа. Она склоняется над ним, лежащим на животе на нищенской лежанке. Он видит ее краем глаза, но не может пошевелиться: слишком сильны боли от перенесенных побоев.
– Запах крови я предпочитаю всем другим, – раздается ее зловещий шепот. – Он так возбуждает... Конечно, кровь животных никогда не сравнится с человеческой...
Рахна наклоняется над ним еще ниже, еще...
Внезапно ее, непонятного возраста, лицо претерпевает изменения. Резкие черты, обрамляемые золотыми подвесками, сперва искажаются, затем меняются до неузнаваемости. Кто это? Кто эта прекрасная женщина, что пришла на смену ядовитой колдунье?
... Женщина в светло-розовом платье, напоминающем диковинную бабочку, выпархивает из колесницы и, словно легкий весенний ветерок, врывается в душную тюремную комнату. Она прекрасна. Она вся – нега, очарование и сладость. Как хочется задержать этот миг, запечатлеть ее упругие, сильные и одновременно бесконечно легкие движения, чтобы через года и даже через века она продолжала вот так же бежать-лететь, неподвластная ни времени, ни старости... хотя бы просто в чьем-то воображении!
– За подобные рассуждения ты заплатишь, несчастный раб! – прорезает блаженную тишину ее дикий вопль, и все изображение быстро сворачивается. А за ним...
За ним открывается гнилой подвал и в его глубине – человеческое существо. В нем едва трепещет жизнь, и медленное угасание его естества наводит на мысль о безмерной испорченности и беспощадности людского рода. Иосиф никогда не был свидетелем этой сцены в реальной жизни. Он узнал об этом из рассказов других. Тюремные охранники проговорились ему о бедной девушке, доставленной однажды ночью в подземный каземат. О девушке, судьба которой осталась тайной. Ее велено было держать совершенно изолированно, скудно кормить и не слушать того, что она говорит. Надо полагать, что тюремщики, строго выполняя предписания, прибавили к ним еще и свои. Девушка быстро ослабла и вскоре умерла.
Иосиф видел все, как будто наяву. Он был там, с ней, разделяя ее боль, ее беспомощность и ее одиночество. Он так хотел быть с ней.
Иосифа передернуло судорогой.
– Потифар, – сказал он вслух, как будто снова увидев перед собой царедворца, – тебе не хватило не только широты душевной, но даже обыкновенной человеческой порядочности. Иерушу уже не вернуть, а ты будешь спокойно и безбедно доживать свой век среди однообразных сельских равнин. И тебя... и тебя я тоже должен простить! Простить молча, не произнеся ни единого слова упрека!
Иосиф зажмурился.
Сейчас эти сцены, равно как их персонажи, отошли в прошлое, и при всем желании в них уже ничего нельзя было изменить. Сам Иосиф запечатлелся в них и остался навеки таким, каким был когда-то: юным, неопытным, доверчивым и наивным.
Но прошлое и настоящее часто так переплетены между собой, что уже невозможно разобрать, что есть что. Они сплетаются крепко-накрепко, чтобы идти по жизни рядом, как закадычные друзья. Причем настоящее любит гостить у прошлого, и наоборот. И прошлое, по праву старшинства, часто научает и предостерегает настоящее от возможных ошибок. Ну, а если прошлое находится в плохом состоянии из-за мук совести, то настоящему никогда не будет покоя от его преследований.
Тогда даже будущее легким всплеском своих полупрозрачных крыльев не сможет развеять его смертельную тоску. Тем более, что воздушные крылья будущего – это всего лишь сказочный мираж, а затененная мантия прошлого – надоедливый, хотя и мудрый, призрак.
Настоящее, как ни тяжело это признать ему самому (и зачастую оно в этом не желает признаваться), всегда одиноко в своих странствованиях, а прошлое и будушее, именующие себя его спутниками, это ни что иное, как всего лишь заочные знакомые, на которых нельзя положиться.
А к какому времени принадлежит Симеон, томящийся сейчас за решеткой в этой темнице? Какие воспоминания о нем превалируют? Жестокая беспринципность его юных лет или закоснелость его зрелости?
Сейчас его приведут... Уже слышны шаги стражников по коридору, и Иосиф встретится один на один с тем, кто возглавил преступление против него.
Иосиф усиленно пытался сообразить, что явилось бы самым подходящим для начала разговора, как дверь открылась, и вошел Симеон в сопровождении двух надзирателей и переводчика. На первый взгляд он выглядел довольно скверно: крупный нос и увесистый подбородок заострились, тонкие губы были судорожно поджаты.
– Оставьте нас одних, – приказал Иосиф надзирателям. – Садись, Симеон.
Симеон вскинул на Иосифа безумный взгляд:
– Что? Что Вы сказали? Откуда Вам известно мое имя?
Иосиф умело замаскировал оплошность:
– Ты полагаешь, что правитель Египта – это рядовой человек? Разве ты еще не убедился в обратном? – властно ответил он. – Садись. Но не будь, как дома. Потому что ты не дома, – Иосиф, сев напротив, пристально наблюдал за реакцией Симеона. – Твои братья – другое дело. Они, без всякого сомнения, уже благополучно добрались до Кириаф-Арбы. А ты прозябаешь в этой затхлой яме, – он намеренно выбирал самые «сочные» выражения.
– Помилуйте... – прошевелил губами Симеон, так низко опустив голову, что Иосифу открылся его редеющий затылок. – Помилуйте меня, все Силы Небесные...
– Хорошо ли с тобой здесь обращаются? – вдруг спросил Иосиф.
– И не думал, – ответил Иосиф, подавив усмешку. – Мне всегда важно, в каких условиях содержатся заключенные. А это можно узнать только от самих заключенных, и только тогда, когда они не врут.
– Если бы Вы не распорядились бросить меня за решетку, мне было бы лучше, – ответил Симеон, уставившись на Иосифа в упор.
«А если бы ты не бросил меня когда-то на произвол судьбы, мне тоже было бы лучше! – с досадой подумал Иосиф. – Долгие годы по твоей вине со мной обращались не как с человеком, а как с вещью. Да, теперь я на высоте! Да, теперь я намного превосхожу тебя! Но кто вернет мне загубленные годы моей юности?»
И тут Иосиф стал противен сам себе. Омерзителен до предела, до крайности. Зачем он так разошелся? Зачем он издевается над братом? Нет, этим низким инстинктам не должно быть места. Нельзя давать волю чувству мести. Он обязан простить Симеона. А также всех остальных. Простить так, как прощает Бог, не поминая содеянного ими никогда больше. Даже если они не исправились? Даже. И прощение принесет мир, восстановит, как целебный бальзам, соединит осколки их разбитых жизней.
Иосиф жалостливо и в то же время печально посмотрел на Симеона. Затем он тяжело вздохнул.
«Прощение излечивает душу не только того, кто прощает, но и того, кого прощают, – подумал он. – Еще не все потеряно».
Иаков был вне себя от возмущения и досады, выслушав повествование своих сыновей об их путешествии в Египет.
– Вы уже не дети! Как же вы смогли так оплошать? Беда мне с вами! Беда!! – причитал он.
– Если бы ты видел своими собственными глазами правителя Египта, отец, то не говорил бы так! – обиженно воскликнул, в ответ на упрек отца, Рувим.
– Ну, а ты что скажешь, сын мой? – не поворачивая головы к Рувиму, спросил Иаков Иуду.
– Вынужден признать, что из-за нашей наивности и откровенности мы оказались в большой проблеме, – ответил Иуда.
– Ах, дети мои! Бедные мои дети! Кто вас тянул за язык, что вы все рассказали этому правителю? Неужели нельзя было хоть немного схитрить? Я вам просто удивляюсь!
– Отец, начальник земли той, по имени Цафнаф-пенеах, вида холеного и неприступного, говорил с нами сурово и задавал нам вопросы таким образом, как будто бы имел над нами какую-то власть. Мы не посмели сказать ему неправду.
– И вот результат! – развел руками Иаков. – Вы открылись ему, а он тем временем заманил вас в ловушку!
– Возможно, он просто очень суров и придирчив по своему характеру, – попытался оправдаться Иуда.
– Да? А серебро, честно заплаченное вами, он тайком подбросил в ваши мешки с зерном. Что вы на это скажете?
– Вероятно, произошла ошибка, – продолжал неуверенно отвечать Иуда.
– Откройте глаза, дети мои, откройте! Путь в Египет для нас отныне закрыт! Ах, что вы со мной сделали! Иосифа нет, и Симеона нет, и Вениамина взять хотите! * Но его я вам не отдам! И не просите! Лучше, дети, умерим свой аппетит и в смирении будем ожидать избавления от Господа.
– Отец, но ведь это же абсурд! – раздраженно проговорил Левий. – Засуха может продлиться еще года два, а то и три! Кто знает!
– Не думаю, не думаю, – закачал головой Иаков. – Зерна вы привезли много. На год растянем.
– А дальше?
Иаков медлил. В его позе и выражении лица уже отчетливо прослеживалась суетливая нервозность старости. Он чувствовал себя крайне уставшим от этой, как ему казалось, бесполезной борьбы и нелепых переживаний, но он по-прежнему не мог положиться на сыновей. Это часто приводило его в отчаяние. Он был уверен, что после его смерти все нажитое им хозяйство пойдет прахом. Единственный сын, который, по его мнению, мог возглавить управление, был Иуда, но он жил далеко и не был намерен менять своих планов. А Вениамин, утешение поздней старости патриарха, круглолицый юноша с очаровательными ямочками на пухлых щеках, был целиком и полностью погружен в свою счастливую семейную жизнь. Все остальное его мало интересовало. Женившись очень рано, сейчас, в двадцать восемь лет он уже был отцом десятерых сыновей, служивших ему предлогом ( хотя, по мнению Иакова и неосновательным) для самоустранения от забот в хозяйстве.
Он стоял в стороне, внимая жаркой беседе и, конечно, согласен был идти с братьями в Египет, но проявление инициативы было не в его характере.
– Отец, послушай, – сказал Рувим. – Вот двух моих сыновей я оставляю в залог тебе. Только отпусти с нами Вениамина! Смотри, вот и сам он давно уже здесь, согласный пойти с нами на выручку Симеона. А если что случится с ним, то убей обоих моих сыновей немедля!
– Рувим! Горе ты мое! – застонал Иаков. – Неужели ты так глуп, чтобы думать, что убийством своих внуков я смогу восполнить потерю сына!
– Ты так говоришь, – обиженно ответил Рувим, – будто Вениамин – твой единственный сын. А как же Симеон?
– Симеон? – промолвил, как будто что-то вспомнив, Иаков. – Действительно, как же Симеон? Сыночек мой... Вот незадача...
– Значит, отпускаешь Вениамина? – с воодушевленным облегчением произнес Рувим.
– Что? – встрепенулся Иаков. – Что ты сказал? Никогда! Вы слышали? Его брат, мой бесценный Иосиф, умер, и он один у меня остался... – слезы потекли из его старческих глаз. – Думайте, что хотите, а только никуда он с вами не пойдет! Пойдем, Вениамин, сын мой... Пойдем, утешение мое, отсюда... – обратился Иаков к своему любимцу, подходя к нему и кладя руку ему на плечо. – Уведи меня...
Вениамин, не смея возразить отцу, со значением посмотрел на своих братьев и постарался поскорее увести отца в свой шатер. В пылу расстройства Иаков забыл, что находился в своем собственном шатре.
Татьяна Осокина,
Буэнос-Айрес, Аргентина
Как велика любовь Господня!
Как высока и глубока!
Со всеми нами Он сегодня!
Простерта вновь Его рука! e-mail автора:tatosso@gmail.com
Прочитано 3454 раза. Голосов 3. Средняя оценка: 3.67
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Долго ждал продолжения, спасибо всегда с интересом читаю. 5. Комментарий автора: Спасибо Вам, брат Сева, мой постоянный читатель! Очень ценю Ваши отзывы и оценки! Благословений Вам обильных!
