ЧтО мне этот МирОв? А тем паче – чтО я для Мирова?
Господи, его уж и на свете, может, нет, а из головы не выходит. Не избавлюсь я от него, пока не расскажу всё, что знаю, чтО мне виделось в тот год, предпоследний мой год в далёком приполярном лагере, где я был расконвойником… Но обо мне как-нибудь в другой раз.
О Мирове, о майоре… Нет, сперва о Лейтенанте. Это гибкое худое создание ещё до офицерского звания не доросло, когда пришлось ему совершить подвиг, который со скидкой на кошачье положение можно сравнить с кругосветным путешествием первого космонавта. В большой хозяйственной сумке майор переместил кота с места рождения на последнее временное – насколько ещё оставалось – место жительства на земле.
Отпрыск дикорастущего генеалогического куста, ненатурально пышный, пушистый, вырванный из гущи веток, переплетённых в беспорядочных кровосмесительных случках, оказавшись на ворсистом ковре, огляделся на шлифованную мебель, на зашторенные панбархатом окна и в ту же минуту воинственно заорал, утверждая себя хозяином нижней части квартиры и безраздельным властелином чулана. И поднял хвост, учуяв, что опустил всех мышей в подпол, до уровня параши.
Таково было новоселье. А уже через неделю все мыши эмигрировали в соседские пределы, и кот получил от хозяина всея квартиры звание Лейтенанта. И шанс: исполнить своё мужское предназначение – посеять семя новой в посёлке фамилии.
На единственной полулице, состоящей из шеренги одинаковых одноэтажных домишек, тупо глядящих в длинную бетонную стену, обитали две не первой молодости кошки. По вечерам они гуляли. Туда-сюда, туда-сюда. И всякий раз останавливались у водосточной дыры под стеной, заглядывали в неё с интересом, но на ту сторону – ни-ни: однажды мартовским вечером старшая из них – та, которая порыжее да поохочее, – просунулась в дыру, вынюхивая своё девичье счастье, цветущее на упомянутом выше кусте, но была отброшена и ошарашена внезапно пальнувшим гулким воздухом. Кошки загрустили, затосковали, но – что делать – поджав хвосты, смирились. Остались невостребованными старыми девами.
И вдруг – такая пруха! (2) Приблизилось то время, когда у Лейтенанта высохнет слизь под носом и распустится чудодейственный бутон мужественности. Вот только карантин отбыть надо: хозяин Лейтенанта, майор, он д я д я с а м ы х ч е с т н ы х п р а в и л, (3) и сроку отстоя придаёт сакральное значение. Кошки терпеливо дожидались. Каждая – своего часа.
И настало утро. Оставался один день до окончания карантина. Майор Миров собственноручно налил Лейтенанту молока, нарезал оленины, отечески пощекотал за ушами и отправился на службу. Хлопнув калиткой, ступил на мостки, в предвкушении дня постоял немного и пошёл налево.
Служил майор Миров там, откуда принёс домой кота, – за бетонной стеной, за четырьмя проволочными ограждениями, за деревянным забором. Собственно служба не имела никакого отношения к единоплеменникам Лейтенанта. Майор не питал пристрастия ни к родословным ни к садовым кустам и с понятием селекции знаком был понаслышке, однако начальство отдало в его ведение и распоряжение целый питомник, называемый локальным участком, – дворик и длинный барак, в котором содержалось около ста особей. Майор Миров работал там пастухом. (4)
Он дошёл до самой околицы, где полулица, резко увильнув перед строем сосен влево, стала узко ухабистой дорогой, уходящей на два километра в таёжную глухомань, к лесоповалу у речушки Убеги. Остановился, поразмышлял. Усмехнулся. Нет, никакой нет нужды тащиться туда: подпасок (5) и сам управится, умеет рихтовать деформированные мозги.
Майор свернул на дорожку, неширокую и недлинную, одолел её резвой рысцой, провёл глазами по солнцеобразным решёткам двухэтажной конторы, вскочил на крыльцо. Уважая традицию, угостил стоявшего у входа попкаря (6) козырной (7) сигаретой. Направился в подвал.
Здесь, в одной из карантинных камер, за железной дверью, глухой, без окошка-кормушки, без смотрящего глазка, разместилось детище майора Мирова – лагерный тир. Здесь майор Миров жил. Уже давно. Кажется, всегда.
Смутно помнил, что оборудовал тир после её побега. Весёлая черноокая хохлушка не прижилась в медвежьем углу. Выросшей в отчем саду на сметане и наваристых борщах – не потрафили ей ни чай с морошкой, ни солёные сигИ. Сбежала. Весной или в начале лета. Выскользнула, избавилась от магии ухватистых майорских рук. Так же легко, как поддалась ей в тот удачный для Мирова день.
То была летняя дачная история, шалость поначалу, расслабуха. Миров уже два недели гостил у однокашника, товарища по училищу, занимавшего, несмотря на майорское звание, видный над лагерями пост. Приятель с женой и подрастающим долговязым оболтусом наезжал на дачу один раз в неделю, в пятницу вечером, – до понедельника. После их отъезда Миров общался с телевизором. Нахлебавшись глазами баланды с экрана, скучал. Выходил из домика, смотрел на две корявые акации, потом на балку, поросшую чертополохом. За ней лежало село. Миров часто бродил по широким пыльным улицам и от безделья подмигивал глазевшим на него отовсюду тёмным невидящим окнам. И однажды свернул в переулок. И остановился: дорогу преградили яркие, окрашенные изумрудом ворота.
Постучался. Никто не отозвался. Майор открыл калитку, вошёл под густой лиственный свод. Могучий кобель, точно сфинкс, установленный у конуры с остроконечной крышей, уставился на майора и, как мудрец, познавший тайну вечности, прикрыл глаза: унюхал своего.
Ни в дом, ни в хлев Миров не пошёл. Острое ловчее чувство повело через двор, толкнуло за гараж, за флигель – в сад: а вдруг хозяева попадутся на чём-то недозволенном? Он вышел на бетонную садовую дорожку и застыл. Где-то рядом жужжал глубинный насос в артезианском колодце. Из труб, рядами протянутых в глубину сада, искристой пылью сеялась в густо зеленеющую землю вода. Перед деревьями, над грядкой, радуга нависла.
А под ней, посреди грядки, – ноги. Будто из земли выросшие. Загорелые, крепкие и – изящные. Женские.
Картинка, однако, не ослепила майора. Он увидел, всё увидел. Залитая солнцем полуденная степь дохнула жаром, обожгла грудь.
Хохлушка встрепенулась, распрямилась, пальнула резко:
– Не стыдно? Цэ… это отвратительно.
– Да, неловко и, так сказать, стыдно. – Майор Миров овладел собой. – Но никак не отвратительно.
Она – наверно, неожиданно дл себя самой – прыснула.
– А хто вы такой? И як вас Рекс пропустил?
Миров ответил скупо:
– Я дачник. – И щедро похвалил Рекса: – А собака у вас умница: добрых людей не трогает.
– Н-ну. А шо вы хочете?
– Я гулял. А жарко, знаете, – пить захотел.
Она сбегала в дом, принесла запотевший сифон с газированной водой. Миров, сидя на лавочке, медленно пил. Поглядывал на девушку. Насколько она моложе? Лет на десять? Нет, на все пятнадцать.
И – сад, он тоже молодой, плодовитый. И грядки овощей – точно утренние колонны зэков перед разводом на работу.
– И куда же вы деваете всё это богатство? – Жестом в сторону грядок, а глаза на девушке задержались. Грудь её едва заметно колыхалась.
– Да продаём. Батько в Мурманск возит клубнику. И помидоры, бывает.
– А вы что тут делаете? – Майор не отводил от неё взгляд.
– Я техникум буду кончать. А здесь на каникулах, батькАм помогаю.
– А не могли бы вы… – Майор секунду выждал: боялся услышать отказ. Но попытка – не пытка. Он это знал: и то и другое освоил. И решился: – Не могли бы вы мне продавать фрукты и, главное, побольше… клубнички?
Чёрные глаза девушки зажглись.
– Невыгодно, наверно…
– Я буду платить по мурманским ценам. И даже больше – если с доставкой на дачу.
– Н-не знаю… – Она не решалась отказать. – Если только батько разрешит.
– Мне два раза в неделю. – Майор осторожно напирал. – В понедельник и в четверг, в удобное для вас время. Клубники – ведёрко… Сделайте одолжение – вы такая добрая, славная… Я на первой за оврагом даче.
Она молчала, улыбалась, глядя на майора. Опустила глаза:
– Добрэ, я думаю, батько разрешит…
Назавтра она разбудила Мирова в одиннадцатом часу утра. Он уснул поздно, после трёх часов ночи. Странно, но после кофе уснул от экспортных ритмов, доставленных транзистором оттуда, из-за холма, сюда, в отечество, в укромный дачный домишко. Аккорды, аккорды – неистовый, неустанный бег с препятствиями. Перескакивая барьеры и рытвины, стучало сердце. Миров бежал по сложной пересечённой местности. За оврагом возникло ощущение цели. За ерником (8) и сама она показалась. В телогрейке и пидорке. (9) На сопку взбиралась. Если перевалит, тогда не достать. Тогда – всё, упустил.
«Вперёд!» – из груди Мирова вырвался Рекс. И бросился в погоню. Быстрей, быстрей! И решающий прыжок!
Взвыл саксофон, ударная тарелка задребезжала дробной злобной радостью. Противный, тошнотворный привкус несвежей ваты пополз по зубам, по языку, по всему рту – в глотку. Спазм стиснул горло. Последний?
Неведомая сила схватила Мирова за ногу, вытащила из собачьей шкуры.
– Ну, ці городські!... Так можна все проспать. (10)
Когда-то, ещё курсантом, в музее, куда их курс водили на культмероприятие, довелось уже Мирову смотреть на такое же. На почтительном расстоянии. А тут, рядом, стояло натуральное. Мясистое.
Миров прохрипел обалдело:
– Фу, какая чушь мне снилась… – И придя в себя, проговорил привычно и целенаправленно: – Вы разбудили – вы спасли меня.
– Вам что-то нехорошее приснилось? – Она спросила по-русски.
– Что я ваш Рекс и что потерял вас. – Миров удивился неожиданной своей фантазии, но не сдержал её, дал волю: – Я скулил от усталости, мне хотелось прилечь у ваших ног… Вы сами нашли меня, вырвали из кошмара.
В ответ – зрачки больших, как угорские сливы, глаз расширились. Ожидали.
– И надеюсь, я не проспал, то, чтО мне обещано?
– Да, я доставила всё, что вы хотели.
Миров поднялся с дивана:
– И то, чтО мне суждено?
– Это мужчина сам должен видеть…
После полудня она причесалась и подошла к двери. Потянулась, подняв руки. И негромко так, без сожаления, ни к кому не обращаясь:
– Последние каникулы…
И ушла. Дача тишиной налилась. Майор спросил себя: а теперь чтО?
Вечером следующего дня прикатил товарищ со своими домашними, и это помогло Мирову дожить до понедельника. Компания занялась шашлыками, попивала водочку, играла в подкидного. Миров потешался над хозяевами – подыгрывал им. И, неизменно оставаясь в дураках, платил за гостеприимство.
После их отбытия оделся по форме, навёл блеск на туфли, нарезал одичавших георгин у крыльца и отправился на другой берег балки – свататься. Рекс, привязанный у конуры, терзал свой кусок – из красной плоти кость выглядывала. Майора встретил угрожающим оскалом: усёк припрятанное за наружным лоском намерение. И внезапная мысль – отголосок ночного кошмара – прозвучала в глухом рычании собаки: это он, Миров, он сам собой недоволен.
Однако хозяин усадьбы, приземистый жуликоватый хохол, умел держать нос по ветру, с двух слов майора понял, что для дочки подул попутный ветер, и как бы шутя предложил розыгрыш: пусть жених вырвет самую большую морковку на грядке, одной рукой. Сумеет – получит девку.
Ну, конечно. Пожалуйста. Чего проще…
Майор ухватил морковину, потянул. Блин, ботва оборвалась.
Он вонзил в грядку пальцы, облапил неподатливый корнеплод, дёрнул. Морковина хрустнула и выскочила. Почти вся. Но – корешок в земле остался.
Хохол добродушно засмеялся:
– Бач, як воно вийшло. Вся смакота тобі, а корінець тут залишається. (11)
Шумное разливанное застолье свадьбы майор переплыл уверенно, одарил батька и матерь большими северными деньжищами и увёз молодую жену к себе в Кошкозеро. За неделю она там освоилась, в непривычных для неё местах, и вскоре превратила холостяцкое логово Мирова в уютное супружеское гнездо.
Но не прижилась. Среди зимы случилась у неё бабья хворь, и молчаливый лагерный врач Владимир Митрофанович едва выходил её – влил в похудевшее тело литр зэковской крови. С того дня она притихла, ушла в себя. По вечерам, после ужина, продлевала удовольствие своему майору – не выглядывая наружу, не высовываясь из молчания ни шёпотом, ни вздохом. В конце зимы – первая капель робко затенькала за окнами – сбежала. Майор вечером пришёл домой, не застал жену, лёг на кровать и стал ждать. Ожидая, уснул.
Проснулся на рассвете. В одиночестве. Тщательно побрился и ушёл к себе.
В своём кабинете, пастушьем, выходящем окнами на пустынный плац, перебрал почти вс. Картотеку личных дел. Трём зэкам записал выговоры. На всякий случай. И вглядывался в чрезмерно нахальные морды. Искал.
К вечеру нашёлся. В голове родился тир. Майор спустился в карантин и увидел там котёнка. Будущий Лейтенант с т о м л е н ь е м у п о в а н ь я (12) сидел перед щелью у водосточной трубы. Майор Миров укорил его:
– Сачкуешь, пацан. Сидишь – вроде в тундре тепла ожидаешь. Пойдём ко мне. На дело.
Котёнок поразмыслил, прикинул, что в лагере ему особо ловить нечего и согласился с дельным предложением. Не обинуясь вручил себя майору.
И стали они жить-поживать да тоску изживать, заполняя друг другом часы досуга. И вроде получалось.
Сегодня, уходя из дома, майор не без сожаления попрощался с Лейтенантом. Но служба есть служба, и каждый должен быть на своём посту: Лейтенант – квартиру охранять от мышиных поползновений, а майор – стадо пасти.
Работе предшествует разминка, производственная гимнастика. Майор Миров привычно размял сигарету, прикурил и включил конвейер символических смертей. И стал расстреливать фигурку за фигуркой, успевая перезарядить воздушку и подзарядиться затяжкой сигаретного дыма. Убив по два раза всех умников и всё отрицалово, () достал из личного сейфа спирт, половиной кружки отметил удачную охоту. Сёмга, принесённая из дому, подстегнула аппетит. Наевшись, Миров раза два зевнул и, манерно пошатываясь, пошёл на верх: злоба дня ожидала.
В кабинете ввиду затянувшейся весны было прохладно. Миров выдернул (13) из каптёрки хмурого от спячки шныря и устало, с показной злобой тяганул его на пидора. (14) Шнырь засуетился у печки. Поглядывая на него, Миров просмотрел вчерашнюю почту.
Ничего особенного – никаких известий, имеющих оперативную ценность. Но одно письмо, без обратного адреса, заинтересовало. Опять этот Ярцев! Писала ему давняя знакомая. Мужика её в очередной раз на принудительное лечение забрали, она вспомнила о былых незабываемых свиданиях с Ярцевым и воскликнула: «Ах, если б можно было всё это повторить!»
Письмо было длинное: от скуки и одиночества, – но интересное – после каждого абзаца Миров слюну сглатывал. А дочитав – обозлился: Ярцеву, этому хмырю, один раз в неделю писала жена – ну и ладно, но плюс к тому – любовница, это уж слишком, это роскошь для зэка! Семя зависти попало в подкорку – месть завязалась.
Из ящика достал папку с делом Ярцева. Раскрыл. В упор, издевательски глянула с первого листа наглая фотокарточная харя: дескать, каждому своё.
Если б не документ, майор плюнул бы. Но только и того, что шныря ещё раз опидорасил короткой фразой. И молча – себя послал туда же: сам ведь сделал Ярцева успешным зэком. В лагере этот выскребок мастером слыл, и в тот день, когда в голове у майора тир обрисовался, на глаза и эта фотка попалась. И подумалось: этот сделает. За мелочь какую-нибудь – ну, скажем, за свидание с женой, долгоиграющее, чтоб суток двое любить её.
Полмесяца Ярцев, снятый с работы, муркал (15) в подвале. Приходилось дважды в день приносить ему туда щепотняк чая, матом подхлёстывать. И стимулы сработали – за неделю Ярцев изготовил фигурки… вовсе не овечек, не коз и даже не волков – самых колючих в отряде мудил. (16) В масштабе один к пятнадцати.
Работа удалась на славу. Каждое изделие венчала непременная пидорка, и каждое имело необъяснимое сходство с прототипом. Они выглядели, как живые. И двигались-убегали в лес, намалёванный в виде двух ёлок и сосны, и скрывались там, точно в могиле, – поверженные.
И всё это зэк устроил. Если увидеть в деле сокровенный смысл, то отчасти для зэков. И получил своё. Но только не от них. Они не отомстили за кощунство. Придётся пастуху постоять за стадо.
Перед отправкой почты из лагеря майор Миров зашёл в цензорскую и перебрал все письма на «Я». Ясно дело, Ярцев послал маляву своей былой душке. Майор спрятал письмо в папку, а цензору велел тормозить всё, что поступит от Ярцева в будущем.
Обходительный старичок в потёртом пиджачке, с аккуратно зачёсанными никотиново-седыми остатками волос, цензор зоны Ульян Данилыч всю войну ревностно служил родине в заградотряде – и в лагере отличался неукоснительной, дотошной исполнительностью. Через пару дней передал майору телефонный донос: Ярцев посылает письмо жене.
Миров появился в цензорской спустя минуту. Взяв из рук перлюстратора незаклеенный конверт, поинтересовался:
– Почту упаковал, Данилыч?
– Нет, жду, когда ваше дело решите, товарищ майор.
– Я только схожу к себе в кабинет, выпишу, что меня интересует.
Майор прошёлся по коридору, остановился у окна. Достал из папки оба письма Ярцева, переложил из конверта в конверт – местами поменял. С наслаждением выкурил сигарету и вернулся в цензорскую.
– Всё, Ульян Данилыч, можешь отправлять… Ярцев теперь будет писать сверх нормы – под чужой фамилией, в счёт чужого лимита. Ты, если заметишь, тормози, но на барак не возвращай.
Служитель перлюстрации обиделся:
– Вы, конечно, можете сомневаться, товарищ майор, но знайте: любой почерк я помню. Любой. Так что, если кто-то пишет по чужому лимиту, у меня не проходит.
Майор кивнул – поощрил Данилыча. И ещё раз – аванс выдал.
Делать пока было нечего, он сходил в штаб, сказался нездоровым и ушёл за ворота.
По ходу следования, в половине одного из домишек, разместилась поселковая лавка. Там жена подпаска торговала. Для своих у неё в подсобке всегда имелось кое-что интересное. Миров купил бутылку водки, бутылку коньяка, трюфелей и палку салями.
Подпасиха глазами заиграла:
– Небось, для женской части угощение? – Голос чуть-чуть подразнил майора.
«Все они тут у нас суки…» – Подумал тоскливо, безысходно и пошёл прочь из лавки.
В Кошкозере жили две бесхозные биксы. (17) Бабы как бабы, не хуже других. Одна – рыжеволосая, другая – натурально рыжая. Первая, сослуживица Мирова, всё ещё работала секретаршей в спецчасти. Для виду. Другая съехала с должности посудомойки и жила неизвестно на что, но безбедно. Обе: и Тая и Айя – были северные пленницы, обеим некуда было уехать из посёлка. Разве что к чёрту на кулички. А в Кошкозере они занимали три комнатушки в крайнем доме. По положению были равными одна другой хозяйками. Гостеприимными. Редкие в посёлке командировочные останавливались у них. Да ещё командир охранной роты забегал иногда, срываясь на часок-другой с брачной цепи.
Это, однако, не помеха. И препятствий никаких. Миров помнил, что прошлым летом Айя ездила в отпуск в Прибалтику, накупила всяких-разных таблеток, и проблема зачатия ушла на несколько лет в будущее. И, кроме того, коварства Венеры можно не опасаться.
Не постучавшись, он вошёл. В приёмной, на диване, не сервированном, но широченном, Айя расположилась.
– Майор… Пришёл-таки. Наконец. Я уж заждалась.
В ответ Миров пробурчал:
– Давай кирнём. За встречу.
Выпили сразу полбутылки водки. Айя жевала салями и расстёгивала ему рубашку.
– Ты, Миров, под финиш в глаза мне смотри. Я от этого торчу… (18)
Потом они допили бутылку, Айя съела трюфелину и опять легли. Спустя минуту Айя подытожила:
– Майор, ничего не получится, майор. Ты самец хоть куда, а любовник никакой.
Миров отвернулся. Поднялся и нехотя оделся. Как раз вовремя: в квартиру влетела Тайка. Крикнула:
– Я как чувствовала, что мне ничего не достанетси! Бутылку прихватила.
Айя успокоила её:– Достанется. Коньяк вот есть, конфеты. И… – соединила взглядом подругу и майора. – А я пошла спать.
Ушла в другую комнату.
– Чего эт’ она? – Тайка плечом дёрнула. – Не так уж часто Бог мужика посылат. Такого мужика… Выпьем, да? Аль не хошь? Дак ишшо лучше.
Толкнула Мирова в свою комнату, дверь заперла.
– Чтоб Айке не досталось. – Засмеялась, грудью уперлась майору в спину: – Ну!..
Он резко обернулся, схватил её, поднял на руках. Она счастливо взлайнула:
– Сладко как!
Он вспомнил Рекса. У конуры. С куском. Сознание потемнело. Необглоданная кость пятнышком засветилась… Она, хохлушка, смакота… Зарычал. Светлое пятно вспыхнуло и – Айка садила кулаком в дверь – погасло.
Тайка спросила – хрипло, злобно:
– Чё те надо, сука?!
Из-за двери:
– Совесть потеряли, спать не даёте. Открой, дай мне крем.
Тайка отперла дверь, зашикала на подружку:
– Крем тебе нужен, сучка? Знаю, чё те надо.
– Зачем ты меня, оскорбляешь, Тая? Я тебе таблетки принесла.
– Поздно, – буркнула Тая. – Запихни их себе…– Я так и сделала…
Лишь к утру майор вырвался, наконец, из ситуации.
Дома не было никого. Через открытую форточку в комнату залетал ветерок. На полу, у окна, валялась задушенная мышь. Майор завёл будильник и лёг спать.
…Разбудило требовательное мяуканье. Майор увидел у кровати Лейтенанта, поискал глазами мышь. Её не было? Лейтенант съел? Нет, мышка была выброшена на корм воронам. И – подумать только – с того утра неделя прошла.
С Айкой и Тайкой был в субботу…
Воскресенье с молодыми подпасками и кумом (19) провёл в тире. Стреляли под интерес. Трижды без промаха уложил пятнадцать человек – выиграл бутылку водки.
В понедельник партсобрание было. Замполит хвалил пятнадцатый отряд: за полгода ни одного крупного нарушения. Ну, чифирили, кого-то там опидорасили… по обоюдному согласию – мелочи. В общем – отряд показательный.
Во вторник прилетел из управления инспектор по режиму. Кокин, кажется. Вместе с хозяином (20) и пастухами охотился на оленей. Убили важенку и телёнка. На квартире у дам выпили под оленину пол-ящика спирта и ящик водки. Инспектор там и заночевал… Пришлось в обществе Лейтенанта ночь коротать.
В среду после полудня осушили НА ПОСОХ шесть бутылок спирта, от геологов вертолёт прилетел, кое-как подняли инспектора на борт, тушу телёнка погрузили… Вечером на политзанятиях читал из журнала о ведущей роли партии в гуманизации режима и об охране среды. Отшмонал под матрацем у какого-то зэка другой журнал, красивый. Дома, поглаживая кота, разглядывал сериал. Прогнал кота в чулан, сделал себе что надо. Спал спокойно и крепко.
В четверг весь день названивала Тайка… Жалобы просматривал, складывал в нижний ящик стола… заполнил бланки спецчасти, дал жалобщикам расписаться, положил в тот же ящик. Позвонил Тайке, зашли в тир. Показал журнал, она поработала. Потом сжалился, отоварил по-хорошему. Почти не пили – бутылку на двоих.
В пятницу капель началась. Владимир Митрофаныч успокоил: раздражение канала. Но бициллин всё же сделал.
В субботу, в эту, сегодня…
Лейтенант вскочил на постель, лапой постучал майору по лбу.
В холодильнике кое-что ещё оставалось. Майор достал банку с рыбой, взял корюшку, помахал – подразнил кота. Лейтенант, изловчившись, прыгнул, схватил добычу когтями – чуть не оцарапал хозяина.
– Ух ты! – Майор повысил кота в звании: – Молодец, Капитан! Браво! Тебя ожидают великие свершения.
А самого кое-что в зоне ожидало. Побрился, умылся, вышел на улицу.
У крайнего дома, под крыльцом обретался небольшой съёженный комок намокшей шерсти. И то ли жалобно, то ли задиристо мяукал.
«Наш! – Миров обрадовался. – Присвою Капитану Майора… когда подполковником стану…»
Зашёл в тир, выпил чифиру, поскучал, подумал: «Женится, что ль, на Тайке? Трусы стирать будет, горячее варить… Да только не завяжет, захочется разносолов на стороне. Ну её… ссуку…»
Взял воздушку, пальнул раза два… Нет, надо сделать что-нибудь всерьёз.
В кабинете его сюрприз поджидал. Только вошёл – зазвонил телефон. Не мешкая, отозвался:
– Пятнадцатый отряд. Майор Миров слушает.
– Цензор Акимов беспокоит. Есть, товарищ майор.
– Что есть?– Письма Ярцеву.
Их было три. Одно от любовницы и два, одно за другим, от жены. Второе, оно и последнее было. За ним, – писала жена, – последует развод.
Любовница тоже написала последнее: «Мне пришло от тебя письмо, адресованное твоей жене, хорошее письмо. Я ей завидую. Хотела бы оказаться на её месте. Не суждено. Невозможно залезть в её шкуру и любить тебя, как она, и быть любимой. Ты перепутал конверты, но ты не можешь перепутать нас, женщин. Я знаю, ты и мне что-то написал. Но теперь, даже если напишешь ещё, я ничему не поверю. Она для тебя как стакан водки и хлеб, а я – коктейль и пирожное, баловство одно. Но я так не могу. Я думала, я надеялась, ты, как только выйдешь оттуда, будешь со мной день и ночь. Но теперь знаю: её ты не бросишь. А мне крохи с чужого стола не нужны. Не пиши больше и забудь меня. Тебе это будет легко».
Она не подписалась: любовь кончилась, оборвалась.
А интрига завязалась. И предстояло продолжение. Майор кликнул шныря, послал за Ярцевым. И закурил сигарету.
Ярцев явился после девятой затяжки.
– Здасьте, гражданин майор. – Глазами поиздевался над Мировым и усмехнулся: – Счастлив безмерно – видеть вас.
Майор ответил тем же:
– Не было бы счастья, да несчастье помогло. Скажи, Ярцев, как ты до такой жизни докатился?
– До какой такой, гражданин майор?– А до такой, что жена на тебя жалуется начальнику колонии. Не уважаешь её, связь не поддерживаешь.
Ярцев изобразил досаду:
– А как я могу поддерживать? Вот приедет на свидание, тогда и поддержу. Длительное свидание – длительная связь, целых двое суток.
– Ты кому-нибудь с этапа на уши наступишь (21) этой лирикой. – Майор взял со стола письма: – А здесь вот – суровая проза, хуже приговора для тебя. Только не делай глупостей, повинись перед женой. Дави на детей, на милосердие. Баба не камень, отмякнет, простит. Что было, то сплыло, – объясни ей. Споткнулся, скажи, нечаянно, но осознал свою вину.
– Что вы такое говорите, гражданин майор… – Ярцев всё ещё держал стойку. – Что вы мне голову забиваете намёками?
– На, читай. – Майор протянул ему письма. – Да горячку не парь.
Ярцев пробежал глазами оба письма – кровью налился, прошептал:
– Не может быть, не мог я ошибиться… А что же это?.. – И полбу себя шлёпнул: – А, зт-то… это штрык (22) – он, пидор, перепутал… Или спецОм? Ну, конечно, спецОм. Я письма в разное время отправил… Ну, гнида, я те покажу!
– Стой! Куда ты? – Майор для виду соблюл правила службы, то есть игры. Но со стула не встал.
«Вот только Ульян Данилыч… – Гадательно в окно посмотрел: – Не надавал бы ему Ярцев. Ну, да тот чекист – выкрутится. А если нет… Лучше, если нет…»
Нетерпение распирало. Майор встал, засунул в карманы кулаки, сдерживая себя, напрягся.
Отрывисто, напористо зазвонил телефон. Депеэнка (23) кричал из трубки:
–Миров, слышишь, тут твой герой, Ярцев, у меня. Акимова избил. Иди разбирайся.
В дежурной части дым затуманил окна: в ожидании работы четыре мусора курили «Беломор». На полу, опустив голову, сидел закоцанный в браслеты (24) Ярцев: успел кое-что получить – для аппетита. За пультом восседал депеэнка. Рядом стоял цензор. К левой щеке его присосался синяк величиной с медаль.
Сдерживая радость, майор отметил про себя: «Первое отличие за контузию».– Распустил ты своих героев. – Депеэнка – Мирову. Спокойно, буднично. – Это называется лучший отряд. Иди воспитывай питомца. Временное постановление на шизо (25) я уже выписал.
Миров сказал Ярцеву, тихо, почти шёпотом:
– Пошли.
Они, все пятеро, спустились по лестнице в тир. Миров запер дверь и с разворота подошвой сапога – по ягодице Ярцева. Тот выкинул руки, чтоб нос о пол не расшибить, на колени рухнул.
– Не надо начальник! Не надо…– Не надо, так не надо. Жопу уважаю. – И – по печени Ярцева.
Крик, способный разодрать душу, не тронул вертухаев. Майора – воодушевил:
– Вот тебе свидание! – По почкам.
– Поощрительное! – В левый бок.
– Со мной свиданьице. – Туда же.
Ярцев простонал:
– Хватит… дай отмазаться… (26) Хочешь, я себя из стали сделаю… Убивай тогда хоть десять раз… хоть сколько духу хватит…
– Не выйдет, Ярцев. Ты сам у меня вздёрнешься. Натурально. Гарантирую. – И опять – по почкам, по печени, по почкам…
Ярцев затухал, едва шевелился.
– Уберите его. – Майор сплюнул. Достал из тумбочки одёжную щётку, заширкал по брюкам. Сапогам чистка не требовалась.
Мусора облили Ярцева водой, потащили в трюм – довершать исправление. Майор подошёл к сейфу, достал спирт. Выпил полкружки. Закурил.
Спирт, однако, не взбодрил. Миров пожалел себя: «Данилыч – тот по морде получил. Синяк видный какой! Хозяин стольник (27) оздоровительный даст. А тебе, пастух, какая награда?»
Налил ещё полкружки.
– Твоё здоровье, Миров!
Выпил. Достал сигарету и не успел прикурить – свалился. Туда, где Ярцев, зэк, валялся.
Вырубленный – майор не почувствовал запах крови.
Капитан ждал хозяина весь вечер и полночи. Хотелось кушать. Хотелось, что майор пощекотал за ухом, чтоб рыбкой поманил с высоты. А потом – в постель. Улечься у ног и урчаньем поведать ему, как день прошёл и что трава выросла настолько, что можно спрятаться и поджидать какого-нибудь глупого лемминга и что – извольте посмотреть, товарищ майор: дождался постучать лапой по руке и прыгнуть под окно, мышиный хвост показать: вот так Капитан!
Но майор не возвращался, и уж понятно: до утра не жди. Капитан прыгнул в открытую форточку. Не чуя под собой земли, побежал против ветра – к магазину. Там, за ним, рядом с чёрным ходом, – бадья. В ней всегда есть чем поживиться крысам.
Капитан их ненавидел. Глазами – когда вспоминал, когтями – когда ловил, всем нутром – ненавидел всегда, даже тогда, когда не думал о них. Эти твари сожрали всех его братишек, он один из помёта уцелел.
У магазина не было ни души. Но под ним… Капитан слышал писк разборки. Надо подождать. Вот здесь, на этом деревце у крыльца, – одна ветка нависает над самой бадьёй.
Крыса высунулась из дыры под ступенькой только через час. Потрогала глазами ящики под забором, воздух понюхала, послушала ночь. И – к бадье.
Тут её Капитан и схватил. Она всем телом взвилась, пыталась укусить его и вырваться. Но он держал цепко, у самой головёнки. И – клыки в неё, сквозь кощавую. Поверхность – в хлябь.
Она издала протяжный писк, судорогой стала, дёрнулась напоследок и обмякла. Капитан с отвращением швырнул её в сторону.
И устремился к забору. Между низкими тучами луна показалась, осветила округу. От Убеги туман вставал. Сквозь дымку, стушевавшую чернолесье, из-за деревьев, из древних кошачьих преданий выступило очертание рыси, известной всему зверью во всём тысячелетье негласным прозвищем «Большой Кот».
Капитан запищал. Спрыгнул. Струйка мочи пометила траву у забора. И охотник, перегоняя страх, убежал восвояси.
Майор всё ещё не вернулся домой. Он ещё не пришёл в себя. Не вырвался из кошмара. Удирал от Рекса – у того была перекошенная морда Ярцева и разинутая пасть. Клыки возмездия сочились кровью.
Майор удирал за сопку, на вершину. Перевалить – и спасён, и накось-выкусь, Ярцев! Но два разлома преградили дорогу. Хотел перепрыгнуть – разломы оказались письмами Ярцева, и тот настиг жертву. И неожиданно довольно обходительно взял за руку и проговорил:
– Гражданин начальник отряда, вставайте.
Майор открыл глаза. Не пасть нависла над головой. Кроткая улыбка шныря – истопника и уборщика, ежедневно опускаемого матом, но хронически послушного, – возвратила Мирова в зону, в тир, в себя самого.
– Чего надо?
– Меня завхоз послал. Иди, говорит, в ту камеру, что рядом с карантином. Там кое-что сделать надо. Начальник отряда тебе расскажет.
Миров поднялся, указал шнырю на распахнутую дверь:– Пошёл вон.
Шнырь пошёл. Майор остановил его:
– Через пять минут придёшь. Почистишь мне китель и брюки.
Когда майор Миров уходил домой, большие настенные часы на проходной показывали послеобеденное время. А день… Скорей всего, суббота.
Нет, уже воскресенье. У ворот лагеря воробьи устроили игрища. Яростно чирикали, не обращали внимания на Мирова, и это было похоже на издевательство.
Он шикнул, они продолжали кутерьму. Хлопнул два раза ладонями – как холостые выстрелы. Птичек всецело игра захватила. Миров сплюнул, поплёлся домой.
Дорога, понятно, проходила мимо лавки. Мирову пройти мимо не пришлось. Был уже на подходе – дверь открылась, на крыльцо Тайка вышла. С покупками. Миров смекнул: командировочного приветить, свежего. Но всё же попытался:
– Здорово. Ты это… давай ко мне на чай. Квартиру холостяцкую посмотришь. Может, порядок наведёшь.
Тайка губу оттопырила:
– Нет, майор. Какой с тебя толк? Час-другой. Ну, ночь. А жизнь мимо проходит. Мне жизнь надо устаивать, жизнь. А тут случай: гость перспективный пожаловал, вдовец. Так что я домой пойду.
Миров махнул рукой:– Ну, что ж, устраивайся поудобнее. Сверху. – И отфутболенный – в лавку зашёл.
Купил чего надо. Два пузыря водяры, жратвы себе и Капитану и запыленную бутылку с надписью «Херес». Подпасиха принесла из подсобки шикарные конфеты. Миров прохрипел:
– На кой они мне… – Его знобило.
Придя домой, первым делом закрыл форточку, затем положил коту в блюдце филе трески, себе водки налил. Опростав стакан, сел в кресло, полистал журнал. Застывшие позы, ничего нового. Швырнул журнал в угол. Забылся.
А что Капитан? Тот, налопавшись трески, налакавшись водицы, лёг под защиту майора, у неразутых, в сапогах, ног. И задремал – включил чутьё и ясновиденье.
Лес перед ним предстал. Дальний, за лесоповалом. На поляну огненная масть выбежала, посмотрела туда-сюда, не оглянулась, вперёд пустилась. И вовремя: в то же самое мгновение Большой Кот спрыгнул с толстого сука, нависшего почти над головой у лисы. Но промахнулся: она успела отбежать.
И гонка развернулась, преследование. До берега поляны и дальше по длинной-предлинной узкой тропе. Прижавшись к сапогу майора, Капитан потрусил вслед за ними, спаренными жаждой жизни. Они вынырнули из леса, лиса забегала из стороны в сторону, взметнулась на сопку. Большой Кот не отставал. Почти настиг добычу у вершины – хвост между лапами оказался… и – чёрт! – выскользнул, мелькнул, за перевалом скрылся. Туда ясновиденье Капитана не достигало.
Он успокоился. Но дрёма пропала – с глаз улетела за сопку. Капитан поднялся, выгнулся, подошёл к окну.
Закат перетекал в ранний летний восход. Из ближнего леса ухал филин. Подружки вышли на прогулку: приглушенный стеклом – зов послышался. И хозяин проснулся. Повернул голову к окну.
Кроваво-красное напоминание черкнуло майору по глазам. Он устало выругался:
– А пошли вы все…
Кот потёрся о сапог и сиганул к выходу на свободу. Майор поднялся, открыл вторую бутылку водки, из горлА в горло вылил половину. Крякнул. Кот замяукал, о косяк лапой застучал.– Ну, что ты, Капитан… Куда ты? Останься… – Майор просил, канючил. – Ну, хочешь, Генерала присвою?.. Нет не присвою, не имею права.
Кот неистово царапал дверь. Майор подошёл к нему, метко ударил носком сапога в голову. Кот завопил и опрокинулся, лапы задрыгались. И получил сверху – черепушко хрустнул.
Миров поддел кота носком. Обмякшее тельце, как тряпка, растянулось по полу.
– Вот тебе, маршал сраный! – Майор убивал его уже бездыханного. Смерти хватило бы на пятерых Капитанов. И ещё на троих Генералов. Майор это понял, остановился, спросил: – Что – всё?..
Вернулся к столу. Допил водку. Сорвал со стены тулку () и, не оглядываясь, пошёл вон из квартиры.
Херес остался нетронутым. В стороне от других бутылок, от жратвы…
Майора Мирова искали по всей округе. И не нашли. След простыл. Может, майор на охоту пошёл, да сам стал добычей? Но тогда остались бы рожки да ножки.
А может, он в тайге заблудился или в болоте утоп? Бог знает.
О происшествии, впрочем, скоро забыли. Подпасок Мирова, лейтенант, подтянулся, за пару дней вытянулся до уровня пастуха, задействовал ресурс жены, который в магазине, и выиграл у хозяина лагеря конкурс – принял на воспитание осиротевший пятнадцатый отряд. Тир тоже достался новому начальнику. По праву агната первой степени. (28)
P.S. Благодарю Тебя, Господи, за то, что избавил меня от Мирова.
Но Ты же знаешь: природа не терпит пустоты. А достопамятный ГУЛАГ – и подавно. На месте Мирова появился новый начальник. С ним-то как быть?
====
(1) См. вступление к опубликованной мною на этой странице повести «Сто первый километр, или Послесловие к изящной словесности».
(2) Везенье (арго).
(3) Пушкин А.С. Евгений Онегин. Гл. 1.
(4) Начальником отряда (арго).
(5) Заместитель начальника отряда (арго).
(6) Надзирателя (арго).
(7) Хорошей, с фильтром (арго)
(8) Здесь: стелющаяся или карликовая береза.
(9) Летнем головном уборе зика – форменном, конечно (арго).
(10) – Ну, эти городские! Так можно всё проспать (укр.)
(11) – Вишь, как оно получилось. Вся вкуснятина тебе, а корешок здесь остаётся.
(12) А.С. Пушкин. К Чаадаеву.
(13) Грубо вызвал (арго)
(14) Обозвал педерастом (арго).
(15) Работал (арго).
(16) «самых колючих в отряде мудил» (арго). Беспокойных, наглых, своенравных, таких, которые не считаются с мнением окружающих и, особенно, начальства.
(17) Женщины (арго).
(18) Удовольствие получаю (арго).
(19) Оперуполномоченным инспектором (арго).
(20) Начальником лагеря (арго).
(21) Здесь: обманешь (арго).
(22) Старик (арго).
(23) Аббревиатура: дежурный помощник начальника колонии.
(24) Тот, на которого наручники надели (арго).
(25) Аббревиатура: штрафной изолятор.
(26) Откупиться (арго).
(27) Сто советских рублей (арго). Название перешло и на российские, и на гривны.
(28) Согласно римскому праву – первый наследник, то есть сын.
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
