Отец фараону. Роман. Глава 8. Раб

«Не плачьте об умершем и не
жалейте о нем; но горько
плачьте об отходящем в плен,
ибо он уже не возвратится и
не увидит родной страны
своей.»
Иеремия 22:10

Одногорбые мадиамские верблюды, что-то деловито пережевывая и не обращая никакого внимания на подгонявших их хозяев, медленно подходили к Дофану. Неторопливый размеренный ритм был очень кстати: несчастный пленник с трудом передвигал ноги, с каждым шагом рискуя потерять равновесие. Опустив голову и тупо глядя на собственные связанные руки, он находился в сильнейшем замешательстве, все еще не отдавая себе полного отчета в происшедшем. Он ощущал сильнейшую боль во всем теле, но не обращал на нее внимания. Единственным жизненным импульсом, оглушительно стучавшим в его воспаленных висках, был все тот же природный инстинкт самосохранения.

Эта ночь была непохожа ни на одну другую в жизни Иосифа. После того, как он механически проглотил сомнительного вида и вкуса баланду, принесенную одним из слуг (который на протяжении всего «ужина» не сводил с пленника глаз, перебирая в руках веревки, снятые на время еды), вновь связанный Иосиф был оставлен в одиночестве. Хотя полным одиночеством это нельзя было назвать: рядом дремали верблюды, весьма утомленные дальней дорогой. Бедный Иосиф! Это было место, которое вполне соответствовало его теперешнему рангу. Тут он постепенно начал приходить в себя. Возвращались чувства, ощущения, эмоции… Он приходил в сознание реальности. Ощутив леденящий кожу ветер и чтобы хоть как-то согреться, Иосиф подполз к ближайшему верблюду и, уткнувшись лицом в его пахучую шерсть, залился горькими слезами.

Он оплакивал свое короткое прошлое, тот мирный и обеспеченный быт, который, как он думал, будет вечно составлять его счастливую жизнь, престарелого отца, младшего брата, а также… самого себя. Да, Иосиф оплакивал себя, свои наивные мечты и обманчивые надежды со всей скорбью уже ничем не восполнимой утраты.

Скорчившись у горячего верблюжьего бока, он уже не чувствовал в себе присутствия необходимой ему жизненной силы и, перед тем, как багровые от слез веки закрылись сами собой, все еще судорожно всхлипывающий и тяжело вздыхающий Иосиф выразил страстное желание больше никогда не просыпаться.

Его бессознательных стонов во сне не слышал никто в целом мире, кроме все того же холодного ветра, который безмолвно уносил с собой печальную историю еще одной жизни. Сколько таких историй знает этот неугомонный, вездесущий и молчаливый странник… Чем удивишь его? Чем растрогаешь?

Между тем, совсем недалеко от одинокого спящего комочка, у пустого рва сидел тот, кто единственный попытался помешать свершению неправосудия. Он был немало озадачен таким поворотом событий и, обхватив голову руками, старался сообразить, что же ему теперь делать, когда внезапный порыв ветра дерзко бросил ему в лицо горсть пыли.

Рувим, наделенный могучим телом и добрым сердцем, к сожалению, иногда был не очень сообразителен. Еще недавно он, стоя среди братьев, смог несколькими словами изменить ход их мыслей, а сейчас, когда его чистосердечный план спасения не удался, был близок к отчаянию. До крови кусая пыльные губы, он лихорадочно размышлял о том, что братья могли сделать с Иосифом. Осмелились убить его или нет? А может, они сами все осознали и сейчас все вместе сидят у весело потрескивающего костра? Такой вариант тоже был возможен, хотя верилось в него с трудом. Нужно пойти скорее в стан и все узнать… Но какова там сейчас ситуация? Возможно, самая неожиданная…

Если бы у Рувима было немного побольше дальновидности, он не ушел бы так далеко от стана и не бродил бы бесцельно полночи в полях, а напротив, неотступно следил бы за всем происходящим из какого-либо тайного укрытия. В таком случае он знал бы сейчас, где находится Иосиф и, конечно, нашел бы способ помочь ему. Но увы! Вместо этого неблагоразумный первенец продолжал сидеть у пустого рва, не имея ни малейшего представления о местонахождении брата.

Ко всему прочему Рувим обладал удивительной способностью становиться неповоротливым именно в тот момент, когда ему необходимо было принять какое-то решение. Он, наверное, предпочел бы сидеть так целую вечность, надеясь на лучшее…

В конце концов, когда уже совсем рассвело, и не было больше возможности продолжать пребывать в бездействии, незадачливый увалень тяжело поднялся и нерешительно направил свои нетвердые стопы к братскому стану…

Удар, сопровождаемый грубым окриком, положил конец тревожному полузабытью Иосифа. Несмотря на страстную мольбу, высказанную неизвестно кому, он все-таки проснулся. Его веки настолько опухли за ночь, что он смог приоткрыть их лишь чуть-чуть. Сквозь густые ресницы были едва заметны две человеческие фигуры. Они вели разговор на другом диалекте, однако, благодаря некоторым знакомым словам, Иосиф понял их речь.

– Эй, поднимайся, лентяй! Пора в путь! – говорил глухой, низкий голос, похоже, нисколько не заботясь о том, понимает ли его новый раб.

– Мне кажется, что он болен, – продолжал другой, более мягкий и звонкий.

– Да, как же! Болен! С чего бы это ему заболеть? Притворяется он! – отвечал первый.

– Подожди, отец, подожди... Не бей его больше. Интересно, как его имя?

Одна из фигур наклонилась. На плечо Иосифа легла рука.

– Как тебя зовут? – на местном наречии, хотя и с явным акцентом, промолвил мягкий голос.

От этих слов Иосиф открыл глаза, но при виде незнакомца в ужасе отшатнулся. На него смотрело лицо, сильно обезображенное косым шрамом, проходившим через весь лоб, нос и правую щеку. Цвет левого глаза был неестественно белым, а лица – почти черным, земляным. Единственным его достоинством была молодость. Ни единая морщинка еще не обозначилась на этом многострадальном облике. Голову покрывала черная ткань.

– Как тебя зовут? – более членораздельно повторило лицо.

– А ты кто такой? – вопросом на вопрос неожиданно ответил Иосиф.

Лицо удивленно подняло брови.

– Раб не имеет права задавать подобные вопросы! – все же несколько обескураженно возразило оно.

– Эй, Таппуах, что ты с ним церемонишься? – гаркнула фигура, продолжающая стоять поодаль.

Тут Иосиф вспомнил о своем теперешнем положении. Сопротивление было бесполезным. Дерзкий ответ, вертевшийся на языке: «Мои слуги и рабы звали меня господином Иосифом», только усугубил бы ситуацию, унизив его еще больше.

Поэтому он подавленно произнес:

– Меня зовут Иосиф.

Минимальный интерес, проявленный хозяевами к своему новому рабу, на этом закончился. У измаильтян не было ни желания, ни времени для дальнейших расспросов. Ведь раб был приобретен для перепродажи в Египте, и он интересовал их всего лишь как выгодный товар.

Иосиф видел, что с ним обращаются, как с вещью, и это, как ничто другое, больно задевало его за живое. Хмуро наблюдая за высоко и важно сидящими на своих верблюдах измаильтянами, он, вопреки всем нравственным принципам, заложенным в него с детства, питал к ним полнейшее отвращение. Да и не только к ним. Все вокруг выглядело для него отвратительным. А что касалось братьев, то одно воспоминание о них вызывало омерзительную тошноту. Когда к вечеру караван приблизился к Сихему, в памяти всплыли волнения, связанные с этим местом. О, какими мелкими показались ему его недавние проблемы в сравнении с тем, что он испытывал сейчас!

Глубокой ночью, когда возможность остаться наедине с самим собой принесла некоторое облегчение, и Иосиф смог немного успокоиться, он расслышал звук приближающихся шагов и насторожился. Вскоре перед ним появился уже знакомый ему юноша-инвалид, держащий под мышкой какой-то сверток.

– Меня зовут Таппуах, – просто сказал он.

Иосиф окинул его недружелюбным взглядом.

– Я уже это понял, – неохотно отозвался он.

– Я... тут принес тебе плед на ночь, – продолжил Таппуах, присев на корточки и протянув сверток Иосифу. Но, вспомнив о его связанных руках, сконфуженно сел рядом с ним на землю. По его виду было заметно, что он хотел продолжить начатый разговор, но не мог найти нужных слов. Наконец он спросил:

– Откуда ты?

– Ниоткуда, – был ответ.

– Ты не очень-то вежлив.

Иосиф хмыкнул.

– Ты не хочешь укрыться?

Иосиф даже не пошевелился. Тогда Таппуах развернул плед и, привстав, укрыл им пленника.

Иосиф почти возмущенно посмотрел на своего нового знакомого, передернул плечами, но ничего не ответил.

– Ты не хочешь раговаривать?

– ... Спасибо.

– Нет, нет, это не стоит благодарности. Это всего лишь... К сожалению, я здесь не распоряжаюсь, – Таппуах вздохнул.

– И кто же здесь распоряжается в таком случае? – с некоторым ехидством вдруг спросил Иосиф.

– Отец.

– А-а-а... Так разве ты не наследник?

Иосиф сам не заметил, как ввязался в разговор.

– Наследник, – Таппуах снова вздохнул. – Но нас в семье семеро сыновей и я – самый младший... Да к тому же еще и...

Он запнулся и смущенно опустил глаза, вероятно, не решаясь произнести следующую фразу. Иосиф внимательно посмотрел на него. При мягком лунном свете его лицо уже не выглядело таким безобразным, как днем. Его облик вызывал симпатию.

– А где твои остальные шестеро братьев? – неожиданно для самого себя поинтересовался Иосиф.

– Они уже все самостоятельные, ведут обширную торговлю с Сирией, Месопотамией... – охотно откликнулся Таппуах. – А я вот все с отцом... Не очень-то сладко.

– Он у тебя что, тиран?

– Да нет... Просто не терпит возражений.

– Большинство отцов такие.

– Ну, значит, мой среди них первый.

– Не повезло тебе, – мягко посочувствовал Иосиф, невольно вспоминая свои собственные доверительные отношения с отцом. Воспоминания об этом почему-то не принесли ему особой радости, и он попытался переменить тему беседы, деликатно спросив:

– А что с тобой произошло?

Таппуах вновь смутился, но на этот раз не промолчал:

– Три года назад, в Месопотамии, мы подверглись нападению грабителей. Отец со слугами спрятались. А я... Я решил защищаться. Уж очень ценный товар мы везли: золотые и серебряные украшения, ткани тончайшей работы... Грабители про это прознали... Ну, моя отвага все равно не помогла, а я на всю жизнь остался уродом... – дрожащим голосом, делая частые остановки, проговорил он.

Наступило молчание. Иосиф не знал, что ответить. Ему как будто бы даже стало стыдно за свою внешность перед этим увечным юношей. При упоминании о Месопотамии что-то встрепенулось в его сердце, и он с трепетом вспомнил Харран, дом, где родился и провел свое счастливое детство... Но тут вновь заговорил Таппуах:

– Ты очень красив.

И хотя в его голосе чувствовалось восхищение, а отнюдь не зависть, Иосиф почувствовал себя неловко. Меньше всего ему хотелось сейчас касаться своей внешности. Но тут он понял, что сам спровоцировал это, проявив ненужное любопытство в отношении Таппуаха. Теперь настал черед Иосифа.

– Как видишь, мне это не помогло, – возразил он.

– Что ты имеешь в виду? Где ты жил, и что это были за люди? Те, что тебя нам продали? – забросал его вопросами Таппуах.

Иосиф ощутил, как к горлу подступил ком. Ему представлялось совершенно невозможным рассказать кому-либо о том, что с ним произошло.

– Мне нечего рассказывать, – с трудом выдавил он.

– Как это – нечего? У каждого есть своя история, – не унимался Таппуах.

«Вот привязался, – подумал Иосиф, хотя ему очень хотелось произнести это вслух. – Его, что, специально сюда подослали?»

Но тут его добросердечная натура вновь взяла верх, и он лишь посмеялся в душе над своей суровостью. Тем не менее присущая ему жизнерадостность, похоже, находилась при смерти. Чем больше Иосиф предавался размышлениям над ситуацией, в которую он попал, тем более безнадежной она ему казалась. Он покосился на Таппуаха: «Горит любопытством узнать что-то новое, чтобы скрасить свою однообразную жизнь. И почему я должен ему в этом потакать? Какая мне будет польза от того, если я ему все расскажу? Он же здесь не распоряжается.» Иосиф отвернулся.

– Мне кажется, – робко начал Таппуах, - что у тебя есть какая-то печальная тайна. Поделись ею со мной, и тебе станет легче. Хотя скорее всего я ничем не смогу тебе помочь. Но...

– Вот именно – ничем, – перебил его Иосиф, продолжая смотреть в сторону.

– Хорошо, тогда я пойду, – вдруг кротко, но твердо, заявил Таппуах, решительно поднимаясь.

– Ну, куда же ты?!! – в сердцах воскликнул Иосиф, проглотив ком. Он смутно сознавал, что нуждается в сочувствии, хотя бы в самом малом, но гордость мешала ему открыто признаться в этом.

Таппуах пристально посмотрел на него.

– Разве ты не хочешь, чтобы я ушел?

– Нет, не хочу. Останься... Мне очень тяжело. И одиночество начало пугать меня. И прости мне мою невежливость.

Таппуах снова сел, но не проронил больше ни слова. И Иосиф, собравшись с духом, заговорил:

– В Кириаф-Арбе живет один очень богатый, добрый и справедливый человек. Имя его Иаков. У него двенадцать сыновей. Восемь из них – сыновья его двух жен, а четверо – двух его наложниц. Двое самых младших, – дети его второй, любимой жены Рахили. Она долгое время была бездетной. Так что уже была потеряна всякая надежда. Потом она вдруг зачала и родила своего первого сына, который для Иакова стал утешением его старости. Но шесть лет назад Рахиль умерла в родах второго...

– А ты, Иосиф, что же, был слугой или рабом у этого господина или у одного из его сыновей? – прервал его Таппуах, не выдержав.

Иосиф вздохнул и закрыл глаза. Затем он поднял лицо к небу, будто увидев что-то сквозь сомкнутые веки.

– Я – первенец Рахили, одиннадцатый сын Иакова, а также его любимец, – заключил Иосиф.

– Что-о-о? Мне кажется, что я ослышался, - растерянно пробормотал Таппуах.

Глаза его расширились, и он в изумлении смотрел на Иосифа. Теперь под взглядом Таппуаха смутился Иосиф, зная, что он него ожидают дальнейших объяснений. Ему стало стыдно, что он дошел до такой жизни. Конечно, он не был в этом виноват, но как объяснить все это его трогательному собеседнику? Иосиф медленно поднял глаза и встретился со взглядом Таппуаха. В нем, наряду с крайним изумлением, отражались кротость и сочувствие. Губы Иосифа шевельнулись, и он поведал ему все. Все. Так, как он это помнил и понимал.

– Знаешь, что? – сказал ему расчувствовавшийся Таппуах, когда Иосиф закончил. – Сегодня ночью, вернее, ее остаток, я не смогу спать, потому что буду думать, как помочь тебе.

Иосиф был так истерзан воспоминаниями о предыдущем дне, что ничего не ответил. Таппуах быстро поднялся и, ласково дотронувшись до плеча Иосифа, исчез во мраке.

Первенец Рахили не знал, что и думать. Надежда вновь затеплилась в его сердце, и все его юное существо затрепетало при мысли об освобождении. Но надежда была очень слабой. И все же она была. По мере того, как он все больше сосредотачивался на ней, она казалась ему все более реальной. Пока в конец концов она не заставила поверить ее обладателя в то, что последняя песня еще не спета.

Отец фараону. Роман. Глава 8. РабПроза

Отец фараону. Роман. Глава 8. Раб

Отец фараону. Роман. Глава 8. Раб
Проза