Дядя Саша

Время, вспоминающееся с любовью. Время, имеющее шарм. Пушистый фантом. Лев с белой гривой. Он сидит на лавочке и хавает печенюшки из твоих рук. Он, слепленный из облака, спустился с небес. Потому что ему было одиноко там наверху. А из твоих веселых глаз сыпались искры, что ему казалось не скучным. Он смотрит тебе в глаза по- -дворняжчьи: слезливо и печально. А грива мягкая, приятная на ощупь, заплетаешь в ней африканские косички и вспоминаешь свою бесшабашную молодость.

Мне было, дай Бог, 16, я был интеллигентным, воспитанным, ухоженным мальчиком, почти отличником, уже давно что-то писал и вдруг начал печататься. Но тут, неожиданно у меня появляются два наинтереснейших хобби - это корчить из себя идиота и кататься на электричках. В школе я не доучился. В то время, когда обозначенные нормами дети отправлялись за знаниями, сулящими им перспективы, я тусил на городских улицах, ближе к вечеру расслаблялся под стойкой бара, а когда выше обозначенный контингент усердно корпел над уроками, занимался обследованием местных подвалов и бомбоубежищ. Я настолько легко ориентировался в темноте под землей, что про меня даже слух ходил, дескать, я и вижу в темноте, и глаза у меня светятся как у кошки, что несомненно льстило моему тщеславию. На работу я тогда так и не устроился, да, наверное , и не больно хотелось: меня же больше привлекал интеллектуальный труд, нежели, скажем , копание какой-то ямы где-то в районе Чугунного моста.

Я поди уже тогда и сам не понимал чего хочу. Творчество моё опустилось до полуграмотного уровня зарисовок жития каких-то бомжей. И, когда я, просыпаясь, открывал глаза, моей целью было лишь дождаться окончания дня. Меня ничего не волновало, ничего не мучило, я уже ничего не ждал. Мне постоянно надо было куда-то ехать, чего-то искать. Внутри меня процветал люмпен, но я напрочь гнал эти мысли из своей головы. Да еще неожиданно и странно вернулось недогуленное книжное детство.

Меня не устраивал мир вокруг меня, мне хотелось бежать от него, исчезнуть, скрыться, провалиться сквозь землю, наконец. И шанс представился.

В диком детстве я более тяготел к общению со взрослыми - с ними просто скучно не было. Время было советское, где красногалстучные пионеры помогали старшим товарищам показухи ради создавать непонятный миф о всеобщем счастье. В то время за водкой ещё ходили не в шинок, а в магазин, а зачерствевший хлеб не сушили аккуратно нарезанными ломтиками на противнях, а выбрасывали на помойку. Неснабженное карамелью, арахисами и всякими прибамбасами мороженое покупали килограммами. Магазины не были снабжены видеосистемой наблюдения, но даже не было вышибалы, наблюдавшего за самообслуживанием. Дружок мне уже позже рассказывал: поставит его бабушка, ссыльная евреечка, посередь магазина, сунет в рот незабываемое пирожное "картошка" да приговаривает: "Жри-жри скорей, чтобы не платить". Сейчас на месте поглощения картошки бар, более известный как гадюшник. Странный народ не был маниакально повернут на гигиенических заботах, дружно лапал натруженными, пропитанными свинцом и клеем руками! буханки в булочной и пил газировку из общего прополощенного стакана. Стаканы я обожал тибрить. Я их прятал в водостоке заброшенного, но не раскуроченного дома, а потом по тихой кучей возвращал на место. На лужайке, где мы бесились, валялись бракованные конденсаторы, вышвырнутые из карманов рабочих. Мы их грызли, стучали по их запекшейся корочке камнями, выцеживая заветную ленточку. И до сих пор вспоминаются символы просто той эпохи - вечера клубов на воздухе с незабываемым запахом кинопленки и дребезжащим звуком "раз, раз, раз - два - три" в микрофон. Время бережно заботилось о нас, подготавливая нашу вихрастую поросль к освобождающимся со временем, местам на заводах и фабриках. К нам даже на улице был приставлен надзиратель - стареющий педагог из подвала. У него вечно была идея : сводить ребятню не в музей, часто пустующий, с его поэтическим трудом в книге отзывов, а в Мечеть. Но это так и осталось фантазией. И многим было уже откровенно пофиг до его краеведений , мальч! иков- пионеров на стенах подвальной комнаты школьника, где, го! ворят, раньше жили люди. Он был поэтом и первым читателем моих конспектов о красных дьяволятах. Он откровенно грузил меня советской романтикой и слушал его с отвисшей челюстью. В подвале всегда пахло сыростью какой-то, возможно, тухлятиной от залитых цветов в неприглядных плошечках, но это не мешало. На вечерах клуба он организовал какие-то выставки детских рисунков, где я рано смог выпендриться, какие-то концерты полуколхозной самодеятельности , на которых подрастающие дети уже не хотели крутиться под его гармошку и распевали взрослые шлягеры , за что их гнали со сцены. Но может за счет этой вот организации и контроля детские площадки венчали уцелевшие атрибуты, редко кому тогда взбредало в голову, скажем, раскурочить лавочку или, не знаю, завязать качели в узел. Видя меня часто отирающегося в том подвале, нас прозвали Буратино и Папа Карло, что мне жутко не нравилось.

А в 90-е едва мой подвальный буратинизм достиг своего апогея, как я сунул свой длинный нос в казавшееся мне сказкой, населявшуюся гномами, эльфами, а так же прочими зомби и всякими ксиомбаргами . Не знаю, возможно, мне на тот момент не хватало нового Папы Карло, поскольку старого я уже давно и неоднократно доводил до белого каленья, так, что он стучал на меня участковому. И вот в урне моей жизни под названием "подвал" появляется Папа Пензенских Посланий. ЧП. Тогда его появление я воспринимал как должное, а вот сейчас и не понимаю ну как это так, взрослый дяденька, как недавно совсем узнал 63 г. р. проявляет внимание, а еще больше терпение к сопливому поцану, единственный источник дохода которого - это сбор стеклотары?! На Алекса самого-то кособочились местные брехунки, а среди ниферов , тусящих на набережной Невы, он был свой чувак!..

Признаю до сих пор: пензенские неформалы оказались единственными кто протянул мне руку помощи в тот момент биографии. И Ночной Ветер в особенности и частности. Он вот лично для меня не был строгим критиком, а больше, наверное, собеседником, которого интересно и приятно слушать. Огроменные конверты, приходившие с его адреса обычно были набиты самиздатом (особенно запомнились "Темная лошадка" и "АССА") и целыми трактатами на тоненьких листочках с черными прожилками мелкого почерка. Он не корчил из себя строгого учителя, размалевывающего творения красной пастой, а спокойно и разумно промывал мозги собеседника , чего не каждый выдерживал. И в ответ на его высказывания я посылал удивительные спослания , помещенные в самодельные конверты, материалом которым служили мешки из-под макарон, икебана из марок и клей из муки с водичкой. Вдобавок ко всему, это украшалось татушками из кривых рисунков и непонятных высказываний. А по остывающим углям таланта кружилась в па ламб! ады, буги-вуги и вальса Ратмиры , Майславы Жданы и прочие Миланы, служащие ненужным напоминанием о увлечении ономатологией в классе эдак пятом.

Кстати , он был первым в тусовке кто начал звать меня на эрзянский манер : в данной транскрипции мое имя звучит как Паня али Паул .

Мной тогда пугали детей , но они липли ко мне как мухи. И даже втихаря от родаков потаскивали мне картриджи для игровой приставки, за что водили меня слоном покупать себе запрещенные им возрастным цензом петарды. Они лицезрели "Секретные материалы" и Кинговские страшилки после взрослой программы "Время" только по тому, что их смотрел я, а я - лишь от того, что от них без ума Сергей Колмыков. Перезимовав, по весне мы собирали кутят под родным забором конденсаторного завода и обвешивались отходами свинца. Сейчас гаражный массив на том месте. Этим зверятам, обреченных на погибель и дикость, я давал имена смд - х героев. Помню точно: Ведьма там была. А вокруг зарастали травой клумбы, иногда траву скашивали на прокорм фабричной скотине, которой становилось все меньше и реже. На крыше элеватора поселилась семья воронов . И понаоткрывалось множество баров и шинок возле опорного пункта. У моего друга была коллекция от брата сохранившихся пластинок со всякими "соковыжемателя! ми", и мы дружно орали с ним "Армию жизни". Во дворе меня обозначали "киношником" - "О, группа "Кино!" , - стучали по плечу, но я , коль по честному , не позабывал и родные попсово- уркаганские мотивы. На улице была пущена легенда, что с литературой подпольного толка меня ознакомили неформальные ребята в одной из электричек. А на главпочтампте во мне видели, наверное, одного из работодателей, предполагающего работу по сбору денег у населения. Вся моя жизнь казалась похожей на подвал . Моя бывшая одноклассница меня однажды не узнала.
НОЧНОЙ ВЕТЕР - это было явление, шумное, яркое, стихийное. Он был везде и его было много. Он воронкой торнадо вырывался из широченных конвертов. Смерчем проносился над строками формата А5, не щадя никого и ничего. И в тоже время в нем виделся какой-то новогодний снегопад, долгожданный и радующий. Он был явлением . У него был жизненный опыт, практицизм, думается, что материальная подкованность, конечно же , образованность и несомненно это и сыграло свою роль и повлияло на креативность. Им восхищались и его ненавидели. Его даже презирали и сторонились. Люд затихал , завороженным дитятей, под его крылышком.

Его я так и не видел ни разу. Попозже я попытаюсь отыскать его ящик в огромной ухоженной Пензе с людьми - хоббитами, отчего окажусь аж в Засечном. Но спирит я - никудышный , из глубины пыльного чрева даже эха не донесется, я кину в сию пустоту по - кузнецки сляпанное послание: через DD в радиопередачи музыкальных заявок. А к 97-му я , несмотря на пропуски и безалаберность, получу аттик спецшколы для особо одаренных, если иначе - то ШРМ. Учиться мне уже не захочется, работать тоже, чего ж надо-то - непонятно. Документы о приемке куда я мог запросто швырнуть на лавочку и бежать к электричке. И, наверное, вот в этот момент пути наши с дядей Сашей начали потихоньку расходиться, и чем дольше - тем больше. Он уж никак предположить не мог тогда, что приходит вдруг время, и я начну незаметно наблюдать за его успехами по Интернету.

...Я просыпаюсь на лавочке, солнечный свет жмурит глаза, довольно потягиваюсь, а на меня смотрит огромное пушистое облако, чем-то отдаленно напоминающего льва: оно, расплываясь исчезает , отправляясь к своим каменным собратьям в Петербург . Пахнет клопом и свежестью. Льет дождь.

Павлик Адреналин

Дядя СашаПроза

Дядя Саша
Проза