одноклассники

Когда я увидела его фотографию там, на «одноклассниках», мне просто плохо стало. Вообще-то он был моим однокурсником, а не одноклассником, но это никакого значения не имеет. Красивый такой, в костюме стоит с лимузином, рядом девушка в белом платье и с фатой. Ну, это-то я уже потом увидела, сначала никакой фаты не было. Просто он где-то на Багамах среди пальм. Глаза такого же цвета как небо и вообще хорош, хорош.

Первое, что я подумала: Господи, ну ведь это совершенно чужой мне человек. А потом вдруг как нахлынуло. Ничего себе чужой, столько эмоций! Это я ему, наверное, чужая. А если он поймет, что это я? Да нет, как поймет-то. Я ведь фотографий не выставляла, подписалась чужим именем и возраст не мой. Мне там 19 лет. Он потом ко мне заходил, хотел проверить видно, что это за девятнадцатилетние девушки к нему ходят. Если бы знал, что это я, и не зашел бы, точно не зашел.

Меня аж затрясло, и трясло так пару дней. То нахлынет, то  отпустит. Как вспомню его на  Багамах, или около Колизея, или в Лувре… Ну, что в самом деле такого? В Лувре я тоже была, а Италию  ездила не один раз.  А на Багамы меня и не тянуло никогда. Я вообще Лондон люблю.

У меня там много друзей – все сплошь аристократы. Удивительно, но они со мной как с равной обращаются. Все время говорят, что я очень образованная и умная. Один - профессор в Оксфорде. Я его спросила, можно ли вообще надеяться в Оксфорд поступить – хочу, чтобы мой сын там учился. Он ответил:

- Это очень дорого, а если вы не граждане Великобритании, на стипендию вообще невозможно.

- А что ты думаешь, что если бы мы были отсюда, то можно было бы?

- Видишь ли, - сказал мне он. – Если у твоего сына хоть половина твоих мозгов будет, то куда угодно поступить можно.

Они и комплименты говорят так, что это не склизко как-то звучит, а приятно. Один меня все время называет «прекрасная». В смысле Елена Прекрасная. Все письма ко мне (сугубо деловые) так и начинает: Привет, Прекрасная (hi Beautiful) Я его как-то спросила, почему он меня так называет, меня это вроде как-то смущало.

- Говорю, что вижу, - отшутился он.

- Меня так никто еще никогда не называл, – наставала я.

- Не видеть, что ты красивая, может только слепой. – Сказал он и элегантно перевел разговор на другую тему.

Я эти слова запомнила на всю жизнь. Мы шли от Национального музея к Мученикам в полях. К этой огромной церкви на Трафальгар, где супер-вкусная и дешевая еда и постоянно концерты устраивают симфонические.  Я была там пару раз – здорово. И играют хорошо, и подбор музыки всегда отличный. И можно красиво одеться. Лондонцы настолько привыкли ходить всегда в своих рваных майках и джинсах, что совсем разучились красиво одеваться, хотя их магазины и полны шикарных шмоток. Так вот я оделась так, как нужно. Полноценное платье,  но в меру, без того, чтобы слишком – не вечернее до пят, туфли на каблуках, и прическа в тот день получилась и макияж. В общем одни наслаждения.

Вообще я как-то стала лучше выглядеть, когда стала старше. Мне уже сорок, а никто  больше тридцати не даст. Я вспоминаю, какая я ТОГДА была, в 19 лет. Конечно, молодость свои преимущества имеет. Но сейчас я смотрю на себя в зеркало: и шея тоньше и черты лица как-то вроде заострились, стали благороднее. За фигурой я слежу, осанка у меня молодецкая.  А главное,  я так уверенно себя чувствую везде, прямо наслаждаюсь всем новым - никаких тебе комплексов, от которых руки трясутся. И вдруг на тебе, эта фотография на Багамах.

Тогда я  была такая же, но чувствовала себя все время серой мышкой. Конечно, вела-то я себя совсем по-другому, но меня легко было выбить из колеи. Господи! Что, интересно, люди обо мне думали тогда? Жалели, верно, или говорили: что поделать, жизнь сложная штука. А может, я кому-то представлялась вовсе не жалкой, а очень даже райской птицей.  Тогда никакой хорошей одежды не было, нужно было где-то доставать. Я все своими руками шила, но это не то. Убогость. То, что тогда «доставали» – тоже было убого, но мы этого не видели. Я знала только, что мне это не доступно, и все. Никогда я ничего этого носить не буду, не дано мне. Когда я стала деньги зарабатывать – все тратила на одежду да косметику. Да так и не насытилась, наверное. И сейчас как увижу красивую вещь, трачу последние гроши. А если не покупаю (ребенок все же есть, лучше уж сыну что-то купить), то потом еще долго думаю, где бы достать денег.  И все представляю, как я была бы хороша в этом во всем.

Я часто за эти два дня вспоминала то время. Ну что там было? Помню, снег грязный, подтаявший уже, запах весны и солнце голову кружит. Потрепанные исторические здания в центре, где мы гуляли, бесконечные поцелуи и трясучка внутри, а что будет дальше? Так и буду жить: рок-н-ролл, девочки, наркотики. Все эти ласки и желания, наполнявшие кровь чем? Фенилэтиламином. Так, кажется, эта субстанция называется, которая вырабатывается в организме, когда человек влюблен. Я тогда еще не умела «брать от жизни все». Фенилэтиламина у меня хватало, в этом сомневаться не приходится, но был еще и страх, и он зашкаливал и мешал фенилэтиламину делать свое дело. Как называется вещество, которое за страх отвечает, не знаю, может это и адреналин, а может и что другое. Потому что говорят, адреналин может даже приятным быть, (риск все же!) а тут не было ничего приятного. Тошнота какая-то, да подспудное знание что, мол, нет-нет-нет, не будет тебе ничего хорошего, хоть сдохни. Всем ясно, что если даже самый высококлассный и чистой воды фенилэтиламин разбавить такой вот гадостью, то  ничего хорошего из этого не выйдет.

Помучалась я так пару дней и пошла к психоаналитику. Это вообще-то моя подруга, так что она меня в неформальной обстановке принимала у себя дома и денег не взяла, хотя я и не против была заплатить. Не то, чтобы мне совсем деньги девать некуда, но и не бедствую. Но она сказала – не надо денег, мы же друзья.

Живет она на Маросейке, в старом обшарпанном доме, где все стоит кучу тысяч. Мебель у нее сплошь антикварная, и каждая чашка  дороже всяких денег - я из них даже пить боюсь. Но дело свое она знает.

Мы поболтали о всяком, решили даже вместе куда-нибудь смотаться летом. У нее сын такого же возраста, что и мой, надо же вывозить детей куда-нибудь. Потом она заметила:  «Давай подруга, выкладывай свои проблемы».

Этим она мне нравится. Любая другая стала бы смаковать подробности и вообще проявила нездоровый интерес. А у психоаналитиков все профессионально. В меру учтивости, в меру сострадания, выслушать внимательно, объяснять доходчиво.

Она меня выслушала очень терпеливо, хотя говорила я долго. Оттого, что пришлось это рассказывать кому-то, было немного жутковато. Потом она стала вопросы задавать.

- Так ты его любила сильно, значит?

Я ужаснулась от такой постановки вопроса. Я ведь никогда этих слов не произносила вслух, только в каких-то снах или мечтах. Но после всего, что я ей про свои страдания наговорила, отступать было некуда.

- Получается, что да.

- И ты полагаешь, что он тебя просто использовал, так?

- Нет, - запротестовала я, по-моему, даже руками замахала.

- А что же?

- Этого я никогда не узнаю. Наверное, у него была смесь и того и другого.

- Чего другого?  - Она мне потом много раз говорила, что с пациентами так не разговаривает, но так как я умная женщина, то со мной сразу перешла к сути.

- Ну… он, может быть, тоже меня как-то боялся сначала, а потом я уже много чего натворила. Может, у него тоже комплексы были.

- Ты вроде говорила, что он был первый парень на деревне.

- Ты же сама знаешь, что это ничего не значит, у всех комплексы бывают.

- Это правда, а у первых парней и того больше. – Она улыбнулась. – Давай-ка подумай, чего ты сейчас хочешь?

- В каком смысле чего я хочу?

- Ну, закрой глаза и подумай, чего ты хочешь, чтобы сейчас было.

- Чтобы этого ощущения дурацкого не было, и этой фотографии я не видела, чтобы можно было отменить это.

- То есть, чтобы переделать то, что уже произошло, так?

- Да, мне ничего не надо сейчас.  У меня отличная жизнь, я всем вообще довольна. Чтобы еще было спокойно и все.

- Хорошо, – протянула подруга с видом знатока. – Тогда давай так. Закрывай глаза и представляй себе какой-то яркий эпизод из того времени, ну чтобы он был судьбоносный, этот эпизод.

- А зачем?

- Если ты хочешь исправлять то, что уже было, то лучше уж избавиться от того, что причинило тебе боль еще тогда, а не два дня назад. Согласна?

Мне стало страшно. Что же получается, что это прямо так возможно? И словно ничего не было, никаких страданий? Как-то стало даже жалко их, все же часть меня.  Голос подруги вывел меня из задумчивости.

- Давай, вспоминай.

- А тебе рассказывать надо?

- Хочешь – рассказывай, хочешь – только на вопросы отвечай.

- Тогда на вопросы.

Я  закрыла глаза. Сделала над собой усилие, словно открывала заржавелым ключом какую-то потайную дверь. И так четко все вспомнила, что мне даже показалось, что я слышу запах воздуха  и шум машин на улице. Но это просто мое воображение, у меня хорошее воображение, мне не раз говорили.

Мы сидим на скамейке около подъезда помпезного сталинского дома. Не знаю, какого цвета он был при Сталине,  сейчас его покрыли какой-то поносной охрой. Но мне это все равно. Он взял меня за руку - фенилэтиламин зашкаливает. Я, конечно, делаю выражение лица снисходительно-улыбчатое, и такой глубокий взгляд, проникающий далеко. И надо же, как у меня хорошо получилось тогда это выражение лица, раньше никогда не получалось, хоть я к этому и стремилась.  Потом я еще вспомнила его улыбку, такую мягкую, мне нужно было бы ответить такой же улыбкой, но я уже не помню, что я сделала, наверняка какую-нибудь глупость.

- Скажи вслух его имя, – возник психоаналитик.

- Нет, - я не могла его произнести.

- Почему?

- Пожалуйста, не надо.

- Хорошо, тогда скажи про себя. Сказала?

 Я сказала,  но это потребовало столько душевных сил, что я, наверное, даже вспотела.

- Так, теперь скажи, чего ты сейчас более всего хочешь?

Я так четко представила себе, как он обнимает меня за талию (тогда она была еще очень тонкой) и говорит мне с такой же доброй улыбкой: «Господи, как же я люблю тебя».

- Чего ты сейчас больше всего хочешь? – продолжал требовать голос.

«Чтобы он любил меня», - я осмелилась подумать.

- Так что?

- Ну, каждому, наверное, хочется, чтобы его как-то, чтобы с ним тоже…

- Скажи ты просто, без всяких там выкрутасов, простым русским языком, как думаешь, – сказал мне усталый голос подруги.

- Ну, наверное, я хочу, чтобы тогда все получилось по-другому, Но я не сейчас этого хочу, а если в прошлое вернуться.

- Вот это уже лучше. Так что ты хочешь, как по-другому?

- Ну… чтобы все было бы дальше.

- То есть ты хочешь, чтобы все был как тогда, но не кончалось.

- Да я как раз этого совсем не хочу. Хочу, чтобы все было, но не так как тогда.

- Ты не можешь сосредоточиться, а надо бы. Ты должна увидеть то, что спрятано за всякой чепухой. Давай, закрывай глаза и сосредоточься на главном.

Мне не надо было закрывать глаза. Я сделала холодное выражение лица, прямо как на деловой встрече, и произнесла отчужденным голосом, как можно суше:

- Чтобы он меня любил.

- Вот тебе и ответ на твой вопрос.

- Ты что  думаешь, я этого раньше, что ли, этого не знала? – за кого она меня, вообще, принимает?

- Не знала. Ты пряталась за разной ерундой и не хотела видеть сути.

- Что это значит, не поняла?

- Ты была как бы ранена (уж это точно, я была как раз ранена) и вместо того, чтобы видеть суть, придумывала разную чепуху, чтобы себя поддержать. Так все делают. Например, расписывала себе и другим, какая ты хорошая, да красивая.

Это правда, а  в последние два дня я только об этом и думала, какая я замечательная.

- Или еще что-нибудь. Защитные механизмы у всех разные, но суть всегда одна. Мы прикрываемся от сути, а суть в том, что все хотят, чтобы их любили.

- Но меня любили с тех пор…

- Это хорошо, но человеку нужно, чтобы его всегда любили, каждую минуту. Когда-то один раз не достаточно. Это может принести облегчение, но внутри в подсознании все равно остается запись, и когда обстоятельства напоминают, как у тебя сейчас, то все всплывает. – В ее голосе не было даже сострадания. Она просто констатировала факт. И хорошо. Если б она меня тогда пожалела, мне стало бы от этого еще хуже.

- Но я была счастлива. И буду, меня еще можно полюбить. Я вообще молодо выгляжу…

- Вот видишь, опять ты за свое. Это твоя защитная реакция, называется “performance”. Ты истории про себя придумывала, чтобы ему рассказать, или чтобы ему кто-то другой про тебя рассказал? Делала что-то в надежде, что он узнает? 

- Конечно, но это все давно было.

- А сейчас ничего такого не делаешь, что ли?

Я промолчала.

- Со всеми такое бывает. Это нормальная реакция, – успокаивала меня подруга. – Я, например, сразу ударяюсь в работу, трудоголик я. Сначала чтобы родителям что-то доказать, потом у меня тоже свой «он» был, да не один, потом уже вроде всему миру.

- Что же делать?

- А ты скажи ему об этом.

- Как сказать?

- Закрой глаза и представь себе, что ты ему это говоришь.

Я закрыла глаза и опять представила эту его улыбку.

- Говори, - сказала подруга.

- Что? – недоумевала я.

- Скажи: я хочу, чтобы ты меня любил.

- Но это же так глупо говорить такие вещи, нельзя же заставить кого-то себя любить.

- Ты же не с настоящим человеком разговариваешь. Говори.

Я сказала. Как ни странно, мне показалось, что это принесло облегчение. Я даже смаковала эти слова. Он, конечно, ничего в ответ не сказал, да ведь его там и не было.

- Но я ведь прекрасно понимаю, что он никогда не будет меня любить и вообще ничего не будет.

- А еще что ты понимаешь?

- Не знаю, может быть, если бы я тогда ему так и сказала, а не играла в кошки-мышки, все было бы по-другому. Но ведь теперь ничего изменить нельзя? Что наука-то об этом говорит?

- Некоторые применят гипноз, как бы стирают у тебя из памяти все это или записывают что-то хорошее. Но я тебе не советую, это не всегда помогает. А бывает, что и хуже становится. Разные есть способы, но в одном ты права, если не любят тебя, так и не любят. Этого не изменишь.

«Значит, так я и останусь раненой», - я даже не сказала этого вслух. Может быть, опять сработала защитная реакция.

Уходя, я заглянула в зеркало у двери. По привычке.

- Да ты красивая, красивая, – успокоила меня подруга-психоаналитик.

Домой я не пошла, а еще долго болталась по улицам. Хорошо, что все это случилось летом, и можно было не бояться холода и идти себе, не зная куда.  

…. Усевшись на скамейку в  сквере у памятника героям Плевны. я расслабилась и вытянула усталые стройные ноги. Да почему бы и не сказать стройные, они у меня, и правда, ничего. Так вот и скажу: усталые стройные ноги. Какой-то мужик, проходящий мимо, скользнул взглядом по коленкам.  Мимо шли разные люди, и мне вдруг стало как-то спокойнее. Вроде я все-таки в толпе, серди людей. Кто-то торопится по своим делам, кто-то  весело болтает, наверное, давно не виделись. Вот эта парочка, взрослые уже люди, а говорят так непринужденно, словно студенты. Уж  точено не муж и жена, так болтать можно, только если никогда не жили вместе или только познакомились. Но эти я думаю, давно друг друга знают, только встречаются редко, чтобы смаковать удовольствие. Сколько же народу в центре ходит! Хорошо здесь.

Ну что мне, в самом деле, делать с этим психоанализом?  Ясно, что лучше, когда тебя любят, чем когда не очень. Но я-то ведь тут ничего поделать не могу. Ну не любит - и не любит. Тфу-ты, даже странно все это. Какое тут может быть дело, когда столько лет прошло. Конечно, было бы лучше, если б все было по-другому, но я, видно, ничего ни тогда сделать не могла, ни сейчас не могу. Не дано мне. Что на роду написано, то не вырубишь топором, так сказать.

Была у одного моего приятеля такая привычка, мешать поговорки. Надо бы ему позвонить и поболтать с ним. Приятный такой человек и всегда умеет сказать что-то смешное. И всегда как будто он тебе понравиться хочет. А  это все же приятнее, чем когда непонятно что.

И пошла домой. Просто зашла в метро, села в вагон, потом вышла на остановке. Три минуты - и я дома: хорошо жить около метро. И еще я завела себе нормальный сайт, с моим именем и моей фотографией. У меня есть профессиональные снимки, так сделанные, что можно в  глянцевый журнал помещать. Сколько же ко мне народу там стало заходить! И свои и те, кого я вообще не знаю. Нашла фотографии своего сына, когда он еще ребенком был. Его снимали для рекламы игрушек – все внимание обращают.  Надо бы еще заказать у приятеля. Он профессионал высокого класса, во ВГИКе учился.

А печаль моя как-то вроде ушла. Не знаю, прошла ли, но ушла. Меня, конечно, подергивает, мне кто-то из однокурсников встречается на сайте. Ведь могут и напомнить или опять у кого-то из них может опять эта фотография дурацкая в «друзьях» появится. Но пока ничего такого не было. Все выбирают меня.

…Как хорошо было бы сейчас сесть на скамейку и дать отдых усталым ногам. Тем более что все располагало: сквер, памятник героям Плевны, скамеек свободных полно, что в такую погоду не часто случается. В Москве теплый вечер  – вообще подарок судьбы. И надо же, эта фотография мне все испортила. Да это и не фотография виновата, а я. Ну что поделать, если такое у меня вот предопределение.  Как не везло всегда, так и не везет, хоть из шкуры вон лезь. Как ты не беги от судьбы, а она тебя нагонит.

Сидеть я не могла, мне надо было идти и идти, чтобы не останавливаться и не остаться наедине со всеми этими мыслями. Правда, оттого что я шла, лучше тоже не было. А все же чем-то вроде занята – иду. Проходящий мужчина опустил взгляд на мои коленки. По привычке  глянул, без всякого особого интереса.  Да и кому они нужны, мои коленки.

Я шла долго, вокруг меня сменялись виды старой Москвы. Вот тут жили разные люди. Страдали, конечно, но не от никчемности своей страдали, а оттого, что их преследовали в сталинское время, например, или от зависти других. А такие страдания как у меня – это просто наказанье какое-то. Ни тебе войны кругом, ни репрессий, живи себе, а у меня просто жуть какая-то. И нечего ведь не изменишь, ничего. Нельзя никого заставить себя любить.

В конце концов я отправилась домой. Сын все же дома, надо хоть накормить. Что он от меня еще хорошего может получить? Не знаю, сварю хоть суп нормальный. Скажу, что в отпуск поедем. Хорошо еще, если он доволен будет, а если начнет ныть опять, не поеду никуда с ним. Оправлю к матери, а сама махну куда-нибудь в Париж, ай да что я в этом Париже делать буду!

Легла, как всегда, спать, всплакнула в ванной пока умывалась. Сын нагрубил, но я-то знала, что не из-за этого плачу. Нельзя никого заставить себя любить.

…Я знала, что так все и было, диагноз психоаналитика был правильным.  Усаживаясь на скамейку возле героев Плевны, я так все и думала про себя: нельзя никого заставить себя любить.

Больше всего не люблю, ненавижу просто, когда ты приходишь куда-нибудь, а тебя словно нет, словно стенка или мебель. Я для того и мучаюсь во всяких салонах и спортзалах, трачу кучу денег на косметику, чтобы на меня внимание обращали, чтобы поговорить с людьми хоть бы ни о чем.

Как же ненавижу все это! Почему  эти люди идут мимо и никому до меня дела нет. Не нужны мне ваши липкие взгляды! – я почти крикнула какому-то мужику, скосившемуся на мои коленки. Знаю я все эти ваши глаза, и разговоры, и разочарованные выражение лица. Вы все такие же, как и я, вам тоже плохо и вас тоже никто не любит.  Вот только эта парочка на скамейке - исключение, пока. Сколько еще они так проворкуют. Знаю я все это, знаю. Хорошо бы пожить по-другому, да как? Да и бывает ли по-другому? Ладно я, но сына я что же в такую же жизнь отпущу?

Господи, да я ведь всегда такая и была, как психоаналитик определила. Всегда была нервная и психованная, и всегда делала вид какой-то, не нервный и не психованный. Всегда только и хотела, чтобы на меня кто-нибудь внимание обратил. Ну и жизнь. Всем значит любви нужно, но никто любить не может. Что ж это творится такое в датском королевстве!

Вернулась я домой, посмотрела на спину сына за компьютером, сварила суп и пошла опять по улицам шататься, пока уже страшно не стало. Печаль моя перешла в какую-то странную стадию, шекспировскую, можно сказать. Как будто это было большое открытие, что в королевстве датском неладно. Я ложилась спать почти спокойная. Конечно, все мое смятение никуда не делать, но только какая-то печать словно покрыла его с головой.

Ночью мне приснился странный сон. Уже под утро, так что я проснулась и не могла уже больше заснуть. Я видела мужчину, не того, с фотографии на Багамах, а совсем другого, вовсе не знакомого мне. Да и был ли это мужчина или ангел какой-то. Видела, как он наклонился над моим лицом и тихо сказал мне: «Я люблю тебя».