И десять карет... Продолжение 2

Я думала, нам придется идти пешком до театра, но его машина стояла в одном из дворов на Тверской. Я даже не спросила себя, как она там оказалась. Он довез меня до дома, сказал, что я не только хорошая актриса,  но и отличный собеседник, попрощался до завтра и уехал.  Я добралась до дома и улеглась на свой ортопедический матрас (каркаса кровати у меня не было) и сладко заснула.  Утром  в первый раз за много лет меня разбудил  будильник, обычно я  просыпаюсь сама и всегда раньше, чем  сторож у моей постели начинал звенеть. Я чуть  было не опоздала на репетицию.  В этот день все были какие-то вялые, кто-то из актеров не смог придти, пришлось  ставить не те сцены, которые планировались. Потом явился костюмер.  У него уже были сметанные основы, и он пытался подогнать их под актеров.

- А вы, Маргарита Анатольевна, слегка располнели на русских харчах, - заявил он мне довольно бесцеремонно, - но вам очень идет. Не переживайте, я все исправлю.

Надо было звонить Рите и сообщать ей, что если она в ближайшее время не приедет, костюм  будет ей велик, но мне не хотелось ничего менять самой.

Новости пришли сами, но чуть позже. А пока мы пошли в Пушкинский. Я любила этот район Москвы, здесь на бывшем метро «Кропоткинская» жила моя старая приятельница. Она была в прямом смысле старая. Ее отец был известным режиссером, снимал фильмы про большевиков (по ее собственному выражению), от него ей и досталась эта квартира в Чистом. Вот где был настоящий музей старины и классики. Я приходила сюда за вдохновением и информацией. Она знала жутко много всех и всего, и всегда выражала свои мысли в столь простой и изящной форме, что послушать ее уже было удовольствие. Жизнь ее была посвящена переводу книг и многочисленным литературным изыскам. Сама она писала только статьи, но критики производила много.  Настоящий кладезь – к  ней многие ходили по своим делам. Да и я тоже не совсем бескорыстно, за пищей для размышлений и работы со студентами. Она была очень пожилым человеком, и как-то по  детски боялась окружающей ее действительности. Хотя на самом деле, где-то в мистической реальности, это  был огромный, подобный метеориту, прилетевшему невесть откуда, осколок давно прошедшей жизни, очаровательной и утерянной навсегда.  Ее память архивировала пережитое несколькими поколениями русской интеллигенции, весь двадцатый век был у нее в душе. Как хотелось бы зайти к ней вместе с ним! Но, увы, сделать это не было никакой возможности,  она бы выдала меня какой-нибудь фразой.

Пушкинский был тоже хорош, особенно частные коллекции. Один из модных латиноамериканских писателей высказался однажды: «когда тебе очень хорошо, то для полного счастья нужно еще что-нибудь вкусное съесть». Эту фразу кто только не повторял потом, даже рекламы ресторанов, и все призывали есть до отвалу. А ведь из контекста было ясно, что речь идет о том, что действительно хорошо человеку бывает не от еды.  Мы болтались по залам, и мне была прекрасно известно, что особое очарование всем этим картинам и  статуэткам придает присутствие этого высокого красивого мужчины в этих залах и в моей жизни.  Он и был первичен, а все эти предметы старины и искусства, как и еда у того писателя, довершали эту умиротворенную картину.

При выходе из музея он к моему великому удивлению процитировал эту самую фразу латиноамериканского писателя и пригласил меня в  известный ему итальянский ресторан неподалеку.

- Откуда вы знаете все рестораны в Москве? – удивилась я.

- Что поделать, я совсем не умею готовить.

 В этот день мне надо было заехать на работу - пришлось расстаться сразу после позднего обеда. В университете меня долго не задержали, поэтому я была дома в 5. Хорошо, что была, потому что мне принесли пакет. «Получите-распишитесь», и в моих руках большой, толстый оранжевый конверт. Когда я его вскрыла, оттуда посыпались деньги: доллары в сотнях, еще и еще, как осенние листья под ногами лежали они на моем полу.  Последней из пакета выскользнула записка от Риты, в которой было всего несколько слов: «Я не приеду. Здесь весь гонорар».

Моим первым стремлением было побежать в магазин и купить хоть что-нибудь. Просто потому что я даже не видела никогда столько денег вместе.  Но я быстро взяла себя в руки.  Могла ли я их тратить? Разве я знала, что будет со мной дальше?  Нет, моя судьба еще не решена, и нет никакой возможности угадать, что день грядущий мне готовит.  Если бы не он, мой герой, я бы тогда тысячу раз пожалела о своей старой жизни синего чулка. «Что ж,  ведь решилась ждать развязки, значит, буду ждать, а что мне еще делать?» – Думала я, запихивая деньги обратно в конверт, который потом полетел на шкаф. Я не хотела даже думать о нем.

Я снова стала немного нервничать, и это было даже хорошо, потому что только изрядная доза адреналина могла вывести меня из блаженного состояния растекшегося по тарелке мороженого.  Я  явилась на репетицию, внутреннее собравшись, словно на войну. Кажется, я даже не улыбнулась, когда вошла в зал. На сей раз все актеры были на месте, и автор пьесы встал со стула мне навстречу, но, видимо мой холодный взгляд  остановил его, и он снова сел на свое место в партере. 

Я, конечно, не актриса, но что такое выход на публику, мне было прекрасно известно. Я потратила годы на то, чтобы научиться владеть аудиторией.  Меня не напрасно считали одним из лучших лекторов. Конечно, в официально рейтинге мне приходилось уступать всем старшим по званию, но у студентов я всегда была номер один. Я не просто готовила интересный материал, у меня был запас приемов, с помощью которых можно было управлять толпой студентов довольно легко. Я знала, когда нужно вставить анекдот, когда обратиться к студентам и дать им возможность порассуждать над каким-нибудь вопросом, чтобы они встряхнулись и вернулись мыслью к теме лекции; знала, какой отрывок прочитать, чтобы им захотелось потом закончить все произведение. Большинство преподавателей не утруждало себя такими изысками, ограничиваясь только сухой передачей информации. Нас, энтузиастов, было не много: я, Артем Сухой да Юра Смирнитский.  Артем был лингвистом, знал кучу языков, включая мертвые и неразвитые. Он два года жил в каком-то племени в Африке, где его чуть не прибили, но он успел выучить язык. Потом он пытался поселиться где-то еще, но там ему пришлось совсем туго, потому что он обнаружил, что много лет назад англичане сделали перевод Нового Завета на этот язык и таким образом создали письменность этому диковатому народу. Он пытался читать им из этой раритетной книжки, но его приняли за миссионера, и местный гуру, приревновав, потребовал его смерти. От гуру Артем откупился, и книжку умудрился вывезти, но, вернувшись, сразу женился. По его собственным словам он понял, что жизнь очень короткая. Ему не на что  было жаловаться – все обожали его. Преподаватели, женщины, студенты. Он мог позволить себе не ставить плохие оценки, потому что вел только спецсеминары и к нему шли самые лучшие ученики. После той находки его часто приглашали выступать за границу, а он было отличным лектором, поэтому мы все ждали, что его переманят куда-нибудь в Америку. Жаль, он был хороший человек, во всех смыслах этого слова.  В нем не было ничего с душком, как в Юре, например. Он изучал Серебряный век, и это было как раз по нему. Смирнитский так хорошо понимал их, всех этих извращенцев, которые, не спорю, были талантливыми и даже гениальным и поэтами и писателями. Я не берусь судить их, мы знаем, как дорого они все заплатили за все и как много пришлось всем им выстрадать потом. Мои англичане были по сравнению с ними образцом добродетели, хотя и среди них находились люди далекие от идеала чистоты.  А британцы были моей стихией. Так что мы с Юрой были как «инь» и «янь», только наоборот: я склонялась к добродетелям, а Смирнитский – к пороку. Мы с ним были однокурсниками, но почти не знали друг дуга ни в студенческое время, ни в аспирантуре. Только потом, когда мы оба защитились, наши пути стали иногда пересекаться. Он всегда посмеивался надо моей положительностью, а я подразнивала его за благосклонность ко всякого рода извращениям. Именно он устроил мою первую и пока последнюю поездку с лекциями в Лондон и страшно гордился этим, говоря, что если б не его «порочные» связи (уж какие такие связи ему в этом помогли, я не знаю), то не видать бы мне Лондона как своих ушей. Надо было лицезреть его, когда он узнал, что мою поездку оплатил не университет, где у него имелись порочные связи, а некая миссионерская академия.  Университет был готов заплатить за мои лекции, но ни перелет, ни проживание брать на себя не хотел.  Тогда откуда ни возьмись явилась в мою жизнь эта академия. У них был целый факультет славистов, жаждавших знать, как русские воспринимают английскую культуру.  А у меня как раз было несколько статей на эту тему и большой кусок диссертации. Так вот эта академия не только оплатила мой перелет, но и организовала мне дополнительный заработок в виде лекций в Брайтоне и Эдинбурге, и проживание во всех этих городах. В Лондоне я остановилась в маленьком особнячке у старушки, которая была хоть и не богатой, но аристократкой. В Шотландии меня приютило шумное семейство с четырьмя похожими как капли воды рыжими мальчуганами, а в Брайтоне я вообще жила  в отдельном доме с видом на море. Вся поездка заняла дней 10, не больше, но я получила огромное удовольствие и от лекций, и от знакомства со студентами и преподавателями. Не удивительно, что миссионерский колледж оплатил мои расходы, именно там меня слушали особенно внимательно и задавали самые разумные вопросы. От некоторых преподавателей  я  еще долго получала открытки на Рождество, а с одной  студенткой мы виделись уже в Москве, она, кажется, вышла замуж за русского.  Смирнитский быстро нашел, что сказать по этому поводу. Он выдвинул теорию о том, что все эти миссионеры сплошь шпионы и готов был биться об заклад, что теперь меня будут вербовать. Он напомнил мне историю Гумилева, которой даже и не понял толком, что его вербуют, а это  стоило ему жизни. Все это, конечно, были шутки, но в них Юра отражался как в зеркале.

Как же далеко была сейчас эта жизнь! У меня, верно, было раздвоение личности. Стоя на сцене в  мастерски подогнанном под мою фигуру костюме Елизаветы, я видела свою настоящую жизнь как в тумане: воспоминания о том, что было не со мной.  И я знала, что сейчас играю хорошо. Может быть, не как Сара Бернар, но гораздо лучше, чем можно было ожидать от  преподавательницы университета.  Я видела, как появляется интерес в глазах моих партнеров, как режиссер переделывает сцены «под меня».  И, конечно, был еще один замечательный вечер, который я и мой герой провели в  Останкино. Вечером он сказал мне:

- Я давно мечтал съездить в Суздаль, может, отправимся завтра?

Завтра была пятница, но репетиции не было по причине того, что зал был занят под какое-то важное мероприятие. Самое время поехать туда. И мы поехали.

Как же здорово было ехать по длинной дороге, сидя на переднем сидении радом с ним. Я никогда не садилась на переднее в такси. Это казалось мне неправильным. Место радом с водителем – это выражение ваших отношений, надо уметь держать дистанцию с людьми. Теперь я сидела в мягком кресле хорошей машины и наслаждалась жизнь. Суздаль была действительно хороша.  Там можно было кино снимать хоть про Ивана Грозного,  хоть про Владимира Красно Солнышко.

Так прошли еще несколько дней. Моя жизнь состояла из разговоров обо всем на свете (новая информация, новые чувства и удовольствия –  я чувствовала себя гедонистом, так  хорошо мне было от всего этого)   и репетиций (новые жесты и мимика, совершенно не свойственные мне: особый поворот головы, взмах руки), я научилась опираться о стенку совершенно особенным образом, выражать чувства спиной, у меня появились руки, которые я всегда прятала под кипой бумаг на лекциях. Это были настоящие Американские горки – и я вошла в азарт.  И еще одно, конечно, у меня появились деньги. Много времени, чтобы тратить их не было, но кое-что я себе позволила. Пока что я, правда, тратила свои, ни одного доллара не поменяла, но и это был излишек, потому что я не платила ни за что. На метро у меня был проездной, за все, поедаемое нами в  многочисленных ресторанах и кафе, всегда платил мой герой; одежда и косметика лежала в Ритиных чемоданах. Даже вода доставалась мне даром, потому что на репетицию всегда приносили фрукты и множество небольших бутылок – я  перестала пить воду из-под крана. Конечно, мой внутренний голос говорил мне иногда, что все это когда-нибудь закончится, но он тонул в многоголосье новой жизни.

Потом произошло вот что.

Был уже вечер, и мы шли по набережной от Кремля в сторону Таганки,  по обыкновению болтая о чем-то очень важном и интересном. Никогда-никогда в моем языке не хватит слов, чтобы передать то, что было в тот вечер, никогда ни до, ни после не испытывала я ничего подобного. Я могу только попытаться описать это словами, как ученый описывает опыт, результаты которого могут изменить  жизнь всего человечества.

Я помню последнюю фразу, сказанную им до этого момента. Мы обсуждали игру Грозного и пришли к тому, что именно в этой пьесе он должен быть контрастом Елизавете, поэтому если актер и хочет играть не лубочного Ивана Грозного, а что-то особенное и свое, то ему придется искать что-то новое.  «Или вы должны поменяться и создать другую Елизавету, а я бы этого не хотел, в конце концов пьеса о ней, а не нем».  Здесь набережная сузилась, и я поотстала.  Я просто шла и смотрела ему в спину, он ничего не говорил, и я тоже молчала. Вдруг у меня появилось почти сверхъестественное желание заглянуть ему в глаза. Точнее сказать, я поняла, что если сейчас наши глаза встретятся, то, произойдет что-то невероятное, может быть, землетрясение. У меня ослабели ноги, пришлось остановиться и прислониться к каменной стене, отделяющей реку. И вот тогда он развернулся, подошел ко мне довольно близко и направил свой взгляд прямо в глубину моих глаз.  И я посмела не отвести их.

Хотя он не прикоснулся ко мне и вообще был довольно далеко, это было самое сильное ощущение, которое мне приходилось испытывать до этого дня. После такого полагается жениться! Он смотрел на меня и с нежностью и с теплотой, но всего этого недостаточно, чтобы передать то космическое или мистическое, что было между нами в этот момент. Блаженство волнами затекало в меня. Я не могу сказать, сколько это длилось: может 5, может 10 минут.

Тем удивительнее было услышать его голос, который спросил:

- Как  тебя зовут?

- У меня дурацкое имя, - ответила я, - Валентина.

- Хорошее имя, - сказал он, и только тогда поцеловал меня.