И десять карет ожидают тебя...

Звонок Ритули застал меня совершенно врасплох. Конечно, я была бы рада увидеть ее после стольких лет. Что и говорить, она не стеснила меня, если б остановилась в моей квартире, тем более всего на один день. Последние новости из Голливуда прямо на моей слегка потрепанной уже после довольно давнего ремонта кухне! Она вплыла вместе с водителем такси и двумя огромными чемоданами. «Не слишком ли много багажа на один день?» – подумалось мне, но вслух я этого, разумеется, не сказала.

Она выглядела  лучше, чем в пору самой цветущей молодости. Кожа с автозагаром холодного оттенка, волосы - темное золото а ля антик, легкое голубое платье. А ведь мы всегда были одной масти. По крайней мере, раньше, когда она еще была белоликой шатенкой. Мы вообще всегда были похожи и вечно болтались вместе. У нас даже фамилии были созвучны (до того, как она ее несколько раз поменяла). Нас прозвали Бобчинский и Добчинский. Вот жизнь была! Но потом нас понесло в театральный институт, от того что нам лень было сдавать хвосты. Она поступила, а меня не взяли, поэтому я сдала хвосты и стала преподавать в родном университете. Где и осталась и нахожусь по сей день, что Ритуля сразу поняла, оглядевшись в моей квартире.

- Не переживай, тебе ведь здесь только одну ночь провести. У меня чисто.

- Ни одной. Я сегодня отправляюсь в Питер ночным поездом. У меня очень важное дело. И мне нужна твоя помощь.

- Гм-м, интересно. Какая?

- Давай сначала хоть чаю попьем, поболтаем о том - о сем.

- Ну, давай попьем.

Она рассказала мне путаную  историю и заявила, что сейчас решается ее судьба. Помню ли я того Леню, который за ней ухаживал в молодости? Я не помнила. А она вспомнила. Ей нужно срочно его увидеть, это вопрос жизни и смерти. И он ждет ее в Питере.

- Что ж, очень романтично, даже завидую тебе немного.

- Тебе тоже предстоит очень романтичное занятие. Ты ведь в отпуске?

На дворе лето, что может делать педагог в июле.

- Так вот. Предлагаю тебе прекрасную работу.

- Я хотела бы отдохнуть. Недавно экзамены кончились, только дух перевести успела.

- Это развлечет тебя. Будешь играть в театре. Вместо меня. Подожди, послушай сначала… Я подписала контракт с антрепризой здесь, очень модный автор, личный друг Умберто Эко, между прочим. – Она сделала паузу, надеясь, что имя итальянца-интеллектуала произведет на меня  должное впечатление. – Главная роль, конечно, и это только на два дня. Потом я вернусь.

Тут я допустила тактическую ошибку. Надо было сразу твердо отказаться. А я, удивленная такой безответственностью с ее стороны, спросила:

- А как же ты  явишься потом туда после меня?

- Ерунда, скажу, что покрасилась и сходила в солярий. Ты иди без макияжа.

- Да, но я ведь не могу играть на сцене. Меня же вычислят за минуту!

- Перестань, на пару дней тебе вполне хватит нашей университетской театральной студии. Да и я в Голливуде забыла, что такое настоящая актерская игра. Так что мы почти на равных сейчас. У тебя текста много, с тобой будут работать. Эти дни уйдут на застольный период - вы успеете только прочитать текст, на сцену не пойдете. А там я приеду, и ты мне все расскажешь.

- Да кто поверит, что я из Голливуда приехала, у меня ведь и одежда и походка «синего чулка».

- Одежда твоя – в этих двух чемоданах. Бери что хочешь. А с походкой как-нибудь сама справишься.

- Я отказываюсь, не люблю выглядеть некомпетентной. Мне уже 35 лет, а в таком возрасте подобные эксперименты могут привести к неустойчивому психическому состоянию. Проще говоря, не хочу еще раз почувствовать себя идиоткой. Это твоя работа, я ведь тебя не прошу лекции читать.

- Если б такое случилось с тобой, я бы и лекцию прочитала. Ну, пожалуйста, ну ради меня. Я даю тебе половину гонорара.

 И она назвала сумму. Возникла пауза – я была ошарашена. Она воспользовалась моим замешательством и сказала:

- Отлично. Не проводишь меня на вокзал?

Вокзал был в пяти минутах ходьбы от моего дома. Еще некоторое время ушло на инструкцию: какую маску нужно сделать и каким кремом намазаться, чтобы завтра выглядеть на 25 лет. В самую последнюю минуту Ритуля передала мне кипу бумаг – текст пьесы, купила самый дорогой билет на Питерский поезд и была такова.

Приключения начинались.

Пьеса была действительно интересной. Умберто Эко умеет выбирать себе друзей. О Елизавете английской и Иоанне Грозном. Два параллельных действия сводятся к кульминации, когда Грозный посылает ей предложение выйти за него замуж, а королева вежливо отказывает. Конечно, и знаменитый комментарий русского царя, узнавшего, что у англичан нет бани: «Девка немытая», тоже был на месте. Пьеса была сногсшибательная. Глубокая, остроумная, полная исторического анализа с множеством  подводных течений. Но в кипе бумаг не хватало последнего действия,  и я  не знала, чем дел кончится! Это был тонкий расчет. Я не могла не пойти на репетицию – мне нужно  было третье действие. И я пошла.

Одежду из Ритиных чемоданов я выбирала так, чтобы соответствовать образу. В легкомысленном платье (которого я, лишь увидев, сразу стала вожделеть) явиться было невозможно. А вот классические брюки из тончайшего материала песочного цвета и легкий молочного цвета трикотажный топ с коротким рукавом подходил к образу актрисы, играющей Елизавету Английскую, как нельзя лучше. Ритины шикарные туфли я надеть не посмела, к тому же нашлись мои, вполне подходящие, а вот сумочку я взяла из ее чемодана, и, экипированная таким образом, направилась в театр. 

Началось мое восхождение к актерскому триумфу с того, что вахтерша не хотела пускать меня в театр. Я стала объяснять ей, что да как. Она продолжала задавать дурацкие вопросы, но пройти не давала. Я уже почти полезла за паспортом – так в роль вошла, но вовремя опомнилась. Тут выбежал ко мне какой-то человек, спросил меня, не Маргарита ли я Анатольевна. Услышав положительный ответ (я даже не осознала, что вру), он повел меня на сцену, показал пространство и познакомил с постановщиком. Тот меня (то есть Риту) в лицо не знал, и ничего не заподозрил. В зале, кроме него были двое актеров, причем одного я, кажется, видела в каком-то сериале, а где-то далеко, сидел еще один человек. Там было темно, и лица его я не видела. Позвали остальных, и мы начали читку. Сели на стульях на сцене и стали читать текст. По ролям. Прямо как у нас в университетской театральной студии. Читали и читали себе. Замечаний никаких не было, мне даже как-то неинтересно стало. Но тут постановщик вдруг решил одну сцену сыграть. Расставил всех по местам, меня попросил прохаживаться. По моему пониманию королева не должна была «прохаживаться», а наоборот, стоять, как вкопанная, гордо выпрямившись и подняв голову. Но режиссер хотел, чтобы я прохаживалась. Также выпрямившись и подняв голову. Я стала прохаживаться и говорить свой текст. В одном месте он велел мне остановиться и повернуть голову. Я подчинилась.

-  Так, вот так, зафиксируем это, - сказал постановщик

Походили еще, потом снова читали сидя и все. Я вздохнула с облегчением, когда режиссер сказал: «Завтра в 11». Однако мне еще нужно было получить продолжение пьесы. Я сообщила постановщику, что потеряла третий акт, и он дал мне весь текст целиком.

Мне не терпелось приступить к чтению. Нет, не на сцене, когда на тебя смотрят несколько пар глаз, а дома, расслабившись и отдавшись процессу.

Я прочитала пьесу пару раз, потом еще пару – в конце концов, мне пришлось признаться себе, что я не знаю, что делать дальше. Текст, конечно, роскошный, но ведь просто хождением по сцене никто ограничиваться не собирался. Скоро надо было начинать играть серьезно, а я не имела понятия, как это у меня получится. До следующей репетиции оставалось 16 часов, из них как минимум восемь я должна была отдать сну (терпеть не могу делать что-то, не выспавшись). Время еще было, и я кинулась в университетскую библиотеку. Заказала Станиславского и Чехова. Михаила Чехова. Наталья Сергеевна, библиотекарша, дала мне Антона Павловича и очень удивилась, когда я попросила Михаила. В Станиславском  я утонула и решила для начала полистать Чехова. Здесь все было гораздо понятнее. Мне даже стало интересно. Я не без удовольствия сделала пару упражнений. Дикция у меня  была в порядке – не зря я когда-то потратила время на специальный лекторский курс ораторского мастерства. В общем, жизнь налаживалась.

В одиннадцать на следующий день я была на месте. В полку прибыло. Ко вчерашним актерам, режиссеру и «черному лицу» прибавилось еще несколько исполнителей. Звезды, которые должны были играть Грозного и Норфолка, не пришли. Актеры возмущались, говоря, что им будет тяжело, когда «эти» станут вводиться на последнем этапе. Меня все устраивало. Чем меньше авторитетов, тем легче выдавать себя за актрису. В конце концов, я ничего не теряю. Если и провалю дело, за честь Голливуда мне обидно не будет.

В этот день мы поставили несколько сцен. Подозрительно было то, что мне не сделали ни одного замечания. Вообще. Ни одного предложения. Меня как будто не было на сцене. Может, они знают, что я не Рита, и просто ждут ее приезда?  На следующий день приходить было не нужно – ставили сцены, где Елизаветы не было.

Свободное время было посвящено изучению тенденций моды. Не то, чтобы я совсем  запустила себя. Просто университетскому преподавателю полагалось выглядеть не так, как актрисе из Голливуда. К тому же я действительно запустила себя. По сравнению с тем стилем жизни, который мне диктовало содержимое Ритиных чемоданов, я выглядела убого. Забываешь о себе за всей этой суетой. Так что может и хорошо, что все так получилось. Это же игра, можно и поиграть немного. До приезда Риты осталось два дня, так что еще один день репетиций – и я свободна.

Не тут-то было. Вечером накануне моего «освобождения» Рита позвонила и сказала, что задержится еще на неделю.

- Когда же ты будешь репетировать? – изумилась я.

- Придумаю что-нибудь. Это не так важно.

- Да что у тебя там происходит такого, что для тебя все «не так важно»?

- Потом расскажу. Прикрой меня еще на недельку, ну, пожалуйста. Ты еще не все переносила? Попробуй то, что с античной мозайкой. Тебе пойдет.

Это то самое, «легкомысленное». Я и думать боялась о том, чтобы его надеть,  таким шикарным оно мне казалось. Висело на плечиках, как портрет на стене,  на самом видном месте. Может, правда, примерить?

- Ну ладно. Только учти, если меня «расколют», я во всем сознаюсь.

- Да кто тебя расколет, не волнуйся ты. Все в порядке будет.

Это я не должна волноваться? Не она ли  должна волноваться за свою профессиональную репутацию? Ладно. Надо попробовать платье. Бледновата я для него, если честно. Схожу сначала в солярий.

Признаться, я потихоньку втягивалась во все это. Мне уже даже нравились эти неспешные репетиции, и одежда из чемоданов, и притирания из шикарных баночек. Я стала красивой, важной. Не знаю, как насчет Елизаветы, но роль голливудской актрисы мне явно удавалась. Возможно, мне это показалось, но меня не покидало ощущение, что я прибавила чуть-чуть интеллектуальности всей этой актерской камарильи, и это было к месту – ведь мы играли пьесу друга Умберто Эко.  К тому же мне нравился текст, с каждым днем все больше и больше. Актеры разбирают текст очень серьезно – рассматривают все до мелочей. Прекрасный прием для изучения литературного произведения, а я про него забыла. Надо бы использовать в работе со студентами. Я уже даже немного жалела о том, что вскоре настанет день Ритиного приезда. И чуть-чуть фантазировала, что она не приедет и играть премьеру буду я. Но это только в мечтах. Наяву я боялась. Пока не произошло то, что в один день изменило все на свете.

В это день на репетицию явился Норфолк. То есть актер, его играющий. Он был красавец и большая знаменитость. Желтая пресса как раз смаковала подробности его романа с двумя женщинами сразу. Одна была актриса и тоже красавица, мне она очень нравилась. В общем, репутация у Норфолка, с моей точки зрения, была плохая, но работу свою он знал. Именно он, сам того не подозревая, преподал мне урок актерского мастерства, виртуозного мастерства.

 Начали репетировать. Сцена – одна из самых напряженных во всей пьесе. Допрос Норфолка. Говорят он и чиновник, ведущий допрос, а королева присутствует, как будто бы читает протокол. В предыдущей сцене Иван Грозный одним жестом посылает на смерть дюжину людей, а Елизавета не хочет никого убивать, но ей приходится. Вот она и выискивает в протоколе что-то, что успокоило бы ее совесть. Чиновник пытается выбить из графа признание в государственной измене, а Норфолк понимает, что он на пороге смерти. Режиссер, видимо, не знал толком, как построить эту сцену. С Елизаветой все было ясно, а вот что делать с двумя другими, он придумать не мог. Стали щупать текст, пытаясь понять, какую смысловую нагрузку дать персонажам. Актер-следователь выделывал кренделя. Он бойкотировал игру Норфолка, но тот был на высоте.  Он выбрал линию и решил следовать ей. Его партнер подставлял его как мог. Каждую реплику он заканчивал так, что казалось, «подобрать» ее и проложить выбранную линию  было невозможно. Но Норфолк всякий раз «выруливал» на свою дорогу. Все замерли, наблюдая дуэль двух виртуозов. Я слушала, как зачарованная, даже не понимая, что меня безбожно переигрывают и мне придется тоже что-то придумывать, чтобы не поблекнуть на их фоне. Потом режиссер прервал их: «Все это интересно, но в чем тут смысл?»    

«Черный силуэт» поднялся с заднего ряда и двинулся к режиссеру. Мне показалось, что он сейчас все испортит. Я даже не понимала, почему движение этого человека так угрожающе выглядит в моих глазах. Он просто шел к сцене. В его руках не было пистолета, и выражения лица его я не видела, только движущийся навстречу силуэт. Но что-то внутри требовало от меня действия.  Я должна была его опередить. В чем же тут смысл, черт возьми? Черный неумолимо приближался, я уже могла разглядеть его в тусклом свете. Все, эврика:

- Я знаю, в чем смысл!

Все обернулись на меня. Черный застыл, как вкопанный, и я поймала его взгляд, строгий взгляд учителя.

- Посмотрите. Они все время повторяют одну и ту же фразу. Норфолк говорит «познать истину», а следователь – «узнать правду». По-английски это звучит одинаково: To know the truth. Если выделить это, то получиться контраст между стремлением следователя узнать, правда ли то, что донесли про Норфолка, и желанием графа перед смертью разобраться, так ли уж важно то, за что он умирает. Познать истину – это религиозное, философское понятие, а Норфолк умирает в борьбе католиков и протестантов.

- Но по-русски это две разные фразы, – возразил кто-то. – А пьеса написана по-русски. Может, он и английского не знает.

- Кто, Норфолк?

- Да нет, автор пьесы.

- Не может быть такого, - возмутилась я. – Он же англофил, неужели этого не видно по пьесе. – Как можно не понимать таких очевидных вещей!

- Ну, хорошо, пусть автор учитывал английскую версию. Но мы-то играем по-русски. 

- Давайте придумаем что-нибудь, вставим в текст пояснение.

- Не нужно только ничего вставлять в текст, - испугался режиссер. Но вообще идея интересная. Можно просто выделять эти слова тоном голоса и паузами. Сколько раз они встречаются в тексте?

Норфолк бросил на Елизавету благодарный взгляд. Мое предложение положило конец его борьбе со следователем.

Моя находка привела всех в  чрезвычайное возбуждение. Даже черная фигура обрела лицо и тело мужчины из плоти и крови. Они обсуждали что-то с режиссером вполголоса.  Я и сама не могла усидеть на месте. И в усталых глазах Норфолка мелькнул озорной огонек. Мы принялись делать эту сцену. Оба актера играли отлично, и больше не бодались, а Елизавета реагировала каждый раз, когда произносились заветные слова, еще больше выделяя их из текста. Все мы с удовольствием прошли эту сцену еще и еще раз, а потом стали репетировать дальше, причем все шло как по маслу. Поиски истины и правды придали смысл всему.

Счастливая и возбужденная, я зашла в гримерку за сумочкой и собралась было уже идти восвояси, как вдруг увидела, что дорогу по коридору перегодила фигура человека. Это был оживший черный силуэт – я сразу узнала его. Он стоял, занимая собой весь проход. Не потому что был грузен, нет, он, наоборот, был очень строен. Но его поза и выражение лица или что-то еще, что нельзя определить словами, создавали вокруг него напряжение, заполнявшее все пространство. Обойти его не представлялось возможным.  Я  в нерешительности остановилась, но молчала, предоставив ему самому начать разговор.  

- Как вы догадались?

- О чем догадалась? - спросила я больше для того, чтобы выиграть время. Я понимала, что речь идет о моей находке.

- Об истине и правде. – Я сделала несколько шагов вперед, и он посторонился.

-  Это же известный трюк. Познать истину – больше, чем просто узнать правду, так ведь? – Я уверенно шла к выходу. Он следовал прямо за мной. – Мне кажется, именно об этом писал автор.

- Откуда вы так хорошо знаете, о чем писал автор?

- Литературоведение, работа с текстом. Это же очевидно. Вы что, не согласны?

- Даже не знаю, что и сказать.

- А вам какая печаль, что он там написал?  Вы почему спрашиваете?

- Да потому что я это написал.

Здесь мы как раз вышли на улицу, на свет солнца. И то ли потому что я впервые увидела его при свете дня, то ли открытие человека, уже знакомого мне по его пьесе, придало всему особое очарование, но я вдруг поняла, что он поразительно красив. Странная метаморфоза. Да, конечно, он  был хорошо сложен, со вкусом одет, лицо правильных черт, но все это было, в общем, обыкновенным и одновременно совершенно волшебным. У меня аж дух захватило.  Мы стояли там, перед черным входом в театр, а он смотрел на меня и улыбался слегка. Совсем чуть-чуть. Может быть, мне даже показалось, что он улыбался. 

Мы разговорились. Как беден мой язык! Такой важный момент: ты начинаешь разговор с доселе незнакомым человеком, все идет как по маслу, ты говоришь и он слушает, и он говорит и тебе действительно интересно его слушать, и ты не ждешь паузы, чтобы перехватить очередь и начать говорить самому. До чего это здорово – передать невозможно. А что я могу про это написать? Так как я сказала, написать нельзя. Слишком много «говорить». Поэтому придется ограничиться сухой фразой: «Мы разговорились».  По сути так все и было. Мы действительно разговорились. Я направилась в метро, просто чтобы что-нибудь делать, он шел вместе со мной. У самого знака «М» он остановился и сказал:

- Такая погода, давайте пройдем пару остановок пешком. Вам в какую сторону?

-  Да мне все равно, пойдемте к Эрмитажу.

Мы пошли в сад Эрмитаж. Божественное место, скажу я вам, божественное! Удивительно, прямо посреди Москвы такой уютный островок.  Мы болтали обо всем. С самого начала меня подмывало спросить его, правда ли он друг Умберто Эко, но я сдерживалась. Было бы очень глупо: «Правда, что вы друг Умберто Эко, ой как интересно!» 

- Послушайте, - сказал он в какой-то момент, - я так голоден. Вы позволите пригласить вас хоть вот в это кафе. На вид очень милая терраса, если, конечно, эта воспроизведение Эйфелевой башни на нас не свалится. Как вам моя идея?

- Отлична идея, - сказала я. Интересно, это удобно не платить самой? Может надо заплатить? И если да, то какую часть отпускных я потрачу на это, четверть или половину?

Но друг Умберто Эко знал, что к чему в этой жизни. Как только нам подали меню, он сказал мне:

- Сделайте милость, выберите самые дорогие  блюда и позвольте мне за вас заплатить. На меня недавно свалилась куча денег,  и я совершенно не знаю, куда их девать. Кстати, а как вы вычислили, что я англофил?

Как же это умно с его стороны. Не дал мне находится в неудобном положении и одной секунды.

- А что, попала в точку?

- Как вам сказать, наверное, вы где-то правы. Я действительно люблю английскую культуру. Не могу сказать, что я не люблю другие, но английскую действительно люблю. Почему-то она мне близка. Как будто все это когда-то уже было в моей жизни, и это было очень и очень хорошо.

- Здесь я с вами заодно. Я-то и есть настоящий англофил. Но это, скорее всего, потому, что другие культуры я так хорошо не знаю. Даже русскую.  

- Это нормальное явление. У меня есть один знакомый знаток русской культуры – равных ему еще поискать надо. Англичанин, профессор истории. Он мне столько хорошего про нас, русских, рассказал – я даже стал чуть-чуть патриотом.

- Он вам сообщил чего-то, что вы не знали?

- Да вроде нет. То есть, конечно, он интересные выводы делает, и, скорее всего правильные. Но на меня произвела впечатление его увлеченность всем русским. При этом он к нам не как к подопытным кроликам относится.  Может, это не наша заслуга, а его. Если б он изучал Боливию, он, наверное, и этот народ любил бы.

- Сейчас большая мода на патриотизм, а я вот себя совсем патриоткой не чувствую.

– Почему же? Потому что не идете на улицу негров убивать?

- Ну, вы скажете тоже! При чем здесь негров убивать?  Оглядываюсь вокруг себя и вижу столько всего ужасного. А я здесь, внутри этого, кусок целого, который и не вырвешь просто так. Хотя я всегда оказываюсь не в мэйн-стриме. Меня не возмущает, что молодежь иностранную музыку слушает и Толкина читает. А когда говорят, что нам надо все свое создать, то мне смешно. Зачем говорить такое? Надо просто создавать для интереса, по вдохновенью, и это свое само собой получится. Гоголь с Пушкиными же не ставили государственных задач перед собой. Просто жили, любили, переживали, искали и писали. Вот у них и получилось свое. А когда мы начинаем про березки петь, то ерунда какая-то получается. Березки, между прочим, и а Англии растут.

- Если бы вы только знали, как по-русски вы сейчас звучите! Прямо монолог из пьесы Чехова.

- Действительно, забавно. А вы, кстати, не боитесь, что вашу пьесу ругать будут за отсутствие патриотизма. Там ведь такие продвинутые англичане и такие дикие русские.

- Тут уж имеющий уши да услышит. Мы сейчас как раз как эти англичане – в переходном периоде. Не поймут - так не поймут, я же не сценарий для сериала пишу.

- Вам что же, все равно, что о вас читатель думает?

- Что вы, я читателеголик. Не могу писать монологом. Мне больше всего хотелось бы разговаривать. Не как-то гипотетически, а сесть и поговорить с тем, кто мои книги прочитал. Как вот с вами сейчас разговариваем. Самое ужасное, когда спрашиваешь человека: ну что, понравилось тебе? А он в ответ: да, понравилось. И все. Я когда издаваться стал,  меня все молчанием обходили. Даже друзья. Даже издатель, которому нравилось, как я пишу, был крайне немногословен. Когда меня критики через некоторое время ругать начали, я счастлив был. Искал их, чтобы познакомиться и поговорить. С одним мы даже стали приятелями. Но теперь меня все хвалят.

- Неинтересно стало?

- Не то что бы неинтересно. Моя репутация дает мне возможность познакомиться со многими действительно интересными людьми, и этому я рад.  Но хотелось бы поподробнее и на все темы. Как сейчас с вами про патриотизм. Я, наверное, поэтому и пьесу написал. Надеялся подсмотреть, как актеры будут мой текст разбирать. Море удовольствия, жаль, я ничего не говорю.

- А почему вы не говорите?

- Как только они узнают, что автор здесь, сразу зажиматься начнут. Все удовольствие испортят. Так что вы уж мое инкогнито сохраните, хорошо?

- Договорились.

У него зазвонил телефон. Сначала он долго слушал, потом спросил: «Во сколько?» Ему сказали. «Извините, я действительно забыл, спасибо, что  напомнили. Конечно, я знаю адрес».

- Ужасно, но мне нужно идти. – Действительно ужасно, так не хотелось прерывать разговор. – Обещаете, что продолжим завтра?

Конечно, я хотела продолжить, еще как хотела, и не только завтра. Но я этого не сказала. Из всего, что я чувствовала, я сказала только «конечно».

Он расплатился, очень вежливо раскланялся со мной и убежал. А я осталась. Надо было бы доесть, чтобы дома вечером не готовить. Но я не смогла и оставила полтарелки. Осилила только десерт. Выйдя на улицу я поняла, что меньше всего мне хотелось нырять под землю, и я пошла пешком. От Эрмитажа до моего дома можно было дойти за час. Я шла и шла, даже не очень обращая внимания на то, что меня окружало. Настроение менялось, как в калейдоскопе. Мне было радостно от разговора, от всего нового, что ворвалось в мою жизнь так стремительно и неожиданно. Что это было? К чему все эти перемены? Кто была я теперь?  Перестала ли я быть самой собой? Ведь женщина, приходившая каждый день на репетиции в этот небольшой, но миленький театр, была не я. Это не моя работа, не моя одежда, не моя походка – да, даже походка у меня изменилась и в витринах магазинов отражалась не я. У меня и имени-то теперь своего не было. Кто я? Елизавета Английская или голливудская актриса Рита Райт? Кажется, такая у нее теперь фамилия.  Что мне делать? Продолжать эту игру? Занять денег под Ритин гонорар и сходить в дорогой салон? Кстати о деньгах. А что будет, когда все эти средства Макропулоса кончатся, и я опять стану выглядеть на свои 35?  А как быть с настоящей Ритой? Когда она приедет, то явится на сцену и  завладеет всем, что сейчас принадлежит мне. И он, (кстати, его правда зовут Александр или это псевдоним?) он пойдет в кафе с ней? И они будут беседовать об английской культуре, или, может, об американской? Ужас какой!

От моего подъема не осталось и следа. Я вошла в квартиру и ощутила потребность броситься на диван и разрыдаться, хоть это было глупо до неприличия. Чего, правда, плакать-то теперь? Уж ввязалась во все это, не сумела сберечь свою спокойную растительную жизнь,  нужно ли теперь определять,  хорошо это или плохо. Да и как это сделать? Остается только ждать развязки.

Я включила телевизор. На «Культуре» было ток-шоу в прямом эфире. Я даже не смотрела на экран, телевизор был звуковым фоном, заполнявшим пространство между мной и стенами. Я ушла на кухню и слушала оттуда в пол уха. Говорили о том, что пропаганда добра только обесценивает его, и, кажется, предлагали звонить и голосовать, если мы считаем это утверждение правильным. И вдруг я услышала знакомый голос, голос моего сегодняшнего собеседника. Так вот куда он так торопился! Что ж, это уважительная причина. И что же он скажет в ответ на этот вопрос?

Я подошла поближе к экрану: он был красив, чертовски красив. Как же странно было то, что именно тогда и именно от него я услышала ответ, на  мучавший меня вопрос.

- Мы сами не всегда знаем, что хорошо, а что плохо. Есть, кончено, черно-белые вопросы, где все ясно. Но частенько мы не понимаем даже этого, пока не придем к финалу. Так что можно посмотреть, чем дело кончится, и тогда уже делать выводы.

К моему удивления, какая-то женщина ответила ему на это:

- То, что вы сказали, очень глупо. Это безответственно. Таким образом вы обрекаете людей на ошибки.  – Она смотрела не него с неприязнью, с плохо скрываемой неприязнью. Так значит, не всем он нравится, как мне? Неужели она не видит, что он умнее ее и смотрит на пять шагов дальше?

Я решила последовать его совету, подождать, чем дело кончится… и заснула спокойно. Мне нужно было выспаться, я не любила клевать носом во время работы.

Продолжение следует.