Я буду за тебя молиться

До школы Саша жил с бабушкой. Родители делали карьеру, а о пятидневке бабуля и слышать не хотела.
- Еще чего не хватало, чтобы мой внучек дневал и ночевал в садике, - причитала она, гладя белобрысого щуплого внука.
Ради него она уволилась (хотя могла бы ещё и поработать) и посвятила себя его воспитанию. Им было хорошо вместе. Лето проводили на даче: растили помидоры и даже рыбачили на небольшой речушке.
По воскресеньям бабушка повязывала красивый платок, брала внука за руку, и они шли в Дом молитвы. Так она называла небольшой домик на окраине городка. Саше там нравилось. Их встречали добрые приветливые люди. Особенно было приятно ходить туда в дождливую и холодную погоду. За окном была слякоть и холод, а в доме потрескивала печь, и вкусно пахло сдобными пирогами. Взрослые собирались в просторной комнате, а дети, уплетая пирожки, слушали из кухни мелодичные песни.
Бабуля часто говорила внуку о Боге и даже выучила с ним «Отче наш». Сашка слушал её, открыв рот. Ему так нравилось, что есть Кто-то Всемогущий, Кто невидимым образом находится рядом с ним каждую минутку. Особенно приятно было то, что Бог любит его и, не смотря на сильную занятость, в любой момент готов прийти на помощь.
Когда Александр пошел в школу, родители забрали его к себе. Но бабушка все-таки продолжала брать его на выходные, и они вместе ходили на собрания.
А когда Сашке повязали красный пионерский галстук, между бабушкой и отцом произошел серьезный разговор. Санек, приложив ухо к двери, слышал, как отец кричал: «Ему еще в комсомол и партию вступать! А если об этом узнают, то клеймо на всю жизнь останется – не ототрешься!»
После этого бабуля перестала брать внука с собой на служения. А Санька, взрослея, всё реже хотел слушать рассказы о Боге и постепенно вообще перестал о Нем думать.

* * *
Школьные годы пролетели быстро и весело. И вот, неожиданно для Сашки, жизненная дорожка вырулила на путь под названием «Армия».
- Ты ж главное, сын, не опозорь фамилию Тимофеев! – тряс пальцем подвыпивший отец.
Мать тихо причитала, прижимая платок к носу. А бабуля, как в детстве, гладила непослушные жесткие волосы внука и приговаривала: «Всё будет хорошо».
Позже, когда новобранцев строем вели на железнодорожный вокзал, бабушка, семеня маленькими шажками, бежала рядом. Улучив момент, она протянула Саше конверт. А когда поезд набрал скорость, и плачущие родственники остались на перроне, Александр заглянул вовнутрь. Там были деньги и фотография. Это была любительская фотка, сделанная отцом пару месяцев назад. На ней Сашка с бабушкой стояли на берегу мелководной речушки. У Сани в руках была удочка, а бабуля, смеясь, прикрывалась ладошкой от яркого солнца.
Александр зажмурился и вспомнил тот замечательный день. Потом он машинально повернул фотографию и на обратной стороне прочитал: «Я буду за тебя молиться».
Словно искра пробежала по телу. Дернувшись, Сашка обвел взглядом незнакомые лица. Похоже, никто не обращал на него внимание.

Учебка(1) встретила новобранцев зло. Уставшие, измученные трехдневной тряской в душном вагоне, они сидели, как нахохлившиеся воробьи, на тощих рюкзачках, а вокруг них, словно коршуны, кружили старожилы.
Длинноволосый парень бренчал на гитаре, веселя собравшихся ротозеев. Тонкие пальцы с легкостью перебирали струны, брали знакомые аккорды. Веселые песни слегка снимали напряжение, парящее в воздухе.
Санька достал конверт, еще раз посмотрел на фотографию и переложил ее в нагрудный карман, деньги сунул в брюки.
- Выворачивай карманы, – подошел к нему младший сержант.
- Это еще зачем? – не понял Сашка.
- Быстро, кому говорю, - широкая ладонь толкнула его в плечо. – Что ты только что туда положил?
- Деньги, - чистосердечно признался Сашка.
- На базу, - незнакомец протянул руку к Санькиному носу, - они тебе здесь не понадобятся.
- Ему не понадобятся, а тебе, значит, пригодятся? – поинтересовался длинноволосый.
Отложив гитару, он встал рядом с Сашкой. Ростом на пол головы повыше, кулаки сжаты. Ярко-голубые глаза из-под густых черных ресниц пускают молнии.
- А ты чего подписываешься? – не понял младший сержант. – Бренчал себе и бренчи, до тебя еще очередь дойдет.
- Что бить будете? – рядом встал невысокий крепкий паренек.
- Да я вижу, вы не поняли куда попали, - округлил глаза от такой наглости младший сержант. – Ладно, объясним популярно.

Через пять минут он подошел снова.
- Ты, ты и ты, - ткнул пальцев в смельчаков, - следуйте за мной.
В умывальнике их ждали еще четверо. Здоровые, как на подбор, на руках ремни накручены бляхой вверх.
В общем, досталось им хорошенько. Деньги у Сашки забрали, у длинноволосого отобрали гитару, а у крепыша часы.
Позже, когда они приводили себя в порядок, смывая кровь и отряхивая одежду, Саша протянул вперед руку:
- Ну что, братцы, будем знакомы – меня Сашкой зовут.
- Александр, - пожал руку гитарист.
- Санек, - улыбнулся крепыш. Маленькая ладонь с короткими толстыми пальцами легла сверху.

Вот так и началась их дружба. Такие непохожие, объединенные одним именем, они за очень короткое время стали близки друг другу, как родные братья.
Гитарист по фамилии Красавцев, единственный сын интеллигентных родителей, по жизни, был хиппи: всегда ходил с растрепанными патлами, феничками и рубахе, расстегнутой до пупа. По большому счету, ему всё было по фиг. Единственное, чего он не терпел, так это несправедливости… К нему сразу приклеилась кличка «Красавчик» - то ли из-за фамилии, то ли из-за тонких черт лица и красивых синих глаз, обрамленных густыми ресницами.
Второго Сашкиного друга нарекли «Толстым». Бекиров Александр, действительно, был толще других в роте. Черноволосый, круглолицый, с высокими скулами и бегающими карими глазками, он постоянно что-то жевал. Невысокого роста, с ямочками на щеках, он казался каким-то квадратным и напоминал Саньке большую бабушкину подушку.
Сам Санек чувствовал себя рядом с ним перезрелым стручком фасоли – рыжий, худющий и узловатый. Из-за фамилии в роте его стали звать Тимофеем. Иногда сокращали до Тимы или ласкового Тимохи.
А как еще было различать неразлучных друзей? Они всегда и везде были рядом. И если кого-то звали по имени, то оборачивались все трое. Поэтому клички прикрепились к ним намертво и скоро вытеснили имена полностью.

* * *
Красавчик смачно затянулся, оперевшись о стенку казармы. Тимофей топтался рядом, нервничал. И тому была причина – завтра первый прыжок.
- Послушай, Тимоха, - Толстый, как всегда подошел тихо, как кошка, - я тут тебе кое-что принес.
Лицо серьезное, взгляд слегка нахмуренный. Короткие пальцы держали два увесистых камня.
- Это еще зачем? – заморгал Тимофей.
- В карманы перед прыжком положишь, чтобы тебя ветром далеко не унесло, - расплылся в улыбке Толстый.
- Да он в штаны от страха столько наделает, что твои камни отдыхают, - прыснул Красавчик. – А что? Зато посадка мягкая будет.
Шутники разгоготались.
- Да, ладно вам, балбесы, - дружелюбно усмехнулся Тимоха, - всё лишь бы поржать…
Но не удержался и стал смеяться вместе с друзьями.
Толстый подкурил от сигареты Красавчика.
- А ты не хочешь? – обратился к Тиме.
- Не, ты же знаешь, - отмахнулся тот.
- А вдруг завтра парашют не раскроется, - подхватил тему Красавчик, - так и умрешь, не попробовав этой «гадости»…
- Типун тебе, - Тимоха щелкнул друга по носу. – Ну, а если честно, пацаны, вы что, и правда, не боитесь ни капельки?
Толстый сделал две глубокие затяжки и поскреб черную маковку:
- Есть малеха, но страх в себе на корню душить надо. Понял?
- Угу, - моргнул выцветевшими ресницами Тимофей. – Но я думаю, что лучше побыть пять минут трусом, чем всю жизнь калекой. А ты, Красавчик, что скажешь?
- А что тут говорить? Была б моя воля, ноги б моей тут не было. И не только в этой учебке, вообще – в армии. А раз уж мы здесь, то выбирать не приходится…
- А мне, честно говоря, страшно до чертиков. Я с детства высоты боюсь. Даже на деревья не лазил – голова кружилась. А тут…
- Ну, вообще-то, я думаю, можно и закосить, - потер нос Красавчик.
- Как это? – оживился Тима.
- Да легко! Скажи, что у тебя живот болит, понос, например.
- А чё, заодно и поля удобрит, - еле сдержал смех Толстый.
- Опять вы? – отвернулся Тимоха.
- Да ладно, не обижайся, - похлопал его по плечу Красавчик. – Если б можно было, я бы тоже не прыгал. Сидел бы себе сейчас во дворе, на гитаре играл, да девчонкам песни до утра пел.

На следующий день Тимоха предусмотрительно отказался от завтрака.
- Ты чё не жрешь? – прорычал лейтенант в самое ухо.
- Я это…, - подскочил перепуганный Тимофей, - у меня того…
- Чего «того»?
- Морская болезнь, - отчеканил звонкий голос.
- Слабак, - широкая ладонь рассекла воздух.
- А еще у него рвота и икота, - пробубнил Толстый, хомяча за обе щеки порцию друга.
Но лейтенант уже шагал дальше, не обращая внимание на приглушенное хихиканье.

- Всё, братцы, я больше не могу, - бледный Тимофей подошел к товарищам после того, как его осмотрел инструктор. – Похоже, у меня, действительно, «медвежья болезнь» началась.
Толстый с тоской посмотрел на друга: глаза по пять копеек, испуганные, тяжелый парашют тянет назад, ноги трусятся… Не выдержал жалкого вида – отвернулся. Смачный плевок полетел в пожухлую траву.
- Не дрейфь! – подбодрил друга Красавчик. – Хочешь, я скажу, что тебе плохо?
Тимофей в нерешительности перевел взгляд на Толстого, потом на самолет и других ребят, выстроенных в шеренгу. Под ложечкой засосало. Сердце трепетало, как жаворонок над полем. Мысли оборвал громкий голос инструктора:
- Товарищи курсанты! – орал он во все горло, стараясь перекричать шум заводящегося самолета. – Самое трудное – первый прыжок, а потом вы в небе, как рыба в воде будете, обещаю. Вам выпала честь сделать этот прыжок под руководством мастера спорта, Иващенко Ольги Андреевны.
Из-за его широкой спины вышла, как нарисовалась, девушка. Комбинезон обтягивал хрупкое тело, русые кудри стянуты в хвост. Щупленькая, она еле доставала инструктору до плеча.
- Ни чё себе! Вот те фифа. С ума сойти, – пронеслось над строем.
Ольга Андреевна одарила всех ослепительной улыбкой и, заходя в самолет, сказала:
- Ну что ж, посмотрим, чему вас научили…

Дребезжащий самолет, казалось, не летел, а по ухабам прыгал. Притихшие курсанты сидели на узкой скамье вдоль салона, как ласточки на проводе. Тимоха сжал зубы так, что губы посинели.
- Может, откажешься? – пихнул его Красавчик.
Тимофей покачал головой.
- Прыгну. Если уж эта пигалица не боится, то и я смогу, – он кивнул в сторону Ольги.
Противный сигнал, рассекая шум мотора, оповестил о начале прыжков.
Ольга Андреевна открыла дверь. Холодный воздух ударил в лица.
- Ну что, смельчаки, продемонстрируйте мне свою удаль, - Ольга показала рукой в отрытое небо.
С криком: «Первый пошел» один за другим из самолета выпрыгивали курсанты.
Ветер разбрасывал белые купола парашютов, как горошины по голубому ситцу.
- Не жди меня, мама, – заорал песню Толстый, прыгнув за борт самолета, как с пирса в воду.
- До встречи на земле, - подмигнул Тимохе Красавчик. Машинально перекрестясь, он на секунду задержался у двери и растворился в небе.
- Отче наш, сущий на небесах, – вспомнил забытую молитву Тима.
Пальцы лихорадочно цеплялись за дверной проем, леденящий холод разливался от низа живота по всему телу. «Споткнувшись» об удивленный взгляд Ольги, Тимофей выпихнул себя за борт.
Желудок подпрыгнул, как перепуганный заяц, и чуть не выскочил через открытый рот. Перестав орать, Тимоха сжал зубы. После сильного хлопка и рывка вверх немного успокоился – парашют раскрылся.
Кто-то рассказывал ему о необычайно красивом виде с «высоты птичьего полета». О чем там? О какой красоте речь? Тимофею было не до красоты, он и глаза-то боялся открыть полностью. Смотрел сквозь щелочки, стараясь не вертеть сильно головой. Картинки тут же расплывались, к горлу подкатывала тошнота. «Хорошо, что не завтракал, - промелькнула мысль. – Теперь, главное, удачно приземлиться».
Земля приближалась быстро. «Чему там нас учили? – Тима напряг извилины. – Ах, да – сгруппироваться … ноги…».
Больно стукнувшись пятками, шлепнулся на задницу. Парашют потянул по желтой траве.
- Тимофеев, молодец!
- Живой, Тимоха? – подбежали на помощь друзья.

* * *
Да, правду говорят: первый прыжок никогда не забудешь. Сколько их потом было: и ночных и груженых до зубов?! Но этот Тимоха запомнил навсегда… И еще один! Еще один прыжок отпечатался в его памяти до малейших подробностей – когда их выбрасывали в Афган. Причем помнил не мозг, а сердце. Отпечаталась не информация, а чувства… Сашка помнил вкус воздуха, ударившего в лицо, удивление от рыжих гор. В лучах заходящего солнца они казались необычно оранжевыми, словно кто-то вылил на них ведро яркой краски. А еще он помнил чувство страха. На этот раз оно распространялось не от низа живота, а холодило под ложечкой. Поднимаясь вверх, страх сбивал ритм сердца и жгучей волной до боли стучал в висках.
Впереди была незнакомая, враждебная земля. Климат, народ, горы и даже наша (советская) часть – всё было чужим и опасным. Но самое страшное было в том, что впереди ждала ВОЙНА! И не просто в фильмах и картинках, а самая, что ни на есть настоящая, пахнущая потом и кровью, не щадящая никого.
Боже, как же ему было страшно сделать шаг ей навстречу.

* * *
Новая часть приняла новеньких спокойно. Ни радости, ни злости – скорее какая-то тоска в глазах. Позже узнали, что за день до этого душманы(2) предприняли дерзкую вылазку, в результате чего погибло двое ребят и шестеро были ранены.
- Занимайте свободные кровати, - старший лейтенант провел новичков в большую, похожую на дом, палатку и удалился, оставив вновь прибывших под присмотром сержантов.
Толстый тут же кинул вещмешок на верхний ярус. Под ним, как и в учебке, разместился Тимофей, а Красавчик занял кровать слева.
Три сержанта, заправлявшие во взводе, наблюдали, как суетятся новички. Старшим среди них был здоровяк Смычко. Деревенский хохол, он уже отслужил полтора года и мечтал о дембеле(3). Во сне часто видел золотистую рожь, батю-комбайнера, да мать с сестренкой возле аккуратной белой хатки. Повидал он в Афгане побольше других, поэтому, видно, и нрав у него был помягче, рассудительнее что ли. Казах Сагетов оттрубил год, а вот москвич Лисин сам был вчерашним «черепом»(4). Наверно, поэтому он, как зубастый щенок, по любым пустякам набрасывался на новичков, стараясь с первых минут «поставить их на место».
Взгляд Красавчика привлекла гитара, стоявшая в углу на тумбочке. Трясущиеся пальцы сами потянулись к ней. Звук перебора заставил всех обернуться.
- Эй, череп, - выступил вперед Лисин, поправляя ремень, - куда лапы тянешь? Совсем страх потерял?
- Постой, - остановил его руку Смычко. Оценивающий взгляд прошелся по Красавчику: - А ты что, умеешь?
- Умею.
- Да он у нас музыкалку закончил, - встал перед другом Толстый.
- Что хочешь, вам сбацает, - подскочил Тимоха.
- Угу, - Смычко поджал губы. – А наши, афганские, знаешь?
- Не-е, - покачал головой Красавчик, - не доводилось слышать.
- А если мы споем, подобрать сможешь? – поинтересовался Лисин.
- Смогу.
- Добро, - потер руки Смычко. Добродушное лицо расплылось в широкой улыбке: - Ну шо, братки, заспиваем?
Смычко прекрасно говорил по-русски, но в свободной обстановке любил вспомнить «ридну мову», которая, скорее напоминала суржик.
Сержанты присели на кровать – три друга напротив. Тут же их облепили товарищи.
- Слыхал писню «Надежда - мой компас земной»? – поинтересовался Смычко.
- Знаю такую, - кивнул Красавчик. – У моего бати это ж – самая любимая, застольная…
- Чудово. Мы заспиваем, а ты нам подыграй. Лады?
- Попробую.
Красавчик чуть настроил струны и дал знак, что готов.
- «Тает солнце в мутной дымке дня,
Стали мы соседями Ирана.
Под ногами камни и земля
Дружеской страны Афганистана
Летом здесь пылища и жара,
Но холодноватые рассветы.
Здесь, на неизведанных путях,
Их замысловатые сюжеты», - пели стройные мужские голоса. Глаза сразу стали серьезные. Слушающие притихли.
«Надежда - мой компас земной,
А удача - награда за смелость,
А песни - довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось», - подхватил вместе со всеми Толстый. Слуха у него не было, но петь он всегда любил.

Когда песня закончилась, в палатке повисла тишина.
- Наш человек, - хлопнул Красавчика по плечу Лисин.
- А гитара чья? – спросил Красавчик.
- Пашкина была, да его недавно снайпер, зараза…, - осекся сержант.
- Вы где разместились? – встал горой над друзьями Смычко.
- Эй, пацаны, быстренько поменялись с ними местами, - засуетился Лисин, скидывая с кроватей вещмешки. – Эта «тройка» будет спасть здесь!
- Как звать? – спросил казах, глядя на Толстого.
- Имена у нас одинаковые – Сашки мы. Но друзья нас кличут по-разному.
- Ну-ка, доложите, как положено.
Новички вытянулись перед сержантами.
- Бекиров Александр. Отзываюсь на «Толстый», - белозубая улыбка осветила смуглое лицо.
- Щось на товстого ты не тягнешь? – почесал пузо здоровяк Смычко.
Его тоже нельзя было назвать толстым. Он был просто очень большим. По сравнению с ним Бекиров был в два раза меньше. За время учебки он сильно похудел. Но кличка намертво прилипла к нему, как расплавленная жвачка к штанам.
- А, ничего! Были бы кости, а мясо нарастет, - пошутил Бекиров.
- Рядовой Тимофеев, - сделал шаг вперед Сашка. – Зовут Александром, а кличут Тимофеем или Тимохой, кому как нравится. Я безобидный, на все отзываюсь.
- Да-а, - присвистнул Лисин.
- Красавцев Александр – в народе - Красавчик, – вышел вперед третий друг.
Длинная рука протянула вперед гитару.
- У себя оставь, - опустил взгляд Смычко, - тилькы щоб вси писни выучив, що Павло спивав. Добре?
- Хорошо, - кивнул Красавчик.

Так началась Сашкина жизнь на войне. Много в ней было курьезного и отвратительно-страшного, в считанные дни она меняла характеры и судьбы, миловала и убивала. Никогда Александр не забудет эти долгие дни. С тех пор жизнь для него разделилась на «жизнь на гражданке» и «жизнь на войне». С годами из памяти стирались некоторые фамилии, даты, лица. Но три эпизода Александр запомнил навсегда…

* * *
Как-то ночью чуткий слух Красавчика уловил непонятные звуки. Проснувшись, он лежал тихо, привыкая к темноте. Подозрительный шорох доносился из дальнего угла палатки. Затем Красавчик разглядел силуэт, который бесшумно, словно по воздуху, двигался в его сторону. Возле кровати Тимофея силуэт остановился, в темноте блеснуло широкое лезвие ножа.
- Духи! – завопил Красавчик, грохнувшись на пол.
В эту же секунду Тимофей открыл глаза. Прямо над ним скривился звериным оскалом моджахед. В нос ударило зловоние. Услышав раздирающий крик, дух заскрежетал гнилыми зубами и на миг повернулся в сторону орущего Красавчика. Этого было достаточно, чтобы Тимофей толкнул ногами душмана в живот и в ту же секунду оказался возле противоположного ряда кроватей.
В казарме вспыхнула паника. В свете фонариков метались тени.
Душман оперся на панцирную сетку и, перепрыгнув через кровать, горой встал над бледным Красавчиком. Тот, как загипнотизированный, смотрел в глаза смерти. Трясущаяся рука искала что-то под подушкой.
Зарычав, как раненый зверь, моджахед бросился на солдата. Длинная рука метнулась навстречу. Красавчик почувствовал, как лезвие вошло во что-то мягкое до самой рукоятки. Тонкие пальцы крепче сжали сталь и повернули вправо. Нож противно заскрежетал по ребрам.
Душман тут же ослаб, по черной бороде потекла тонкая струйка крови. Теплые капли капали Красавчику на лицо, а он смотрел во все глаза, как угасает человеческая жизнь. Еще секунда – и бездыханное тело прижало его к полу.
Наконец-то в палатке зажгли свет, на территории слышались автоматные очереди, постепенно паника угасала.

- Красавчик, ты как? Живой? – Толстый, спрыгнув со второго яруса, оттащил тело духа в проход между рядами.
- Ты ранен? Где болит? – Тимофей, как волчок, крутился возле товарищей.
Красавчик отер лицо, посмотрел на окровавленные ладони. Толстый жадными руками ощупал друга и облегченно вздохнул:
- Кажись, не ранен.
Подняли товарища с пола. Подошли к трупу моджахеда. Толпа расступилась, загудела:
- Ну ты, Красавчик, герой! Такого духа завалить…
- Ты его куда, в сердце?
- Совсем, сволочи, обнаглели…
- Если бы Красавчик вовремя не заметил…
Тут Толстый снял с шеи душмана небольшой мешочек. Он был пропитан кровью, и это привлекло его внимание. Короткие пальцы никак не могли определить, что же там внутри. Тимофей подставил ладони и на них из мешочка вывалились человеческие уши. Он не сразу понял это, потому что они были перепачканы кровью. А когда понял, руки машинально дернулись, рассыпав содержимое. Ноги тут же подкосились, желудок вывернуло наизнанку.
- Братцы, смотрите! – заорал солдат в дальнем углу палатки.
Толпа ринулась к нему. Он стоял бледный, как простыня. Рядом, на кроватях, с перерезанным горлом и отрезанными ушами лежали изуродованные тела бойцов. Среди них был сержант Сагетов.
Четыре бойца – четыре душмана: таков итог дерзкой вылазки противника.

Позже, когда наводили порядок после ночной трагедии, Тимофей убирал вещи, вывалившиеся из перевернутой тумбочки. Из-под кровати он достал знакомый снимок, на обратной стороне которого родным почерком было написано: «Я буду за тебя молиться».

* * *
Долго еще видел во сне Тимофеев Сашка звериный оскал склонившегося над ним душмана. Подрываясь в холодном поту, он машинально искал рукой автомат. А потом, ругнувшись, поворачивался на бок и клал на голову подушку, как будто это могло оградить его от ночных ужасов.
Через несколько месяцев к этому кошмару добавился ещё один.

* * *
Готовилась большая операция. Их группу перебросили в помощь основным силам. Но так как разбрасываться лучшими «кадрами» никто не хотел, их команда состояла в основном из неопытных чижей(5) и черпаков(6), разбавленных горсткой стариков(7).
- Ну что, братки, повоюем? – подбадривал молодых сержант Смычко. – Покажу вам напоследок, как моджахедов драть надо.
До приказа о дембеле оставались считанные дни, и это было его последнее серьезное задание. После приказа командир обещал оставить его в покое, и Смычко с жадностью просматривал газеты в надежде на чудо.
Боевой дух деда не упал даже тогда, когда они почти сутки отшагали под палящим солнцем. Он ободрял молодых, играючи преодолевая препятствия. Ах, если бы он знал, что эта «игра» разыграется кровавой картой!
«Экономить воду!» - разнесся приказ, когда поняли, что вертушки(8) им не дождаться. Но на тот момент воды почти не осталось. Трое чижей, не выдержав гонки и жары, вырубились от теплового удара. Тимофей с удивлением наблюдал, как старики делились с ними своей водой, спасая тем самым жизни, как они тащили обмякшие тела. «Подумать только, - думал Тима, - еще вчера деды готовы были заставить молодых «языком сапоги вылизывать», а сегодня несут на руках, отдавая последнюю воду».
Спустились в ложбинку. «Пол часа отдых», - пронеслось над бойцами. Разлеглись группами, ища спасение в тени от больших валунов. Солнце быстро опускалось за высокие горы.
- Как дела? Потерпите, братцы, за тем перевалом наши, - успокаивал ребят молоденький лейтенант, бегая от группы к группе.
- Чего скулишь? – сержант Смычко встал горой над перепуганным чижом.
- Ногу натер, - с тоской в глазах ответил молодой.
- Снимай сапог, - приказал Смычко.
Бледнея от боли, чиж выполнил приказание.
- Мать твою, - выругался сержант, увидев кровавые раны. – Портянки наматывать не научился, а его уже воевать оправили. Что теперь с тобой прикажешь делать?
Чиж виновато смотрел снизу вверх. Трясущаяся рука перевернула сапог, на раскаленные камни бордовой струйкой полилась кровь.

Не известно что бы еще высказал ему разъяренный Смычко, но в этот момент грохот разорвавшегося снаряда оборвал все мысли. Атака душманов началась неожиданно. По данным разведчиков их здесь просто не должно было быть.
Один за другим раздавались взрывы, снайпер выискивал офицеров. Огонь вели с противоположной горы, прицельно, неторопливо. В узкой, хорошо просматриваемой ложбине бойцы оказались в западне.
Первым же взрывом был убит радист, рация разлетелась в пыль. Бойцы палили из калашей(9), крутясь и еще не понимая, откуда идет обстрел.
Одним выстрелом гранатомета ранило обоих Тимкиных друзей: Толстому осколок повредил плечо, а вот Красавчику оторвало ногу. Осколки кости торчали из алого мяса. Нога держалась на лоскутке кожи и белой жиле. Такого же белого цвета моментально стало лицо Красавчика. Он до крови сжал зубами губы, дражайшие пальцы пытались уколоть промидол.
- Давай помогу, - Тимофей выхватил шприц и сделал укол. Выдернул из хлястиков ремень, туго перетянул культяпку: – Сейчас, сейчас я вас с Толстым отсюда вытащу.
- Толстому помоги, а меня не трогай. Оттащи его вон за те камни, - Красавчик кивнул в сторону горы. – Я вас прикрою.
- Все на гору! Рассредоточиться! Раненых уноси! – капитан быстро оценил ситуацию и отдавал четкие приказы.
- Меня не трошь, – Красавчик зыркнул синими глазищами на подбежавших к нему бойцов. – Патроны лучше дайте.
Тяжелый подсумок шлепнулся рядом.
- Ну как он? – спросил Красавчик о Толстом.
- До свадьбы заживет, - попытался улыбнуться Тимофей. – Мы еще с тобой на его свадьбе сбацаем.
- Я-то вряд ли, - Красавчик старался не смотреть на оторванную ногу. Он за рукав подтянул Тимоху к себе и, глядя в глаза, прошипел: - Вы только выживите, понял? Выживите.
Тимофей кивнул и, пригнувшись, направился к Толстому. Через минуту вернулся и положил перед Красавчиком пять гранат.
- Держись, друг. Спасибо, - последнее, что он смог сказать.

Тимофей смотрел, как сержант Смычко подхватил под мышку раненого разутого чижа. Отстреливаясь, он боком отходил к скалам. Следом за ним отступали Тимофей и Толстый. Толстый еле стоял на ногах и опирался на плечо товарища. Тима крутился, как на сковороде, отстреливаясь и прикрывая собой друга. Да, жарко им пришлось.
Но они все-таки отошли на безопасное расстояние и укрылись за валуном. Смычко поднялся чуть выше, прислонил раненого бойца к камню. Размяв затекшую руку, встал, чтобы оглядеться и тут же повалился набок. Тимофей, пригнувшись, подскочил к нему, повернул богатыря за плечо. Пуля снайпера вошла сержанту прямо в глаз…

Благодаря прикрытию, которое обеспечивали Красавчик, молоденький лейтенант и еще один раненый черпак, бригаде удалось занять удобное положение. Первым из отважной тройки был убит лейтенант. Затем автоматной очередью оборвалась жизнь молоденького солдата. Красавчик отстреливался до последнего патрона. Если бы не нога, он мог бы в два прыжка через кувырок добраться до лейтенанта и воспользоваться его АКМ-ом. Но, все что он смог сделать, это подождать, пока притихшие моджахеды подойдут поближе. Парочка удачных бросков гранаты скосила ряд душманов.
Тимофей и Толстый с замершим сердцем следили за другом. Красавчик вдруг замер.
- Ну что он медлит, – ёрзал Тимофей, видя, как подступают духи, - у него же гранаты еще есть?

А Красавчик подгреб под себя оставшиеся гранаты, одну, без чеки, зажал в руке за спиной.
Душманы видя, что он перестал отстреливаться, стали выползать из-за укрытий. Подошли к застреленному лейтенанту, один с силой пихнул ногой в простреленную грудь. Еще двое подошли к Красавчику. Увидев, что он еще жив, удивились. Подозвали остальных, решая, что с ним делать. В этот момент тонкие пальцы разжались, и мощный взрыв прогремел в ущелье, сотрясая скалы.
Когда дым рассеялся, Тимофей увидел большую воронку, а вокруг разорванные тела душманов. Оставшиеся моджахеды, подбирая раненых, отступили, а над ложбиной повисла тишина.
- Тимофеев, к командиру! Тимофеев, к командиру! – трясли Сашку за плечо, а он стеклянными глазами смотрел на дымящуюся воронку, не веря в реальность происшедшего.
Командир что-то говорил о чрезвычайной ситуации, о разбитой рации, больших потерях и о том, что моджахеды обязательно вернутся. Тимофееву было поручено перевалить через хребет и, держа курс на запад, выйти на пост дружественной афганской армии.
- Здесь недалеко, сынок, - тыкал капитан пальцем в карту, - к утру доберешься. Ночью, надеюсь, они не сунутся. А там уже всё будет зависеть от того, как сработают союзники.

Не успели перевязать раненых и подсчитать боеприпасы, как густая ночь опустилась на горы. Ещё через несколько минут небо было усыпано большими яркими звездами.
Тимофей бежал быстро, как только мог. Несколько раз сапоги соскальзывали с острых камней, и он падал. Ладони разбились в кровь, но он этого не замечал. Пот разъедал глаза, стекал по спине, ноги гудели. Остатки воды во фляге призывно хлюпали, и Тима готов был заткнуть уши, только бы не слышать этого звука. Горло слиплось, а сердце грозило в любой момент остановиться.
Выбившись из сил, Тимофей присел на остывший за ночь камень. С жадностью вдыхал холодный воздух. Вода последними каплями прокатилась по горлу. Руки тряслись так, что он никак не мог разглядеть направление компаса. Выругавшись, поднял взгляд в небо. Одна за другой тухли звезды, небосвод серел.
Прямо над ним, на вершине горы, развевался флаг. Наконец-то! Откуда и силы взялись? Тимофей вскарабкался на вершину, пролез под колючей проволокой и, как гром среди ясного неба, свалился на солдат, мирно болтающих у потухающего костра.
Через пять минут он уже обо всем докладывал начальству.
- Мне нужно обязательно туда вернуться. У меня там друг раненый остался. Разрешите? – обратился он в конце с просьбой.
- Отдыхай, мальчик, без тебя справимся. Радуйся, что жив остался. Ты сейчас по косогору поднялся, который утыкан минами, как ёж иголками…

* * *
Когда Толстый вернулся из госпиталя, рота встретила его радостными возгласами. Больше всех, конечно, радовался Тимофей. Он схватил друга в охапку и оторвал от земли:
- Друг ты мой дорогой, как же я рад тебя видеть!
После бурного приветствия все разошлись, оставив друзей наедине. Толстый молча курил, а Тима блаженно улыбался, радуясь, что видит друга живым-здоровым и даже упитанным.
Затушив о подошву окурок, Толстый посмотрел другу в глаза и тихо спросил:
- Как ты думаешь, Бог есть?
Тимофей растерялся. Раньше они никогда не говорили на эту тему.
- Есть, - ответил он уверенно. – У меня бабушка верующая. Между прочим, она обо мне молится?
- Да ну? – удивился Толстый. – Ты мне ничего об этом не говорил.
- А кто об этом говорит? Еще не хватало, чтобы до замполита эти разговоры дошли. Быстро тогда тебе покажет и «Кузькину мать» и «политику партии»…
- Никто не узнает, мы же здесь одни, - наклонился вперед Толстый. – А ты в Бога веришь?
- Не знаю, - честно признался Тимофей. – Когда маленький был, верил, а теперь… Не до Бога сейчас, сам видишь…
- Здесь я с тобой, брат, не согласен. Я вот раньше о Боге и думать не думал, и слышать не слыхивал. А вот в Афгане не раз задумывался, особенно когда в госпитале лежал. Вот скажи, твоя бабушка какому Богу молится?
- Как «какому»? – не понял Тимоха. – Их что несколько? Бог ведь один!
- Да, а Аллах тогда кто? – сверкнул карими глазками Толстый. – Мой дед, например, Коран читал…
- А бабуля – Библию.
- Вот то-то! – Толстый поднял вверх палец. – Или другой вопрос: куда люди после смерти попадают?
- Кто в ад, кто в рай – это не нам решать, - резонно ответил Тимофей.
- А вот Красавчик сейчас где? – не унимался Толстый.
- Наверно, в раю, ты же видел, как он, себя не жалея…
- Да, и как ты себе это представляешь, - переходил на крик Толстый, - его же на мелкие кусочки… Гроб пустой матери отправили.
- Чудак ты, – хлопнул себя по коленке Тимоха, – это ж тело разорвало, а душа-то бессмертна. И никакая граната ее не возьмет. Понял?
Толстый сдвинул черные брови, широкие скулы заиграли желваками.
- А ты сам-то молишься? – спросил он у товарища.
- Не-е, но одну молитву еще с детства помню, хочешь, научу?
- Хочу, - кивнул Толстый. – А здесь молиться-то можно?
- Конечно, - уверенно ответил Тима, вспомнив из далекого детства, что Бог Вездесущий.

* * *
Да, нелегко приходилось взрослеть мальчишкам под знойным солнцем Афганистана. Мечтали только об одном – о дембеле. Думали: вот снимем с себя сапоги и забудем весь этот кошмар. Но кошмар снова и снова возвращался в воспоминаниях, душил слезами на встречах однополчан и подрывал с кровати ужасными снами.

* * *
- Все, пацаны, отвоевали, - Толстый потирал ладони. Широкое лицо расплылось еще шире от улыбки: - Подумать только, всего несколько часов и встретит нас Родина, как героев…
Короткие пальцы поправили награды на гимнастерке, карие глаза посмотрели на медаль «За отвагу» на груди Тимофея.
- Улыбнись, братуха. – Толстый пихнул в бок друга. – Эх, жаль Красавчика нет с нами, сейчас бы спели что-нибудь.
Машина затормозила. Водитель постучал по борту:
- Эй, братки, сгоняйте за водой, а то мотор закипел.
Прихватив по канистре, Тимофей и Толстый побежали вниз по крутой тропинке. Приятно было размять засидевшие ноги. Горная речушка в это время года была небольшой, но быстрой. Вода билась о выступающие камни, поднимала белые гребешки и закручивалась небольшими водоворотами. Солдатские сапоги заскрежетали по прибрежным камням. Тима зачерпнул ладонями прозрачную воду. Приятная прохлада разлилась по телу.
- Эх, красота, – фыркал Толстый, умываясь.
- Да-а, почти как дома. Знаешь, меня в детстве бабушка на рыбалку водила, - вспомнил Тимофей.
- Классная у тебя бабушка, как я посмотрю, - продолжал плескаться друг.
- Классная, – подтвердил Тима, набирая воду в канистру. – Вот приедешь ко мне в гости, я вас познакомлю.
- Обязательно приеду, – согласился Толстый, – вот своих порадую, и сразу к тебе…
- Ладно, хватит болтать. Догоняй, давай! – Тимофей направился в горку.
Поднявшись, поставил канистру возле машины. Пот ручейком стекал по спине, мешал смотреть. Тима вытер лицо беретом и помахал другу. Толстый махнул в ответ и хотел что-то крикнуть, когда нога наступила на мину.
Как в замедленной съемке Тимофей наблюдал, как вместе с глыбами земли разлетается в куски тело друга.
В считанные секунды Тима кубарем скатился с косогора. Он кричал и метался в теплой воронке то, хватаясь за голову, то, царапая ногтями жесткую землю. Рядом валялась разодранная, как целлофановый пакет, жестяная канистра.

* * *
Спустя двадцать два года Александр листал дембельский альбом. С черно-белых фотографий улыбались ему верные друзья. Вот они в учебке – лысые и ушастые. А вот знаменитый первый прыжок. Кто успел их сфотографировать? «Ну и рожа, - усмехнулся Саша со своего изображения, - коленки трусятся, аж на фото видно». Перевернул страницу. На следующем снимке Красавчик сидел с гитарой на фоне Афганских гор. «Романтика», - сказала как-то Саше жена, увидев эту фотографию. М-да, знала бы она…
А вот исхудавший Толстый рубает из котелка. Да-а, что-что, а аппетит у него всегда был отменный.
На следующей странице трое друзей стояли на фоне БТР-а(10) с автоматами в руках. Классный снимок!
Александр раньше часто, а теперь все реже просматривал старый альбом. Но сегодня был повод – завтра его сын уходил в армию.

В комнату зашел сын – такой же худой, белобрысый, с выцветевшими ресницами, как и отец в его возрасте. Присел рядом. Тонкие, узловатые пальцы перевернули страницу.
- Пап, а почему вы тут лысые? – спросил сын. – Вы же уже были «дедами»…
- Так это традиция такая – за сто дней до дембеля наголо стричься. Эх, сын, знаешь, как мы этот день ждали! Смотри…
Перевернув страницы, в конце альбома достал из сделанного кармашка календарик.
- Видишь, крестиками каждый день отмечали: сто дней до дембеля, потом – месяц до дембеля. Тайком альбомы делами, форму готовили.
- А это вы когда? – сын ткнул пальцем в фотографию, на которой они с Толстым стояли «при полном параде»: форма ушитая, с белыми аксельбантами, на ремне бляха зачищена, выгнута, сапоги блестят.
- Так это ж мы в последний день в части, - вспомнил отец. Закрыл альбом и, опустив взгляд, добавил: - Последнее фото вдвоем.
Сын понял, что он хотел сказать. Отец не раз рассказывал ему о службе, об Афгане и, конечно же, об его верных друзьях. В честь них он назвал сына, и Сашка-младший гордился этим.
- В честь отца назвали? - спрашивали его иногда.
- Нет, - Санёк многозначительно улыбался, - в честь его боевых товарищей!

Заглянув в глаза отца, Санёк спросил:
- Пап, я тут вот о чем подумал: а вдруг меня в Чечню направят? – в глазах блестели искорки страха.
- Не бойся, сын, - Александр положил широкую ладонь на тонкие плечи, - все будет хорошо. Я буду за тебя молиться.

1. Учебка - учебное подразделение
2. Душман, дух, моджахед - боец афганской вооруженной оппозиции
3. Дембель, демобилизация - увольнение в запас военнослужащих срочной службы
4. Череп, молодой – солдат, прослуживший менее шести месяцев
5. Чиж – солдат, прослуживший от 0,5 до 1 года
6. Черпак – солдат, прослуживший от 1 до 1,5 лет
7. Дед, старик – военнослужащий срочной службы, прослуживший полтора года
8. Вертушка – вертолет
9. Калаш, АКМ – автомат Калашникова модернизированный
10. БТР – бронетранспортер

Я буду за тебя молитьсяПроза

Я буду за тебя молиться
Проза