Слово больно ожгло Ивану спину, кровь горячо толкнулась в виски. Он, раздувая от ярости ноздри, точно вернулся бы и влепил Олехе оплеуху, но что-то удержало его... Может быть, Гренлаха? Самодовольный, надутый, нагло развалившийся на скамье за столом? Нет, раздумал Иван возвращаться и, горбясь, побрел к дому, где жил его начальник по работе и тоже - друг детства Василий Иванович Налимов.
« Вот и от Олехи дождался... - вздыхал Окатышев. - А окажись Олеха , под старую задницу, тогда бы на моем месте, чего бы, интересно, запел?»
Тогда, с десяток лет назад, Иван, исправно крутивший баранку задрипанного грузовичка в горкомхозе, не знал - огорчаться или радоваться приходу очередного нового начальства.
- Вася Налимов к нам «бугром»!. - растерянно сообщил он дома Варваре.
- Это тот самый, директором Дома культуры еще работал? Рояль оттуда спер! - уточнила Варвара.
- Какой рояль? - опешил Иван.
- Какой, какой? Пианину. Барских еще времен. Играть, говорят, Васе больно полюбилось. И до того он доиграл, что из рояля части кой-какие будто бы посыпались. «Списал» твой Налимов рояль и домой уволок. А дома-то вновь рояль у него заиграл... Только, видать, не шибко домочадцам понравилось, как Василий на нем брякает. И загнал его Васенька по сходной цене. А кто-то ушлый донес насчет того куда следует. Налимова из директоров и турнули. Не нынешнее было время... Ловкий мужичок к вам в начальники пролез!
- Вранье все! Люди от зависти языками мелют! - убежденно возразил Иван. - А из Дома культуры он сам ушел. Не до старости песенки петь!
- Погодите, сами с ним не запойте! - усмехнулась Варвара. - Он теперь не рояль какой-то гребаный потащит! Опыт есть.
- Да ты понимаешь, чего городишь?! - Иван захлебнулся от возмущения. - Он честнейший парень. С детства его знаю, как свои пять... Иначе б другом мне не был!
- Что-то друг-то твой отродясь к нам в дом не захаживал. Да и ты к нему тоже. - сощурила глаза Варвара. - И вместе вас нигде не видывали. Здороваетесь хоть?
- Здороваемся...- Иван маленько смешался, но все же нашел что сказать ехидно поглядывающей на него жене. - Кто я? Работяга простой. А начальнику с работягой принародно ходить в обнимку не положено. Пусть и друзья детства. Вот!
... Пути-дорожки Ивана и Васьки Налимова разминулись после окончания школы-семилетки: Васька укатил в другой город учиться на киномеханика и как в воду канул, Иван подался в «пэтэуху» на плотника. Вновь встретиться им довелось, когда уж Иван и в армии отслужил, семьей обзавелся, баранкук автомобиля вдосталь накрутил. Столкнулся он нос к носу с Налимовым на мостках возле Дома культуры, уставился на него обалдело, точь-в-точь как сегодня на Гришку Гренлаху, забормотал пустые слова, тиская мягкую липкую Васькину ладошку в своих руках. Упитанный, румяный как колобок, Налимов к встрече отнесся равнодушно - Иван понял это, пытаясь заглянуть в его хитро бегающие глазки, даром что на круглом бабьем лице его цвела счастливейшая улыбка. Иван предложил встретиться как-нибудь, посидеть. Но Налимов так шустро рванул прочь на своих коротеньких ножках от Ивана, что тот пошел на попятную:
- Извини, Василий! Некогда и мне, дела-а! - запоздало прокричал он вдогонку убегающему Налимову. - Но увидимся?
Василий Иванович, не оборачиваясь, в знак согласия поспешно закивал...
Когда Налимов принял бразды правления в горкомхозе, Ивану часто приходилось подвозить нового начальника. Всякий раз он искоса разглядывал Василия Ивановича, тщетно пытаясь отыскать в нем хоть что-то оставшееся от прежнего дружка Васьки. И докосился однажды: поздно заметил велосипедиста, выскочившего на дорогу прямо перед бампером машины. Иван резко нажал на тормоза, машину швырнуло в сторону. На краю высокой насыпи она накренилась и - земля и небо поменялись местами перед глазами Окатышева. Как сквозь сон ощутил он встряхнувший все тело удар, послышался звон разбитого стекла и протяжный, по -поросячьи пронзительный и визгливый вопль сидевшего рядом Налимова.
Иван выбрался из помятой кабины, помог выползти из нее Василию Ивановичу и только тут, когда увидел, что вся голова Налимова залита кровью, как у зарезанного барана, до него дошел смысл происходящего. Ивана мороз по коже продрал. Словно очумелый наблюдал он за тем, как свои «горкомхозовские» мужики, соскочившие с тащащегося позади трактора, заматывали голову скулящего Налимова разодранной на полосы рубахой, потом усаживали Василия Ивановича в тракторную кабину. «Ну, Ваня, хана тебе!» - напоследок крикнул кто-то. Слова пробились к Ивану точно сквозь толстый слой ваты, набитой в уши. Окинув равнодушным взглядом валявшуюся за обочиной вверх колесами машину, он и до дому брел полуглухой . Повалился ничком на лужайку во дворе.
Варвара, выйдя на крыльцо, чуть в обморок не упала:
- Батюшки-светы, да он распьянешенек!
Голос ее, поначалу тихий и дрожащий, перешел в сплошное шипение - ей-богу, сердитая кошка взъерошилась и жди - вцепится!
Варвара не уставала повторять, что выросла в семье алкоголика и уж мужу-то своему не позволит и капли в рот взять. А коли случалось с Иваном такое, то спуску ему не давала.
- И где глаза мои раньше были! - разорялась она. - Надавало тебя, постылого, на мою головушку!
И неведомо какая бы карусель закрутилась дальше, только в это время распахнулась калитка, и во двор колобком на коротеньких ножках вкатился Налимов.
Скинул он шляпу, блеснул плешью, а вокруг плеши-то повязка намотана, белеет свежо.
- Хозяин дома? - Налимов, привстав на цыпочках, запошмыгивал носом-картофелиной, запринюхивался, впрямь ищейка, и задумай бы Окатышев куда-нибудь спрятаться - не вышло бы, по запаху Налимов бы его нашел.
Варвара удивилась: еще вчера величал Иван Налимова другом самолучшим, а сегодня почему-то не обрадовался его нежданному приходу, не пошевелился даже. Но как бы там все не было, она засуетилась. То хлопотала возле Налимова, тащила его за рукав в дом, то подбегала к Ивану, яростно трясла того за плечо.
Иван, наконец, сел в траве, принялся мозолить кулаками глаза и продирал их так долго, что Налимов заговорил с подковырочкой:
- Никак, Иван Петрович, ты успел хватануть с устатку? После работки-то?
- Что вы , Василий Иванович! Боже упаси! - защебетала ласточкой Варвара. - Ваня у меня ни капельки себе не позволит, сколько уж лет вместе прожили!
Ох, Варвара! «Причастившегося» Ивана в штыки встретит и потом еще год целый корит-пилит... Но чужой глаз не увидит, чужое ухо не услышит. Варвара сор из избы не выметет. «Что я, психованная?! - рассуждает она. - Как Федькина женка, как другие бабы? На улице орать да по милициям бегать? Не-ет! Пусть народ думает, что мы лучше всех живем! Пусть завидуют! Мне такое любо...»
Иван от комплиментов лишь поморщился, поднялся с лужайки, нахлобучил на голову кепку. За ним встал с лавки Налимов, но Варвара тут как тут. Силой усадила Василия Ивановича обратно, сама подсела рядышком, глазами-то его, сладенького, так бы и скушала:
- Вы б не торопились, Василий Иванович! Такого дорогого гостя да сразу отпускать! Сейчас Ванечка быстрехонько скотину обрядит и скоротаем вечером.
Она метнула в сторону Ивана сердитый взгляд. Мол, экий ты недотепа, не каждый день к тебе начальство в гости ходит, мог бы быть и поуслужливей. Кого попроще Варвара дальше порога в дом не пригласит, а тут ведь важная птица!
- Ой! - жалостливо вздохнула она, обняв за плечи Налимова и почти уткнувшись носом в его повязку на голове. - Аж кровушка сквозь бинт проступила... Где вас так угораздило, Василий Иванович?
Варвара тешила свое любопытство, а Иван, стоя у калитки, взъярился:
- Виноват я, кругом виноват! Но учтите, Василий Иванович! - Иван подбежал к Налимову и грозно затряс пальцем перед его носом. - Резина на колесах ни к черту, лысая совсем... И машина барахло барахлом. Ветерок подует - рассыплется! Так бы разве улетел я за обочину и машину б всмятку? А, что говорить? Сам знаешь, - Иван перешел со своим начальником на «ты». - Веди теперь, я готов!
И он сцепил за спиной руки, гордо запрокинул голову.
- Куда это? - настороженно спросила Варвара.
- Куда, куда? В милицию! Вон, человека немного не угробил. Ответ держать надо.
Варвара взглянула на повязку на Налимовской голове и все поняла.
- Да как же так? Что люди-то скажут?.. И уладить ничего нельзя? Василий Иванович, миленький, ведь ты еще живой!
Варвара опять склонилась на плешью Налимова, но разогнулась тотчас и шагнула к мужу, к плечу его прижалась.
- А вдруг... заберут тебя, Вань?.. Да вы же друзья детства!
- Эт-то точно, посадят! Как пить дать! - Иван, отстранясь от жены и чувствуя в себе вместо прежнего испуга непонятное злорадство, вызывающе усмехнулся: - Иначе б зачем гражданин потерпевший сюда пожаловал: Дружба дружбой...
- Хватит дурака валять! - Налимов вдруг что есть силы ударил кулаком по скамейке. Его всегда улыбчивое лицо, оказывается, могло принимать самое серьезное, даже злое выражение. - Герой выискался! Волоките его в милицию, ему все равно! Присядь-ка, потолковать надо. И все утрясти. Не зря я пришел.
Налимов кивнул на лавку рядом, но Иван с места не сдвинулся, опешил. Варвара соображала куда проворнее мужа: почти насильно подтащила его к Налимову.
- Так вот , аварии, считай, никакой не было. - продолжил Налимов уже обычным, ласковеньким, голоском. - Машина твоя старая, сама по себе развалилась. Спишем - и делов!
Он перехватил растерянный взгляд Окатышева, потрогал голову и рассмеялся.
- Вот черти мужики намотали. - Налимов потянул пальцами узелок повязки и принялся ее разматывать. - Царапина и всего-то, стеклом чуток посекло. И к вам - не сообразил - в таком виде заявился. Напугал, небось?
После ухода гостя во дворе у Окатышевых сделалось тихо-тихо. Иван опомнился не скоро:
- Друг-то! Вот что значит настоящий! - облегченно выдохнул он. - А я думал все - сухари суши! Приготовился... Дружба, одно слово. Да я для него теперь все сделаю, чего не пожелает!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
С той поры для Ивана кочевая жизнь началась. Правда, за пределы Городка он не выкочевывал надолго, дом свой покидать и разлучаться с Варварой ему не приходилось. Из «шаражки» в «шаражку» перебирался он вслед за Налимовым: разве от друга отстанешь, когда тот доброе дело для тебя сотворил. Иван на добро памятлив, отблагодарить бы ему друга надо, да не знает как.
Налимов занимал очередное директорское креслице или, на худой конец, мягкий стулик. Иван садился крутить баранку наилучшей машины, какая находилась по новому месту работы. Не служебной легковушки, а грузовика. Если он в полном твоем распоряжении хоть днем, хоть ночью - такому хозяйству, как у Ивана подспорья лучшего не надо. То одно привезти, то другое... Опять Иван чувствовал себя в долгу перед Налимовым.
Враки все, что человек не может разорваться надвое! Лентяй, тот, верно, не может Иван умудрялся!
Налимов в квартире «каменушки» жил, со всеми удобствами. То ли они хозяину приелись, то ли воздух в каменном помещении действовал губительно на его организм, только Налимов больше предпочитал в доме матери обитать. Тут и нужных людей принять можно и о жизни с ними за чашечкой кофе потолковать. Не бойся, и что соседи за стенками с ума свихнутся, если доверительная беседа далеко за полночь растянется и в гулянье с песнями и пляской перейдет.
За стенками - не люди с глазами и ушами, а воздух. Да иван еще на машине «под парами» стоит, ждет, вполголоса проклиная все на свете, когда подойдет время развозить развеселеньких налимовских гостей по домам. Куда денешься, раз Налимов попросил. Не приказал, а прожурчал, расплываясь в добродушной своей улыбочке: « Ты, Иван Петрович, подсобил бы мне, а?..» И Иван любое горящее дело дома забросит.
Остается Окатышеву бешено гонять по ночным улицам Городка, а то ладно бы по ним. В райцентр, сломя голову, нестись приходится, а порою - и до областного центра. Расстояние до него рукой подать - сорок верст. Будешь тихо плестись, осветаешь. Мчится Иван, ухаб ему не ухаб, и всякий раз от торжествующей злости его аж в дрожь бросает, когда слышит он, как гомонящая наперебой братия чурками деревянными по кузову раскатывается. Потерять никого не потеряешь: брезентовый тент над кузовом натянут. Это хорошо додумался Налимов: чего везешь не видно. И сенцо постелено опять же по его совету. Не побьются.
Успеет Иван прикорнуть всего на часок к пышущему жаром боку Варвары, а то и еще как прикорнется. И крик и шум запросто могут быть. Это поначалу Варвара потакала тому , что Иван ровно половину дневного и ночного времени, а то и больше крутится на Налимовском подворье и изобихаживает его словно свое, кровное, понимала, видать, в чем тут дело и сочувствовала даже, но потом... Ну, сделал тебе человек доброе дело - так и всю жизнь за него расплачиваться? «Дом забросил, хозяйство, меня! Налимов тебе дороже...». Варвара сдергивала с муженька одеяло и закручивалась, запеленывалась им глухо, как куколка бабочки.
Иван лежал, вытянувшись, поеживаясь от предутреннего холодка в доме. Думал.
«Эт-то ты врешь, что забросил. Не у Федьки - шаром покати. Все у нас есть, цветной телевизор даже. Вечно вам, бабам, мало. Завидощи! Васька-то Налимов мне, вон, сколь добра делает - машинешка-то что личная лошадь. Куда хочу, туда и качу! Того, небось, не видишь, Варвара Сановна!»
Иван словно бы невзначай поддел коленкой неподвижно лежащий рядом «какон» с женою. Варвара брыкнулась, но, чувствовалось, не столь сердито.
« Эх, баба - баба и есть! - отчего-то помягчав, вздохнул шумно и протяжно Иван. - Понимала бы... Да подвернулось бы стоящее дело, чтоб отплатить-то Налимову чин-чинарем! На раз - и баста!»
После всякого шуму и бою замирение наступает...
- Ты хоть бы отгулов у Налимова попросил, дурачок принципиальный! - растомленная, пробурчала Варвара.
И тут -то она за свое!
У Окатышева вправду принципы. Он с глазами красными как после недельного запоя, утречком на работу уж минуточка к минуточке придет, не опоздает. Еще не хватало у друга поблажек клянчить!
Извозчичьи заботы, да одни бы -что?! Но еще сколько сил у Ивана на сторону уходит, еще бы Варваре не «возникать». Дом у старухи Налимихи просторный, но ветхий, ветром студеным насквозь его прохватывает. Дров зимой уйму надо. Ладно человеческий разум до такой штуковины, как бензопила, додумался, а то повыводи-ка Иван поперечной пилой «Разлука ты, ты разлука...», лесовоз за лесовозом осиливая.
Кряжи сокрушал колуном Иван - можно подумать, не человек, а автомат пазгает. Налимов тоже топориком растюкнет пару кряжиков потоньше, но упорно тянет его о смысле жизни пофилософствовать. Да вот беда - не внимает ему Иван, не откликается даже, машет и машет колуном, на минуту не остановится. Стоит и морщится Налимов: не понятно и не по нраву ему такое - за целый день словом не обмолвиться.
Однажды весною смотрел-смотрел Иван на городского ассенизатора и по совместительству конюха, вдруг становившегося на пару недель самым уважаемым и нужным человеком в Городке, «любовался», как тот, с мутным взором и едва держась на ногах, чиркает и мучает плугом пашню в Налимовском огороде и - лопнуло терпение у Ивана. Оттолкнул он провонявшего сивушным духом пахаря, поплевав на ладони, ухватился за ручки плуга. Сколь потов слезло тогда с Окатышева, только самому ему ведомо. Но вспахал-таки огород! И без сил рухнул наземь возле телеги рядышком с конюхом.
Пошло-поехало потом каждую весну: Налимов потчует конюха, рассуждая с ним о ветрах и дождичках, а Иван за кобылой по огороду взапуски бегает. Борозда - раз, борозда - два!.. Старика-конюха слеза прошибает: «В тебе, паря, талан гинет! Иди-ко ко мне в напарники! Золотые горы кажну весну огребать станем, в вине утопнем!»
Но пойдет ли Иван? Он с огорода Налимихи на свой стремглав умчится. Варвара там муженька поджидает. И будут муж с женою копать огород, вдвое больший, чем налимовский, «под лопатку». Варвара считает, что деньги не резон трясти - конюху все равно платить придется за « амортизацию» лошади, пусть Иван и сам вспашет.
Туго бы приходилось Ивану на Налимовском подворьи, кабы не мать хозяина, усохшая, но с крепкими ловкими руками старуха. Налимов, участвуя осенью в уборке урожая, лишь неторопливо расхаживал в огороде вдоль забора, рассуждая о вечном.
- Эко, пузеню распустил, нагинаться невмоготу! - ворчала бабка Налимиха, неприязненно косясь на сына. - Опнемся, Ванятка! И то. Вон, он ровно барин похаживает, а ты работник у него подневольный.
- Устала, мама? Иди отдохни, полежи немножко. Тебя надо беречь, ты у меня единственная, любимая... - ласково ворковал Налимов и, обняв мать за плечи, потихоньку выпроваживал ее с огорода.
Старуха и вправду устала, и слова сына были ей приятны, но Налимиха - бабка справедливая:
- Ты не изобижай Ванятку-то, роздых ему давай. Где ты ломовища такого , чтоб задаром тебе робил, сыщешь? Дураки перевелись.
- Все люди - братья, мама! - прикрывал за старухой дверь и облегченно вздыхал Налимов. - Сколько раз ей говорил: не сажай этот чертов огород! Картошки и купить можно, - вид у Налимова был самый удрученный. - Так нет. Она - свое.
- Чего ж земле пустовать? Вон, в городе из-за клочка передраться готовы, - слова старухи насчет дураков задели Окатышева, но он и виду не подал. - А так выгоду хоть какую поимеешь...
- Какая с этого выгода? - поморщился Налимов. - Ты же знаешь, Иван Петрович, много ли мне надо...
Дома Ивана разобрала досада. Словечки-то Налимихи помаячили б в Ивановых мыслях, поторкались бы больно, да потом стерлись. Если б ею одною были сказаны. А то чуть ли не каждый день различал Иван за своей спиной ехидный шепоток:
- Гляди-ка, опять прислужник к Налимову побег!
- Верный пес!
- Сколько ему Налимов за обслугу-то платит?
- Говорят, задаром прислуживается, по доброй воле.
- Врут! Ищи дурака!
И следом - хихиканье. Оно Ивану колом по затылку.
Ладно, хоть мелют по-за глаза, характером Иван терпеливый, опять-таки делает вид, что ничего не слышит.
Но нашелся один, прямиком врезал, как кулаком промеж глаз влепил. Бросовый человечишко-то, Деревянный Вася.
Подобных ему «гансов» - так их почему-то кличут - в любом добром городишке обязательно сыщется. Пивной ларек, попросту «чапок», им дом родной, любая кочегарка - и жена, и дети, и ночлег. Милиция их шибко не притесняет: в вытрезвитель увезешь, так толку, что с голого рубаху сдирать, воровать они вроде не воруют - мужики добровольно им опитки и оъедки отдают, в рыло ни к кому с кулаками не лезут, самим чаще колотушки перепадают.
Возвращался Окатышев из гостей, от тещи. А осень на дворе, улица родимая от грязищи раскисла, ступи шаг в сторону от узенькой, чуть заметной ленточки дощатых мостков - и как в болото засосет, сам, без подмоги, едва ли выберешься. Вдобавок - темень.
Идет Иван, настроение у него самое благодушное: с тестем пол-литра «раздавили», и теща - невидано дело - раздобрилась, блинами накормила. Видит - Деревянный Вася на мостках стоит-пошатывается, рыло к небу задрал, звезды считает. Мосточки узенькие, двое разойдутся, если только обнимутся. Но будет ли Окатышев с Деревянным обниматься? От того псиной разит за версту, и мочой, еще черт знает чем.
Отстранил Иван Васю брезгливо ладошкой да, видать, от сладких мечтаний об неземной жизни его оторвал. Как заорет Деревянный:
- Прешь - не видишь, холуй налимовский!
Ох, и осатанел Иван! Сгреб Васю за ворот, но тот из фуфайки своей высвободился и деру от Ивана в самую середку огромной лужи задал. Заметался Окатышев по ее краю: штиблеты новехонькие, первый раз их надел. Сунься вдогонку за Деревянным и на дне обнову оставишь.
Вася, стоя по пояс в воде, разгадал Иваново затруднение, захихикал, дразниться начал:
- Эй, холуй!..
И смелее и смелее полезли из Деревянного грязные словечки, что слово, с которого вся заварушка завелась, вроде невинного лепета ребенка казаться стало.
- Ну, погоди, ганс! Я тя Выкурю! - с яростью прошептал Иван и, нащупав возле мостков камень, запустил им в Деревянного.
Первый - недолет, второй - перелет. Под мостками целая куча камней обнаружилась, хоть бомбардировку настоящую устраивай. Но Окатышев целил осторожно, вовсе разума не терял, хотя все в нем бурлило и клокотало. Пока летел камень, у Ивана холодела спина - чего доброго, вышибешь остатки мозгов из этой мрази. Пусть и вошь никчемная, но живой человек все-таки.
Когда камни начали ложиться точно возле Деревянного, и брызги грязи обдали его - заорал, заблажил Вася во всю глотку:
- Помогите! Спасите! Убива-ают!.
В соседних домах разом погас свет, приоткрылись окна.
Иван, охолонув, с досадой плюнул себе под ноги и пошагал прочь.
Он долго просидел в тот вечер на крыльце своего дома, высмоливая папиросу за папиросой. « Понимали бы вы... Ну, какой я Ваське Налимову прислужник?!» - немо вопрошал Иван и у неизменных шептунов за его спиной, и у Деревянного, и у собственной жены, да и у всего народа в Городке. - И тогда, что ли, я Ваське холуем был:!.
... Тогда, в первые послевоенные годы, неказистый, маленький домик Марии Окатышевой стал сродни общежитию. Сама Мария с Федей и Ваняткой занимала «большую» комнату в два окна, за дощатой стенкой приютилась сестра ее Анна с сынком Сережкой и недавно вернувшимся из заключения мужем.
За русской печью, занимавшей треть избы, еще оставалась комнатенка в два шага в ширину да три в длину. У прежнего хозяина дома, сапожника, здесь располагалась мастерская, и до сих пор в комнатенке воняло кислой кожей, а тесанные топором стены почти до потолка были усеяны черными крапинами - засохшими брызгами сапожного вара.
Сюда-то и попросились у Марии на постой двое погорельцев, прибредших из дальней деревни - женщина с исхудалым серым лицом и ее сынишка, ровесник Ивану, бледный, прозрачный до косточек.
Рано поутру все взрослые уходили на работу. Лежащий неподвижно на кровати в закутке за печью новый жилец только в первое утро привлек всеобщее внимание. Едва его мать вышла, все - ребятня и взрослые обступили кровать. Новенький с трудом повернул к ним прозрачное личико с большими испуганными глазами.
Все, по-прежнему молча, отошли. Иван слышал, как на улице тихо сказал тетке Анне ее муж дядя Степан:
- Недолго пацан-то наживет... Истает как сосулька.
- О, Господи! - перекрестилась тетка Анна.
В то утро Иван не бежал со двора следом за ребятами, которыми верховодил шустрый Олеха-беженец, беспощадный ко всяким слабостям, свойственным малолетнему человеку. От него подзатыльник заработать - раз плюнуть. Ребята собирались «тырить» на пропитание горох, дело рискованное, Иван ни за что бы не отцепился от них, даром бы ему и враз вышибающие слезу Олехины щелбаны и подзатыльники. Но тут... Как же это живой человек, пацан, таять будет, будто под солнцем сосуля?!
Пацан лежал, полуприкрыв глаза и выпростав поверх одеяла ручонки с ярко-синими жгутиками вен под прозрачной кожей. Иван долго стоял неподвижно у кровати, с удивлением разглядывая их. Кожа-то, вон до чего тонкая и впрямь на глазах тает, как ледок в лужицах поутру!
Об ногу Ивана с голодным урчанием потерлась плешивая одноглазая и бесхвостая кошка, из-под кровати, виляя хвостом, припадая на перебитую лапу, вывалился лохматый пес. До поры до времени живность укрывалась в ухоронках, дабы не попасть под чью-нибудь горячую руку, теперь же потянулась к хозяину. Иван давно бы развел дома целый приют, для подобранных им на улице кошек и собак, тащил он их в дом немало, но право жить здесь заслужили только двое: кошка за трехцветную шерсть - к счастью, говорят, и пес, который, не взирая на свою колченогость, отстоял однажды дом от воришек.
Пацан в кровати пошевелился, открыл глаза. Губы его беззвучно задвигались - он силился сказать что-то.
- Пить... - расслышал Иван еле-еле.
«Э-э, паря, да ты совсем слабенький...»
Чтобы парень напился, Ивану пришлось рукою придерживать ему голову. А ведь еще вчера на ногах был, хоть и за мамкин подол придерживался.
«Что сделать-то бы... - соображал Иван. - Жрать тебе надо и как можно больше. С голодухи все это...»
Сидя рядышком на полу, не отводили от хозяина глаз кошка и пес. Муську Иван подобрал на помойке всю уже облепленную мухами, Шарика тоже вытащил из канавы, с передавленными лапами, и выходил.
- Ты погоди, пацан, таять-то... - Иван легонько похлопал парня по чуть теплой руке.
Мать Ивана работала на кухне в детском саду, мыла посуду. Еще задолго до обеда Федя и Иван крутились под окнами, выходящими в задний двор, обнесенный глухим забором, втягивали жадно ноздрями воздух, сглатывали слюнки.
Наконец, мать выставляла на подоконник миску с исходящей парком кашей и два одинаковых ломтика хлеба.
Съесть кашу было настоящей задачей. Едва миска оказывалась в руках одного из братьев, как через забор с другой стороны перелетали, словно мячики, мальчишки из соседнего с детсадом дома, голодная орава.
Братья устремлялись по лестнице к спасительной двери, ведущей на чердак, и пока один из них торопливо глотал кашу, другой, выставив рогатку, держал под прицелом преследователей. Раздосадованные пацаны отставали от братьев, нехотя перелезали обратно через забор и не подозревали, что браташи доедали паек не полностью, а припрятав в баночке кашки и не дожевав хлеб, выносили это с собою за ворота. Там томились ожиданием заморить червячка двоюродник Серега с Олехой Клюевым.
- Давай! - заоблизывался нетерпеливо Олеха.
- Не тяни лапки! Нету ничего! - Иван зажал руками спрятанную за пазухой теплую еще банку. - Не дам!
Олеха и Серега оторопело вытаращились на него.
- Там человек с голоду помирает...
- Ах ты жмот! - прорвало Олеху. Он с яростью вцепился в Ивана.
- Еще и врет гад! - сурово поддакнул Серега, собираясь трясти сродственника за шиворот. - Обжора!
Иван, смекнув что дело туго, вывернулся из Олехиных цепких пальцев и упал на живот прямо в пыль. Здесь на дороге, в людном месте, стоит только истошно заорать, и сразу набегут взрослые, не дадут в обиду. Но Олеха разгадал Иванову хитрость - ладонью зажал парню рот. Иван мычал, дрыгал ногами, а Серега тем временем пытался вытащить из-под его живота банку с кашей.
Ивану удалось цапнуть зубами Олеху за палец. Тот дико взвыл, запрыгал от боли и в отместку сотворил Ивану под ребра увесистый пинок, ладно что босой был.
- Ты че, опупел?! - вступился за брата Федька, до этого стоявший с приоткрытым от удивления ртом. - Да за это...
Оскобленная родная кровь запоигрывала в старшем Окатышеве, он стиснул кулачки...
Олеха просто-напросто отмахнулся рукою от Федьки, но задел его нос, юшка закапала.
Родственная кровушка забила ключом теперь в Серегиных жилах.
Олеха после кратковременной, но упорной обороны отступил под тройным перевесом сил.
- Жмоты! Лопнуть чтоб вам, гансы проклятые! Подавиться! - Олехины обиженные выкрики преследовали братьев до дома.
Кашу и хлеб Васька Налимов глотал, не разжевывая, да и много ли было-то! Но зато какая благодарность засветилась в его больших и чистых голубых глазах!
- Хорошее дело! - поскреб пятерней в затылке Серега.
А раз дело хорошее - Серега решительно отказался от своей части «пайки». Через пару дней во двор к Окатышевым прибрел мириться и Олеха, принес полную кепку зеленых стручков гороха, раздобыть которые стоило немалого риска.
Гороховые поля за городом охранял Пэка по прозвищу Комсомолец. Низкорослый, кривоногий, всю дорогу с мятой харей, с дураковатыми глазами навыкат, он по каким-то причинам не был взят в армию и , теперь приставленный сторожем к гороху, гонял от него ребятишек, нещадно выжимая последние силенки из старой клячи и вращая над головой хлесткой ременницей. Ох, беда была тому, кого настигала та ременница!
С Пэки потом какой спрос, он при «сполнении комсомольского поручения».
Олеха, видно, сумел обхитрить сторожа, коли пришел цел и невредим да еще с богатым трофеем. Ведь случалось - прибегали браташи истеганные и с пустыми руками...
День ото дня Васька Налимов оживал, вскоре забегал ничуть не хуже Ивана, втайне гордившегося. Еще бы, если б не он, Иван, истаял бы Васька! Как пить дать!
Теперь и Васька с не меньшей яростью, чем Иван, рвался в походы с пацанами постарше. Но те младших просто-напросто связывали, не взирая на их просьбы и слезы. И пока припутанные тряпичными жгутами спина к спине Иван и Васька освобождались, старшие уходили далеко: возле Пэкиных полей удачу пытать иль еще куда.
Прежде связанный Иван протестовал против насилия дикими воплями, ревом, катался по полу, а сейчас это выделывать было стыдно - со злым пыхтением за его спиной пытался выбраться из пут Васька. Разве можно перед ним слабость свою показывать? Да ни в жизнь!
Освободившись, Иван и Васька, свалясь обессиленными на пол, прижимались друг к другу и... хохотали. Леший с ними, со старшими, пусть бродят! Вдвоем - не в одиночку, и у дома поблизости интересных дел уйма найдется...
Осенью демобилизовался из армии Васькин отец. Налимовы перебрались на другую квартиру, потом дом купили.
Но по-прежнему «чуть че» - и Ванька мчался Ваське на помощь...
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
В начале было слово..... - Наталия Минаева Пусть Книга Судеб не закроется, пока ее не прочтет каждый живущий на земле.
размышления на эту тему
Творение – греческое
слово, от которого произошло слово «поэма»
