Лергос

Вступление

Случилась эта история не далеко, не близко, не давно, не рано. Да только все это чистая правда и нет в ней никакого вымысла.

Жил-был, как водится, добрый молодец. Кому добрый, а кому и не очень. Но в душе беззлобный и совсем простой. В душе то простой, а вот в уме то… В общем, с виду, такой, как все – молодой, красивый, веселый. Но уж больно требовательный какой-то он был. И к себе, и к людям. Ему либо все, либо ничего. Если дружба, то одна, слово дал, так навсегда. Дело взял – доведи до конца. В бою победи, в долг не бери. Врагам пощады не давай и сам пощады не проси. А больше всего не любил он неверных в дружбе. Презирал подлых, мелочных и трусливых. И был он, как чужак среди своих. То он не понимал товарищей своих, то они его.

И вот, однажды, когда один период времен сменился другим, произошла с Лергосом история…

Что за история приключилась с нашим героем, время сокрыло. Известно доподлинно только то, что ему пришлось отправиться на поиски чего-то весьма важного. И путешествие предстояло ему долгое, трудное и опасное.

Глава I

Путь туда был не близок, не далек. Но только сказывали старые люди, что гора та не столько далека, сколько недоступна. Сокрыта она от очей людских. И в какую сторону идти никто из людей не знает. А, если кто и найдет ту гору, то взойти на нее не возможет. Больно крута и высока та гора, что трудно и представить.

Ну, да делать нечего. Другого выхода нет, надо идти, искать ту гору и ее царя. Гора та стоит в центре на краю Земли. Но путь к тому центру-краю у каждого свой. И никто не знает, как близко он находится к тому краю, пока не решится туда идти.

И узнал Лергос от людей, что есть в мире одна книга чудная, в которой все тайны земные увидеть можно. Только книга та живая и тайны свои открывает не всякому, а кто ей приглянется. Открывалась же она людям простым и скромным, с чистым сердцем без лукавых помыслов. А более всего любила добрых молодцев с храбростью льва и душою дитя. Если же кто с лукавством ее брал, да с надменным сердцем, так того она так запутывала… Водила, пока в болоте не топила.

Еще узнал добрый молодец, что есть в дремучем лесу дом, то ли старца-мудреца, то ли бабки-прозорливицы. А кто-то говорил, что в доме том живет девица-красавица. В этом доме то и хранилась книга та чудная. Про девицу-красавицу ходили такие слухи, что, мол, краше ее на всем белом свете нету. Добрая, кроткого нрава и сильна умом. Вот только девицу ту красну молодицу никто не видывал. Вправду ли она была, или то люди выдумали… Еще сказывали, что якобы девица та более всех книге той люба была. И никому та книга так не открыта, как ей. И будто бы познала она все тайны той книги, хотя тайны те весьма велики. Потому как книга та загадочна и для каждого она особая. И бывает она то морем-океаном глубоким и необъятным, а то колодцем бездонным, жуть каким. Уходит в самую бездну и еще глубже. Некоторые, кто не так крепок, жизнь теряли, ума лишались в том колодце – такая глубина и страх в нем. Но и тайны там, говорят, самые сокровенные. Кто познает их, того и весь мир не осилит. Тому ни армия, ни войско не противник, а так – что для тигра щенок на забаву. А еще бывает, откроет человек книгу ту, а она перед ним – простор бескрайний, да такой светлый, чистый, ясный… Одно слово – благодать. Однако тоже страх берет – не знает человек, куда тот простор поведет и как назад выведет, и выведет ли вообще. Но смелых сердцем книга всех выводила, никого не подводила. А про боязливых ничего не знаем – никто из таковых не входил в бескрайнее и бездонное. Потому как начала всех великих тайн у книги той, были жутко страшными и пути к ним невыносимо ужасными, и порою весьма опасными. Но смелым и отчаянным, бескорыстным и честным не делала вреда книга та. А кому не доверяет она, али кто не по нраву ей, то где бы он ее ни открывал, с какого боку бы ни брал, все едино – лес густой да дремучий, а на небе тучи!

Глава II

Но деда с бабкой точно видели. Только хаживали к ним редко. За великой нуждой и то, с опаской, потому как тайны неведомые были им открыты, недоступные люду простому. А люди боятся то, чего не понимают, и ненавидят то, чего боятся. Оттого гости у стариков не часто бывали. История их давняя. Когда-то жили они во дворце, в почестях, были советниками при царе. И, как-то раз, осмелились поучать царя при всех подданных его – как ему народом править. Дескать, крепко народ он прижал, и люди стонут под ним. Ослабить, мол, надобно, не хорошо мол, царь поступаешь – народ то свой. Ну, царь, знамо дело, аж взвился от таких слов. Какому царю такое по нраву будет? Кто стерпит такое, чтоб его при слугах евоных так унижали – указывали царю на грехи правления. Они ж, цари то бишь, святые и безгрешные, совершенные они, во как. На то он и царь, чтоб творить, что ему хочется. Тут же указ дал – казнить обоих без промедления, при всем честном народе – на страх остальным. И не помыслил царь, кто его правление поддерживал мудрыми советами и не вспомнил, что сила была у старцев не людская – гордыня ослепила разум его. А дед с бабкой, как услышали грозное слово царя, тотчас открыли Книгу – а из нее – бездонный колодец. А в нем – ужас бездны преисподней. Они, не долго думая мигом прыг в тот колодец – не помирать же позорной смертью от царского палача! Как только они в колодец сиганули, Книга сама собой и закрылась. Схватил царь в сердцах Книгу ту – открывает, листает, а в ней то туман непроглядный, то письмена неясные. Где искать советников своих… Отомстить им гнев горит царский, до ярости доходит, буйствует царь, побагровел, страшен, лицо исказилось от злости, трясется весь. А тут, как назло – еще раз открыл Книгу, а оттуда, вдруг – зеркало. Да такое чистое и ясное, все в нем видно. А увидел в нем царь себя – лютого и гордого. Кого же еще можно в зеркале увидать? На мол, смотри, каков ты есть, правду тебе говорили. Любуйся теперь на себя сам. Что сварил, то и ешь! Ох, и взбеленился царь. Кровь от лица враз отошла, белый стал, как стена белокаменная. А в тронном зале огонь горел. Прямо в центре. Красивый такой, природным камнем выложен, в своде над ним проем в самое небо. И языки пламени высокие такие – в самое небо уходят. Жаркий огонь, царский. Так царь сгоряча и зашвырнул ту Книгу в огонь! Но Книга то не простая – все тайны в ней. Сжечь ее невозможно.

Глава III

Тем временем, дед с бабкой, вылетели из колодца в пылающий лес – час от часу не легче! Такова злость царя – и на расстоянии огнем палила. Но, как только царь бросил Книгу в огонь, она, как в огонь вошла, так из огня и вышла, чудная Книга! Но вышла там, где ее ждали – у стариков! Открылась сама и стала вокруг них кольцом, как башней, обложкой к огню. А внутри – влажная прохлада, берег морской и дождик весенний. Так и сохранила стариков от жару, от лесного пожару. Когда огонь утих, Книга лес оживила, скромную хатку сложила, чтоб глаз люду не мозолила, и там стариков поселила. А вот откуда с ними девица, красна молодица появилась, никто не ведает. То ли дочка, то ли внучка, а может это Книга помощницу им дала.

Когда царь узнал, что старцы живы, здоровы объявились в дремучем лесу, то издал указ, воспрещающий им в город казываться, и к ним никому ни ногой! А не то – враз смерть, суд один для всех, малый ты или большой, беднота или знать какая.

Но юноше тому, царь не указ. Он сам по себе живет. Никого не празднует, в город не хаживат, а в лесу ему и сам черт не страшен, не то, что царь. Да и царские вояки лес тот заброшенный давно стороной обходили. Боялись. Пару раз, как-то царь посылал, попервоначалу, авось удастся стариков отыскать, да казнить. Но нет, ничего не вышло. Открылась глубокая нора, старики в ней схоронились. А служаки царские идти туда побоялись. Да и правильно – все равно не вернулись бы оттуда. Так и оставил их царь в покое, до времени, пока ему в руки сами не попадутся.

Так вот, пришел Лергос к старцам на поклон. Наставьте на ум, на разум, по Книге посмотрите, меня, бедного юношу научите. Хочу, говорит, к Самому Великому Царю идти, милости просить, суда праведного требовать, да силу у Него испрошать супротив извергов иноземных, супостатов окаянных, что страну полонили, да народ невинный загнобили. Местный царь не воевал против оккупанта. Боялся его и заключил с ним союз. Зато свой народ давил, и дань собирал и для себя, и для врагов державы. А народ бедный под игом двойным стонал, обобранный до нитки, бесправный и беззащитный. Во как бывает, в жизни то.

Старик со старухой только усмехнулись, услыхав речи такие дерзкие. Говорят юноше: «Ты, буйный молодец, не много ли на себя берешь, кто таков будешь?» Не знали они еще, что он сын Самого Царя Горного, да он и сам не знал тогда. Вот только кровушка молодецкая, да сердечко горящее, влекли его в горы неведомые, к Царю невидимому. О Царе Горы неведомой сказывали, что облечен Он силой и властью весьма великою. Кого казнить, а кого миловать сам решает – никого не спрашивает. И врагов своих, как солому по ветру разгоняет. Больно строг – без спросу к нему, кто попало, не ходи! За такую дерзость, голову снимет, а тело в огонь кинет – поминай, как звали. Но и справедлив. Честных любит, прямых, простодушных, чтоб без малейшего лукавства, без хитрости или чего такого. Никому не удавалось его обмануть, увидит неправду – враз казнит! Но соблазн власти велик, и испытать судьбу многие пытаются, к тому Царю путь подыскивают – выманить себе чего у него.

Старики спорить не стали, отговаривать тоже. Воля твоя, коли хочешь счастья попытать, как прочие, – бери Книгу, читай ее три дня. Выведет, считай удача твоя, погубит – пеняй на себя.

Глава IV

Открыл Лергос Книгу первый день. Видит – а там страна, для этого мира чужая, а ему – родная. Походил Лергос по той стране, побродил, до вечера душу отводил: люди там все приветливые, добрые, небо чистое, светлое, солнце высокое, дома красивые, белые. Уходить не хочется, а надо – Книга сама закрывается.

На другой день открывает Лергос Книгу ни свет, ни заря, а перед ним сотни путей, тыщи дорог. А по краям тех дорог, где стены каменные, где рвы глубокие, а где и просто огонь горит. И надо по тем дорогам пройти, и к вечеру успеть назад выйти, пока Книга не закроется. Лабиринт смерти. А как его пройти? Если не идти в лабиринт, потом век не найти Царя Горы – Книга боязливых не любит, в следующий раз может и вовсе пути не открыть. Если же войти в лабиринт, а выхода потом не найти – так и сгинуть ни за что ни про что можно, в одиночку вечно блуждать по лабиринту. Выбора нет – надо идти, назад ходу не бывает. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

В лабиринте две двери: одна – вход, другая – выход. Через вход выйти нельзя, через выход зайти невозможно. Как ни крути – весь лабиринт пройти надо. Эх, была, не была! Обратного пути Лергос не знал, никогда ни перед чем не отступал. Чему быть, того не миновать. А если пытаться миновать, значит самого себя обкрадывать. Ибо кто знает, где счастье человека, где найдешь, где потеряешь? Вот только Лергос все больше терял в этой жизни, как иногда казалось. Себя только сохранил, не потерял – как был прямой, так и остался.

Толкнул дверь перед собой – вход и открылся. Ступил на путь и пошел. А по краям пути – скалы до неба. Дверь за ним сама закрылась, со скалою слилась, враз в стену превратилась. На небо тучи нашли, вокруг все ожило, задвигалось, зашумело, зашевелилось. Лабиринт живой оказался. Лергос идет, спешит, а из стен то змеи выползут, то злые собаки залают. Но только на все это добру молодцу некогда обращать внимание. Долго ли шел, коротко ли, много прошел, или мало, вот, впереди виднеется первое распутье. А на нем три дороги – одна прямо, другая налево, третья направо.

Налево путь широкий, гладкий, по краям высокие стены из тесаного камня. А над головой – небо голубое. Направо путь в три раза ?уже того. На пути камни да кочки, а по обеим сторонам глубокие темные воды и в небе сумрачно. На прямом пути и вовсе прохода почти нет – все заросло терном колючим, узкий ход только остался, а дальше и того хуже – с двух сторон на путь огонь напирает, а на самом пути острые камни повсюду из земли торчат.

Подошел Лергос к перепутью – сзади за ним скалы сходятся, по краям распутья – пропасть бездонная, и только три дорожки над пропастью – к трем путям ведут. Смотрит он, думает, куда идти решать скорее надо. Сзади скалы наступают, впереди дорожки в пропасть осыпаются.

Налево путь слишком гладкий и просторный – подозрительно. В жизни легко ничего не дается. Прямо – слишком уж суровый путь, его и путем то нельзя назвать – зайдешь, и не выйдешь. Только было решил направо пойти, как вдруг, слетает к нему со скалы белый голубь, садится на плечо и воркует. Вот радость то – хоть и не человек, а все ж таки душа живая. А голубь все воркует – на мысли наводит. Начинает Лергос замечать, чего раньше ему было не видать. Левый путь весь искусственный, кем-то выстроен, ничего в нем природного нет. Правый путь живее наполовину, только прибрано местами, но по сторонам воды мертвые, ядовитые, а каналы вырыты ровные для тех вод – кто-то постарался. Прямо – путь самый трудный, но все в нем естественное, живое, никем не тронутое, тропа нехоженая. Терновник сам по себе растет, камни из самой земли лезут, и огонь по краям из самой преисподни бушует. Если и есть какая живая душа на том пути, то только не человек, а зверь дикий. Но то и к лучшему, потому, как «Лабиринт смерти» по другому еще назывался «Лабиринт лжи». А кроме человека тебя никто не обманет, если только сам себя не обманешь.

И решил добрый молодец идти прямо – будь, что будет. Лучше в огне сгореть, если уж суждено погибнуть, только не от лживого человека в погибель идти обманутым.

Идет Лергос через терн колючий, не идет, а продирается, вся одежда на нем в клочья разрывается. Прошел терновник – ни одной нитки на нем не осталось, все тело исцарапалось. Дерется дальше по острым камням диким, падает и встает, спешит, не медлит. Неба над головой не видит, сколько времени не разберет. Кажется ему, что вот-вот пропадет. На камнях обувь разорвал, руки, ноги изодрал, тело побил. Идет весь в синяках, из ран кровь течет, по голому телу ветки деревьев хлещут. Но то – горе, не беда. Беда впереди. Огонь путь совсем поджимает, а то и вовсе перекрывает. Надо через огонь идти. Но ведь и обратно нет пути. Вошел в огонь – ох и запекло, ох раны то пожгло! Как будто живым в ад бросили. Не идет Лергос – бежит сквозь огонь, не бежит, а летит. А в огне том преисподнем такой жар, что он и время сжигает. Лергос бежит, а время то стоит. Потому, что нет его, так, как выжжено оно давно. Огненный путь короткий был, но для Лергоса вечность прошла. И это уже вторая вечность была за плечами. Думал – конец, но нет, все еще впереди. Это только начало было. Не помнит, как, но выскочил из огня ни жив, ни мертв, нагой, обожженный, ободранный. Идет по тропе дальше, тропа дикая, узкая, нехоженая. Только кое-где следы дикого зверя. Вот дорога подходит к огромному камню, а внизу камня на уступе старый орел сидит, и к Лергосу человечьим голосом говорит: «Хорошо ты сделал, что голубя того послушал и прямо решил идти. Трудные пути – короткие, и страшные пути – неопасные. Когда голубя встретишь – верь ему, он выведет тебя из лабиринта, проведет через сеть бесконечных дорог. Поклонился Лергос орлу, пошел дальше.

Дорога сквозь камень идет. Вошел в камень, а там такая приятная прохлада – боль утишает, живительный ветерок раны исцеляет. На камнях новая одежда лежит, лучше прежней. Оделся, обулся Лергос, дальше спешит. Из камня вышел – солнце еще высоко, небо светло. Напрасно переживал – времени впереди еще много. Еще немного прошел, вот на пути новая развилка. И не развилка как бы, а сто дорог, и все идут в одну сторону. И с одной на другую легко перейти можно в любой момент – все без оград, и никаких опасностей вроде нет – солнце светит, небо чистое, высокое. Что же тут не так? Из чего выбирать? Но время нельзя терять, надо скорее решать. Только подумал так, летит белый голубь опять. Сел на плечо, воркует, речи свои толкует. Голос вроде бы нечеловечий, а все Лергосу понятно. Присмотрелся он на те пути, а они ведут в никуда. Какой ни выбирай – все одна судьба, потому и не огорожены. Людей на тех путях – море, но все какие-то необычные. Ни глаз, ни ушей, ни у кого нет, а говорят все без умолку; что говорят, и сами не знают, куда идут – не ведают. Нет, это не дело, такие пути не по мне – подумал Лергос. Присмотрелся, и вот, в стороне – тропинка нехоженая. Неприметная, вся травой поросла, вбок уходит, куда ведет не видно. Тут вспомнил молодец слова орла, что трудные пути – короткие, и страшные – безопасные. Не даром ведь лабиринт «Паутиной лжи» зовется – здесь все не такое, каким кажется на первый взгляд. Теперь, долго не думая, свернул он на боковой путь, подальше от слепых людей, идущих в никуда. Голубь улетел, как и прилетел. Видно было, что крыльями взмахнул, вверх взметнул, и исчез из виду. Голубь тот был не простой, а проводник по лабиринту. В этом и была вся мудрость – своим умом пройти такой сложный лабиринт, в котором вечно плутает тьма тьмущая людей, невозможно. Потому и дается проводник – с ним враз пройдешь, верные пути-дорожки найдешь, и скоро на свободу выйдешь. Кто это понимает, тот голубя принимает, а кто на свой ум надеется, те голубя прогоняют, своими силами выход пытают.

Идет Лергос по боковому пути, а это не путь, а так – тропка нехоженая. Ни одной живой души от века тут не бывало – ни человека, ни зверя, ни птицы. И до того густо поросла тропинка травой, что с трудом ее Лергос находил, и то на ощупь. А трава такая высокая, что и неба над головой не видно. Тропинка под ногами петляет, будто след огромного змея. Насилу пробился через заросли, вышел на редкую полянку. Под ногами камень, впереди и вокруг – высокие горы. Прямо перед ним, в горе – вход в пещеру. Подошел ко входу, а внутри тьма тьмущая и холодок, до того неприятный, будто из самой могилы. Вошел Лергос в пещеру, а выйдет ли из нее не знает, но только другого пути у него нет. Идет по пещере, на стены сырые натыкается, уже и свет от входа исчез – тьма непроглядная, холод могильный. Тело от холода дрожит, а сердце – от страха. Кто в этой пещере живет? Кто притаился? А может и нет никого? Тишина вокруг мертвецкая, даже дышать страшно. Куда идти? По пещере можно блукать всю жизнь. Идет-дрожит Лергос, а сам чутко-чутко внимает – может быть, какой слабый ветерок, или воздух колыхнется, чтоб по нему найти выход. И так чутко шел, что ощутил таки слабый-слабый ветерок, и то, не ветерок, а так, будто воздух слегка колыхнулся у груди. Как если бы, кто перышком слегка взмахнул перед ним впереди. Шаг за шагом, превозмогая страх, продвигался юноша вперед. И казалось ему – десять шагов, как полмира. Много ли прошел, мало ли, но только легче ему было бы на белом свете всю землю обойти три раза. Вот уже и ветерок слабый ощущать стал – близко выход, но света не видать. Зато страх отходить стал, и надежда появилась. Еще немного и выход. Снова глаза свет видят, над головой небо высокое, полной грудью теплый, ласковый воздух вдохнул, и, как заново на свет народился. Вот оно – счастье!

Не успел он еще отдышаться, спасением нарадоваться, как перед ним новое распутье. И снова выбор. И надо не ошибиться. В выборе ошибаться нельзя, потому, как ошибка – смерть жестокая. Хуже всех вместе взятых путей пройденных.

Еще не рассмотрел, как следует дорогу, вдруг, замечает в стороне движение и шум. Невдалеке мирное селение крестьян, а на них со стороны леса идет огромный дракон, как гора. В ярости наступает, огнем дышит, когтями землю вырывает, людей тех живьем пожрать намеревает. Перед драконом чисто поле, а за ним – скала высокая.

Когда увидел добрый молодец дело такое – нападение дракона несправедливое на простых, беззащитных людей, и смерть их неминучую через минуту представил, тотчас забыл где он. И про пути забыл, и про лабиринт, и про выбор правильный, и про то, что голубя дождаться надо бы.

Вскипела кровушка молодецкая во всех жилах, жар из груди рвется, все попаляет. Затмился глаз юный от гнева. Ох, буйна головушка, войну ест, как чисту воду пьет. Даром, что без оружия, и тело доспехами не покрыто, а под собой славного коня нет. Дух воина не остановить, уму разуму не научить. Взорвалась ярость в груди беспощадная. Глазами в дракона вперился, и, как был, так с места и рванул на него с криком-ревом молодецким. Будто душа вырвалась, и вперед тела понеслась – такой крик. Ураган ярости из груди вышел, и на дракона. А тот, увидав Лергоса, повернул на него. Бежит, земля дрожит, горы трясутся, воздух перед ним сжимается, а огонь из пасти все вокруг палит, как будто печь плавит.

Сошлись в чистом поле, как муха со слоном. Дракон великий, как гора, добрый молодец супротив него, что мушка мелкая – от одного вздоха драконова рассыплется, а идет на того в такой ярости, будто сам раз в десять сильней.

То не два богатыря сошлись в бою праведном, то не рыцари силой мерялись. То бесправный и бессильный на смертушку свою в отчаянии войной пошел. Замерла земля на мгновение, птицы в небе остановились. Какой бой у сухой травы против огня, какой бой у камня против моря-океана? Не успел Лергос и приблизиться к дракону великому. Тот дохнул на молодца огнем ярости из пасти огромной, и последнее, что видел Лергос, это буря огненная ему в лицо, и последнее, что слышал он, это рев из своей груди, будто рев ста морей в ярости – такой боевой клич молодецкий. Но не рассыпался дракон в пыль мелкую от этого крика, не разорвало его кличем боевым, не убило его отвагой доблестной, не снесло с пути, как перышко, от урагана ярости из чистой души, не остановило его, беспомощное отчаяние, как стена каменная. Даже не ощутил дракон сопротивления какого себе. А Лергосу огненный ураган снес пол головы, пол груди и плечо левое.

Глава V

Очнулся добрый молодец, а где он и не поймет. Мутно все кругом – то ли во сне, то ли на том свете. Рассмотрелся, а он у себя в мире по эту сторону Книги лежит. Живой или нет, и сам не знает, с трудом все припоминает – что с ним было, и кто он такой. Считай, смерть прошел. А будет жить или нет – не знает. Пол головы разбито, пол груди разорвано-сожжено, если еще жив, то великим чудом, и то, на долго ли.

Как по эту сторону Книги оказался, не поймет никак, почему жив остался, ведь шансов не было, почему всего не разорвало в клочья, не сожгло в прах? Сколько без памяти лежал? Что дальше делать? Если и выживу, то, как калекой таким жить? Пока так думал-гадал, Книга сама перед ним открылась, а в ней – гора Царя!

Оказывается, когда Лергос сошелся с драконом, и уже раненый, без памяти пролетел вперед, то ударился о скалу. А в ней – выход и открылся. Вывалился он из Книги, ночь без памяти пролежал, на утро очнулся. Это был третий день для чтения Книги. Вот она и открылась, так, как два прежних дня, Лергос прошел. Книга дальше вела его к Царю.

На силу перекатившись внутрь Книги, Лергос оказался у подножия огромной горы. Гора та – высокая-высокая, крутая-крутая, вершины не видно – за облака уходит, в самое небо. Вся гладкая, каменная, сплошной монолит – нигде ни трещинки. Как взбираться, когда и по ровному то с трудом ноги передвигает… Только подумал так, как сверху спускается-парит тот же голубь, что из лабиринта Лергоса выводил. Встретил его юноша с радостью великой, как старого доброго друга. Никому так рад не был бы сейчас, как этому голубку. Сел голубок на грудь добру молодцу, и воркует – радуется, что тот жив остался. А сам крыльями машет, с лапки на лапку переступает, взлетает, в путь-дорогу поднимает. Поднялся Лергос, уже ему легче с такой поддержкой. А голубь не улетает, а чуть вперед пролетит, и возвращается – за собой зовет, внутрь горы ведет.

У самого подножия, среди густых деревьев и кустов, еле заметный проход – вход в пещеру, да такой узкий, что один человек только и протиснется боком. Голубь вперед, царевич за ним. Протиснулся, а внутри – чистая, светлая пещера и два озера впереди. Одно ближе, другое следом за ним. В первом – мертвая вода, во втором – живая. А за вторым озером дерево невиданной красы с чудными плодами. Плоды все разные, изнутри дивным светом переливаются, соком жизни наливаются. Листочки на дереве том тоненькие, аккуратные, и видимо-невидимо их, и каждый листочек, как живой – сам по себе колышется без ветра, и все по разному движутся. Ствол стройный, красивый, а само деревцо невысокое – всяк до плодов достанет, и стар и мал. Плоды на дереве том молодящие, листочки целящие. Кто плод тот съест, тот и душой и телом молодеет, кто листик на рану приложит – вмиг рану затянет. Даже сердечные раны и душевные муки листья те исцеляют, стоит их только к груди приложить, а если к голове, то мысли мрачные отгоняют.