Поединок.

1.

В ночь с 15 на 16 апреля 1945 года войска первого Белорусского фронта под командованием маршала Жукова, прорвав линию обороны противника, начали решительное продвижение на Берлин. И почти в это же время для поддержки развивающегося наступления, войска первого Украинского фронта, под командованием маршала Конева, нацелили свой удар чуть южнее, где линия оборонительных укреплений противника проходила вдоль реки Нейсе.
Для того чтобы выполнить задуманное – сделать брешь в обороне немцев – предстояло форсировать реку. Но поскольку линия фронта в районе боевых действий протянулась на 380 километров, и найти слабое место вражеских позиций было сложно, командование решило провести рекогонсценировку.
Первую группу разведчиков немецкие артиллеристы расстреляли вечером. Никто из ребят в ту ночь не
вернулся. А ранним утром сержант Сергей Кротов попал со своими людьми под миномётный огонь.
Грохота взрывов он уже не слышал. Короткими перебежками Сергей продвигался в сторону своих позиций. Хотя, по большому счёту, перебежки его напоминали, может быть, другое: судорожные порывы оглохшего и почти ослепшего человека, который среди разрывов мин пытался встать, чтобы сразу же лечь. И, возможно, лечь навсегда…
Разведгруппу сержанта Кротова, состоящую из трёх человек, немцы обнаружили, когда ребята, пройдя по заболоченной местности вдоль правого фланга противника, уже почти вышли из зоны прицельного огня. С первых минут операции у них всё складывалось, как нельзя лучше. К реке, несмотря на то, что нервы у всех были натянуты, словно струна, проскользнули незаметно; рекогносцировку тоже провели быстро и легко, если не считать беспорядочной стрельбы немецких пулемётов. Но их крепко подвёл утренний ветерок. От недалёкой реки сначала потянуло лёгкой прохладой, но спустя короткое время, слабый речной бриз слизнул остатки спасительного тумана и разведчики оказались у врага, как на ладони.
От наглости русских немцы сначала растерялись, но, придя в себя, обрушили на маленький пятачок земли огонь четырёх миномётных взводов.
На фронте Сергей был давно и успел наглядеться всякого. Потерял немало боевых товарищей, но то, что случилось тем ранним утром, под сереющим апрельским небом 1945 года, гвардии сержант Кротов запомнил на всю жизнь. Мины ложились в шахматном порядке, и с первых секунд обстрела, одной из них, как бритвой, срезало голову весельчаку и балагуру Сашке Петрову, с которым Сергей успел хлебнуть военного лиха.
Куда делась Сашкина голова, он не знал; лежал рядом с обезглавленным телом, тупо наблюдая, как из вскрытых артерий на погоны убитого толчками выходят сгустки крови. «Бах, бах», – рвалось рядом, и в такт ужасной эйфории убийства, на взрытую землю брызгала горячая кровь. «Фишш, фишш», – шелестели одна за другой над водой мины. Сергей, оттолкнувшись от липкого трупа, перекатился немного в сторону. И в то же мгновение в том месте, где он лежал, взметнулось белое пламя. Едкая тяжёлая гарь, мгновенно заполнив его лёгкие, вызвала удушливый кашель, и Сергей перестал понимать, что происходит. Словно в тумане он видел, как Володька Егоров, его закадычный дружок и товарищ по боевым делам, плакал и пытался втиснуть в разорванный живот сизые, скользкие внутренности. Картина была невыносимой и вызвала у Сергея спазмы рвоты. Но ещё страшней было фырканье мин, которые, нащупывая для себя очередную жертву, подбирались к ней всё ближе и ближе…
Но вдруг всё стихло. Наступила звенящая тишина. И Сергей услышал, как у него под боевым орденом Красной звезды, (в разрез с правилами, снимать перед операцией все знаки различия и награды, он никогда не расставался с орденом) гулко стучит сердце. Боясь, что обстрел возобновиться, он осторожно высвободил руку, расстегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки и закусил воротничок…
– Господи, Иисусе Христе, – беззвучно рыдая, простонал он. – Защити, Иисусе, защити…
Где-то высоко в небе, за дымами не было видно, проходили наши бомбардировщики. Натужно гудя,
они пересекали линию фронта – несли в тыл врага свой страшный груз. А на земле, приваленный сырым суглинком, плакал от страха и бессилия солдат Сергей Кротов. Но до его слёз никому не было
дела. Ради достижения земных благ и власти, ради господства над своими братьями люди превратились в бесчувственные машины, в мясников, которым непонятно сострадание. На войне сочувствию и жалости места не было.
Голубоглазый, рыжий красавец Ганс Крюгер, перед самым «Крестовым походом» на Советы,
окончил с отличием Берлинскую школу снайперов и, получив звание фельдфебеля, с первых дней
войны находился на Восточном фронте. Несмотря на то, что Ганс обладал большой физической силой, он был добряком. В детстве, в отличие от своих сверстников, которые издевались над животными, Ганс собирал бездомных кошек и собак. Кормил, лечил их, а затем отпускал на волю. Друзья, которых у него было немного, над ним подтрунивали. Но Ганса насмешки не обижали, а напротив вызывали ещё большую привязанность к четвероногим друзьям. Таким был Ганс до похода на «Советы», таким он, возможно, остался бы навсегда, не внеси обстоятельства в его жизнь свои коррективы.
Затаив дыхание и поглаживая кончиком пальца воронёную сталь спускового крючка, Ганс внимательно исследовал в оптический прицел квадрат перепаханной минами земли. Сквозь разметку делений он хорошо видел два изуродованных тела. Миномётчики потрудились неплохо, и на этом можно было поставить точку, в столь мрачном предприятии. Но военный опыт подсказывал Гансу, что в разведку по двое не ходят; опыт заставлял его вновь и вновь, пядь за пядью просматривать землю. И вскоре снайпер нашёл то, что искал. Это была рука. Самого человека видно не было: его присыпало. Но Ганс, быстро определив, где должна быть голова, изготовился для контрольного выстрела и подвёл туда перекрестие прицела. Затаив дыхание, и мысленно радуясь ещё одной зарубке на прикладе своей винтовки, он плавно потянул за спуск.
– Господи, Иисусе Христе, спаси, сохрани, помилуй, – шептал Сергей, выплёвывая грязь. Он ещё не верил, что обстрел прекратился и, боясь себя обнаружить, затаился. «Как мне преодолеть, пролететь эту сотню метров «нейтралки», чтобы спастись», – думал он и уже втайне радовался, что это ему удастся.
«Фьють-пок», – неожиданно ударило возле его головы, и Сергей сразу понял, что его «держит» немецкий снайпер. «Это крышка. Мне не выбраться», – подумал он, и будто подтверждая его мысли, вновь раздалось страшное «фьють-пок». Горячая пуля ввинтилась в землю в нескольких сантиметрах от его плеча.
А Ганс Крюгер, между тем, нервничал и злился. Промахнуться два раза кряду?! Такого, с серебряным призёром чемпионата Германии по пулевой стрельбе никогда не случалось. Тем более, что цель находилась в четырёхстах метрах. Это был позор!
Ганс приказал себе успокоиться, дослал в казённик патрон и вновь стал подводить прицел к голове русского. Но выстрелить он не торопился: его угнетала возможность очередного промаха. Рука,
придерживающая цевьё винтовки, дрожала и Ганс от волнения сжал зубы.
– Найн, русише швайн, мой тебя бах-бах будет, – процедил он и в очередной раз спустил боёк.
«Фьють-пок», – вновь ударило возле разведчика.
– О, Иисусе, ро-ди-мый мой! – выдохнул Сергей и вдруг до боли в висках осознал, что смерть ему не обойти. Но потусторонний мир, о котором он не раз слышал от матери и к которому до сего дня относился скептически, всегда был для него чем-то нереальным и мистическим. И только поэтому им
овладел лёгкий страх, вызвавший побуждение посмотреть на себя со стороны. И каким же он оказался! За секунды до смерти, Сергей увидел себя таким, каким не знал никогда.

2.

Вот его детство, беззаботное и ничем неомрачённое. Вечер. За окном хаты разлились синие сумерки. Где-то у реки, укутанной сырыми туманами, за таинственной накипью прибрежных кустов, лягушки устроили грандиозный концерт. По-видимому, им доставляет удовольствие кричать на жёлтый каравай месяца, который зацепился своим рогом за печную трубу низенькой хаты.
На столе теплиться керосиновая лампа, на лавке похрапывает отец. Мать прядёт пряжу и что- то тихонько напевает, грустное, задумчивое и такое близкое сердцу, что у семилетнего Серёжки, начинает пощипывать в носу. Он сидит за столом, перед раскрытой иллюстрированной Библией – самой ценной вещью их семьи. У него слипаются глаза, но он крепиться и, стараясь показать матери, что не хочет спать, спрашивает:
– Мамань, а что разве нельзя было римлянам придумать для Христа какую-нибудь другую казнь, чтобы не так больно…
– Нельзя, наверное, сынок. Грехи наши, уж шибко тяжелы были, – отвечает мать, – ложись-ка ты
милый спать, на покос рано вставать, тебя неслуха опять не подымешь…
Но Серёжка не унимается. Ему обидно за то, что жестокие римляне и священники убили невинного Иисуса Христа. Он обзывает их гадами и мучителями, на что мать строго приказывает ему так больше не говорить, потому что – это грех…
– Мам, а мам, – просит он, – расскажи что-нибудь про Иисуса.
И мать, по давно заведённым в их семье правилам, начинает рассказывать историю из Священного писания. Читает Серёжка ещё плохо и поэтому слушает раскрыв рот. Ему непонятно, но очень интересно, как же это мог воскреснуть покойник – мёртвый Лазарь.
Маленькое сердечко слушателя сжимается от уважения перед Христом и трепещет от удивления перед чудом, которое тот совершил. Но неверие не может одолеть мальчика; ведь то, что рассказывает с таким восхищением мама, для него непоколебимая правда. Разве может обмануть самый близкий и любимый человек?
– «Фьють-пок. Фьють-пок», – вновь, два раза ударило возле Сергея. Но он, захваченный дорогими воспоминаниями, не думает о немецком снайпере, а лишь вздрагивает и теснее прижимается к земле.
Вот его юность. Шумный город. Сергей Кротов с рабочей и крестьянской молодёжью, учиться на «Рабфаке» – готовиться поступить в высшую школу. Бурное и незабываемое время! Диспуты до утра на животрепещущие темы, гуляния с молодёжью, благоухающие на большом расстоянии липы в городском парке – и, как вспышка молнии, первая любовь, неожиданная и кружащая голову. А ещё – неотъемлемая часть всех учебных заведений того времени – общеобразовательный кружок по воспитанию молодёжи в духе атеистической пропаганды.
В одно из посещений, отчего дома, он, истратив небольшую стипендию, привёз родителям подарки. Глава семейства тогда отругал сына, но Сергей по его глазам видел, что тот рад и только для виду, хмуриться, кряхтит и вздыхает. А вскоре отец расчувствовался и, щекоча колючими усами его в ухо, говорил:
– Дай Бог тебе здоровья, сын, добрая ты душа. Ну, вылитый я, в молодости, да и вообщем-то завсегда…
– Что это вы, тять, Бог да Бог? – огорошил неожиданным вопросом отца Сергей, а матери, чуть было не выпал из рук ухват, на котором она несла к столу чугунок со щами.
– Как это, что? – переспросил отец, и лицо его стало темнее грозовой тучи. – Если я правильно понял, Бог для тебя теперь не существует?
– А разве он существовал? – в свою очередь задал вопрос Сергей, отчего отец развёл руками, а мать, искренне верующий человек, поставив щи, схватилась за сердце.
– Бог – это всё выдумки попов, для того, чтобы одурачивать тёмные массы пролетариата. Опиум –
одним словом! По теории эволюции, которую разработал гениальный мыслитель прошлого…
Отец молчал, но было видно, как от волнения вздрагивают его плечи.
– Цыц, сопляк! – неожиданно взорвался он и ударил кулаком по столу. – И где ты только этой анафемы набрался?
– Что вы, тять? Что вы? – не на шутку испугался Сергей.
– Ну ладно, будя! – успокоившись, сурово сказал отец. – Теперь слухай сюда. Бог был, есть и завсегда останется… А вот ты… ты скоро пропадёшь, как сгинул твой, этот… мыслитель! Усёк?
Сергей притих и опустил голову. Отец, смягчившись, продолжал: – Я к чему, сын, строжусь? Ты у нас один и мы для тебя никогда, ничего не жалели, берегли тебя, а пуще всего старались нигде одного не оставлять. Но не доглядели… А вот Христа, Бог-отец оставил на проклятой Голгофе, а Иисус одержал там победу над смертью. Да ещё, когда страдал, никого не похулил – в этом его победа тоже заключилась, завсегда.… Понимаешь ли ты, чего ему это стоило? А ты, так Его страдания ценишь?! Охмурил, Серёжка, тебя лукавый, будь он неладен, но думаю, что когда-то и тебе придётся вступить в свой поединок со злом… Когда-то и ты, должон будешь силой Христа Иисуса, победить в себе неверие. Как и где это будет, я не знаю, но знаю – одно: Господь тебя не оставит, если, конечно, будешь радеть по Нём.
– Я не могу, тять, веровать…
– Как не можешь, ты ведь веровал? – изумился отец. – Кто же тебя, этой крамоле научил?
Чтобы лучше видеть лицо сына, он дрожащей рукой прибавил огонь в лампе.
– Погодь-ка, Егор. Здесь нельзя так, – вмешалась в разговор мать. – Сынок мой, родной, послушай, что
и я скажу. Никто ведь тебя не осуждает, что ты не веруешь. Вера то, она Богом даётся только тому, кто Его шибко захочет найти… Да и узнать, руку Христа, в жизни нашей маетной, тоже не каждый сразу сможет, а только тот, кто Его сильно любит! К примеру, как Иоанн… Только он, в лодке, узнал и всем указал, что – это Господь на берегу их ждёт. Помнишь, сколько раз мы про это в Евангелие читали?
– Помню, мама, – вздохнул Сергей. – Кабы мне, эту руку увидеть.
– То-то и оно, сын! – сказал отец. – Аккурат увидишь, коли нас с матерью, слухать будешь, а не этого своего, мыслителя фентипёрового…
– Плохому мы тебя, сынок, не научим, – продолжала мать. – Ревновать по Господу тебе нужно, а не
прекословить нам и Ему, чтобы потом тебя испытания не одолели… А любовь Христа, её нетрудно разглядеть: она на расстоянии различима и сияет ярче всякого света. Только нужно, чтобы очи твои «духовные» были открыты…
– Что мне сделать, мама, чтобы они у меня открылись, – спросил в тот вечер Сергей.
– Думать об Иисусе Христе каждый день, час, минуту…
– Правильно, Анастасия, гуторишь, – заметил отец и, помолчав, как бы подводя итог разговору, веско
закончил:
– Не забывай, сын, молиться. Ведь Господь и теперича ждёт нас на «небесном берегу», как ждал учеников тогда, когда Иоанн его распознал… Помни, что Он, завсегда готовый и тебе, как свому дитю, протянуть руку помощи!

3.

Жизнь неслась стремительно, как бурный горный поток. Первая неудачная любовь, и горькое от неё разочарование; окончание с отличием высшей школы и грандиозные планы на будущее, – всё это вскружило голову, и Сергей забыл про тот разговор в родительском доме. Ничего не предвещало беду, но она пришла. Грянула война, которая принесла ежедневные смерти и ожесточение сердца; бить врага, до его последнего издыхания – вот, что стало девизом и смыслом жизни солдата Сергея Кротова.
Но сейчас, лёжа на земле Германии под прицелом снайпера, он вдруг ужаснулся себе. Такого с бесстрашным разведчиком ещё никогда не случалось. Сергей вспомнил давний разговор, натруженные,
подрагивающие от волнения руки отца и заплаканные глаза матери. Осуждение совести, словно тисками, сдавило ему сердце. К тому же, умереть так глупо и некстати, когда вся жизнь ещё впереди?! О таком было страшно думать… Но даже не это было сейчас главным. Жалость к самому, теперь стояла у Сергея на втором плане; важнее её было осознание собственного бессилия, которое порождало чувство глубокого раскаяния перед родителями, людьми и Богом.
В эти роковые минуты, Сергей снова и снова обращался к Господу.
– О, Иисусе Христе, родимый, единственный заступник мой. Защити ради твоей пролитой крови, –
шептал он, вдыхая прогорклый от взрывчатки запах земли. Страха перед смертью, он уже не испытывал. Теперь, когда его собственная сила потерпела фиаско, надежда Сергея, словно выпущенная из клетки птица, легко вспорхнула к небесам, где между волнами жёлтого дыма сияла голубизна, где он теперь видел своё спасение. Ему нужно было выиграть этот поединок со смертью! А это означало то, что Сергей должен остаться в живых… Но, как это произойдёт, он не знал, а лишь догадывался, что стоит пред чем-то очень важным в своей жизни. Он неожиданно вспомнил рыбака Петра, который хотел пройтись по воде, навстречу идущему по волнам Господу. «Как же было трудно ему сделать последний шаг: оторваться от борта лодки, – подумал Сергей, вспомнив детские чтения Библии. – Как же и мне, трудно встать, чтобы спастись».
Раньше он никогда так глубоко не понимал Евангелие. Для него оно всегда было красивой сказкой,
не более. Но сейчас, заглянув смерти в глаза, Сергей увидел в нём не обычную книгу, или какой-то дорогостоящий раритет. Перед лицом опасности, Библия стала для него словом Святого Бога.
Переживая то, что когда-то испытал ученик Иисуса Христа – Пётр, Сергей понял, что всё написанное в Евангелие – правда и истина. Это для него было и чудесным откровением, и тем первым ростком веры, который, взломав бесплодную почву его души, дал ему духовные силы для борьбы за жизнь.
«Нужно вставать – иначе пропаду, – решил разведчик. – Ведь фашист проклятый не может меня убить!
И не убьёт, потому что небо – мой щит»! Несколько минут назад Сергей это не осознавал, но теперь, будто пелена упала у него с глаз: он понял – есть шанс выиграть поединок со смертью. Но условие было жёсткое: полная отдача себя в руки Иисуса Христа. Или довериться Господу, или ждать пока тебя пристрелят – стояла перед Сергеем простая альтернатива.
Но хотя он принял нелёгкое решение и хорошо знал, что только в этом его спасение, встать ему было трудно. Сергей шептал молитву, но сделать решительный шаг не мог. И когда он уже потерял всякую надежду победить свою глупую слабость, ему вдруг вспомнились слова отца: «…тебе придётся вступить в свой поединок со злом. Когда-то и ты, силой Христа победишь в себе неверие».
Эти слова, почти истёршиеся из его памяти, но вдруг всплывшие из глубин забвения, были так дороги для него! В них чувствовалось веяние ласкового летнего ветерка, раскачивающего выспевшие хлеба на родных полях; в этих словах слышалась колыбельная песнь его матери; в них были его детство и первая любовь к девчонке; в этих словах ему чудилась седая старинная Русь, за которую он воевал, – в них звучал голос бессмертного Бога.
«Фьють-пок», – хлёстко ударила пуля, но Сергей не вздрогнул. Его тело превратилось в стальную пружину. В столь важный момент, когда ему предстояло полностью отречься от собственной логики, которая приказывала лежать неподвижно, он находился во власти твёрдой решимости.
– Нет, фриц, не взять тебе меня! Слы-ши-шь? Не взять! – прохрипел он в сереющие сумерки, в сторону
реки. – Не взять… я распознал Его, это Господь… по-мо-га-ет…
И ещё что-то кричал Сергей, но слов его разобрать было нельзя. И вот, дрожа от возбуждения, он высвободил от суглинка плечи, затем медленно встал на колени и, наконец, поднялся во весь рост.
Река дышала прохладой и такими знакомыми и дорогими с детства запахами, что Сергею невыносимо захотелось домой, к отцу и маме. И немецкая, выжженная огнём земля, и плакучие ивы у берега, и река, и воздух, – всё было, как дома.
«Зачем я здесь и почему должен умереть»? – подумал он, спокойно вглядываясь в хмурые воды «Нейсе». А через мгновение его губы неслышно прошептали:
– Милый, Иисус, прости, пожалуйста, того человека, который сейчас направил в меня оружие… ведь
мы с ним братья и земля у нас одна на двоих. Прости его, Господи. Прости, во имя пролитой на
Голгофе крови.
Но никто не слышал шёпота разведчика. Утренний ветерок не мог донести слов русского солдата
до наших позиций. Молитвы этой не слышал и Ганс Крюгер, который расценил действия разведчика, как самоубийство.
Время отсчитывало последние секунды жизни Сергея на земле. Наконец Ганс Крюгер поднял ствол и поймал в оптику орден Красной звезды на груди врага. Но, что это? Рука Ганса, придерживающая цевьё винтовки, стала вялой и бессильной, а орден на груди русского расплылся в прицеле… И как снайпер не уговаривал себя собраться, у него ничего не получалось. И тогда, страшно бранясь, Ганс стал протирать линзы оптики. И чем дольше он это делал, тем ужасней была его брань…
Всё это длилось несколько мгновений. Наконец Сергей повернулся и, раскачиваясь, тяжело побежал в сторону своих позиций. Каждый шаг давался ему с трудом. В голове, будто в набат, били колокола, а перед глазами плыла и ломалась поверхность земли. Но разведчика уже ничто не могло остановить.
Немцы опомнились, когда Сергей был метрах в тридцати от своих траншей. Над рекой, раскатываясь гулким эхом, покатились миномётные хлопки, а вслед им затрещали звонкие пулемётные очереди. Но он уже не оглядывался, и лишь когда перед ним полыхнула огненная стена, Сергей потерял равновесие,
споткнулся и упал. Оглушённый, он всё же успел расслышать удары артиллерийских орудий, и в тот же миг на него навалилась страшная слабость. Но хуже всего было то, что он согласился с внутренним голосом, который приказал ему «втиснуться» в землю…
Почва под разведчиком сотрясалась и дёргалась от взрывов. Где находились немцы, где свои – разобрать было трудно. Всё смешалось, перевернулось, исковеркалось. Сергей лежал окровавленный и
полуживой. Ему не хотелось двигаться. Он, в который уж раз, прощался с жизнью и повторял одну лишь фразу: «Господи, прости мои грехи, прости, прости»… Предсмертная тьма всё сильнее и сильнее
стала заволакивать его сознание. Сергей слышал, как где-то далеко, словно на другом краю света, ещё бьётся его сердце. Но когда к нему уже прикоснулось леденящее дыхание небытия – произошло то, чему он впоследствии не нашёл объяснения! Как холодная, ключевая вода входит в алчущие, опалённые зноем уста, в его руки и ноги вдруг влились бодрость и сила. Он, ощутив неожиданный прилив энергии, быстро встал, расправил плечи, а потом бросился вперёд. Взрывная волна туго ударила ему в спину, оторвала от земли, перевернула, а затем кинула на бруствер наших траншей.
Сергей не слышал и не видел, как санитарка, прикрыв своим худеньким телом, его посечённую осколками грудь, плакала и упрашивала, чтобы он не умирал. «Родненький мой, роднюсенький, потерпи немного и выживи, пожалуйста, выживи»… – Просила девушка, перебинтовывая ему раны.
На пропахшей бензиновыми парами полуторке, по ухабистой прифронтовой дороге его увезли в тыл.
В полевом госпитале, хмурый, с красными от недосыпания глазами военврач-майор, извлек из тела разведчика 33 небольших осколка. Засучив рукава халата и склонившись над Сергеем, он зашивал ему раны, качал головой и басил в прокуренные усы:
– И как же вы, молодой человек, живы-то, остались в такой мясорубке? Ну, никак в ум не возьму…
Никак! Слышите вы меня? Никак!
Сергей сквозь полузабытье слышал, что говорил майор. Ему хотелось сказать и медсёстрам, и врачу, что его спасение – не случайность… Но разговаривать было трудно. Он лежал на простом, – прикрытом простынею и сколоченном из двух плах – операционном столе и тихонько радовался серому апрельскому небу, кусок которого виднелся за приоткрытым пологом палатки.
Накрапывал мелкий дождь. От его монотонного шума и от дозы морфия Сергея клонило в сон. Веки его смежались и чудилось ему родное Сибирское село; будто возвращается он с фронта, после победы… Идёт по над речкой, вдоль поскотины. Лето в самом разгаре. В полях колоситься хлеб, а в лугах налились, клонятся к земле травы. Сергей идёт по дороге, улыбается ласточкам, что кружат высоко в голубом небе. Его радуют полевые цветы, которые любит мама. Он склоняется и рвёт их целую охапку! А вот и село. Один Господь знает, сколько раз за годы войны он вспоминал и эти изгибы дороги, и эти рубленые хатёнки, и розовые дали, в которых плывут белоснежные облака.
А кто это у обочины? Чьи, до боли, до слёз знакомые черты в фигуре человека? «Мама! Ма-моч-ка», – кричит Сергей. Сердце у него отчаянно бьётся, и он, что есть духу, бежит к самому дорогому для себя: к матери, которая ждет, не дождётся его у дороги. Но что это!? Он не может узнать её лица… Да и вообще, она ли это?… «Так кто же»? – думает Сергей, пытаясь узнать незнакомца в длинных белых одеждах. И хотя лица не распознать, во всём облике человека столько знакомого и дорогого, которое властно влечёт и тревожит душу больше, чем родное село и мать! Сознание Сергея туманиться и он не может понять, мама передним, или нет…
– Наверное, заклинание какое-то знаешь, а иначе никак в ум не возьму, после такой мясорубки – и живой! – слышит он голос военврача, улыбается и, засыпая, тихо произносит чьё-то имя.
– Кто вы говорите, кто?– спрашивает майор и склоняется над разведчиком, пытаясь понять, что тот хочет сказать. Но Сергей уже спит.
А по верху палатки, всё сильнее и сильнее барабанят крупные капли дождя. Небо обложили тяжёлые
свинцовые тучи. Сырые, промозглые дали курят тёплыми весенними туманами. Военврач выходит на воздух, снимает окровавленный халат и присаживается на корточки. Ему невыносимо хочется спать, но
он, борясь со сном, подставляет ладони под косые струи дождя. Когда вода набирается в полные пригоршни, он ополаскивает лицо и вдруг начинает заразительно смеяться.
Из палатки выглядывают две молоденькие медсестры: на их лицах недоумение. Но военврача это не
смущает. Оттого, что ещё один человек победил «костлявую старуху», у майора и отличное настроение, и желание идти за реку «Нейсе», чтобы помогать людям.

С той поры прошло не одно десятилетие. Бывший разведчик давно на пенсии. Тихими летними вечерами, когда в окна струиться мягкий полумрак, а воздух прохладен и чист, усадив на колени правнуков, он в минуты отдыха любит вспомнить, что приключилось с ним в молодые годы на фронте, на подступах к Берлину. Правда рассказ его не многословен, да и больше прадед говорит об Иисусе Христе, а не о том, как ему приходилось палить из автомата.
Несколько лет назад, Сергей Егорович Кротов «официально» обратился к Господу с молитвой
покаяния в церкви. Раньше на это у него не хватало времени: то работа, то семья, то внуки, а теперь вот – правнуки… Но сколько бы он не откладывал этот шаг, ему всегда – особенно в трудные минуты жизни – виделись хмурые воды «Нейсе» и тот ураганный огонь немецкой артиллерии и миномётов, под которым он оказался.
Ребятишкам очень интересно, как это – по словам прадеда – можно воскреснуть из мёртвых, заново родиться или вернуться с того света. Они ещё мало, что понимают в жизни, но к прадедушке относятся уважительно и с полным доверием.
Сергей Егорович часто приходит на кладбище, где покоятся его родители. Обнажив седую голову и прикрыв глаза, он может подолгу стоять под берёзами. О чём он думает и почему так долго стоит неподвижно, никто на всём белом свете не знает.

Поединок.Проза

Поединок.
Проза