Религиозная заслуга Ницше.

Величайшая заслуга Ницше перед христианством состоит в том, что он впервые заявил о возможности переоценки ценностей. Как и к каким ценностям он пришел в результате этой переоценки – разговор отдельный. Однако он впервые в истории европейской мысли усомнился в самой легитимности морали, в которой до того просто не приходило никому мысли сомневаться, впервые сделал возможным спор о ценности добродетели, стал создавать новые скрижали и разбивать старые.

Обычно, заслышав о Ницше, люди, особенно религиозные, начинают кудахтать. Дескать, какой противный и безнравственный был Ницше. Думают, что Ницше призывал к безнравственности, к жестокости, совершенно при этом игнорируя новизну его учения и самой постановки вопроса. Ницше не говорил, что надо стать злым. Он призывал стать «по ту сторону добра и зла», то есть прекратить измерять себя моральными категориями. Злыми стать призывают сатанисты. У них-то действительно нет ничего нового. Они никогда не выходят из категорий морали, по ту сторону добра и зла. Наоборот, они находятся в плену и добра и зла. Они лишь меняют знак у моральных ценностей, на этом построена вся т.н. «черная библия» Ла Вея. Мораль говорит: не укради, а сатанисты говорят: кради. Они навыворот исполняют всю ту же мораль. Ницше же призывал стать по ту сторону морали, сделать моральные ценности попросту безразличными и начать оценивать жизнь другими ценностями.

Раньше никто и вопрос так не ставил: а вдруг быть добродетельным, сострадательным – это плохо, неблагородно? Все спорили лишь о том, что больше соответствует добродетелям, а что – меньше, не предполагая даже, что у самих добродетелей можно потребовать соответствия надморальным ценностям и тем самым начать судить саму добродетель, а не судить добродетелью, чем занималась вся этическая мысль до Ницше. Ницше же поставил такой вопрос. Он, пусть и из неприемлемых во многом принципов (например, из «воли к власти»), нашел возможным по-новому оценивать моральные ценности. Пусть результаты этой новой оценки очень спорны. Но сам факт ее сделал возможным новое отношение к морали. Ведь раньше мораль привыкла быть безоговорочным авторитетом, привыкла быть судьей, чей приговор обжалованью не подлежит. И тут вдруг находится человек, который начинает судить саму мораль, тем самым показывая, что помимо морали и даже над моралью есть другие ценности.

Была такая книга у Соловьева – «Оправдание добра». И что вы думаете, он там действительно оправдывал добро? Но чтобы оправдывать добро, надо иметь ценности, стоящие выше добра, соответствием которым добро бы оправдывалось. Уже сама возможность и необходимость оправдания добра низвергла бы всю мораль. Но в том-то и дело, что Соловьев не занимается оправданием добра. Наоборот, он добром оправдывает: оправдывает добром Бога, человека, государство. Его книгу следовало бы назвать «Оправдание добром». То есть он добро находит ценностью самой-по-себе, которая в оправдании не нуждается. Это пусть Бог с человеком выклянчивают у этого добра-самого-по-себе оправдание.
А вот Ницше-то и низвергнул добро-само-по-себе с его трона. Он стал сомневаться в легитимности его царственной власти, спросил – а не является ли оно самозванцем? - Не получило ли оно власть от самых низменных и рабских инстинктов человеческой природы? Почему мы должны подчиняться ему, раз оно угнетает и ослабляет нас?

И этим Ницше внес великий вклад в развитие христианства. Разрушил один из важнейших бастионов атеизма. Ведь развитие добра-самого-по-себе было непосредственно связано с развитием атеизма. Оно постепенно подкопалось под христианство, заменило собой исходное основание христианского храма – Бога, и потом, резко выскочив из-под него, в один момент заставило обрушиться христианство в душах миллионов людей. Как это произошло? Постепенно, параллельно христианству, развивался идеал добра-самого-по-себе. Справедливость, сострадание и т.д. стали считаться ценностями первичными, высшими и безусловными. И Бога, в котором тоже тогда никто и не думал сомневаться, стали согласовывать с этими новыми несомненными тезисами. Такое согласование стало неизбежным итогом раздвоения ценностей, когда помимо религиозных ценностей появились и моральные как независимые от них. Согласовывать стали, например, Бога и справедливость. Разумеется, раньше никто не считал Бога несправедливым. Никто не считал, что справедливость – это плохо. Была такая логика: раз Бог и Его воля справедливы, значит и люди должны быть справедливыми. Но потом произошло раздвоение, и справедливость стала ценностью самой по себе, ценной по самому факту своего существования, а не потому, что воля Божья заключается в справедливости. И вторым шагом после раздвоения стало согласование. Бог есть, следовательно, Он должен быть справедливым, потому что Он, как Высшее Существо, не может не совпадать со справедливостью, которая есть также высшая ценность. Двух высших ценностей быть не может. Они сольются в одну.

За согласованием последовало подчинение Бога и религии добру-самому-по-себе. Подчинение это происходило через защиту. Здесь еще и еще раз надо отметить, что вере страшны не враги, а защитники. Чаще всего именно стремясь защитить свою веру, люди ее разрушают.
Итак, вера в добро-само-по-себе крепла, а вера в Бога, совпадшего с этим добром в результате согласования, падала. И тогда добро-само-по-себе решило взять религию под защиту. Оно сказало: Иисус явил в мир лучшую и возвышеннейшую мораль, христианство заключает в себе лучшее выражение добра-самого-по-себе, и потому в него надо верить. Таким образом мораль стала своим авторитетом «поддерживать» христианство, которое в итоге полностью свелось к морали и стало восприниматься лишь как некий придаток морали (как у Канта) или же просто как возвышенная мораль. Это лучше всего видно из так называемой «либеральной теологии», самой видной фигурой которой был Гарнак. Для Гарнака уже никаких сомнений не вызывало подобное сведение христианства к морали. Наоборот, его возмущали в христианстве все элементы, которые к морали не сводятся. По этой причине он не признает евангелия от Иоанна. По этой же причине его возмущает, что «Афанасий так горячо защищал формулу о единосущности Отца и Логоса-Христа, как будто от нее зависело существование христианской религии (а это так и было! – А.Х.)» Его возмущает, что в представлении о спасении как обожествлении смертной природы «нравственные моменты не содержаться, а в лучшем случае только могут быть пристегнуты к нему». Для Гарнака само христианство должно быть пристегнуто к «нравственным моментам».

Итак, четвертым шагом стало сведение религии к морали. Христианство стало держаться лишь на «нравственных моментах», держаться лишь своей связью с добром-самим-по-себе. И пятым, заключительным шагом, подорвавшим и обрушившим христианство в душах огромного количества людей, стало отрицание этой связи. Моральное основание, которым с определенного времени только и оправдывалось христианство, было выдернуто из-под него. И христианство потеряло в глазах людей всякую ценность. Было во всеуслышание провозглашено, что связи между моралью и христианством нет, что и без христианства можно быть моральным, что христианство только отвлекает от морали.

И по сей день мы живем на руинах после этого обрушения. Кто-то по инерции пытается вновь восстановить связь христианства и морали, не понимая, что она раз и навсегда разорвана. И одним из важнейших аргументов против христианства и по сей день остается: атеисты тоже могут быть нравственными, следовательно, мораль возможна и вне христианства, следовательно, христианство не нужно. Но аргумент-то этот работает только в том случае, если человеку нужна только мораль и моралью он может ограничиться, а всё, что помимо морали – не нужно. А это, в свою очередь, непосредственно вытекает из самого представления о добре-самом-по-себе, высшей и безусловной ценности и цели, которой всё должно служить и подчиняться.

И вот Ницше-то подорвал миф о добре-самом-по-себе и тем самым выдвинул один из сильнейших контратеистических аргументов. Сами моральные ценности нуждаются в переоценке, одной моралью нельзя исчерпывать интересы человека, и таким образом, необходимы ценности помимо и даже сверхморальные. Тем самым отрицание христианства как ненужного для морали просто теряет силу, не работает. Да, христианство не нужно для морали. Но разве нам нужна только мораль? Разве сама мораль не нуждается в оправдании? Разве бывает добро-само-по-себе, «автономная мораль»? Автономная от Бога и человека?
Если развитие идеи добра-самого-по-себе было подкопом против христианства, то Ницше свершил контрподкоп, разрушив эту идею.

Из книги: Опыт христианской этики

Религиозная заслуга Ницше.Теология

Религиозная заслуга Ницше.
Теология