Продаётся дача

Горы далёкого Узбекистана. Гул быстрой и холодной горной реки. Среди гор – дачи, как олицетворение свободы человека постсоветского пространства - быть подальше от всех, но при личной собственности. Хотя нежилыми места уже не назовёшь – дачных собственников и свободоискателей стало за последнее время больше, чем жителей близлежаших кишлаков вместе с их баранами.
-И что это людям не живётся, всё смерти ищат? – задал странный вопрос Жека и поморщился от пыли, проехавшей по разбитой дороги легковушки.
Рядом сидящие с ним в тени железного забора дружки, удивлённо посмотрели на него. Начиналось новое утро долгожданного лета, но среднеазиатское солнце палило уже так, словно обязывалось по утрам будить своими чистыми лучами не хрупко созданного человека, а раскалять доменную печь. Жеке же с его друзьями на даче друга, а вернее сказать – приглашёнными отдохнуть и потрудиться – ведь друг обязывался ещё и кормить - этим товарищам было в это, как и в предыдущие рассветы, тяжелее вдвойне – мучило похмелье. Им бы поспать до обеда, понежиться в грязном дачном постельном тряпье, мечтая вслух о холодном пиве! Ведь импровизированная дискотека, которая устраивалась до двух, а то и до трёх часов ночи, ложилась, кроме изматывающей на жгучем солнце работы, так же тяжёлым бременем на их молодые тела! Но вот летние, изнуряющие всё живое духота и жара не давали выспаться и поэтому каждое утро они собирались, выползая изо всех уголков дачного дома, у большой, но невысокой ёмкости из тяжёлого железа с водой, под тенью высокого дачного забора у разбитой дороги, опускали туда ноги и так ещё дремали некоторое время, глотая дорожную пыль и вяло поливая себя живительной влагой.
Их было шестеро парней, если не считать одного столичного интеллигента, который, быв изгнан из компании столичной молодёжи, клал на стене дачи мозаику за возможность переночевать и что-то поесть. Провинциальному человеку это было непонятно – столичные приезжали сюда как дикари и наслаждались целый месяц жизнью беспризорников, кочуя с одной дачи на другую, где их могли бы принять как приблудившихся котят, хотя сами, гады, имели деньги. Для нестоличных провинциалов это было непонятно и глупо, за что столичных они презирали. Столичные же презирали их больше, но имея в своём нраве в большей степени интеллигентности и осторожности, чаще обиды сносили.
Вот и вчера жители соседнего кишлака предложили дачникам купить хорошую, упитанную, но тупую собаку, а столичные её перехватили и умудрились её ещё где-то надёжно так спрятать. И такая ведь недорогая собака, сколько шашлыка и счастливых улыбок - девчёнки с соседних дач уже давно намекали пошашлычить. Было серьёзно задето мужское достоинство, ибо в стране реформ, экономического кризиса и обещаний лучшей жизни «прекрасных» девяностых хотелось кушать, особенно в молодые годы! А всё напасённое хозяином дачи было съедено в первые же дни и теперь от голода шустрых парней страдали близлежащие дачи и колхозные угодья. Мясо же на грядках не росло, а пряталось в сараи, значит, его надо было купить, денег же хватало только на собак, а собаку увели столичные. Одним словом, мрак в желудке и в неокрепших умах.
- Ты думаешь, они ею отравятся? – поинтерисовался Паша у Жеки на вопрос того о поиски смерти.
- Кто?
- Столичные.
- Чем?
- Собакою.
Жека посмотрел на свои худые ноги в воде, а потом на будущего офицера национальных войск, который был пока бравым курсантом в отпуску.
- Я не об этом.
- Ну, а что ты тогда тут с утра, да про покойников? – вмешался в разговор Миха и опустил в воду обе руки по локоть.
- Лучше бы чай поставил, - добавил Витёк и вслед его словам за забором загремел банками столичный мозаик, напоминая таким образом, что и он непротив позавтракать.
- Жрать, гад такой, хочет, - злорадно прокомментировал Миха телодвижения столичного и все ему в тон поддакнули.
- Вот для чего мы живём? – Видать, Жека сегодня был настроен пессимистично на жизнь и даже не заметил общего веселья.
- Как для чего? Чтобы жить! – ответил ему Паша, думая, что этим бесспорным ответом успокоит товарища.
- А если я не хочу жить, почему я живу? – Жека был похож на греческого философа, а греческого достоинства его лицу придавали крупные, чёрные кудри.
- А мы тебя утопим после завтрака, а не будет тебя, то и не будет дурных вопросов, – сделал своё не менее философское заключение Витёк и все ему дружно и весело поддакнули. А потом всей компанией пошли искать чего-нибудь поесть.
Жека остался сидеть и печально думать о себе. Вчера на дачи приехала Анька, та, которую он безумно любит, но которая неделю назад, когда они были ещё в городе, дала ему в унижающих его тонах понять, чтобы он от неё отвял. Он ей, видите ли, не подходил, так как на огромном предприятии работал после окончания школы всего лишь разнорабочим на камнедробилке, а она, знаете ли, - в бухгалтерии. Девчёнкой она была неплохой, по слухам посещала даже какую-то протестантскую церковь, а может и две, короче – человек набожный, но знающий себе цену. Быть каким-нибудь сектантом, после развала Союза, сегодня было среди рускоязычной молодёжи в моде, что сделаешь – «дух времени», как пишут в газетах. Сперва в их отношениях всё шло на славу – Жека, ко всему прочему, подрабатывал ещё внеурочно тут же на предприятии на разгрузках вагонов с цементом и мог нет-нет как-то обслуживать её в материальных запросах, но вагоны вдруг закончились, а запросы возросли. Анька, поправляя на себе свою не-китайскую кофточку, сделала заключение: «Мне Бог открыл, что мы с тобой не пара» и, смерив его цветастый китайский спортивный костюм каким-то не то набожным, не то презрительным взглядом, многозначительно добавила: «Да!» Жека в депрессионном состоянии взял отпуск и поехал на дачу к другу, который созывал всех отпускников и каникульщиков пробивать в дачной каменистой почве колодец. Работа шла плохо, а молодёжи на дачах становилось всё больше, дискотеки на выжженной ещё весной солнцем полянке у горы гудели дольше, а депрессия у Жеки не уходила. Несчастный Жека ещё не знал, что через несколько месяцев он будет травиться таблетками, чтобы умереть от своей отвергнутой любви, его чудом спасут, а Анька, услышав об этом, фыркнет: «Вот, дурак...»
Эдик, родители которого были хозяевами дачи, подошёл сзади к Жеке и стукнув его по-дружески по затылку, позвал погрызть сухарик.
Вся их разношёрстная бригада уже сидела под виноградником за столом на улице и поедала остатки последних дней. Столичный интеллигент крутился вокруг них, стараясь урвать что-нибудь посъестнее, но пока что ему перепал только сухой кусок старого пирога, который он размягчал в кружке с жиденьким чаем, символически подслащённым прошлогодним вареньем. Завтра их вся столичная армия едет домой и он, как и все его сотоварищи, будет взахлёб расказывать не бывшим с ними, как они шикарно побомжевали и будут пить дорогое пиво и заедать его сочными шашлыками, ведь все они почти далеко не из нищих семей. Данная статистика социального статуса как раз и раздражала истинных дачников, выравнивая эту несправедливость грубым, но действенным рукоприкладством. Сейчас же столичный гость был похож издали на колхозное чучело: на голове, натянутая до ушей солдатская панама; клетчатый дедовский пиджак с оторванным с корнем карманом на голое тело, обвешанный какими-то военными, трудовыми и одним «Матери Героини» орденами; и стянутые верёвкой облезлые шорты, натянутые до пупка. Сейчас он стоял над Пашей, который мазал на остатки хлеба что-то непонятное даже для него самого.
- Эдик, я не отравлюсь? – поинтерисовался тот, откусывая, тем не менее, большой кусок.
- Посмотрим.
- Архитектор сказал, что они её жрать будут сегодня вечером на речке, - сообщил Миха.
-Я не архитектор, я на скульптора отучился недавно, в Академии, – поправил Миху столичный, но на него никто не обратил внимания.
- Узнать бы куда они её прячут, - заметил Витёк и помял свои крупные кулаки, будучи таким же курсантом из военного училища и жадно осмотревший ещё раз весь стол, в надежде заметить что-нибудь более-менее съестное.
- Архитектор, можешь узнать? – Миха дружелюбно-слащаво обратился к орденоносцу.
Сам Миха учился на ветеринара, и собака его интересовала вдвойне: во-первых, дешёвый шашлык и счастливые к этому девчонки, а во-вторых, практическая медицина на открытом воздухе. Миха пока любил свою будущую профессию.
- Они ни дураки, мне всё рассказывать, - заявил «Архитектор» и всё-таки утянул первым помидор, за которым также потянулся Витёк.
Когда завтрак съеден, а никто не наелся, то это чувство не из прятных.
- Может, Генку на рыбалку отправим? - предложил Миха после затянувшейся паузы, указывая на того, кто был у них шестой и младше всех.
Генка же хитро улыбнулся и сказал, что из Михи он в таком случае сделает корма, а когда через десять минут вспыхнувшей вдруг баталии голодных желудков о возможностях добычи съестного и кто этим займётся, дошли до ругани и начали из мирных предложений переходить в почти военные действия, в воротах, с огромными сумками, появился Андрей, старший брат Эдика. С сегодняшнего дня он был в отпуске и приехал на дачу поработать и поконтролировать ситуацию среди трудящейся молодёжи. Для беззаботной и наслаждающийся свободной жизнью молодёжи наступил локальный Апокалипсис…
В прошлом Андрей был очень вредный, жестокий и мрачный молодой человек, любимой присказкой которого было: «Чем я кого-то буду бояться, пусть лучше меня все боятся» и данное обещание притворял в личную жизнь и в жизнь других. Он создавал разного рода банды, чудил и отрывался по полной. Те, кого он так легко организовывал, быстро надоедали ему, да и он, окружающим его, очень скоро выносил мозг в виду своего мерзкого характера. Но с некоторого времени по непонятным для окружающих причинам, он безоговорочно поверил в то, что Бог точно есть и стал усиленно читать Библию и вести себя невероятно прилежно. Он всем стал рассказывать, что Бог есть любовь и что Создатель всех и вся добрый и справедливый, прямо по совести. С ним никто не решался спорить, но и мало кто верил, что сам Андрей тоже стал добрее, хотя уже долгое время ничего плохого за ним замечено не было.
Увидев всех парней за столом, Андрей им радостно и приветливо улыбнулся, потом подошёл и с каждым поздоровался за руку. Все поняли, что теперь на даче не побездельничаешь и вдоволь не погуляешь, девчёнок не поводишь, с алкоголем сильно не разгонишься, а за мат можно будет схлопотать целую лекцию о чистоте языка. С другой же стороны, теперь всегда будет что поесть и о чём-то серьёзном поговорить, а то с их вольным отдыхом в их головах образовывалось всё больше пустоты. Эдик, его братишка, одно время из интереса посещавший верующие собрания, куда ходил Андрей, почему-то вспомнил Аньку, которая тоже нет-нет наведывалась как раз на эти же собрания, где выдавала себя за интересующуюся и набожную христианку, скрывающую свои желания страстей. Для Эдика было очевидным, что брат её теперь застукает и ему больше не надо будет намекать на её духовный разврат. Пусть Эдик сам не смог однажды найти в себе мужества стать христианином и с новыми силами окунувшийся в весёлую жизнь молодости, но лицемерия он терпеть не мог и ему было жалко и вправду изменившегося к лучшему брата, который доверял Аньке, желающей и среди верующих быть наверху через свою наигранную набожность. Тем более за Жеку-друга было ещё обиднее. Брату он верил, да и многие другие уже начинали понемногу верить в то, что он нормальный верующий и сектантом его серьёзно никто не обзывал, а вот Аньку все считали за сектантку – в церкви Богу молиться, а дома с чёртом целуется, хотя оба ходили в одно собрание.
- Ну, пацаны, как у вас здесь дела?.. – поинтерисовался Андрей, весело обводя всех дружелюбным взглядом.
И вот, через некоторое время в руках у каждого был какой-либо инструмент и вся дачная бригада под аппетитный запах азиатской кухни, усиленно что-то долбила, копала, таскала и убирала. Еда готовилась на костре и запах вкуснятины разносился по всем дачам. Общий подъём духа портил только «Архитектор», крутящийся около Андрея, успевший сообразить, что власть поменялась и с кем теперь надо налаживать отношения, чтобы отхватить кусок побольше.
- Эдик, а зачем тебе мозаика? – спросил печально и обижанно Миха, вытаскивая на верёвке огромный камень из колодезной ямы и сверяя его с головой «Архитектора».
- Для красоты и солидности, - ответил Эдик, посмотрев мечтательно в сторону гор.
- Красотой не наешься...

Вечером, когда со стороны реки стала надвигаться прохлада на растопленную дорогу и стены домов, молодёжь со всех дач стала сходиться на импровизированную дискотеку. Собрались почти все, только столичные тихо и мирно остались сидеть на берегу речки и доедать свою собаку. Они сегодня провинились и поэтому решили для собственного спокойствия и сохранения здоровья, но гордо, остаться сидеть у дотлевающего костра.
Анька была в ударе: на ней были наикоротчайшие шортики и тоненькая ленточка, прикрывающая грудь. В отрывном танце она скакала, как очумевшая, наслаждаясь музыкой и собой. Жека, не в состоянии находиться рядом с ней, поднялся на гору и оттуда наблюдал только за ней. Где-то в середине дискотеки и в самый её разгар, она подпорхнула к Эдику, напрашиваясь с ним потанцевать. Эдика это возмутило просто до одури и он, умея подзадеть, обрушился на неё гневной моралью:
- Скачешь как бесёнок на сковородке, а Бог тебе не вспоминается? Андрей, наверное, уже не раз прогуливался здесь, а тебя виднее всех. Какую справку выдать тебе об отспуплении в святости, чтоб ты её верующим предъявила – о сумасшествии?
Обыкновенно Аньку тяжело было выбить из колеи, но сейчас она расстерялась так, что у неё выступили на глазах слёзы. Она попыталась что-то ответить, но победоносная наглость на Эдиковой физиономии – ведь в точку попал – заставила её только пробурчать что-то невнятное дрожащими губами. Анька резко развернулась и побежала в сторону дач...
Андрей, заварив душистый чай, сидел и с расстановкой попивал его, разглядывая чистое, без облачка звёздное небо и размышлял о своей новой жизни. В прошлом он, наверное, мучился бы тем, что сейчас не пляшет там на поляне со всеми. Сейчас же ему туда даже не хотелось сходить из любопытства, ему было хорошо одному в мыслях о Боге. Людям, не имеющим мира с Богом, нужно чем-то заглушить пустоту внутри себя и чем это будет громче и веселее, тем лучше...
В тяжёлые железные ворота кто-то постучал. Андрей встал и пошёл открывать. За воротами стояла зарёванная Анька с размазанной по лицу краской. Андрей нисколько не удивился, увидев её такой, он давно знал о ней всё, только виду никогда не показывал, особенно при Эдике, когда тот рассказывал о ней, стараясь себя показать с лучшей стороны - совесть ведь мучила - вот другой пусть будет хуже чем я. А насчёт Аньки, Андрей надеялся, что она одумается в том, что делает и задумается о своей душе.
- Можно мне с тобой поговорить?
- Конечно, заходи.
Анька прошла во двор и села за стол:
- Я хочу извиниться, что я в таком виде.
- Да нет, ничего страшного, если тебе так нравится...
- Вот в том то и дело, что мне всё это не нравиться, что я делаю...
Каяться Анька умела, всегда с чувством, но потом же, и с неменьшим чувством, забывала об обещанном перед Богом.
Андрей выслушал её неположительное мнение о своём поведении, потом согласился, что ей необходимо менять жизнь и серьёзнее относиться к духовным вещам, борясь достойно с плотью. Анька всё знала не хуже Андрея, но ей не хватало веры в силу добра и ненависти к плотским делам. Но самое худшее было в том, что она не забывала себя оправдывать и любить. Андрей знал, что в воскресенье снова увидит её на собрании, прилично одетую, полную серьёзности и исполненную христианских чувств. Ему было от этого больно, а ей это было необходимо, чтобы обмануть свою душу.
- Ну, я пойду, - стала прощаться Анька. – У тебя нет с собой Библии?
- Есть, но она мне нужна. – Андрей не имел никакого желания давать ей Книгу, которых у неё самой было штук десять уже, но на полке, дома.
За время их разговора дискотека умолкла и теперь с её стороны доносились пьяные крики и ругань – по всей видимости завязывалась драка.
- Я тебя провожу, - предложил Андрей.
Когда они приблизились к двум противоборствующим компаниям, неизбежно желающим подраться, то самой дискотеки, то есть магнитофона и пёстрой, веселящейся толпы уже не было - все разбежались подальше от конфликта. От недавнего праздника осталась одинокая тусклая лампочка на древнем, покосившемся столбе. Конфликт же создал подвыпивший Эдик, вымогая у местного парня, узбека, барана за «не ударю». Тот, не имея в развалившемся колхозе даже сменных носков, не хотел ничего давать. Оба были обиженны до нельзя друг на друга! Эдик за то, что ему приходится клянчить на жизнь, а местный уже понятно почему – за разбой!
К тому моменту, когда Андрей с Анькой подошли к конфликтующим парням, а каждый был с группой поддержки, то Эдик с местным уже успели в борьбе за облезлого барана упасть в арык и там, в данный момент, бултыхаться.
- Прекращай, пацаны! – крикнул им Андрей и провёл мимо них Аньку.
Жекин взгляд и её взгляд встретились. Анька смерила его худую и искривлённую при лунном свете фигуру высокомерным взглядом и, отделившись от Андрея, пошла на дачу подружки, их дача была с другой стороны поляны. Через пару лет, когда Жека будет жить в Германии, имея в себе немного немецкой крови, а Анька будет гостить там у одной из многих подруг, на одной русской дискотеки она встретит Эдика, тоже с немецкой фамилией и очень доверительно сообщит ему, что хотела бы найти Жеку и вспомнить о их любви – Германия очаровала её своими красками. Эдик сообщит это Жеке, но... Жеке было просто больно, а ещё больнее было Аньке услышать отказ на хорошую жизнь.
Андрей погнал разнятую от драки бригаду юных отпускников на дачу, объясняя им их плохое поведение. Эдик шёл самый первый, боясь получить в свои восемнадцать лет, в придачу к нравоучениям ещё и подзатыльник от брата.
- А, что, вы дачу продаёте? –спросил осмелевший Миха у Андрея, когда они вошли во двор.
- Да.
- Почему?
- Уезжаем...

Продаётся дачаПроза

Продаётся дача
Проза