Алексею Семеновичу Ледяеву,
Апостолу, учителю и брату
посвящается.
Когда двенадцать разведчиков возвращались из Ханаана в стан Израиля, вы думаете, они молчали? Вы полагаете, они не обменивались впечатлениями? За время их перехода так много было сказано! Это было то время, когда решалась судьба целого народа - на ближайшие сорок лет...
Двенадцать готовились к ночлегу. Разгоралось, потрескивая, пламя костра. Ароматный дым можжевельника растворялся в безоблачном, быстро темнеющем небе. Халев, принеся охапку ветвей, присел неподалеку на еще теплый камень. Он смотрел, как братья привычно устраивают стоянку, его мысли то устремлялись в воспоминаниях туда, откуда возвращались израильтяне, в страну, которая произвела на них такое впечатление, что первое время они молчали, избегая смотреть друг другу в глаза, то уносились в стан, где разведчиков ждали, за них молились, в них верили, то возвышались к престолу Сущего на небесах Господа Саваофа.
...Жертвенники Ваалу и Астарте, страшные трехметровые столбы, хранящие следы человеческой крови – детской крови! Содом и Гоморра – вся эта страна! С ледяными взглядами жрецы-детоубийцы, профессионально отточенными движениями делающие свое ужасное дело... ребенок, вмурованный в стену... это невыносимо... это невыносимо!.. О, Моисей, зачем ты дал народу уговорить себя и послал нас... чтобы высмотреть и сказать наше веское слово. Какой вызов Богу! Сомнение в том, что Бог дает только лучшее. Хотели уточнить насчет землицы, а увидели чудовищ. И уже не захотелось ни-че-го… Иисус сразу сказал всем, еще мы были там: «я с самого начала не хотел, чтобы эта экспедиция состоялась. Мы должны верить нашему Господу. Если Он говорит, то так оно и есть! Зачем проверять?» Проверили... Да, на первый взгляд это выглядело добрым делом, здравым, по-человечески нормальным. Первый раз не поверили, посмотрели. Земля действительно хороша! Значит, Бог не обманул, значит Ему можно верить! Тогда чего бояться? Если Бог обещал, Он сделает! Не бойся!.. Но они не поверят и во второй раз. Смертный приговор, подписанный самим себе. Я знаю, Господь: если Ты даешь - это водопад; если Ты отнимаешь - это катастрофа. Боже мой, как вместить, как вместить их всех так, как Ты вмещаешь? Почему-то, как раз тогда, когда за твоей спиной тысячи жизней, тысячи судеб, ты можешь стать таким беспечным, таким благодушным, таким самодостаточным. Почему? Ведь тогда тебя испугает даже скорпион, напавший на мышь, даже гигантская сколопендра, обвившая ящерицу... земля, пожирающая живущих на ней, земля, где живет летающий дракон – оранжевые крылья, голубой в черных пятнах живот... ну и что? Мы уже больше двух лет странствуем в бескрайней, грозной пустыне, где ревут пески, где дожди не выпадают по нескольку лет, где миражи обманывают, где камни, полускрытые в песке, могут до крови ранить ногу, так что ты уже не сможешь идти. А Господь избавлял нас. Никто не был ранен. Никого не погубили песчаные бури... яростные порывы жаркого, колючего ветра, в вое которого пропадают все остальные звуки... меркнет день, жгучие песчинки беспощадны, как огненный дождь... воздуха не хватает, глотка высыхает... мучительная жажда... даже верблюды ревут и, опустившись на колени, стараются зарыть голову в песок. Жуткие песчаные вихри, дети так боятся их... И ничто не повредило нам. Милость Твоя, Отче, простирается так широко, воды любви Твоей так глубоки, Ты всегда и везде - Бог мой, на Которого я уповаю! Ты прекрасен, Господь! Это все, что я могу сказать сейчас. Как хорошо с Тобой. Думать о Тебе, познавать Тебя. Я счастлив, что могу говорить с Тобой. Я счастлив, что могу обращаться к Тебе. Я счастлив, что уста мои могут произносить имя Твое, Господи мой, Господи. И счастья моего никто и никогда не отнимет у меня. Когда я с Тобой, у меня есть все. И пусть сердце мое трепещет, радуется и ликует в руке Твоей. Лучшие слова, которые я могу сказать моему Господу: я верю! Я – верю! Господь, Ты – лучший. И у Тебя все – лучшее! Ты – Бог Воитель, Ты – Бог Ревнитель, я Таким познал Тебя и полюбил Тебя, Господь мой! Страшен Ты и великолепен! Дай узреть сияние славы Твоей! Дай вдохнуть воздух небес святых! Дай воскликнуть и воспеть во славу Твою! Никто не видит, кроме Тебя. Никто не знает, кроме Тебя. Никто не понимает, кроме Тебя. Я говорю Тому, Кто слышит. Я говорю Тому, Кто может все. Господь - имя Его. Жизнь без Тебя - это песня без слов. Самое главное - это Ты и я. И больше ничего. И никого. Только Ты. И я. Люблю Тебя, Господи! Хочу такой близости с Тобой, такой небывалой близости, Господь! Благослови меня, я хочу быть так близко к Тебе. Не знаю, что говорить Тебе, но я не хочу уходить от Тебя, Господь, я буду просто говорить Тебе, что я люблю Тебя. Дай мне донести до народа Твоего, как Ты любишь всех нас! Только это поднимет нас. Так хочется услышать Твое могущественное "Аминь"!
- Послушайте профессионала. - Софат был, как всегда, нетороплив, его речь лилась размеренно и плавно, словно втекая в сознание. - Захват земли должен быть мирным, тихим. Вспомните, как отцы наши умножились в Египте. Они пришли с миром, пасли себе свои стада, плодились и размножались, и наполнили Египет, и завладели его сокровищами. Нужно учитывать опыт отцов - разве не так? Стоит нам бросить вызов этим хананейским чудовищам, как нас всех накроют одним большим полотном, сгребут в кучу и бросят на растерзание псам.
- Там даже собаки больше похожи на львов, чем на наших овчарок! - подхватил Сефур. Как правило, он всегда следовал за большинством и вряд-ли кто, кроме Бога, знал, что он думал на самом деле. Да, пожалуй, можно сказать, что риск не был его стихией. Всегда наверняка - так любил действовать Сефур.
- Рука Твоя, Господь, величественна могуществом, правая Твоя, Сущий, поразила неприятеля. Полнотою великолепия уничтожил восставших, простер ярость, поглотил, как пламя солому! Неужели вы забыли, братья, эту песню?! Бог сказал Моисею: пошлите лучших из народа, по одному человеку от колена отцов их пошлите, главных из них. Бог верит в нас, можем ли мы подвести Его? Моисей ждет от нас слов ободрения, слов, поднимающих в народе веру! Мы вдохновим людей и вместе, возвысившись духом, поднявшись в вере, пойдем и завоюем эту землю! Я знаю, Моисей молится о нас Господу и мы обязаны поддержать его руки, как Аарон и Ор во время битвы с Амаликом, - тогда Господь даст победу! Мы должны быть, как единое целое - двенадцать колен одного Божьего народа.
Иисус старался говорить ко всем, но взгляд его чаще всего останавливался на смуглом лице Фалтия, непревзойденного пращника, всегда немногословного, человека без нервов. Иисус помнил так, как будто это было вчера: ребенок, играющий в песке, угрожающая поза эфы, потревоженной в своем песчаном убежище неосторожным движением, знакомый звук, похожий на шипение струйки воды, льющейся на раскаленную сковороду, свист камня, пущенного верной рукой, мертвая змея возле ничего не успевшего сообразить малыша. Не зря имя Фалтий означает: "избавление Божье". Так только Господь может. И те, кто Господни...
- Дорогие братья мои, вы помните, как через Моисея Господь сказал всему народу - и нам с вами! - говоря: вот, Господь, Бог твой, отдает тебе эту землю, иди, возьми ее во владение, как говорил тебе Господь, Бог отцов твоих, не бойся и не ужасайся. Господь, Бог ваш, идет перед вами. Он будет сражаться за вас, как Он сделал с вами в Египте, пред глазами вашими. Не бойся их, вспомни то, что сделал Господь, Бог твой, с фараоном и всем Египтом!
- Бог говорит: смотри, Я делаю все это, чтобы ты верил Мне, чтобы это было тебе, как закон! - Халев с трудом сдерживал волнение, он хотел, чтобы его братья верили Господу так же беззаветно и самозабвенно, как он сам.
- Аааа... что ты понимаешь в законе, мальчишка! Доживи до моих лет, поставь на ноги детей, а тогда посмотрим, как ты запоешь!
- Я запою: аллилуия! Господь царствует! И славы Его полна вся земля!
Собеседник надел улыбку и тут же ее снял.
- Послушай, Саммуа, я уважаю твой возраст, мне нравится твоя мудрая речь, ты всегда попадаешь в цель и слов на ветер не бросаешь, но на этот раз я хочу возражать тебе. Если мы придем и посеем панику среди народа, если мы принесем не добрые вести, а свои сомнения, сердце народа растает! Веры не станет, ты понимаешь?
- Ты хочешь сказать, Халев, что нам следует промолчать и сделать вид, что все в порядке, а потом смотреть, как наших детей бросают собакам и наших матерей поднимают на копья?! Я не детоубийца. У меня их семеро и для меня их жизнь - это гораздо больше, чем моя жизнь! Неужели ты думаешь, что у меня нет веры?!
- Наверное, она у тебя есть, но ее так мало, что не разглядеть!
- Остановитесь, братья, зачем, подумайте, нам сейчас ссориться? - Геуилу было не по себе и он искренне старался выиграть время, чтобы опомниться: слишком уж сильное испытание для веры! - Придем в стан, там все обдумаем, посоветуемся с народом. Зачем сейчас все решать?
- Если мы не придем к единству сейчас, мы принесем людям смуту и я представляю, что могут решить люди, напуганные твоими рассказами о копье, древко которого, как навой у ткачей, о городах обнесенных такими стенами, что голова кружится при взгляде на них, о шестипалых великанах, от шагов которых сотрясается земля. Не видевшие этого своими глазами в своем воображении нарисуют такую картину!.. Куда страшней, чем на самом деле.
- Ты вдумайся, что почувствует человек, которому скажут: сейчас ты пойдешь в землю, которая пожирает живущих на ней, но тебя эта земля, быть может не сожрет, а? - Халев поддержал Иисуса, думая, что это поможет убедить остальных, но, как оказалось, лишь подлил масла в огонь. Вместо Геуила ему ответило сразу двое.
- Мне ужу немало лет и я знаю, что такое война. Поразить врага для меня немногим труднее, чем взглянуть на него. Но теперь…я говорю - нет! Разве я самоубийца? - раздраженно процедил Аммиил, презрительно глядя в сторону. И почти одновременно с ним - Нахбий:
- Я видел, как море поглотило египтян, я видел это очень ясно, я был среди тех, кто находился у самого берега. Да, это чудо! Но это выглядело так: стена воды, раз! - и все! Стена воды просто рухнула на них. Но здесь… я не представляю себе, как нечто подобное может произойти здесь! Сколько это нужно воды, почти как во время потопа.
- С чего ты взял, что Бог потопит эти народы? Мы завоюем землю нашими мечами! Мы съедим их, как хлеб, защита их удалилась от них. Не страшитесь, не ужасайтесь, не поднимайте мятеж, братья! Это может плохо кончится для всех!
Халев старался говорить сдержанно, но это давалось ему с большим трудом.
- Бог любит нас и хочет позволить нам войти в землю, истекающую молоком и медом. Наш Господь долго удерживает ярость Свою, велика преданность Его к нам, высока верность Господа! Он носил нас на руках Своих – и это вы видели! Господь Сам высматривал места для ночлегов, ведя путями безопасными, минуя зыбучие пески, в которых могли погибнуть все мы, страшные пустынные вихри обходили нас стороной. Если теперь высказывать недовольство, считая, что Бог предал нас, пренебрегать Им, отвергая Сущего, жалко блеять, споря: «мы падем там», «повернем назад», «нас умертвят там всех», то как бы мы не промахнулись, не ошиблись, провинившись перед Господом! Кем мы будем в глазах Его? Негодными, развращенными, ненадежными людьми, привыкшими роптать!
- Города недоступны, народ велик, высоки ростом Енакитяне...
- Кто в народе нашем, как Моисей, которого Господь знает лицом к лицу, по всем знамениям и чудесам, и по руке сильной? - задумчиво повторил Иисус фразу, звучавшую в его сознании сегодняшним утром и сейчас всплывшую из глубин памяти.
- Моисей - человек такой же, как ты и я. А человек имеет право на ошибку. Не будь таким упрямым. Это неразумно. Больше гибкости, юноша, у тебя впереди еще будет много случаев, когда ты сможешь проявить жесткость.
- Господь сказал: будь тверд и мужествен. Он не говорил: будь гибок и малодушен.
- Это всего-лишь максимализм молодости. Остатки детства. А теперь я хочу спать. Советую отдохнуть, пустыня не прощает беспечности, ты ведь знаешь. Спокойной ночи, Иисус.
- Спокойной ночи, Нахбий. Пусть Господь проговорит тебе сегодня во сне. Но... ты знаешь, брат, это совсем не то, что устами к устам.
Нахбий не ответил. К чему продолжать разговор на разных языках?
- Мы дети Иосифа, отца нашего, Осия. - Гаддий уже приготовился было спать, но некая мысль не давала ему успокоиться. - Ты, Осия, из полуколена Ефремова, я - Манассиина. Ты помнишь, как отец наш Иаков благословил Иосифа, отца нашего? Он назвал его избранным между братьями своими. У тебя и у меня - одна кровь, избранного между братьями своими отца нашего, Иосифа. Ты ведь знаешь, у него была крепкая вера. И ты знаешь, как много он сделал для нашего народа - благодаря своей вере! И я говорю тебе, как наследник веры нашего отца своему брату, сонаследнику той-же веры: ты не убедишь их. Если бы нас было двое, пожалуй, я отважился бы рискнуть. И я согласен с тобой в том, что зря Моисей позволил себя уговорить и послал эту экспедицию. Лучше бы мы не видели всего этого. А когда народ вошел бы в Ханаан, было бы поздно отступать. Но сейчас наши братья почти в панике и какая бы вера у тебя ни была, ее не хватит на всех. Слава Господу, если хватит на тебя одного! Подумай об этом. И спокойной ночи, брат.
Где-то неподалеку взвыл шакал. В костре глухо щелкнул тугой можжевеловый сучок, вспугнув стайку искр, взметнувшихся и тут-же растворившихся в ночной прохладе.
- Вера - это не то, что передается по наследству, - едва слышно пробормотал Иисус. И тяжело вздохнул.
Иисус, запрокинув голову, жадно отпил из кувшина. Две струйки воды, скользнув по щекам, рассыпались бисером тяжелых, прохладных капель. Переводя дыхание, он встретился взглядом с парой горящих глаз. Отблеск угасающих углей костра, отражаясь в них, придавал взгляду особую, страстную неистовость.
- Дай мне, Иисус, - прошептал Халев. - Как я ненавижу это трусливое маловерие… хоть они и братья мои. Не могу!..
Несколько глотков воды слегка притушили пожар в груди сына Иефонниина. Он продолжил - уже спокойнее, но все так же убежденно.
- Они говорят, что Господа нет с Моисеем… нет с нами. Что все это - ловушка. Но я знаю, Иисус, я знаю - Он сейчас здесь! И мы возьмем эту землю, во имя Господа Саваофа!
Их руки сомкнулись в твердом пожатии.
- Халев... здесь сейчас, как в скинии, когда Господь говорит с Моисеем!.. Такое присутствие... Господь в самом деле здесь. Сейчас. И Он не оставит нас. И нет таких врагов, с которыми бы мы не справились! Помнишь? Восстань, Господи, и рассыплются враги Твои!
- Ты понимаешь меня, брат. А я понимаю тебя. И наш Отец - за нас. И это - главное. Правда?
- Аминь. Слава Господу за тебя, брат. Что бы я делал, если б тебя не было здесь, со мной. Так трудно одному, среди неверия, среди доводов трусливого разума. Мне казалось, сам сатана смеялся мне в лицо: "С этими пустынными бродягами, с этими бомжами ты собираешься взять Иерихон, Иисус?!"
- Я то же самое подумал, когда они подняли вой: что я буду делать с ними? Как доказывать? Как самому верить?! Их доводы… Ох, мудрецы! Умеют убеждать. Тем более, здесь и убеждать-то особенно не нужно.
Иисус молчал, глядя сквозь угли костра, подернутые нежным пухом пепла. Изредка легкий ветерок сдувал серые пушинки, и рдел багровый жар, и становилось чуть светлее.
Они сидели, не видя друг друга, не слыша ночных шорохов и вскриков пустыни, не чувствуя ледяной росы, ложившейся на камни, посуду, одежду, волосы. Их мысли были там, где остались в ожидании Моисей и народ. Родной стан, дым костров, любимые лица. Иисус и Халев словно прощались с ними. Не зная того, что скажет Господь в тот ужасный день, которому еще предстоит наступить, они томились, их души страдали, их сердца рыдали.
Занималась заря.
Спать не хотелось.
Вдруг, словно внезапно пробужденный, Иисус придвинулся к Халеву и пристально взглянул ему в глаза.
- Мы возьмем эту землю, Халев. Мы пройдем по ней шквалом огня, наши мечи не останутся без добычи! Господь, Бог наш, пойдет перед нами! Он будет сражаться за нас!
- Эээй, Адонай посреди тебя, Израиль! - и братья тихо рассмеялись, как смеются счастливые люди.
Двое воинов, сердца которых не дрогнули и вера которых не подвела, были единственными из всего народа от двадцати лет и выше, которые перешли Иордан и ноги которых ступили на обетованную Богом землю. Никто, кроме них, не дожил.
"Дети ваши, о которых вы говорили, что они достанутся в добычу врагам, и сыновья ваши, которые не знают ныне ни добра ни зла, они войдут туда, им дам ее, и они овладеют ею".
|