Блокада.

В конце августа мы с бабушкой топили печку пожарче - наступали заморозки, а домик наш был дачный, неутеплённый…
Мы ложились в лёгких ночных рубахах на огромную кровать, пахнущую сеном и яблоками. Спать не хотелось, но и двигаться тоже.
В эти часы бабушка часто рассказывала одну и ту же историю.
И я понимала почему. Сопереживая, я вместе с бабушкой вновь и вновь прикасалась к тайне, непостижимой, но осязаемой, реальной…

-1-
« В декабре 41-го,- начинала бабушка неспешно и задумчиво,- в доме не осталось ни крошки, ни крупинки, ни одной вещи, которую можно бы было обменять. Желтоватые бумажки- карточки, по которым я ежедневно, отстояв по пять- шесть часов на лютом морозе, получала блокадные граммы- эти бумажки были нашим спасением.
16 декабря я несла уменьшенный паёк- нормы и прежде жалкие, урезались и урезались…
Обида душила меня. Взмокшая от усталости, я брела к детям, а день выдался до невозможности ясным. Глаза, не выносили яркого света. Я отворачивалась, замирала. Нервы мои не выдержали: прошлое с наряженными елочками, подарками, застольями - показалось мне насмешкой, злой игрой. Все наши довоенные радости и надежды, праздничная суета предновогоднего Ленинграда- всё сменилось мраком, из которого возникал звериный оскал голода. Царство Зверя торжествовало- желание есть стало единственной мерой в мире безнадёжности и смерти. Всё человеческое отсекалось, отмирало, мешало выжить.
Мне страшно было переступать порог собственной парадной. На третьем этаже миловидная в прошлом учительница музыки, когда я недавно заглянула к ней, кормила дочку супом… «Это мы бабушку едим»,- пролепетала малышка, а учительница объяснила, что бабушку они хранят между рам, уже почти месяц…
Что они будут есть потом? Не набросятся ли, не уволокут ли к себе…Ужас не оставлял меня всякий раз, когда я поднималась домой.
За что это нам? Мера испытаний, выпавшая на город, показалась мне тогда безжалостно превышающей человеческие возможности… Мучения, из которых не было выхода, только губили. Воронка Небытия разверзлась и затягивала в себя.
Как же можно было попустить такое? Или все слова о любви и спасении- ложь, чтобы обожжённые знанием двуногие, прозрев свою суть, сгинули бы, наконец…
Задумавшись, я всё же решилась войти…Меня била дрожь - шаги! Шаги приближались! Сил защищаться у меня не было…
-Зин, ты чего?- Валя Чёрная - полуцыганка с четвёртого этажа потрепала меня за плечо. Даже приобняла слегка.
Я освободилась, кивнула молча и вошла в квартиру.

-2-
-Леб, леб!- закричал из кроватки Валя.
Олег - четырёхлетний нянька, потирая расцарапанную щёку, кинулся на кухню - готовить нож и доску…
Я достала Валю. Как медвежата в шубках, шапочках, ежась от непрерывного холода, мальчики замерли. Наступал самый долгожданный момент- открывание сумки…
Торжественно её содержимое выкладывалось на доску, покрытую тряпочкой, чтобы ни одна крупинка не пропала.
В глазах у меня потемнело - пакетик с документами! Карточки, паспорт.
Я же проверяла его при входе в парадную, я же сама положила его сверху…
Выбежав на лестницу, я обшарила каждый угол. Хотя уже знала - напрасно.
Валя Чёрная…она обнимала не из жалости, как же я не поняла. Ах, если б сразу!
Теперь разве можно, что-нибудь доказать?
Карточки не восстанавливаются. Военное время!
До получения новых - четырнадцать дней…
Я отложила свой паёк детям - не удержалась, отломила кусочек, который хотела рассосать, но проглотила моментально - будто ничего не было.
Ребята делили крошки на ноже. Валя опять вцепился в Олегову щёку, я заплакала, и они, уловив что-то, замерли, затихли.
Скоро нам уходить - осознала я…И им ещё нежившим, безгрешным - тоже. Им-то за что?
Вспомнилось, как в тридцатые годы, умирали на вокзалах от голода, убежавшие из обескровленных деревень, крестьяне. Их было не принято замечать. В обмотках лежали они на полу, смирившиеся, безгласные - они не просили, не надеялись, а мимо спешили сытые, холёные горожане.
Обезбоженный мир отторгал изгоев, всех, кто не смог пробиться к кормушкам.
Не стала ли их изоляция - наказанием для нас? Не тогда ли пустила зловещие корни Блокада?
Олег стал показывать Вале кубики:
-«к», «е», «н», «о», «з», «и», «с»,- настойчиво повторял он буквы.
Но Валя рычал и мяукал. Он разучился вставать на ножки.
Олег начал заикаться и кричать во сне.
От холода у обоих возник тик.
Топила я по утрам, старыми книгами, которые тоже уже кончались.
Исчезало всё, будто в зеве ненасытного животного, только и ждущего уже и нас самих.
-Не отдам!- рефлекторно я прижала детей к груди. Нет, нет, нет…Я буду рассказывать им добрые сказки, буду жалеть их и успокаивать, и они просто заснут однажды, и я сделаю всё, пусть даже невозможное, чтобы на их личиках была улыбка…
А потом…
Страх сковал меня, близость черты, за которой темнота, дыхание гибели - лишала меня мужества. Да, хватит ли у меня сил не сойти с ума в эти дни?
Если я не выдержу одиночества, безысходности- какие мучения я причиню моим сыночкам!
Ведь моя слабость - не только в истощённом теле, она глубоко в сознании, неготовом к такому исходу.
«Пусть будет Твоя Воля»,- инстинктивно взмолилась я.
Любой порыв моментально отзывался резким упадком сил, и я в изнемождении опустилась на подушку.

-3-

Сна не было, мыслей - тоже.
Напряжение, достигнув предела, сменилось покоем. В вязкой, насыщенной пустоте мне привиделось, что яйцо балансирует на кончике иглы, и, как только оно упадёт - нам уже ничто не поможет. Мне чудилось, что я держу его своим взглядом, и я должна не моргать, не дышать, а смотреть, смотреть. На глаза наворачивались слёзы, взор туманился, и яйцо подозрительно колыхалось. Но дивным образом не упало. Оно лопнуло на игле. Скорлупки разлетелись, и из него выпрыгнул усатый однорукий мужик в гимнастёрке.
Он сердито уставился на меня и беззвучно произнёс:
- Ладно, приходи, только заявление напиши.
- Куда?- так же мысленно удивилась я.
-Знаешь мост на Обводном у Варшавского вокзала?- мужик крайне подробно стал объяснять маршрут, перечисляя улицы, номера домов, у которых нужно повернуть, чтобы добраться до загадочного здания, где он примет меня в кабинете №8.
Удивительно, но утром я продолжала помнить весь этот немой диалог, казавшийся мне болезненной фантазией.
Дети ждали, что я, как обычно пойду за хлебом, и я покорно вышла на улицу, прихватив с собой листок, в котором излила душу, описывая нашу беду.
Идти мне было некуда, и, едва ли не крутя себе пальцем у виска, я отправилась по указанному пути.
Вскоре я заметила, что всё абсолютно точно, хотя я никогда не была в этой части города, и подсознание не могло запечатлеть это. Дом, в который я должна была войти, оказался не больше - не меньше Главным Управлением по хлебозаводам Ленинграда.
«Вот тут-то меня ждут, не дождутся»,- я едва не рассмеялась от собственной наглости и, готовая к тому, что меня выгонят, вошла.
Милиционер преградил дорогу.
- Я в кабинет №8 по договорённости,- неуверенно сказала я и залилась краской.
Охранник спросил:
-Фамилия?
- Башко,- пролепетала я.
Он позвонил по местному и посторонился:
-Проходите.
Силы оставили меня, я долго пыталась отдышаться у стены, чувствуя что вот-вот потеряю сознание. Обдумывать свои действия я уже не могла. Практически машинально, постучалась в жёлтую дверь с железной восьмёркой и тут же вошла.
Момент оказался неудачный, начальник, как две капли воды похожий на мужика из сна, отчитывал кого-то по телефону, держа трубку плечом, а единственной рукой перелистывал документы. Красный от гнева, он кинул на меня испепеляющий взгляд. Чувствуя, себя не в своей тарелке, я едва не заплакала. Но приблизилась к нему и подала заявление. Продолжая орать, начальник стал быстро читать его.
Не прошло и минуты, как он взял какой-то бланк, размашисто чиркнул на нём резолюцию, тут же тиснул печать, протянул мне и знаком показал на дверь.
В коридоре, оправившись от стремительного приёма, я решилась прочитать документ:
-Направление на хлебозавод № N.
Посылаю вам лучшую сдатчицу хлеба Башко З.У.
Главный уполномоченный….
От его титула у меня потемнело в глазах.
Благодать превыше закона, превыше здравого смысла излилась на меня.
От радости я заторопилась, но, пройдя несколько кварталов, едва не упала, и снова пришлось двигаться осторожно, угадывая, хватит ли сил на шаг, или лучше постоять немного.
В отделе кадров взяли мою бумагу и тут же потребовали паспорт.
-Завтра не принесёте - возьмём другую. Желающих сами понимаете!

Восстановить паспорт за день! Об этом можно было и не мечтать.
Но случилось главное- в этом мире смерти и смрада, где прохожие ели рвоту, ели землю, где дети перестали отличаться от стариков, где неподвижные пергаментные тела стали привычны, как головокружение, грязь, холод - в этом мире я ощутила Присутствие.
Нам внушали, что Его нет. Нас оскопили материализмом.
Но может ли обман длиться тысячи лет, претерпевая гонения, всякий раз оживая и укрепляясь вновь? Правда, осмеянная, казалось бы, уничтоженная, правда, данная нам Христом неодолима, потому что она - часть нас самих.

-4-
-Леб, леб!- завопил Валя, когда я вернулась.
Из тайничка достала вчерашний паёк, стараясь не нюхать, не смотреть на хлеб.
Положила на стол. Олег задумчиво погладил меня по руке.
- Это последний хлеб?-прозорливо спросил он.
Я вздрогнула, перекрестила еду и кивнула.
Олег пошёл за ножом и тряпочкой.
На Волковом кладбище, куда нас скорее всего отвезут, есть церковь Иова.
Как-то до войны я зашла туда.
Слабовидящий священник служил вечерню.
Было малолюдно: несколько старушек, да парень в штатском - добровольный Иуда.
Его косые взгляды напрягли меня, я устремилась к выходу, но услышала пение.
Чистое сопрано, легко скользящее по октавам, являя уникальные возможности голоса, как живой ангел, слетало с хоров. Пение возносилось с такой любовью и силой, что моя душа, казалось, обрела крылья и тоже устремилась за ним.
Служат ли в этой церкви теперь?
Говорят там огромные рвы, полные трупов, которые зароют бульдозерами по весне.
«Нет, надо думать о другом»,- взволновалась я, но церковь не выходила из памяти.
«А Иов- жертва спора, жертва невинная. Иов- страдалец, который не утратил веры и только вопрошал: «За что?» Его образ был совершенно непонятен мне тогда, а теперь и
я могу восклицать то же, только конец у нас будет настоящий, а не книжный. Не думать»,- вновь запретила я себе, понимая, что скоро мысли эти будут неистребимы.

Я склонилась к Вале и увидела, что он грызет маленькую книжечку.
-Что это? Как это!
Я выхватила из рук малыша свой паспорт, который он чудом не успел безнадёжно испортить.
-А это,- буркнул Олег,- это в дверь кто-то сунул, а я дал Вале, чтобы он не царапался…

Здесь бабушка многозначно замолкала и вставала проверить угли…Если печь можно было закрывать, мы гасили свет и засыпали, а, если нет - бабушка рассказывала ещё множество эпизодов, спасших её и детей, но я понимала - самое важное в её жизни произошло именно в те дни, когда Валя Чёрная украла карточки, и казалось, спасенья нет и быть не может.

Блокада.Проза

Блокада.
Проза