Операция «Мизантроп»

«– Значит, ты правда хочешь сказать, что меня любишь? Больше всего на свете?

Вероника по-кошачьи потянулась, откинувшись на спинку кресла. Дрова в камине задорно стрельнули, по достоинству оценив сквозящую в ее словах ироничность.

– Тебе доказать? – Георг изобразил хищную улыбку. – Хочешь?

– Хочу, докажи. Заставь поверить, что любишь меня одну. Докажи, что ради меня готов забыть весь мир.

Ее ресницы – трепетные, словно крыло стрекозы, застыли неподвижно.

– Мне и доказывать не надо, я и так давно позабыл кучу прежних знакомых. Всех, кто тебе хоть чем-то не нравился.

– Ну что ты, родной, – она игриво повела плечиком. – Отказаться от пары-тройки знакомых мало. А вот откажешься ли ты от родителей, от родной сестры, от своих самых близких друзей, от религии?

– От последнего не придется, – хмыкнул он. – Я и так не церковник.

Вероника освободилась из мягких объятий кресла и подошла к окну. Сосредоточенно посмотрела на зимнее вечернее небо. Смешной он. «Не церковник»… Кто нынче таким похвастает?

– Ничего, найдем то, от чего придется. Например, перестать раскланиваться с прохожими на улице, кокетничать с фрейлинами (ах полно, я прекрасно осведомлена, как ты с ними воркуешь), болтать о погоде с торговцами на базаре… Возненавидь их всех! Ради меня одной. Готов на такое?

Георг не поверил ушам. Это говорит Вероника?! Всегда сверх этикета обходительная со всеми, душа любого общества, в какое ни попадет? Вероника, за которой отродясь не водилось привычки лукавить?

– Недурная шутка, давай попробуем. Я даже думаю…

– Нет, мой дорогой. Нисколько не шутка. Еще совсем немного, и мы поженимся. И я бы не хотела задаваться изо дня в день вопросом, с кем мне придется сегодня тебя делить. Я желаю иметь тебя всего, целиком. Уж я-то готова посвятить себя без остатка.

– Перестань… Ведь ты несерьезно?

– Отнюдь, это ты несерьезен. – Вероника встала вполоборота к вечернему небу, и в ее голубых глазах полыхнул далекий холод звезд.

Георг окончательно опешил. С одной стороны, столь много ли она просила? Не раскланиваться с прохожими – чепуха! Подумаешь, великое дело: прослывет Младший советник этаким нелюдимом-мизантропом. Нынче при дворе и так сплошь эксцентрики. Если сам его светлость Эдуард личность весьма одиозная, чего ожидать от доверенных слуг. А фрейлины, – радости полюбезничать лишний раз он в любом случае лишится очень скоро. Сего от молодоженов потребует любой кодекс. Друзья? Сестра? Родные? Да положи их всех на левую чашу, а правую оставь для Вероники – правая перевесит без рассуждений.

Девушка склонила головку набок, ожидая ответа. И Георг почувствовал, что сдается. Чем бы то ему ни грозило. Вероника желает проверки чувств? Он докажет, что его чувства правдивы.

– Но каким образом ты определишь, выполнил я условие или нет?

– Предоставь мне найти возможность проверки, все ли ты сделал так, как я хочу.

Она одарила его своим неповторимым, особенным взглядом, и он понял: отсчет уже пошел…»

…Сентябрь

– «По-кошачьи» – штамп! – радостно заявил Стасик. – И вообще слишком много сюсюкаешь. Трепетные ресницы, крылья стрекозы, игриво плечиком… Невкусно, пересластил. И кстати, у тебя повтор: два раза про вечернее небо написал.

И самодовольно оскалился. Он всегда радуется, как ребенок, найдя спорный или бесспорный шанс покрасоваться перед старшим братом. Я фыркнул – тоже вполне похоже на ленивого, жирного кошака.

– Много ты понимаешь. Штамп! Тебя послушать – писать бросишь.

– Ты бы и бросил, не много беды. Хоть бы сеял разумное, доброе, вечное… – Стасик пристроил здоровенную кружку из-под чая возле монитора. Заметив огонек в моих глазах, примирительно добавил: – Шучу, хорош обижаться.

Я пересохранил «Веронику» на съемный диск и выключил комп. Знаю, что шутит.

– Ну а в целом как впечатления? Стиль меня пока мало тревожит, я хотел, чтобы ты оценил идею.

– Честно? Мне не понравилось. Взбалмошная девчонка ставит мужику условие… Да от таких условий чокнуться можно. Чего она хотела-то? Явно же, избавиться от наскучившего жениха.

Братец уселся верхом на стул, а я нахмурился. Будто я знаю, чего она хочет. Знал бы – давно настрочил рассказ. Идея лежит с полгода. И неплохая идея, но – зачем?! И парень чересчур быстро согласился. Любит он ее, понимаешь ли, больше жизни… болван влюбленный. «Отсчет уже пошел»!

Да, в главном Стас прав. Реши моя придуманная Вероника особо изощренно расстроить близкое замужество, лучшего способа не найти. Сколь беззаветно бы жених ее ни любил. Любой мужик такую дамочку пошлет и двух минут не прождавши. На всякий случай, во избежание будущих недоразумений.

– Нет, ты всерьез надеешься, хоть один читатель тебе поверит? Ты бы сам поверил? Герои себя ведут не как живые люди, а как захотелось левой пятке автора в период авитаминоза. Ну не может нормальная женщина предложить такое!

– Как раз нормальная – может. Нормальная женщина, со своими тараканами и никому кроме нее самой ненужным жизненным опытом и парадоксальными желаниями. Ее собственными, понимаешь? – Вот так легко соглашаться с братом я не намерен. Больно надо! – Дорогой мой, живые люди как раз так себя и ведут. Противоречиво и далеко не всегда логично. Человек – вообще мешанина противоречий и алогизмов. Тебя ли мне учить.

Стасик усмехнулся.

– Ладно. Я допускаю, что где-то, когда-то, зачем-то кто-то может предложить своему жениху такую чушь. Предложит – а на следующее утро забудет. Развлечение такое, мимолетный каприз. Но книги ведь так не пишутся!

– Почему?!

– Почему… ну не знаю. Ты у нас писатель, тебе видней. Существуют законы жанра, литературные приемы. Внутренняя логика персонажа, сюжетообразование, причина и следствие. Ну или как у вас там называется?

Выпендривается. Наткнулся у меня в компе на папку с десятком статей из серии «как писать книги» и умничает. По поводу и без повода.

– Ага, то есть все-таки причисляешь меня к писателям? – ехидно парировал я.

Стас молниеносно перегруппировался.

– Не дождешься! Это я так, фигурально. Тем более, видишь… – он воодушевленно выставил палец, будто намереваясь пригвоздить меня к месту, как бабочку, – у тебя и того нет, что я перечислил. Повесил на стенку ружье, а оно из поролона.

Я посмотрел на часы, начало четвертого. Однако! Пора бы на боковую. Хорошо моему братцу: ни работы, ни заботы. И в родном Муходранске у мамочки под крылом, и в семинарии своей, и у меня в гостях. Даже сейчас: приключилась какая-то беда с общежитием, угадайте, к кому поселился наш богослов? Мне такой волшебной халявы никто никогда не даст. Я – старший. Ко мне претензий больше. Живу в столице, тружусь, семьей не обременен… уже месяц как. Господи, Вероника…

– Ладно, умник, давай спать. Я, к сожалению, не одним писательством живу. На работу в полвосьмого вставать.

Братец ненатурально зевнул.

– Писал бы не о том, какая у тебя плохая жена, а про то, что и другим интересно, авось и писательством бы заработал.

– Слушай, ты…

Но он, увернувшись от подзатыльника, сбежал к себе в комнату.

– Иди отсюда, обормотище! Спокойной ночи.

На работу я следующим утром, разумеется, проспал. Вдобавок автобус подошел с большой задержкой. Еле втиснулся в метро – пришлось пропустить четыре переполненных до невозможности вагона. Наконец, опоздав на полчаса и схлопотав заслуженный нагоняй от начальства, занял боевой пост за прилавком.

– Молодой человек!

Внимание на посетительницу, глаза в глаза, корпус повернут, поза открытая, доброжелательная – как учили. Аж противно.

– Я у вас часики вчера купила. Так вот, они не ходят.

На лицо – маску сокрушенности и сострадания.

– Как так? Давайте проверим.

– Да уж проверьте.

– А вчера работали?

Дама состроила обиженную гримасу.

– Ну а как же! Все, как положено… – Тут она понимает свою ошибку. – Но вы знаете, они мне сразу не понравились. У них внутри что-то дребезжит.

Ох, как они достали. Святая наивность, в себе уверенная. Нет диагноза хуже… Беру в руки подарочную коробку, вскрываю. Маленькие круглые «Ситизен» с кожаным ремешком, небрежно накинутым на бархатную подушку, падают в ладонь. Гляжу на бегущую по кругу секундную стрелку.

– Посмотрите, они ходят.

Передаю назад покупательнице.

– Надо же, а утром не шли. Как же так? Я их и заводила, а они все равно стоят.

– Наверное, вы пробовали заводить ключом. А у вашей модели автоматическая подзаводка. Они заводятся от колебания, в них стоит специальный маятник.

– Молодой человек, вы меня за дурочку не держите! Я все понимаю. Вы мне лучше скажите, что там внутри бултыхается?

Стараюсь сохранять невозмутимость, выходит с трудом. Их, с таким диагнозом, много, я один. Себя жалко.

– Яков! – позвал дежурный администратор. – К телефону.

Есть Бог на небе! Слава Тебе, Господи.

– Любаш, помоги девушке, у нее проблема с часиками, – зову я напарницу и убегаю в кабинет.

Любочка Смирнова – чудо, не женщина. Она буквально создана для разрешения любых конфликтов. Вопрос, почему все сначала идут ко мне?

Голос на другом конце оказался незнакомым.

– Яков Романович? Здравствуйте. Прошу прощения, что отвлекаю от работы. Яков Романович, я только что с неба. Бога там нет.

– Чего?! – Я закашлялся от неожиданности. Но в следующий момент в трубке щелкнуло, и голос сменился.

– Яш, привет, это я. У тебя мобильник выключен, поэтому на работу звоню…

Я вытащил сотовый, глянул.

– Привет, Вероник. Да, батарейка села. Слушаю тебя.

– Я кое-что у тебя забыла. Не будешь против, если сегодня вечером заеду? Или днем.

У меня заломило виски. Затяжная, вялотекущая ссора, один крупный, не по ее вине, скандал, ничего не давшие попытки покаяться и примириться: «Никусь, ну прости, ну дурак я» – «Естественно дурак, и что мне с того?» – «Я же тебя люблю!» – «Это твои трудности» – «Ника…» – «Отвали от меня! Убери руки! Иди к своей…» – «Вероник, ну не нужен мне никто!» – «А я тебе зачем? Когда у тебя есть эта…» – «Никого у меня нет кроме тебя» – «И как хватает наглости такое заявлять?» – «Да и хрен с тобой! Я, в конце концов, мужик!» – «Вот и веди себя как мужик». Быстрый, за отсутствием общих детей, развод. Месяц не виделись, не слышались – и она хочет приехать. За вещами.

– Конечно. Днем приедешь – дома Стасик будет, дверь откроет.

Ненадолго повисло молчание, и, наконец, ответ:

– Да, так даже лучше. Я днем заеду. Извини, если отвлекла.

И короткие гудки.

Я до боли прикусил верхнюю губу. Всегда так поступаю, когда нужно вернуть ясность ума без колоченья лбом в стены.

Господи, ну за что?! За тот один раз? Да вообще, она сама виновата. Я был зол, устал, мне очень хотелось поддержки. И где я ее получил, от кого? Естественно, не от любимой супруги.

Никуша, ну прости ты меня! Господи…

«Только что с неба. Бога там нет».

Телефон тренькнул опять, я машинально поднял трубку.

– Алло?

– Яков Романович, снова я. Не волнуйтесь, пожалуйста. Я нахожусь неподалеку, если вы не против, мы могли бы встретиться? Скажем, в обеденный перерыв.

– Кто говорит?

– Мы пока незнакомы, и я как раз предлагаю познакомиться. На противоположной стороне от вас есть кафе. Я буду за дальним столиком, возле дверцы с табличкой «Служебный вход». На мне серая рубашка и золотые очки.

– Да кто ты…

– Увидимся.

Позвонивший отключился.

Следующие полчаса я провел как во сне. Покупателей было немного, а со скандальной дамой Любочка успела разобраться до моего возвращения за прилавок.

Наконец пришло время обеда, и я, стряхнув липкую вялость, надел ветровку и высунулся на улицу. С неба моросило. Съежившись, перебежал через дорогу.

Кафе на противоположной стороне я не жаловал. И не особенно уютно в нем, и персонал оставляет желать лучшего, и цены не ахти какие дружелюбные.

Вошел. Народу мало – половина столиков свободна. За дальним действительно пристроился, просматривая меню, очкарик в серой рубашке. Полноватый, реденькие волосы аккуратно зачесаны назад, нос картошкой. Скучное, безобидное существо лет сорока пяти. Заметив меня, существо махнуло рукой, приглашая. И подалось вперед, радушно протягивая пухлую ладонь.

– Ужасно рад! – Очкарик не дал мне рта открыть. – Ужасно. Простите, я вот так, без предупреждения, фактически как снег на голову. Но наша с вами встреча…

– Подождите, – я кое-как сумел вклиниться. – Можно мне отдышаться? Дождь на улице, а я без зонта. Бежал всю дорогу.

Очкарик не нравился все больше. Подозрительно много суетится. И говорит неприятно высоким голосом, по телефону казавшимся и ниже, и чуть более хладнокровным.

– О да, да, конечно, – болванчиком закивал он. – Простите мой пыл. Право, я так долго ждал нашу встречу. Э… быть может, для начала что-нибудь закажем? Само собой разумеется, я угощаю.

«Не помешает», – подумал я, наконец получив возможность усесться на свободный стул. Раскрыл меню, пробежался глазами. Как назло, аппетит безвозвратно пропал. Я долго рассматривал названия блюд и их изображения, в конце концов просто попросил двойной эспрессо – на большее не хватило фантазии. Непрошенный собеседник заказал минералку. В молчании мы дождались, пока принесут заказ, хоть и было видно, каких трудов ожидание стоит очкарику. Мне же было все равно. Пусть пялится и страдает, сколько душе угодно. Рот затыкать не буду, может выкладывать, с чем притопал. Желает наоборот молчать, набивает цену или нагнетает – пожалуйста. Его воля.

Наконец принесли напитки. Отхлебнув из высокого стакана, он уперся локтями в стол и сцепил в замок пальцы.

– Еще раз простите за беспардонное вторжение в вашу жизнь. Для начала представлюсь. Меня зовут Павел Андреевич Зоря. Да, ударение на первый слог, спасибо прадедам. Так вот. Я, как сказал по телефону…

– Я помню. Вас прислали с небес, – перебил я.

– Да, именно, – невозмутимо продолжил он. – Не далее как вчерашним утром был там. И, покидая, так сказать, райские кущи (к слову, не такое приятное местечко), я получил задание разыскать некоего беллетриста Якова Полянского и сообщить ему: Господа Бога, бытием или отсутствием коего тот последнее время обеспокоивается, не существует.

Он с облегчением выдохнул, словно и впрямь выполнил невесть какое поручение. А я скептически осведомился:

– Неужто стоило кому-то на небесах так сильно заморачиваться ради меня одного. И кстати, кому, коль скоро на небе никого нет?

– Позвольте великодушно, никто не утверждает, что на небесах ни души. Однако, на ваш вопрос я, извините, ответить не вправе. Строго-настрого предупрежден на сей счет. Но, поверьте, ежели вы грешным делом подумали о, простите, нечистом, спешу заверить: ни в коем случае. Диавол или сатана здесь ни при чем, поскольку также является стопроцентно мнимым персонажем.

– Так, хорошо. То, что Бога нет, вы уже упомянули по телефону, стоило огород городить, встречаться? Я бы у нас в ресторанном дворике превосходно пообедал. Не намок бы, пока добежал.

Очкарик виновато поджал губы.

– Упомянул, да. Но есть одна тонкость. Меня настрого обязали встретиться с вами лицом к лицу. По телефону же… простите великодушно – не утерпел, сорвалось. Впрочем, остальное вы узнаете в свою пору. Полагаю, вот максимум, который мне позволено передать сверх необходимого: вы, Яков Романович, того не ведая, чрезвычайно важны для… м-м… самого мироздания, для космоса, если пожелаете. Могу лишь предположить, дело в вашем увлечении беллетристикой. Возможно, вы напишете гениальный роман, и он навсегда раскроет миру глаза, возможно, сотворите новый мир – по вашему образу и подобию, кто знает. Вообразите: люди ходят вокруг да около, строят умозаключения, создают богов, изобретают религии. Другие тщатся их модели разрушить, опозорить, предать поруганию и забвению. Но! И религиозники, и атеисты – невежды. Все бродят на ощупь, каждый живет своей верой, будь то вера в Создателя или вера в Его отсутствие. Но, по сути, каждый в душе – агностик. Вам же выпал один из шести миллиардов шанс узнать точно. Не верьте мне на слово – вера неточна и шатка. Придет время, и вам предъявят неоспоримые свидетельства.

Я качнулся на стуле и не очень учтиво посмеялся.

– Ладно, уважаемый. Мы оба понимаем, какая это чушь. Но мне интересно, кому и зачем она понадобилась. И не говорите, что я все узнаю. Не повторяйтесь. Будем считать, вы меня заинтриговали.

Зоря повозил донышком стакана по столу, покрутил в ладонях, осторожно, словно кипяток, отглотнул.

– Сожалею, но я действительно ничего больше вам доложить не могу. О чем-то сообщать не смею, связанный клятвой, чего-то просто не знаю. И, тем не менее, позволю себе повториться: в самом ближайшем будущем вы в подробностях узнаете, что к чему, не сомневайтесь. Я же свою миссию исполнил.

Засим он поднялся и, оставив возле недопитого стакана с минералкой две сотенные бумажки, грузно затопал к выходу.

«Бред… Господи, ну и бред», – подумал я и попросил у официанта счет.

Оставшуюся половину дня дорабатывал, ни о чем ином не размышляя, кроме как о нелепейшей встрече в кафе. А дома меня поджидал все тот же несчастный файл с напечатанной страничкой. Слишком длинно об одном и том же… Более того, вообще непонятно, о чем.

* * *

Выйдя из кафе, Павел Андреевич Зоря прошел до конца здания, свернул во дворы. Там огляделся. Чистый скверик, деревья только начали облетать, кое-где желтелись крошечные островки свежеопавшей листвы. Пара мамаш выгуливала детей, мужчина с бородой бросал палку собаке – косолапой и низкорослой пародии на зверя. Осеннее смурное небо прогнулось, морося дождем.

Дождя Павел не замечал.

Он пересек двор по диагонали и юркнул за скученные в дальнем углу гаражи-ракушки. И обратился в пустоту:

– Я передал.

– Видел, – с ноткой раздражения ответила пустота. – Не считай меня слепым и глухим. Кстати, напрасно ты пустился в импровизацию. Прекрасно мог обойтись меньшим количеством слов. Много суетишься. Избавляйся от лишних движений, если хочешь добиться каких-то результатов.

Из пустоты на человечка в золотых очках нацелился, парализуя и лишая воли, немигающий, пронизывающий взгляд невидимых глаз.

– Да, Целитель, прости. Я постараюсь. Что мне делать дальше? – стараясь подобрать остатки храбрости, спросил тот.

– Не торопись. В самом ближайшем будущем все узнаешь в подробностях, – пустота глухо заухала. – Не вздумай исчезнуть из города. Импровизатор…

Собеседник – незримый, но ощутимый, сегодня казался холодней обычного. Смеется… Кто-кто, а Павел Зоря знал, чего стоят раздающиеся из тьмы смешки. На себе проверял, повторять неохота.

Читает ли он мысли человека? Наивные уверяют – нет, но иногда такое ощущение…

– Ладно. Ничего страшного пока не произошло, расслабься. В целом все сделал правильно. Главное – удивить. Как оцениваешь его реакцию?

Зоря пожал плечами.

– Сложно давать оценку. Первая встреча, короткий разговор. Крючок брошен, а какую рыбку вытянешь – неизвестно. Конечно, заинтригован. Но мне кажется, к теме он безразличен. Она бы скорей затронула его родного брата-семинариста…

Целитель повторно хохотнул:

– Вот братец его точно бы тебя послал и слушать не стал. Или наоборот полчаса проповедовал, призывал к вере. А прежде бы святой водой окатил.

Человек было приоткрыл рот, но не решился задать вопрос.

– Да и не нужен нам его брат. Ладно, можешь идти. Не торчи, как перст. Привет мамаше.

Мистическая пустота пошла рябью и сделалась обычным пустым местом – немым и безжизненным. Надежно и цепко державшая сила пропала, и Павел Андреевич пошатнулся, на миг утратив равновесие. Немного постояв неподвижно и собравшись с силами, он побрел мимо гаражей, снова через двор, затем вдоль улицы и наконец нырнул в метро. Под землю отчаянно не хотелось, но рука извлекла из кармана бумажник с магнитной карточкой проездного, хлопнула им по желтому пятну на турникете. Подошедший поезд распахнул пасти-двери, и одна из них поглотила жертву-пассажира.

Он опустился на свободное сиденье и достал телефон. Мобильный оператор не обманул с рекламой, прием в метро был неплохой. Павел набрал смс: «Мамуль, я еду. Как ты себя чувствуешь, что-то купить?» Сообщение ушло, пискнул отчет о доставке.

Неприятный выдался день. И задание Равраила, дурацкая встреча в кафе, и как бы невзначай оброненное «привет мамаше». Издевается? Или намекает, что все же недоволен сильней, чем показал, и Зоре стоит остеречься? Но нет, сказал ведь: Павел все сделал правильно. Хотя, стоит ли верить его словам во всем? Однажды Павел уже поверил другу Божьего друга…

И все же, зачем Целителю сдался дурачок Полянский? Странная какая-то игра. Бог, дьявол, есть, нет. Роман, который перевернет мир – глупость несусветная. На ходу сочиняя про него, Павел сам едва не расхохотался. Крамольная мысль, но этому писаке такое было бы не под силу даже с помощью Равраила.

В общем, поживем – увидим. Если будет, что видеть.

* * *

«– Значит, ты правда меня любишь больше всего на свете?

Вероника потянулась, откинувшись на спинку кресла. Дрова в камине задорно щелкнули, по достоинству оценив сквозящую в ее словах ироничность.

Георг изобразил хищную улыбку:

– Хочешь, чтобы я доказал?

Девушка вырвалась из мягкого кресельного плена.

– Хочу, докажи. Заставь поверить, что любишь меня одну. Докажи, что ради меня готов возненавидеть весь мир.

– Мне и доказывать не надо. Я и так давно позабыл кучу прежних знакомых. Всех, кто тебе хоть чем-то не нравился.

– Нет, родной, этого мало. – Вероника остановилась возле окна и сосредоточенно взглянула на вечернее зимнее небо. – Откажешься ли ты от родителей, сестры, от самых близких друзей? Сможешь не раскланиваться с прохожими, не кокетничать с фрейлинами, прекратить болтать о погоде с торговцами на базаре… Готов на такое?

Георг не верил ушам. Это говорит Вероника?! Всегда сверх этикета обходительная со всеми, душа любого общества, в какое ни попадет? Вероника, за которой отродясь не водилось привычки лукавить?

Да нет, не может быть. Она шутит. Сейчас не вытерпит и задорно подмигнет. И все будет хорошо. Невеста пошутила.

– Еще немного, и мы поженимся. И я хочу иметь тебя всего, целиком. Уж я-то готова посвятить себя без остатка. А ты – готов? Положишь всех на алтарь, как Авраам – Исаака?

Она склонила голову набок, ожидая ответа. В голубых глазах плеснулся далекий холод звезд. Не пошутила.

Георг почувствовал, что сдается…»

* * *

Стасик привычно заглянул в монитор поверх моего плеча.

– Стало немножко стройней, но суть не изменилась. Опять же аллюзия: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, жены и детей, братьев и сестер, а притом и самой жизни своей»… она хороша. Но, полагаю, ты вряд ли намерен серьезно развивать такую аллюзию.

Я в нерешительности побарабанил пальцами по столешнице.

– Слушай, вот ты у нас без двадцати минут священнослужитель. Что бы ты подумал, явись к тебе некто и заяви, что Бога нет?

– Да мне каждый день кто-нибудь такое может заявить, ничего особенного, – пожал плечами Стасик.

– А если все подано с огромной помпой, пафосом?

– Подумаешь. Какой-нибудь псих, фанатик. В конце концов, одержимый. Навязчивая идея или бесноватость – роли не играет.

– А если он предоставит неоспоримые доказательства?

– Доказательства чего? Того, что Бога нет? Например, какие?

Настала моя очередь пожимать плечами.

– Не знаю, потому и спросил. Все-таки тебе эта тематика ближе.

– Не в тематике дело, – возразил Стас. – Как ты себе представляешь доказательства? Все законы логики против. Поди докажи, что Пушкина в истории не существовало. Мол, я его не видел, родителям моим не являлся, да и миллионы тех, кто могли быть его современниками, не оставили свидетельств, что знакомы с ним? А «Руслан и Людмила» – есть. И «Сказка о царе Салтане».

– Элементарно! Их мог написать любой другой автор. Под псевдонимом. Или десяток авторов.

Он с усмешкой парировал:

– Ну и что? По сути, будет тот же автор «Руслана и Людмилы», пожелавший, чтобы его знали именно под таким именем. Или группа авторов, если брать все творчество. Хотя, мне кажется, наука литературоведение опровергнет теорию про группу авторов. Здесь тебе видней… Хорошо хоть не сказал, что произведения возникли путем эволюционных преобразований целлюлозы и литра типографской краски.

– А то! Сорок миллионов мартышек за сорока миллионами печатных машинок, и никак иначе.

Шутник! Но, в принципе, логично. Автор, он и есть автор, какой фамилией ни подпишись. При желании дискуссию можно развить, но мне лень.

– Угу, я тебя понял. Будем считать, он… этот мой персонаж – сумасшедший.

– Ну и отлично. Рад, что помог. – И, еще раз пробежавшись глазами по строчкам на экране, добавил: – Ладно, ты сиди, а я спать пойду. Только сначала почту проверю, если ты не против.

– Садись. – Я освободил кресло, пуская брата за стол.

Нет, все-таки я своего младшенького уважаю. Обладает он тем ценным качеством, недоступным большинству верующих. Качеством, недоступным его дружкам, с кем он по случаю меня знакомил. Стасик умеет верить, но не голосить о своей вере. Попросишь – с радостью расскажет и объяснит все, что знает. Не спроси – будет помалкивать. Великое благо, уметь «верить в душе».

Хотя… кто его знает, не для того ли знакомил с дружками-апологетами, чтобы так или иначе дать старшему брату послушать о прекрасном Спасителе? Хе-хе, с него станется. Вроде как и не при делах…

– Кстати, пока ты не ушел, – со всем доступным равнодушием «спохватился» я. – Сегодня Вероника собиралась заехать, какие-то вещи забрать. Приезжала?

– Приезжала, ага.

Он тактично уперся носом в монитор, вроде занялся своими делами.

– И как она? – продолжил изображать равнодушие я.

– Любит, – лаконично ответил брат.

Еще одна святая наивность. Если любит, то почему…

– Сомневаюсь, – я покачал головой.

Стас оставил в покое компьютер и сел ко мне лицом.

– Потому и ничего не имеешь, что сомневаешься. Сам ведь знаешь, я прав.

Порой он умеет быть деликатным, не встревать не в свое дело, не надоедать советами и расспросами. Но иногда… Братскую любовь, что ли, так проявляет?

– Да не фига ты не прав! – вспылил я. – Живешь в придуманном мире, ублажаешься сладенькой чушью. Хорошо, если сам в нее веришь.

– Я-то верю, – тихо отозвался он. – А она – любит. Просто пока еще боится простить.

И мне почему-то сделалось еще противней в душе. Еще запутанней.

Выделить всё.

«Delete».

* * *

«…Георг внимательно выслушал невесту. Губы стянулись в узенькую полоску, уголки потянулись вверх.

– Готов ли я ради тебя отказаться от всех? Забыть весь мир, возненавидеть близких?

Она смотрела на него не мигая, ожидая ответа.

– Люблю ли я тебя больше жизни?

Вероника молчала. И прочитать что бы то ни было в ее волшебно-прекрасных глазах было решительно невозможно.

– А шла б ты, родная!

Георг пересек комнату и хлопнул дверью».

* * *

Назавтра я не пошел на работу. Позвонил начальнику, сказался больным. Никого не хотелось видеть, даже Любу Смирнову.

Стасик с утра куда-то уехал, и я пребывал в благословенном одиночестве. Перво-наперво проверил, сохранилась ли резервная копия стертого по дурости варианта «Вероники». Есть! Не забыл скинуть на съемный диск. Обидно было бы потерять многострадальную страничку. Может, чего из нее вытяну. В конце концов, идеи роятся, осталось выловить основную, сюжетообразующую. Да найти мужество сесть и написать дурацкий рассказ. Вернее, могучий и гениальный.

Запиликал лежащий у системника телефон. На экранчике высветились знакомые цифры с билайновским «девятьсот три» в начале. Надо же, не успеешь вспомнить… Подождал, провел большим пальцем по стеклу. Будто желая их стереть.

Отвечать абсолютно не хотелось.

– Алло? Привет, Любаш. Ага, заболел. Приступ хитрости с осложнением на ноги. Ходить вообще неохота. Да нет, не волнуйся, живой я. Ладно, слушай, у меня дела, если честно. Так что пока. Спасибо, что позвонила.

Я отключился, повертел мобильник в пальцах. Выключил совсем и, вздохнув, побрел на кухню.

К моменту, когда закончила журчать кофеварка, сконструировал и сунул в ростер бутерброды. Налил большую кружку кофе, плеснул в него коньяку. Подумал – и плеснул еще. И, заставив себя почувствовать вкус, позавтракал. После чего сполоснул посуду и уселся за комп.

По привычке скачал почту, заглянул в блог, лениво пролистав ленту друзей. У всех какие-то дурацкие приключения, мысли, фантазии. Посмотрели новый фильм, обсудили модную книгу, поругались на тему очередной спортивной неудачи. Кто виноват – судейство или тренеры? Тоже мне, казнить нельзя помиловать. Кому оно важно!

Мышиная возня одна. Крестины, именины… Надоело всё и все.

Предусмотрительно сохраненный файл с началом рассказа развернулся на мониторе. Я перечитал, заменил пару слов, удалил ненужное местоимение. Затем включил музыку и час-полтора по слову, по предложению набирал текст. А когда понял, что больше не в состоянии выдавить ни полстрочки, закрыл документ и отправился погулять.

Погода шептала. Люблю осень. Вот такую: по-городскому пыльно-золотистую, когда еще сухо и солнечно, а лужи, если и появляются, то высыхают за ночь. Когда еще можно гулять, не боясь назавтра получить мокрый нос. Уже не жарко, но пока тепло. Исчезли комары – вместо них в воздухе звенит легкая, едва заметная грусть. И сам воздух пахнет чем-то иным, недоступным в остальные месяцы…

Я брел без цели, вдыхая конец сентября и медитируя над будущим произведением. Над тем, насколько они разные, две Вероники – настоящая и вымышленная. Собственно, непохожести я и добивался, пытаясь завуалировать чувства, детали, подробности. Даже придумал игру – назвал героиню по имени бывшей супруги и постарался максимально развести характеры. Но, с другой стороны, есть ли среди этих двух женщин хоть одна настоящая? Как выяснилось, жены я совсем не знал. Что начал понимать, к сожалению, лишь спустя три года совместной жизни.

Однажды, вскоре после нашего знакомства, она попросила: «Яшка, если я буду выпендриваться и капризничать, ты схвати меня в охапку и крепко-крепко, долго-долго держи. Я буду вырываться, пытаться дать коленкой в пах, но ты, пожалуйста, потерпи. И не отпускай, пусть я буду звать на помощь соседей. Ты ведь маленький сильный медвежонок, у тебя должно получиться».

Об этом она забыла очень быстро. Забыла, что я не более чем неуклюжий маленький медвежонок. Когда-то уверяла, что неуклюжесть делает меня милым. А однажды я получил откровение: моя неуклюжесть – первое, что ее во мне бесило. Она ждала, что я буду читать ее мысли, чувствовать с полуслова, полувзгляда.

А ведь так и было. Давно. В самом начале.

Когда мы были молодыми восторженными дурачками, принимающими друг друга такими, какие есть. Или наоборот, пока не знали друг друга по-настоящему и слепо любили придуманные собой же картинки. Прошло время, и нам сделалось убийственно скучно друг с другом. Сначала она заскучала со мной, чего почти не скрывала. Затем мне захотелось большего…

Результат не заставил себя ждать.

Я честно и долго старался исправить положение. Даже молился, как учил Стасик. Долго, исступленно. С верой, что ответ придет, и Вероника меня простит. Каялся и перед ней, и перед небесами. И – тишина. С женой расстался, а с Богом ни разу не встретился.

И впрямь был готов возненавидеть весь мир, только бы она меня простила. На стенку лезть.

Нет! Дребедень и бред. Все – бред и дребедень. Отвернуться, забыть, не озираться. Лучшее впереди. Еще немного, и все пройдет, утихнет. В конце концов, я сделал, что мог. Не простила – ее проблемы.

* * *

Павел Андреевич поставил на столик у кровати пузырек с лекарством.

– Вот, мамуль, новая порция. Я снова ненадолго отъеду, ты не скучай, хорошо? Если что – сразу звони.

И торопливо покинул комнату.

Мама болела давно. Некогда удивительно красивая и молодая – она родила его в восемнадцать, к пятидесяти напоминала шелестящий бумажный лист, исписанный с обеих сторон.

Но ведь она могла несколько лет назад умереть. Счастье, что Целитель помог!

Воспоминания дались Павлу с внутренней болью.

…Она заболела как-то вдруг, без причины. Врачи разводили руками, не в силах поставить диагноз. Прописали какие-то уколы. И завели шарманку про дорогостоящее длительное лечение. Какое лечение, от чего, где – кто б знал. Сын не пожалел бы никаких денег на операцию, санаторий, на что угодно. Лишь бы нашелся доктор, предложивший реальную помощь.

Бабки-шептуньи, знахари, экстрасенсы – безрезультатно. Несколько госпитализаций подряд, консультации авторитетных специалистов – мимо. Павел Андреевич стоптал пороги храмов. Молился. Постился. Плакал. Мама умирала. Мама, которую он горячо любил… в которую, позор, если бы кто узнал, был влюблен.

«Господи, Ты же видишь, как она мне нужна, – кричал он в подушку. И в небеса, выходя поутру на балкон. – Тебе что, жалко? Или трудно?»

Ответа не приходило.

Павел предположил, что неправильно молится. И начал читать соответствующую литературу. В магазине, в библиотеке, в сети он находил множество книг и статей. Если Бог не хотел помочь, он разыщет того, кто захочет!

И однажды нашел.

«Одним из наивысших среди ангелов следовало бы считать не привычных нашему слуху Михаила или Гавриила, а более тихого и неприметного архангела Рагуила. Само его имя означает "друг Бога". Согласно "Книге Еноха" именно Рагуилу поручено следить за тем, чтобы поведение других ангелов всегда было добропорядочным. Также он является ангелом-хранителем Земли и второго неба, и именно он привел Еноха на небеса. Так не логично ли почитать его выше начальника солдат или почтальона-"благовестника"? Мы полагаем, логично.

Несмотря на свое высокое положение, по какой-то необъяснимой причине в 745 году н.э. Рагуил наряду с несколькими другими высокопоставленными ангелами был отвергнут римской церковью. Папа Захарий назвал друга Божьего "демоном, выдающим себя за святого"».

Прочитав заметку, Павел Андреевич хмыкнул. Еще один ангел. Несть числа этим ангелам! Стольких он просил быть ходатаями за него, к стольким обращался – и без толку. Но рассудил: попрошу еще одного, не убудет. Главное, чтобы мама была жива.

И взмолился новому имени, как делал то прежде.

Целитель явился к нему во сне. Представился Равраилом, другом архангела Рагуила… Другом Божьего друга. Сообщил, что владыка ангелов внял призыву и послал его вместо себя. Мимоходом заметив, что папа Захарий – клеветник и лжец, окутанный мерцанием дух осведомился, чего обратившийся к нему желает. И, с пониманием выслушав, заверил, что больная не умрет. А в качестве вознаграждения попросил не поклонения, не жертву, не обет. Спросил, не будет ли для счастливого любящего сына обременительным изредка исполнять мелкие услуги для Целителя. Помогать ангелу там, где тот, в виду отсутствия телесности, нуждается в помощи человека.

Павел пообещал.

На следующее утро маме сделалось легче. Она даже встала с постели и немного прошлась по дому. Однако теперь, спустя несколько лет, Зоря не смог бы положа руку на сердце ответить, не было ли маме лучше уйти.

А ведь «услуги», потребованные Равраилом взамен, как тот и обещал, были нечастыми и не такими обременительными… казалось бы. Но почему-то после каждой встречи с ним у Павла становилось холодней и опустошенней внутри.

Проклятье! Кто-нибудь ответит, читает он в человеческих головах или нет? Можно ли в его присутствии испытывать хоть какую-то безопасность?..

* * *

«…Георг выходил от Вероники в смешанных чувствах.

"Забудь про всех"? С чего бы начать…»

…Октябрь

Я потянулся, размял одеревеневшую спину. Удачный выдался день. Без малого четыре страницы в один присест – для меня успех колоссальный. Буквально верх продуктивности. Все-таки я нащупал красивый ход.

Хорошо, когда никто не мешает, не стоит над душой.

За окном давно стемнело. Стасик вернулся, поужинал и лег спать. А я колотил и колотил по клавишам, радуясь, как складно выходит история. Вот что значит отдохнуть и подышать свежим воздухом.

А мой Георг ничего! Не пал жертвой чар сдуревшей невесты. Немного потусовал дома, потосковал чуток для приличий – и укатил в провинцию. Упросил князька направить его послом. Блюсти интересы власти… Не сказать, что пареньку пришлось легко, но держится молодцом, не унывает. Надо будет устроить ему интрижку с какой-нибудь местной полуразорившейся аристократкой. Возможно, ссыльной за грехи отца. А то и замутить каверзу с ее отцом, подпустить революционный дух. Вихри враждебные реют над нами. Дай волю – весь мир до основанья. И новый взамен.

В общем, посмотрим, как пойдет.

И правда, сотворю свой мир. Какой захочу. Говорите, мысль материальна? Так тому и быть. Создам – и свалю в него. Жить. Ото всех.

Глаза пробежали последние абзацы. Мелковато, конечно, для полноценного мира. Слишком по-детски, слишком рефлексивно. И похоже, больше рефлексирует автор, нежели герой. Стасик двести раз прав. Нельзя вместо пароля использовать кличку собаки, а героинь называть именем жены. Я закрыл файл. Подогнал к его заголовку курсор, правой кнопкой вызвал контекст. Стрелка мышки замерла над «удалить».

Какая-то навязчивая идея! Я нервно хохотнул и убрал с рабочего стола от греха подальше папку с документами. Проверил почту, не обнаружил ничего ценного. Хотя, чего ценного я мог получить? Вероника напишет вряд ли, а больше и ждать не от кого. Не обещанных же неоспоримых доказательств.

Надо же, а зацепила меня дурацкая встреча. Все равно, что не думать о белой обезьяне. Уж не Стасовы дружки ли чудят?

Я было решил лечь спать, время как раз соответствующее. Но завтра выходной, а за окном такое… И я, одевшись потеплей, вышел на улицу.

Ночью осень пахнет иначе. Заостряется аромат влаги, пожелтевшие листья начинают источать нечто, не имеющее названия и определения. Ты просто это чувствуешь и сознаешь. Впитываешь, вбираешь… Не органами обоняния – ощущаешь кожей, может быть, душой.

За то и люблю осень. В свое время любили с Вероникой бродить без цели осенними ночами…

Кхе, что у меня там с рассказом? Нужно придумать, куда повернуть сюжет, чтобы вернуться и дописать, пока пишется. И не забивать мозги посторонним.

* * *

«…Под ногами кружило поземкой, с неба летела колкая снежная пыль. Ледяной, пронизывающий ветер провинции одним резким порывом остудил голову нового княжеского представителя. Растрепал густые волосы и выдул из памяти столичные глупости. Георг шагнул с подножки почтовой кареты на подкисшую землю и огляделся.

Здравствуй, новая жизнь.

К нему спешили. Трое местных чиновников, как на подбор краснолицые и обрюзгшие, в синих, подбитых лисицей кафтанах и круглых шапках с атласным отворотом. Да-а… с такими красавцами волей-неволей затворником станешь. Благо, служебных обязанностей у него намечалось не много. Десяток докладов в неделю выслушать и выжимку из них в столицу говорящим вороном отослать. Знай сострадательно хмурься да помощь сули. По деревням раз в месяц пройтись, болтовню послушать и опять выжимку. Скорей развлечение, чем служба. Порой бывает весьма потешно (главное не позволять себя утомить назойливостью). Ну и губернаторские жалобы на житье-бытье мимо ушей пропускать. А то в столице не знают слово в слово, на что он жаловаться станет. Выучили назубок.

Встречающие приблизились.

– Здравствуйте, господин посол, рады вас приветствовать. Надеемся, с вашим присутствием воля и слава благородного князя Эдуарда Любознательного еще сильнее упрочится в наших отдаленных краях.

– Я также надеюсь, господа. Его светлость передал со мной самые горячие пожелания успеха и процветания. И я счастлив служить вам, как служит всему княжеству его светлость правитель Эдуард.

Троица высокопоставленных деревенских ослов радостно закивала, разумеется, не поверив ни единому слову новоиспеченного посла. Разумеется, равно как и новоиспеченный посол – искренности ослов.

– Благодарим, господин посол. Ваша резиденция ждет. Сегодня вы можете в полной мере насладиться отдыхом. Господин губернатор предложил отложить все предписанные протоколом мероприятия до завтра. Также завтрашним вечером будет дан торжественный ужин в вашу честь. Сегодня же вас никто не побеспокоит, однако, если вам что бы то ни было понадобится, требуйте немедленно.

– Прекрасно. Благодарю, господа. Я бы действительно с удовольствием отдохнул. Дорога была долга и утомительна. Пожалуйста, отнеситесь с аккуратностью к моему багажу».

* * *

Я хлопнул ладонью по будильнику и повернулся на другой бок. Провалялся еще с полчаса – сон больше не брал. Так что пришлось вытаскивать себя из-под одеяла, закутываться в халат и двигать на поиски радиотелефона, как всегда с вечера неизвестно куда засунутого.

– Алло, Любашка, слушай. Не могу Иванычу дозвониться, ты не передашь ему, что я капитально заболел? Нет, теперь уже всерьез, какие хитрости… Сопли, голова чугунная. Да нет, температуры пока нету, какой мне врач. Отлежусь денька три без больничного. Ага, ну спасибо тебе. Пока!

Ненавижу врать женщинам. Но на работу не хочется еще сильней. Как представлю – воротить начинает. Хоть отпуск бери за свой счет.

Сев за стол, часа четыре рубился в новую игрушку. Год валялась, а тут вспомнил, настал ее черед. Все лучше, чем пялиться в телевизор или бесцельно шарахаться по интернету. А уж насколько приятней, чем торчать в торговом зале и ублажать пялящихся по сторонам ротозеев!

Писать не хотелось. Похоже, спад после вчерашнего ударного труда. По опыту знаю, лучше не расслабляться, набросать хоть страницу, но глаза промахивались мимо текста, а мысли разбегались. И за окном, как нарочно, зарядило моросить со вчерашнего дня. Струи воды красиво чертили по стеклу, расслабляя, делая вялым и сонным.

Дождь – это когда на небесах кому-то грустно? Или сожаление о поспешно данной клятве не насылать второго потопа?

От резкого телефонного звонка я вздрогнул.

– Да, слушаю.

– Яков Романович? Добрый день, Павел Зоря тревожит. Очень хорошо, что вы дома. Мы могли бы встретиться?

Я зарычал про себя. И едва удержался, чтобы не бросить трубку.

– Чего вам от меня еще надо? Как вообще узнали мой домашний телефон?!

На том конце вежливо посмеялись:

– Полагаете, небесам он неизвестен? Вы себя недооцениваете. Да, вы простите, что второй раз получается вызванивать вас в дождь. Если пожелаете, я мог бы подъехать к вам домой. Если, конечно удобно.

– Слушай, иди ты! Ни с кем я не хочу встречаться.

Грохнув трубкой по рычагу, я вырвал из аппарата шнур. А мобильный, помнится, как вырубил вчера утром, так и не включал.

Настроение испортилось окончательно.

Возвращаться к игре расхотелось. Плюнув на все, грубым движением задернул шторы и завалился в кровать, сцепив под головой руки. Гори оно все ясным пламенем. Может, уволиться к чертям собачьим да уехать куда подальше из Москвы? По сути, ничего меня в столице не держит. Не кокетничать с фрейлинами, не раскланиваться с прохожими, не болтать о погоде…

Моя придуманная Вероника осталась бы довольной.

Внезапно опять зазвонил телефон. Телефон… минуту назад отключенный от линии! В желудке образовался рыхлый снежок.

Звук был настойчив и проник бы даже сквозь одеяло и пару подушек. На такие звонки невозможно не ответить.

А вы говорите, ни Бога, ни дьявола.

– Алло? – Я покорился судьбе.

– Так вы не против, чтобы вас навестили?

В голосе Зори слышалось как торжество сильнейшего, так и тоненькая нотка неуверенности. Странное сочетание…

– Да бес с тобой. Заходи. Адрес не дам, сам догадайся.

– У меня есть ваш адрес. Благодарю за приглашение, скоро буду, ждите.

И отсоединился. Телефон снова умер.

«Спасибо за приглашение». Как вампир, что стоит на пороге и без позволения хозяев не войдет. Я передернул плечами – после фокусов с выдернутыми из гнезд проводами во что угодно поверишь. Вот только если Пал Андреич что-то мне желал доказать, похоже, добился он диаметрально противоположного эффекта. Впору звонить Стасику, чтобы заскочил на огонек, можно с коллегами-семинаристами.

Или заранее чесночку наесться?

Входная дверь – стальная, с хитрыми замками – отворилась сама собой.

– Разрешите?

– Вошли уже, – буркнул я. – А сквозь стены тоже умеете?

Зоря снял с носа очки в золотой оправе и, подышав на стекла, протер носовым платком. Нерешительно повертел очки в руках.

– Тоже? – Он театрально развел пухлые ручки. – Нет, я ни через стены не умею, ни через запертые двери.

– Значит, мне осталось припомнить, когда я открыл перед вами. Не пора ли рассказать, что происходит?

Все же стоило пойти на работу.

Павел Андреевич поджал губы и, подслеповато щурясь, осмотрелся по сторонам.

– У вас уютная квартира. Собственная или снимаете?

– Я тоже задал вопрос и жду ответа. Или спустить с лестницы? Плевать, умеешь ты проходить сквозь стены или нет.

– Да не умею я, не умею, успокойтесь. Как вы, как ваш брат. Как и все нормальные люди-человеки. У вас и правда было не заперто.

Он как-то подозрительно улыбнулся и водрузил очки обратно на нос.

– Желаете знать, что происходит? Извольте. Как раз пришла пора. Оглянитесь!

* * *

«…Георг ощутил, как из-под ног уходит земля. Колени провалились вперед, а сам он опрокинулся на спину. Нелепо всплеснув руками в попытке восстановить равновесие или хотя бы за что-нибудь ухватиться, господин княжеский посол с размаху грохнулся в мокрую от дождя траву.

Молния еще раз полыхнула, раскрасив черный небосклон в малиновое с белым, и снова сделалось непроницаемо темно».

* * *

Родная квартира исчезла. В нос шибанул запах… не знаю, что на земле может так пахнуть. Горьковато-холодный и, если бы запахи имели цвет – огненно-красный. Что-то схватило меня за шкирку и рвануло из привычной реальности. Глаза защипало от ударившего в лицо ветра.

Ничего не вижу. Руки машут, как лопасти вертолета, не касаясь предметов. Черная пустота, вакуум… и полная, непроницаемая тишина. Кстати она, в отличие от всего остального, плотная и осязаемая, ее можно потрогать. Мягкая, местами комковатая, не слишком удобная для жизни тишина. Сжимаю пальцы, и чувствую под ними рассыпчатые, шероховатые на ощупь шарики безмолвия.

Пытаюсь произвести хоть какой-нибудь шум – ни в какую.

Задыхаюсь. От давящих со всех сторон тишины, темноты и тошнотворного «красного» запаха.

– Яков…

Молчание отступило, испугавшись звука, а вслед за ним подтаяла, распадаясь ватными клочками, темнота. Сквозь мутную хмарь проступили контуры, очертания. Вроде человеческой фигуры, сидящей на высоком кресле. Или на троне?

– Яков. – Просто утверждение, констатация факта.

Покинув седалище, фигура выпрямилась во весь рост и приблизилась.

– Добро пожаловать, я давно ждал. Меня зовут Равраил. Подойди.

Я несколько раз переступил негнущимися ногами.

– Не бойся, я друг.

В заверения незнакомца верилось с трудом. Впрочем, пусть лучше будет другом. Делая очередной неловкий шаг по плоскости бездны, назвать которую полом или землей нельзя, мечтал об одном: скорей бы все кончилось.

Не показывать страха. Вопрос только как? Если он знает все. Если устроил такое, то как он может не знать! Нужно спокойно вздохнуть. Не воздухом – так хоть тем черным гелем, пахнущим красным, фантасмагорической атмосферой неведомого места.

Лишь бы не заявил, что мы на небесах.

«Я только что с неба. Бога там нет…»

– Не злись на Зорю. Он, к сожалению, не самый приятный представитель рода людского. И не самый умный. Подозреваю, наговорил массу глупостей. От него требовалась самая малость: разыскать тебя и передать приглашение. А его понесло… Придумать такое – Бога нет! Безумец. Естественно, Бог есть. Другой вопрос, чем он является. Но не будем о мелочах. Формальности я соблюл, можно перейти к делу.

Сотканная из окружающей тьмы фигура мерцала, подрагивая, словно в любой миг готова унестись прочь и балансирует на границе фальстарта.

Однако живой, доверительный голос успокаивал. Я больше не пытался перебороть волнение, неспокойные чувства пропали. Сердце угомонилось, стало куда свободней дышать. Потускнели возникшие в первый момент дикие ассоциации. «Красные запахи»! Запомнить бы, потом использую в тексте.

А там и вовсе перестали тревожить исчезновение родной квартиры и присутствие мистического, мерцающего черным светом Равраила.

Интересно, что ему от меня надо?

– Я хочу, чтобы ты написал книгу, – произнес незваный гость, будто прочитав мои мысли. – Само собой разумеется, совершенно не такую, как тебе описал Павел. Но, тем не менее.

– Почему я?

Существо рассмеялось:

– О, вопрос всех вопросов. Да ни почему. Решил, что твоя манера письма мне подходит. Причем, поверь, я бы мог исподволь завладеть твоим разумом и телом, написать что угодно самостоятельно. Книга бы вышла и, уверяю, имела бы ошеломительный успех. Но я не хочу писать книг, в том числе и вот так, опосредованно. Я хочу, чтобы она получилась такой, какой пожелаешь ты сам. Я лишь расскажу несколько историй, они должны будут лечь в основу. Кроме того, ты же мечтал о серьезной писательской работе? А я имею привычку давать человеку то, о чем он больше всего мечтает. Допустим, моя небольшая прихоть.

Равраил (надо же, незнакомое, необычное имя врезалось в память – не выжечь, хоть обычно с трудом их запоминаю) неторопливо вернулся к трону и водрузился на него.

– Согласен?

– Похоже, мне только что предложили стать «литературным негром».

На лице Равраила заиграла улыбка.

– Мне больше импонирует новомодное «книггер». Если ты не найдешь в нем ничего унизительного.

– Нет, почему? – я пожал плечами. – «Работай, книггер, солнце еще высоко». Оригинальное такое словечко. Неполиткорректное, в моем духе. Хорошо, что за несколько историй? И когда начинать?

Он с удовольствием потянулся, откинувшись на высокую спинку. Мерцание усилилось.

– Я предлагаю не откладывать и начать завтра утром. О прежней работе можешь не переживать. Хочешь – бери расчет, не хочешь – просто забудь адрес того магазина.

Не успев ничего ответить, я ошарашенно замер. Фигура задрожала, пошла рябью, как фантастическая голограмма, и растаяла в воздухе. А я вновь оказался в собственной спальне. Исчезло чувство нереальной атмосферы, свет и тени вернулись на свои места, нормализовались запахи. К счастью, испарился и Павел Андреевич Зоря. Надеюсь, не прихватил ничего из имущества. Узнаю – слуплю с Равраила в тройном размере!

– Да, кстати, я в жизни книг не писал.

– Не имеет значения, – с готовностью откликнулась пустота. – Спокойной ночи.

«Ночи?! – вздрогнул я. – День на дворе!»

Однако, выглянув в окно, убедился: на улице давным-давно стемнело.

* * *

Зоря не помнил, как покидал квартиру. Все пошло не так, как он предполагал. Для начала его попросту отпихнули с дороги, как что-то использованное и больше не нужное. Он-то, наивный, надеялся сыграть важную роль. Угодить Целителю, вернуть его расположение, которое, Павел буквально кожей ощущал, медленно, но верно уходило. А этого нельзя допустить! И из-за мамы – она снова начинает себя чувствовать хуже, и… да хотя бы из-за того, что Павел до смерти боится своего покровителя и господина.

Целитель… Да, он умел исцелять. Он вообще может многое, в том числе проклинать и насылать страшные муки. Душевные, телесные. Может поглотить целиком, растворить и отхаркнуть, слепить из недопереваренного тебя новое существо с тремя руками и без головы. Или с ушами на животе.

Может, и прав был отец Захарий? Хотя, он писал про Рагуила…

Но именно Рагуила Павел и призывал! А пришел… Целитель.

С недавних пор Зоря начал побаиваться метро. И взрывы там, и толпа за спиной – стоишь на платформе, а тебя того гляди спихнут на рельсы. Иррациональное чувство беспокойства, раньше такого не бывало. Но делать нечего, из района, где жил Полянский, наземным транспортом домой не добраться. Приходилось терпеть.

Ехал долго: поезд стоял на каждом перегоне по нескольку минут. В вагоне становилось душней, и Павел все больше нервничал. А еще не шла из памяти недавняя встреча. Смешно, ведь Полянский и впрямь открыл дверь своими руками – Целитель предупреждал, что так и будет. Открыл за минуту до того, как Павел вошел в подъезд, и начисто позабыл об этом. И ведь уверен, что его дом – его крепость. Ага, пока рядом нет Равраила.

По-своему Павел даже немного Якова пожалел. Что ни говори, страшно впасть в руки друга Божьего друга. «Оглянитесь!» – Короткая вспышка тьмы в светлой комнате, и жертва и избранник ангела валится замертво. Павел хотел было подхватить бесчувственное тело, но Целитель запретил. Коротким жестом отмел в сторону, приказал убираться.

«Я помогу?»

«Нет. Только мешаться будешь. Проваливай!»

И темная фигура, поглощая дневной свет, нависла над упавшим.

Непонятно, зачем он, Павел Зоря, вообще потребовался. Все запросто могло случиться и без него.

Не постичь ему помыслов духа, как ни старайся.

Состав последний раз тормознул в туннеле, и Павел затаил дыхание. Еще минут пять, и он на поверхности. В первую очередь – позвонить маме, убедиться, что все в порядке. Вчера опять скакало давление и отказывались ходить ноги.

…Ноябрь

Писать книжку на заказ оказалось забавно. И шла она легко, как ничто и никогда прежде. На работу, расчет и остатки зарплаты я решил наплевать. Некоторый запас денег у меня был, главный из плюсов холостяцкой жизни – тратишь на одного себя. При моей неприхотливости жуткая экономия. Комп работал исправно, интернет оплачен, холодильник набит заблаговременно. Чем не жизнь? Возникнет нужда – обращусь к заказчику. Благо предложил не стесняться.

При ближайшем рассмотрении Равраил оказался ничего себе парнем. Если отмести половину того, что наплел Зоря и насочинял я сам, трезво взглянуть на положение вещей – с ним можно иметь дело. Ну, ангел. Ну, заблудившийся в сущностях. Желает приподнять в глазах мира некоторых старых союзников и утопить пару-тройку неприятелей. Ничего богохульного – он сразу предупредил. Да мне и не важно.

Несколько раз звонили с работы. Я маловразумительно бубнил в ответ и вешал трубку. К мобильному вообще не прикасался, едва завидев на экране номера звонящих. В какой-то момент понял: телефон меня раздражает. На связь выходили традиционно не те, кого хотелось услышать. Поначалу я вздрагивал. Почему-то упорно казалось, что должна позвонить Вероника, но звонил всякий раз кто угодно другой. Сам же я набрать ее номер не решался. Вообще всеми силами старался выкинуть ее из памяти.

В долгий ящик легла рукопись рассказа. Георг застыл на пороге мистического приключения – в последний момент я добавил элемент фантастики. Вышло вполне пророчески.

Живая Вероника легла в долгий ящик… фигурально выражаясь. Надоело. Извожу себя, рефлексирую, а кому это надо? Мне? Глупости, проживу как-нибудь.

И вообще срочно нужно куда-нибудь выбраться, развеять хмурь. Я разыскал телефон.

– Любаш, привет! Ты как? Ага, я тоже ничего. Чем занимаешься после работы? Угу… так давай встретимся! Как зачем? Ты привлекательна, я – чертовски привлекателен, найдем, чем заняться. Ой, да шучу я, посидим-поболтаем, как будто меня не знаешь. Вот, ну и славно. Значит, я к закрытию подгребу, подожду на углу, чтобы окружающим не попадаться. Ну пока, до встречи.

В кои-то веки побрившись (неделю не возникало необходимости), я оделся и вышел из дома. Зарядивший на несколько дней ливень, наконец, унялся, лужи медленно подсыхали. Снова выглянуло солнце – конечно, не такое ласковое и теплое, как прежде. Перепрыгивая водяные разливы, я добежал до остановки. Поймал за хвост отходящую маршрутку, сел на свободное место. И всю дорогу к метро бездумно глазел в окно. Затем два десятка минут под землей – и я на работе…

Даже как-то непривычно и необычно осознавать – на бывшей работе.

Любаша появилась спустя четверть часа. Как всегда, вовремя на работу, вовремя с работы, нехарактерно для женщины пунктуальна.

– Привет!

– Здравствуй, Яшка. Как здоровье?

– Превосходно! А у вас как движется торговля?

Она сдвинула бровки, оценивающе взглянула на меня.

– «У вас»? Себя ты уже отпочковал, никак увольняться собрался?

– Почитай, уволился. За расчетом лень зайти. Я работенку нашел – такую, что и нравится, и с голоду помереть не даст.

– Поздравляю. Поделишься?

Я кивнул, жестом приглашая недавнюю коллегу прогуляться вдоль улочки.

– Легко. Пойдем, подыщем местечко, где посидеть.

Крохотная кафешка подвернулась быстро. В ней ни я, ни она никогда не были, поэтому первые минуты мы молча оглядывались по сторонам. Низкий арочный потолок создавал впечатление подземного грота, в стены вделаны рассчитанно-грубоватые светильники. В целом – уютно. Бесшумно возникший официант принял заказ и так же бесшумно исчез.

– Ну, выкладывай, – велела она.

Мои пальцы коротко побарабанили по столешнице, изображая работу с клавиатурой.

– Пишу роман на заказ. Выражаясь современно, книггерствую.

Любочка удивленно приоткрыла рот.

– Ого! Я думала, для тебя сочинительство не больше чем хобби. Не боишься пролететь? Все-таки дело серьезное. Вдруг в издательство не возьмут? Или не заплатят? А то вообще сил не хватит дописать до конца. Сам плакался, два романа лежат на середине брошенных…

Вот они, главные страхи новичка во всей красе. Если бы да кабы. Если бы да кабы не было друга Божьего друга, которому нужен не маститый профессионал в качестве литературного раба, а, хе-хе, единомышленник вроде меня. А два романа… Скорей, два кусочка, наброски начала. Так, приукрасил чуток для солидности. Мол, нет времени довести до ума.

– Хобби… тоже мне, скажешь. Еще заяви, что я графоман последний. Допишу. Фактического материала хватает, заказчик предоставил. Муза о-го-го какая, времени хоть отбавляй. А насчет «не возьмут» или «не заплатят» и беспокоиться нечего.

– Ну, раз так, я за тебя рада. А про что роман?

– Вообще-то вещь многоплановая, долго рассказывать. Если в двух словах – фантастический роман. Об ангеле, который пришел на землю, чтобы дать людям то, чего они хотят. И как другие ангелы ему мешали.

– А почему мешали? Наверное, должны были мешать бесы, а не другие ангелы?

Приняв от подошедшего официанта заказ, я ухмыльнулся:

– В этом и фишка. Бесам-то какая польза ему мешать? Они себе живут, занимаются какими-то делами, вредительствуют помаленьку. Пока их не трогают, переть на ангелов нет никакого резона. Тем более, по моей идее клиенты первых и вторых в основном не пересекаются. Каждый пасет и стрижет свое стадо. Бывают набеги на соседей, но это отдельная тема.

Мы, чокнувшись, выпили за встречу и ненадолго занялись едой. Кухня, кстати, в заведении оказалась приличной. Надо будет заглядывать почаще.

– Вероника больше не звонит? – круто сменила направление разговора Люба.

Я поморщился. Спасибо, добрая девочка, вовремя напомнила.

– Нет, и слава богу. Если честно, нет никакого желания ее слышать. Расстались и расстались, умерла так умерла. Зачем лишний раз поминать былое? – И, подняв бокал, хитро подмигиваю: – Так что я человек свободный, открытый, доступный.

– Ясно! Знаем мы вас, таких доступных. Хищники. Оглянуться не успеешь – козья ножка останется. Пиши уж лучше свой роман, литератор.

Болтая о том о сем, мы закончили ужин. На улице тем временем окончательно стемнело. И возвращаться домой не хотелось категорически.

– Я провожу? Кофейку попьем…

– Не стоит, Яш. Мне после кофе спать не хочется, а уже ночь на носу.

– Ну значит без кофе. Хоть я, может, на бессоннице бы и настаивал…

Она покачала головой.

– Давай в другой раз.

– Обещаешь?

Девушка на секунду отвернулась.

– Не обещаю. Но если что – попьем. Посмотрим.

Мы вышли на улицу. Посвежело… Ноябрь на дворе. Спустились в метро.

– Ну что, точно не хочешь кофе?

– Нет, Яшка, я воздержусь. Поздно. Спасибо за ужин.

Три минуты спустя я мысленно помахал вслед ее электричке и, раздосадовано сплюнув на рельсы, побрел на противоположную платформу.

…Декабрь

Павел Андреевич медленно опустился на стул, забыв от волнения запереть входную дверь. Тяжко вздохнув, он повесил голову. Руки сцепились в замок, глаза с тоской уставились на щелки в паркетном полу. «Только бы она вернулась! – думал он. – Только бы не умерла».

Врач «Скорой» ничего утешительного не сказал. «Положение тяжелое. Шансы есть, не теряйте надежду. Но может потребоваться операция – сложная и дорогостоящая, и лучше, если не у нас». И уехал, забрав маму с собой. А Павел был настолько ошарашен и новым приступом, и словами врача, что даже не сообразил поехать с ней в больницу.

Зоря чувствовал, как сильней и сильней начинают дрожать руки. Деньги он при необходимости найдет. Но все-таки…

– Целитель, – позвал он в пустоту. – Целитель, помоги! Мама снова больна. Все стало хуже, чем было. Помоги, Равраил…

Он помолчал, стиснув зубы и зажмурившись. Обычно друг Божьего друга отвечал на призывы быстро. Словно всегда был неподалеку. Теперь же Павел ждал и ждал, ловя каждый случайный шорох, вслушиваясь в безмолвие пустой квартиры.

Наконец нервную тишину нарушил негромкий ответ:

– Сколько раз можно просить об одном и том же? Я уже давал твоей матери исцеление. А что она? Я предупреждал: нужно себя беречь. И лекарства… ты не интересовался, как часто она их принимает? Чего ты еще от меня хочешь?

– Помоги, Целитель. Я что угодно для тебя сделаю.

Посланец Рагуила фыркнул:

– Что ты сделаешь, что ты можешь? Простейшие дела через пень-колоду! Бросил бы давно с тобой возиться, да жалко тебя. Так уж и быть, последний раз. Найди деньги на операцию. Можешь не бояться отечественных хирургов, все пройдет как надо.

Чуть не плача, Зоря сполз со стула на пол.

– Я твой раб, Целитель!

– Не унижайся, встань. Я не Господь Бог, на кой мне рабы? Ищи деньги на операцию. И вот еще что. Насчет Полянского…

Павел поднял глаза. Он-то начал полагать, что с писакой Равраил его больше не сведет – слишком резко тогда осадил.

И слишком яркой была обида, которую Павел Зоря затаил на Целителя.

– Мне нужно, чтобы ты с ним встретился. Случайно, где-нибудь на улице или в транспорте. И подгадай сделать так, чтобы Яков был вместе с братом. Не обязательно, но крайне желательно. Потому что если не выйдет, то придется встречаться с его братом отдельно. И здесь – ни малейшей самодеятельности. Сделаешь, что повелю, с точностью до буквы, понял? И никаких звонков больше.

– Да, конечно! Я все исполню в точности, не сомневайся. Но я боюсь, застать их вместе вне дома будет проблематично. Они же нигде не бывают вдвоем. Да и отношения у них не то чтобы дружеские.

Равраил усмехнулся.

– Порой ты ухитряешься меня удивить. Откуда такая уверенность? Ты их настолько хорошо изучил?

– Нет, но…

– Понаблюдай, – Целитель оборвал робкую попытку оправдаться. – Походи за ними, поработай филером. А потом раскинь мозгами. Ну или я помогу, так и быть. Вариант встретиться со Стасом отдельно – на самый крайний случай. Особо им себя не успокаивай. Не расслабляйся прежде времени.

Последняя фраза прозвучала совсем тихо, словно издалека. Насколько Зоря успел заметить, друг Божьего друга нечасто утруждал себя словами приветствия и прощанием.

…Январь

– А Люцифер?

– Что – Люцифер? – Равраил похрустел костяшками пальцев, разминая их один за другим. – Светоносного банально обманули. Как и простачков, что верят в оккультизм. Если честно, то он давно не у дел. Ждать от него пакостей или наоборот каких-то благ – дурость. Собственно, как и Господь Бог. Было дело, они пикировались, мерялись, хе-хе, палицами. Но не вечно же маяться дурью. Цивилизация давно добралась и в Поднебесье. Нашлись способы уладить былые конфликты мирно. Скажем так, сравнительно мирно и относительно цивилизованно.

Равраил с легкостью, походя опровергал большинство наиболее устоявшихся теорий о духовном мире. Хотя, понимаю, устоявшихся – в моем обывательском представлении. Что я, по сути, про него знаю? Мир духов, скорей, Стасова область.

Брата я, кстати, до сих пор ни во что не посвятил, хотя обычно все, что писал, давал прочесть ему первому. Обойдется. Нечего на каждом слове критиковать и умничать. Заранее могу представить, что он скажет и о новой книге, и о друге Божьего друга.

– Поменьше читай и слушай разные глупости. Пользы ноль и развлечение сомнительное. Да, я прочел то, что ты успел написать. Мне нравится. Ты четко уловил настроение. Есть хорошая здоровая ирония, и то, что взгляд у тебя не замылен, нет предубежденности, идет книге в плюс.

– Спасибо, – я смутился. – При иных обстоятельствах я бы и не сел за нее.

Он махнул рукой.

– Глупости. То, что должно быть сделано – будет сделано, хотим мы или нет. Есть в этом некоторая предопределенность. Главное, работай дальше и ни о чем не беспокойся.

Сказал – и испарился.

«Работай…» По прикидкам, книга готова без малого наполовину. Такими темпами к весне будет готова…

Встав, я открыл балконную дверь, полной грудью вдохнул влажный воздух. Зима выдалась слякотной, бестолковой, лишний раз высовываться на улицу не хотелось, и прогулки сократились до минимума.

Я вернулся к компьютеру. Задержал палец у кнопки включения, но не нажал. Сел в кресло и закрыл глаза, пытаясь вспомнить, как жил до того, как начал писать роман. Дурацкая мысль. Скучно жил. Сочинял никому не нужные истории, ходил на работу. Задумался, как буду жить, когда допишу. И издам. И увижу книгу в магазине. И на коленях у людей в метро.

Если верить Равраилу, дальше будет успех. И на волне успеха, быть может, получится придумать что-то свое. Да хотя бы дописать про ту же Вер… про того же Георга. Есть у меня для него парочка заготовок в копилке. Хотел поначалу использовать в «заказной» книге, но все же решил отложить на потом. Поглядим, что из них вырастет.

В коридоре зашуршал замок.

– Привет, я вернулся, – Стасик, как всегда жизнерадостный, сунул в комнату нос и помахал рукой.

Я, не оборачиваясь, ответил кивком.

– Как настроение? Все зрение ломаешь? Дал бы почитать, чего наваял.

– Молодой еще! Там неприличное.

– Да ладно, будто я тебя не знаю. Ты неприличное не умеешь. Болезненно интеллигентен для неприличного, впору тобой гордиться.

– Гордиться грешно, – парировал я. – Ужинать будешь?

– А как же!

Настала моя очередь ехидничать.

– Прекрасно. И на мою долю приготовь.

Стасик изобразил обиду:

– Эх, надеешься на лучшее, а выходит… Вот так и я тебя на свадьбу приглашу!

Я круто развернулся в кресле.

– Чего?

– На свадьбу. Где-нибудь в июле-августе.

Все думы о книге исчезли. Я встал из-за стола, помотал головой.

– Бр-р, не понял, давай поподробней. В каком смысле?

– В прямом, – улыбнулся Стас. – Мы на лето назначили.

Я тупо уставился на него.

– С кем?!

– С Катюшкой, с кем еще? Я тебе вообще-то говорил.

Может, когда и говорил. Да нет, ерунда, не говорил он, точно! Уж я бы запомнил. Да и ребенок ведь, куда там жениться?! Хотя, конечно, что-то припоминаю. Еще спрашивал, браки среди единоверцев не есть ли духовный инцест, чем вызвал бурю эмоций.

– Она, кстати, до сих пор желает с тобой познакомиться.

– Оп-па, чего вдруг?

– Ну как же, – удивился он. – Почти настоящий писатель у жениха во братьях ходит. Прикольно.

– Ничего себе «прикольно»! А мне что прикажешь делать?

Стасик хитро прищурился:

– Да то же, что и всегда: раздувать щеки да умности изрекать.

– Слушай… – Ему наконец удалось меня разозлить. – Всему есть свой предел!

Понимая, что перебарщивает, брат пошел на попятный:

– Ладно, извини. Настроение было хорошее, надеялся, ты оценишь.

– Не оценил.

Стасик уселся на диван. А я отвернулся к монитору и опустил подбородок на сцепленные пальцы.

– Нет, я тебя поздравляю. Но, может, все-таки без меня обойдется?

– Ага, может, и на свадьбу не придешь? – расстроился он. – Тебе трудно, что ли? Просто посидели бы где-нибудь. Я же ничего особенного не прошу. Что с тобой происходит? Глядишь на весь мир, словно на смерть осужденный.

Что происходит… Спросить легче, чем рассказать. Да и кому, сопляку этому?

– Да ничего со мной не происходит, отвали! Делом бы лучше занялся. Тоже мне, жених, ни кола, ни двора. Куда жену-то приведешь? К брату на постой? Или к мамочке в деревню, навоз топтать?

Стас вздрогнул.

– Знаешь, что…

И вскочил с дивана. Я же – будто от наваждения очнулся.

– Слушай, Стас, прости, настроение ни к черту. Работа серьезная, сижу с ней, сижу, а все конь не валялся. Да и вообще… как будто не понимаешь ничего.

– Да нет, я все понимаю, не дурак. Прости, что пристал со своей радостью.

И, развернувшись, ушел.

– Эй, да погоди ты, психический!

В коридоре аккуратно закрылась дверь.

* * *

– У меня ничего не получается! – в отчаянии воскликнул Зоря.

Равраил презрительно скривил губы.

– Не удивлен. Ладно, не скули. У меня, в отличие от тебя, всегда всё получается. Слушай, как поступить.

* * *

Стас вернулся за полночь. Тихонько, стараясь не нашуметь, прокрался по коридору…

– Привет.

– Угу, – буркнул он и шмыгнул в свою комнату.

– Слушай, извини. Оба дурака сваляли.

– Угу.

Я побарабанил ногтями по дверному косяку. Послышался вымученный вздох, и дверь отворилась.

– Ты меня тоже прости, я все понимаю. Я бездельник, у меня куча свободного времени, вот и напрягаю всех, кого не лень. Еще и живу у тебя на халяву.

– Да перестань, я так не думаю, честно. Не знаю, с чего взорвался. И впрямь, наваждение.

Он кивнул:

– Ничего. Пошли чай пить.

– Пошли. Сохранюсь только.

Вернувшись к компу, я закрыл файл. Полдня сидел перед текстом и десяти слов не написал. Мысли куда-то разбежались. Все, что было так ясно, пока говорил с Равраилом, по непонятной причине развеялось, в голове опустело. Да еще идиотская ссора …

Хотя, конечно, он сам дурак, нечего было язвить и подкалывать. Я тоже бываю на взводе, могу и сорваться.

Монитор мигнул прощальной майкрософтовской заставкой и погас. И я с почти чистым сердцем отправился на кухню.

Стас к тому времени разогрел чайник.

А на субботу мы наметили посиделки со Стасовой Катериной.

В крошечном ресторанчике тихонько играло «Браво». Невольно вслушиваясь в знакомые слова, я опустился в дерматиновое кресло. «Браво» меня всегда настраивало на меланхолический лад. Любое – от бойких битов до минорного джаза. Еще со времен бурной юности, когда ухаживал за одной девчонкой. Ухаживания остались не более чем ухаживаниями, девчонка вышла за какого-то прибалта, в прошлом году, по слухам, обзавелась третьим ребенком. А я, случайно услыхав где-нибудь «Две монеты брось в огонь и перо три раза тронь» или «Если бы на Марсе были города, я бы встал пораньше и слетал туда» неизменно испытывал грустинку и смутное желание выпить.

Кате, оказывается, поразительно подходит ее имя. Мелкий, чуть взъерошенный котенок, робкий и любопытный одновременно. Не кошка – величественная и капризная, именно котенок. С короткой стрижкой, темненькая, огромные глазищи сходу проникают внутрь. Таких девчонок хочется погладить, сводить в кинотеатр на добрый мультфильм и угостить мороженым.

Немножко похожа на Веронику в самом начале нашего знакомства…

Так, замяли.

– Ладно, мальчики и девочки, – я взял инициативу в свои руки. Надо же развлечь молодежь, до конца отыграть свадебного генерала. Да и отвлечься от лишних воспоминаний. – Что будем есть, пить, курить?

Стасик привычно сморщил нос, а Катеринка ничего, игру приняла, не стала жеманничать.

– Начнем, думаю, с чего полегче – коньяк, виски, а там как пойдет. – И положила подбородок на Стасово плечо.

– Ну и славно!

Я подмигнул ей и подозвал официанта. Мы что-то заказали, разумеется, без алкоголя, чужие убеждения я привык уважать.

– Стас много про вас рассказывал, – сообщила Катя.

– Катюша, может быть, лучше на «ты»?

– Хорошо, – она улыбнулась. – Про тебя.

– И что же он рассказывал?

– Ну-у, – протянула она, – что вы в хороших отношениях, что он живет у тебя, а не в общежитии, за что тебе очень благодарен. Что ты писатель и прямо сейчас пишешь какую-то очень серьезную книгу…

Отчего-то меня смутили ее слова. Не сомневаюсь, брат ко мне хорошо относится, и если кому обо мне рассказывает, то не гадости про то, как мы собачимся, а в основном о светлых и беззаботных моментах.

Наверное, и я поступал бы так же, если б мне было с кем про Стасика говорить.

– Эй!

Внезапно я вздрогнул от болезненного толчка в спину. Я обернулся и застыл, не зная, удивляться или злиться. Или злиться от удивления. Невесть откуда возникший старый знакомый рассыпался в извинениях, гневно сверкнув взглядом сквозь золотые очки вслед пробегавшему мимо официанту. На безупречном щегольском костюме растекалось мокрое пятно.нинсытые й раздражающей лощености не осталось следа.

– Простите ради Бога! Этот олух выскочил неизвестно откуда… О, Яков Романович, вот так встреча! Простите великодушно. Видно, такой день – все бегут, торопятся, не озираясь по сторонам. Вот ведь дела, не узнал бы вас, если б не этот разгильдяй.

Я не знал, что делать с его потоком словоизвержений. А заткнуть так хотелось… или как минимум подковырнуть.

– Знакомьтесь, ребята, Павел Воля.

– Зоря, простите, – поправил Пал Андреич.

– Тем более. Павел Зоря, большой специалист по части интриг и незапланированных встреч.

Толстяк тем временем раскланялся со Стасиком.

– А вы?.. Приветствую, приветствую! Вы, если я правильно понимаю, милостию Божиею Станислав Романович? Ваш брат – отменнейший шутник, отменнейший.

Мы со Стасиком и Катей переглянулись. Дурацкая ситуация, иначе не назовешь.

– Извините, мы немного заняты. Общаемся…

Зоря нарисовал на физиономии понимающую мину.

– Да-да, конечно. И в мыслях не имел беспокоить и прерывать беседу. Немедленно исчезаю! Единственное, позвольте поинтересоваться: как продвигается ваш роман? Я слышал, в повествовании возникла некая заминка? Глубоко сожалею и весьма надеюсь, что разрешить ее для вас не составит особого труда…

– Ой, Яков, а расскажи, что за роман! – в момент замяукала Катя. – Стаска все уши прожужжал, а про что он – ни слова.

Искоса я зыркнул по очереди сперва на нее, потом Павла и Стасика. Сговорились, что ли.

– Потому и ни слова, что про него никто не знает, включая Стаса. Так что я, Катюш, с твоего позволения, покуда не стану приподнимать завесу таинственности.

Девушка обиженно-шутливо надула губки. Вышло забавно, и мы рассмеялись.

– Слушай, а твое многострадальное фэнтези про влюбленного парнишку? – напомнил брат. – Оно развивается?

– Три месяца не прикасался.

Катерина умильно похлопала глазками, мигом забыв про роман.

– Вот это да! Получается, на целых три месяца все персонажи будто заснули. Но зато пишется роман. Тоже прекрасно!

– Да, милая Катя, – встрял Зоря, – Яков Романович выполняет работу исключительной важности. Я имел счастье ознакомиться с ней в силу профессиональной необходимости.

– Правда?! А вы, наверное, редактор?

Тот развел руками:

– Нет, что вы. Я, скажем так, скромный консультант при издательстве. Ну, собственно, засим позвольте откланяться. И так с моей стороны было крайне невежливо отнять столько времени…

Лицемер! Слепому ясно: уходить гражданин Зоря явно не собирался. Разомлел в лучах внимания красивой девчонки – тапком не прогонишь.

– Ну что вы! – протестующее воскликнула Катя. – Ведь это же очень интересно! Присаживайтесь с нами, если вы, конечно, никуда не спешите. Я, между прочим, тоже немножко пробую писать…

– Действительно, раз уж мы так неожиданно встретились, – поддержал невесту Стасик.

За что тебя уважаю, братишка, так за присущую тебе мужскую солидарность и братскую любовь.

– Ребят, вы уверены? – Я предпринял последнюю попытку спасти вечер.

Ребята были уверены. Добрейшей души человеки, что один, что другая.

Я беззвучно застонал. Неужто за тем я сюда и приперся – лицезреть приторно лыбящуюся физиономию Равраилова прислужника? Удовольствие, знаете ли, ниже среднего. Уж лучше б сидел дома, писал книгу. На худой конец посмотрел телевизор.

– Катюш, мне кажется, у Павла Андреевича могут быть иные планы. Может, обсудим издательские дела в другой раз?

– Если честно, дел у меня никаких нет, – ответствовал очкарик. – Однако и мешать вашим планам не хотел…

Катя умоляюще воззрилась на меня. Как отказать? Обреченно махаю рукой и указываю на свободный стул.

– Ну хорошо. Так понимаю, творческий вечер писателя Полянского считается закрытым, объявляется творческий вечер издательского работника Зори, – с сарказмом проговорил я. И улыбнулся, на всякий случай показывая, что пошутил. Вышло фальшиво.

Понятия не имею, зачем так сказал. Почему-то счел, что лучше показаться обиженным инфантильным графоманом, чем показать, что расстроился из-за сорванной тихой семейной посиделки. Или боялся, что кто-то заподозрит в ревности котенка Катюши к очкастому кабану? Да нет, чепуха! Просто ненавижу, когда в налаженную схему нежданно-негаданно встревает неконтролируемый фактор. Чувствую себя по-дурацки.

И назовите мне хоть одного, кто любит себя по-дурацки чувствовать.

– Да ну тебя, Яш! – Стасик сдвинул покучней посуду на столе, освобождая место. – Не выпендривайся.

Рассыпаясь в неискренних извинениях, Зоря уселся. Полистал меню, сделал заказ.

– И что же вы думаете о моей бессмертной работе? – Допив кофе, я отставил чашку.

Зоря прищурился и снял очки.

– В целом внушительно, да… Однако на мой вкус – недостаточно зло. Вы позволяете себе миндальничать там, где хорошо бы проявить смелость, даже резкость.

Ого!

– И где же, например?

– Например в пятой главе. Там, где вы рассуждаете о природе чудес, творимых героем.

Я усмехнулся. Целиком, кстати, Равраилова идея. Суть в том, что у героя из всех щелей и рукавов стали вдруг сыпаться удивительные чудеса. Причем и добрые, и не очень – без разбора. И окружение героя резво поделилось на два стана: одни едва не провозгласили его пророком, другие рвались возвести ведьмака на костер. Ну или из «Макарова» упокоить.

– Надо же. А при ваших взглядах то место вам должно было понравиться. Между прочим, Стасик, помнишь, я тебя пытал на предмет, как относиться к человеку, который обещал доказать, что Бога нет? Вот, познакомься.

Братец отвлекся от десерта и вопросительно взглянул на толстячка. Тем временем Зоре принесли заказ. С удовольствием втянув носом аромат жареных свиных ребрышек, он вальяжно откинулся на спинку стула. Куда девались минутной давности смущенность и показушное чувство вины.

– Вы еще помните ту историю? – удивился он. – Но согласитесь, я вас тогда заинтриговал!

– Не больше, чем когда познакомили с работодателем, – парировал я. – Хотя, про ваши доказательства все равно любопытно послушать. Мы вон с братцем моим как-то спорили, да я не нашел самого последнего аргумента. Может, с вашей помощью, наконец, переспорю?

И состроил всем троим ехидную гримасу. Развлекаться так развлекаться. Хоть извращенное удовольствие, да получу.

Стасик дернулся, но промолчал. А я как удила закусил.

– Катюш, ты кстати тоже прислушайся к товарищу. Ну как пригодится в будущей семейной жизни? Угомонять нашего общего знакомого.

Да, вредный. Никто и не называл меня душкой.

– Яша, я надеюсь, ты несерьезно, – насупилась Катя.

– Почему же. Представляешь, как здорово – знать наверняка. Когда знаешь точно, и верить нет смысла.

Она опустила глаза.

– Верить всегда есть смысл.

– Катя, ты не поняла. Мне вообще без разницы, есть Бог или нет. Кто и как верит – личное дело каждого. Я о том, что если знать точно, не нужно допускать!

– Яков Романович, я считаю… – попытался вклиниться Зоря.

– Что вы считаете?! Заварили кашу – и сидите помалкивайте!

– По-моему, кашу пытаешься заварить ты, – наконец подал голос Стас. – Я бы на твоем месте извинился. И перед Катей, и перед Павлом Андреевичем. Что на тебя нашло?

– Не люблю, когда говорят то, чего не знают.

Зоря хмыкнул:

– Ну отчего же? Как раз я – знаю, я ведь был на небе. Конечно, я не сомневаюсь, что Он – есть. Но… я в Него не верю. Он до сего момента не сделал ничего, чтобы заслужить мое доверие.

Павел вернулся к еде, самодовольно позыркивая из-под золотой оправы. А мои ребята явно загрустили. Похоже, сами не рады, что позвали его за наш столик. И поделом! Я предупреждал: ничего путного не выйдет. Хотели познакомиться с «издательским работником» – милости просим.

Но Зоря каков! Чувствуется Равраилова школа.

– Вот! – воскликнул я. – Главный аргумент. Не вижу необходимости верить в того, кому нет до меня дела. Пусть докажет, что Он есть. Пусть Себя проявит.

– Он проявляет, – возразила Катя. – Сплошь и рядом, успевай смотреть!

– Не скажи. Пока Он, кажется, мастерски играет в прятки. А у меня, уж простите, возраст не тот играть в игры. Вообще, по-моему, чтобы верить в Бога, нужно быть полнейшим идиотом.

В ответ Зоря лишь молча развел руками. А Катерина холодно обронила:

– Получается, я тоже идиотка?

Я было раскрыл рот, чтобы опротестовать, свести все в шутку. Послать подальше и Зорю с его доказательствами, и заодно Равраила с романом и будущей славой. Но отчего-то промолчал. Стиснул зубы и отвернулся.

– Получается, так, – сделал вывод Стас. – Наверное, творческий вечер правда кончился. Катюша, пошли?

Катерина неуверенно взглянула на него.

– А может…

– Нет. Нам действительно пора. – Стасик взял невесту за руку. – Яш, я сегодня заеду за вещами. Ты во сколько будешь дома?

Блин…

– Стас… Не знаю.

– Хорошо, – он двинулся к выходу. – Заеду завтра. Пока.

– До свидания, – опустив глаза, прошелестела Катя.

* * *

«Захлопнув подрагивающими руками окно и заперев раму, Георг распахнул шкафчик и ухнул полный бокал вишневой наливки. Алкоголь огнем полыхнул по гортани. Молодой человек подслеповато огляделся. Ставшая за долгие месяцы досконально знакомой комната потеряла привычные очертания. Невысокий, в общем-то, потолок, казалось, умчался в небеса, не дотянуться. Шкафы с бумагами и томами Кодексов обернулись исполинскими скалами, волей насмешницы судьбы утыканными сафьяновыми корешками и светло-желтыми рулонами свитков. Столы, стулья и мягкие, обитые велюром диваны проверили на резвость ножки и пустились вскачь.

Постой-ка! Последнее, что Георг помнил – извергающие ливень тучи, гулко ухающий гром и треск молний. И мокрая трава, в которую он грохнулся, поскользнувшись. Сейчас же вокруг образовались казенные стены, одежда оказалась сухой, а за окном – ни облачка. Одежда, кстати, та же самая.

В глазах у княжьего посла немилосердно щипало, застившие обзор слезы играли в какую-то злую игру. Он изо всех сил замотал головой, пытаясь стряхнуть наваждение.

– Эй, вы! Что здесь происходит? Что со мной такое? Что случилось, отзовитесь кто-нибудь, эй! Эй!!!

Неожиданно он обратил внимание на стоявший на столе календарь. Прочитал начертанную на раскрытой странице дату – и остолбенел.

Ноябрь.

Ноябрь?! Но ведь был конец лета…

Георг бросился обратно к окну. Зелень исчезла, деревья стояли голые и почерневшие. И снова мелкий снег, несомый ветром – как теперь уже без малого год назад, когда Младший советник его светлости князя Эдуарда прибыл в провинцию с почетной миссией посла.

Три месяца выпали из жизни! Будто его создатель и автор его истории наскучил Георгом и занялся другим, более важным и увлекательным делом. Словно творцу захотелось развлечься, и он запамятовал, что где-то в тьмутаракани застряло без действия и движений несчастное творение. А случайно вспомнив, единым небрежным движеньем переместил безвольное творение куда счел нужным.

Что происходит?

«Я не церковник»…

Где теперь церковные говоруны и что они измыслят, чтобы спасти его бессмертную душу? Какими словами утешат? Слезы все текли, разъедая глаза. Георг вытирал их рукавами, и рукава медленно, но верно промокали, просаливались насквозь.

Хорошо. Раз так, раз он никому не угоден – у него будет новая жизнь. Такая, какую захочет лишь он. И никто ему больше не нужен ни здесь, ни там, ни где угодно еще. Или он врет сам себе, и кто-то один на всем белом свете ему все-таки необходим? Ох, кто бы сказал. Кто бы дал разобраться в себе самом.

Нужна?

Или нет?

Ладно. Пока сделаем дело, а там посмотрим. Более того, дело оказалось не таким уж сложным. По душе Георгу пришлось дельце, чего уж там скрывать.

Возненавидеть всех ради одной? Легко. Стать мизантропом? Вряд ли сыщется в этой дыре кто-то более нелюдимый, чем он. Вероника будет довольна. Если она так хотела. Если до сих пор еще чего-нибудь хочет.

Вот только один вопрос мучил Георга: «Создатель мой, а кому ты доказываешь свою любовь, ради кого ты сам оставил нас всех?»

Создатель же равнодушно отодвинул клавиатуру и вырубил комп. Боги не привыкли общаться со своими литературными персонажами…»

* * *

Боже, ну и бред я пишу!

Боже, ну и бред моя жизнь последнее время…

Я стер только что написанную страницу. Обычно помогавшая разобраться в собственных чувствах и классифицировать, расставить по полочкам мысли «текстотерапия» помогала. Сегодня не вышло.

Все, пора спать, хватит самого себя насиловать.

* * *

Зоря бродил по улицам, не зная, где, в каком месте владыка к нему обратится. Знал только, что призыв прозвучит скоро. Чувствовал: нет смысла ехать домой. Единственное, надо позвонить маме, узнать, как она.

Он радовался и боялся. С одной стороны, все не так плохо. Можно надеяться, что братья разругались если не навсегда, то как минимум настолько, чтобы семинарист оставил жилище писателя. И не воздействовал на Полянского старшего, пусть даже исподволь, нежелательным Равраилу образом. Пугало же то, что ни один человек не в силах предугадать реакцию друга Божьего друга. Случилось то, чего тот хотел. Но не так, как он того желал! Что небезопасно…

– Иди сюда, – раздался голос откуда-то сбоку.

Павел обернулся.

Голос, как всегда, звучал из ничего. Некоторым Равраил благоволит настолько, что являет свой облик. Возможно, один из многих обликов, но некое лицеприятие в том чувствовалась. И Зоря с каждым разом сознавал себя все менее достойным.

– Я потрясен. Как у тебя получается испортить абсолютно все?

– Владыка, я…

– Ты, ты, – зло одернул его Целитель. – Я что тебе велел? Сказать и сделать в точности, как приказал. С точностью до буквы.

– Но они…

Пустота впереди пошла рябью. Равраил глухо зарычал:

– Да если бы я их не подготовил к ссоре, у тебя не было бы ни единого шанса! Конечно, в итоге все получилось так, как я планировал. Но отнюдь не благодаря тебе. Не за что тебя благодарить, понимаешь?

Застывший перед вздрагивающей пустотой человек окончательно спал с лица. Образ больной (или уже умирающей?) матери маячил в воображении.

Шибало то холодом, то адским жаром. Скорее бы все кончилось.

– Если бы ты с самого начала повел себя именно так, как я спланировал, все бы сложилось по-другому. Но ты пошел в поводу. Тебе показалось, «так будет лучше»? Начал хорошо. И конец моими стараниями более-менее… Придется, правда, корректировать.

У Зори подкашивались ноги. Он чувствовал, как разговор с Целителем сосет его силы. Хотелось объясниться, только мучил страх сделать еще хуже. Кажется, Равраил зол не настолько, чтобы немедленно вершить возмездие. Пока еще долготерпит.

Удивительно…

– Смотри, в чем ты не прав. И что мы из-за тебя упустили.

И Зоря слушал, покорно кивая.

Как будто и так не ясно…

Да, старший Полянский не взорвался и не выгнал Станислава из дому. Не наорал на его невесту, что окончательно бы уничтожило отношения братьев. Младший по характеру мягче. Обидится якобы смертельно, уверен, что не простит и вовсе не желает знать Якова, но пройдет день или два, и все вернется на круги своя. Простит, смирится… на худой конец банально поступит, как велит вера. Поэтому хлопнуть дверью должен был Яков. Захлопнуть ее за спиной у Стаса.

Да, необходимо было развивать тему будущей книги. Втянуть братьев в спор, вынудить Якова заговорить о ней, обмолвиться о своем таинственном заказчике. Чтобы испуганный за душу брата семинарист рванул в бой. Несколькими вводными проложить верное русло для слов, усугубить. Яков бы не постеснялся в выражениях, отстаивая свое. Если верить Равраилу, он давно на взводе. Собственно, это видно невооруженным взглядом.

Да, мягкосердечная Катя будет чувствовать за собой вину, что неосторожным вопросом подлила масла в огонь. Теперь наверняка сама не рада. Будет уговаривать жениха примириться с братом. Блаженны миротворцы...

Да, все так. Все неправильно, не по плану. Но ведь трещина между ними растет! Ей лишь помочь, и будет пропасть. Раз уж на то пошло, никакого особого влияния святоша не имеет, и нечего волноваться. Все-таки Целитель, при всей своей вековечной мудрости, не до конца разбирается в человеческих отношениях. Напрасно боится. А уж когда Яковлева писанина будет напечатана и поступит в продажу – и подавно.

Но с другой стороны… Даже не верится, что в таланте бывшего часовых дел мастера такой потенциал. Вот не верится. Посланнику Рагуила, безусловно, виднее, но…

– Короче, ты понял. Можешь проваливать, дальше справлюсь без посторонних. Меня пока не зови, не ищи. Захочу – приду сам.

Зыбкое марево испарилось.

Павел отрешенно уставился в пустоту, стискивая и разжимая кулаки, пока наконец не решился вытащить мобильник и позвонить домой.

Нужно поскорей найти денег на операцию. И все-таки за границей. Пусть Равраил обещал, что беспокоиться не из-за чего… Лучше подстраховаться.

…Февраль

Лечь-то я лег… вот только уснуть получилось где-то около четырех. Целую ночь пытался решить, что делать дальше и куда сбежать ото всех и вся.

Проснувшись с деревянной шеей и изрядными щепотями песка в глазах, около часа отмокал в ванной, читал, надеялся, что ночной бред выветрится из памяти и день наконец обретет эпитет «добрый».

Завтракать не хотелось. Накинув куртку, я вышел во двор. Середина февраля выдалась не такой слякотной, каким был январь, мороз прихватил кашку, что недавно хлюпала и норовила затечь в ботинки, под ногой похрустывал чистый снежок. Дышать сделалось легче.

По бледно-голубому небу плыли меленькие облака. Я брел уже давно, бесцельно сворачивая на малознакомых перекрестках, заглядываясь на блеклые дома, черные деревья с белыми, без пальцев, перчатками снега на ветках, на редких прохожих.

В кармане куртки завибрировал мобильник. Я прислушался к мелодии… надо же, кто звонит! Любовь Николаевна Смирнова собственной персоной. Не слышал ее с той ноябрьской встречи. Почто вспомнила старого знакомца?

– Алло, привет!

– Приветик. Ты как?

– Неплохо, гуляю, воздухом дышу. Наслаждаюсь жизнью. А у тебя как дела?

– Я с работы уволилась. Вот, за расчетом приезжала, дай, думаю, позвоню.

Рука замерзла держать телефон, и я переложил его в другую.

– Ну и прекрасно, что позвонила. А из-за чего уволилась?

– Да надоело. Иваныч лютует – продаж нет, а откуда им взяться. Нервные все, да еще зима достала. Лета хочу. Солнца, тепла и моря.

– Ясно. Ты сейчас где? Может, встретимся? Могу куда-нибудь приехать.

В трубке послышалось неуверенное мычание, и я поспешил шутливо добавить:

– Интим не предлагаю, не переживай.

– Ну вот, так всегда. Чуть что – и не предлагают, – в тон мне ответила подруга. – Вообще-то, я в один магазин собиралась. Если хочешь, давай через час-полтора в центре. Где сидели в прошлый раз, помнишь? А то гулять холодновато.

– Конечно, – я осмотрелся, определяясь на местности. – Через час буду.

Она отключилась, а я убрал трубку и зашагал к ближайшей станции метро.

На сей раз «наше» кафе оказалось битком забитым. Я еле разыскал свободный столик и с облегчением плюхнулся на стул возле него. Люба появилась минут через сорок.

– Привет! Прости, опоздала.

– Ничуть, ты аккурат уложилась в обещанные полтора часа.

– Да? Ну и прекрасно.

Она села напротив и помотала головой, разбрасывая влагу с волос – на улице снова запорошил снежок.

– Мокрая вся – без зонта, без шапки. А хотела утром надеть…

– Ничего, тебе идет такая погода.

– Да конечно! Спасибо, тени не потекли, – рассмеялась она.

Люба достала зеркальце, привела себя в относительный порядок.

– Ты что будешь? Заказывай, угощаю! – я сделал театральный жест рукой. – Обмоем безвременную утрату нашей конторой своего лучшего работника.

– У-у, таким грех не воспользоваться. Раз угощаешь, тогда мне всего и много. Ужас как жрать охота!

Мы сделали заказ. С нетерпением дождались, пока все принесут, и жадно набросились на еду. Оказывается, я проголодался не меньше нее. А насытившись, принялся, не стесняясь, разглядывал девушку. За время, что мы не виделись, она похорошела еще больше. Чуточку похудела, покрасилась, да еще капли-алмазы в распущенных волосах блестят…

Недолго влюбиться.

– Ты случайно замуж не вышла?

Она откинулась на спинку и прищурилась, кокетливо поинтересовавшись:

– А если нет? Имеешь какие-то планы?

– Глядя на такую красоту, хочешь не хочешь, планировать начнешь. А то ведь опоздать боюсь. Украдут. И так обстрадался, что обещал не предлагать интим. Придется держать слово, а то перестанешь верить – сама не предложишь!

– Ой ли, – Люба состроила рожицу. – Казанова, тоже мне. Лучше расскажи, что у тебя с книжкой поделывается. Пишешь аль бросил?

– Бросил, ха! – я жизнерадостно оскалился. – Книжка идет своим чередом. Месяца три-четыре, и можно сдавать издателю.

– Молодец, – похвалила она. – Дал бы почитать.

– Допишу – дам, если желание не пропадет.

– Думаю, не пропадет. Главное, допиши, – она показала язык. – Да, кстати, как твой брат поживает?

Я нахмурился.

– Мы с ним давно не встречались, не знаю. Он у меня больше не живет.

– О, я не в курсе. А что так?

Умеет же она переключаться на нужные темы… Я мысленно чертыхнулся.

– Он скоро женится. Наверное, переехал к невесте. Мы, если честно, последнее время мало общались. Я работаю, пишу, он учится. Любовь у него, опять же. Некогда с братом парой фраз перекинуться…

Эх, не люблю лгать женщинам.

А впрочем, разобраться – и не солгал. Какое из сказанных слов было неправдой? Пишу, женится, переехал, давно не общались – святая правда. Да и кому интересно? Ей, например, оно надо? Из вежливости спросила, вежливо ответил, всего делов. Каждый доволен.

– А Вероника?

Я тяжело вздохнул, сцепив крепко зубы.

– Слушай, я бы рад про нее совсем забыть. Тебе удовольствие доставляет каждый раз вспоминать?

– Да нет. Не хочешь – не стану, – с неожиданной прохладцей ответила Люба. – Мы с ней, кстати, подруги, если не забыл.

– Так позвони своей подруге сама. Я тут при чем? Полгода чужие люди. Как будто каждый за долг считает меня доставать!

Чего вообще от меня хотят?

– Я с ней встречалась недавно.

– И что? – с максимальным доступным равнодушием спросил я.

– Поболтали немного. Тяжело ей.

– Мне как будто легко. Я, между прочим, сделал все, чтобы помириться. Ей, видишь ли, было этого мало. Теперь – тяжело.

– Она сказала, что хотела как-то раз к тебе приехать, поговорить. А ты отказался.

У меня глаза на лоб полезли.

– Опачки! Когда?!

– Говорит, осенью. Предупредила, что заедет, а ты якобы из дому специально ушел, чтобы не пересекаться. Или нарочно предложил приехать, когда тебя дома не будет, я точно не поняла.

Ах вот оно что! Мне сделалось смешно и противно одновременно.

– Ясно-ясно. Припоминаю. На работу мне звонила, я как раз просил меня подменить с одной истеричкой, помнишь? Только все не так было. Тьфу, ёклмн. И я же виноват, ну конечно! – Я начал заводиться, последнее терпение лопалось. – Да и хорошо, что не встретились. Ничего бы не дало.

– Она помириться хотела, – повернув голову вбок, произнесла девушка.

– Я тоже хотел… раньше. Ладно, слушай, мне еще сегодня работать. Книга сама не напишется.

Любочка Смирнова холодно кивнула и допила кофе.

– Да, мне тоже пора. Спасибо, что пригласил. Хорошо поговорили… я переживала из-за увольнения, а пообщались – и стало легче.

Я молча проводил ее до метро. А затем долго вертел в руках мобильный телефон, раздумывая: удалить из него номер, начинающийся на билайновские «девятьсот три» или это будет совсем уж по-детски?

…Март

Собрать нужную для операции сумму оказалось непросто. Павел привлек все ресурсы, какие только смог. Задействовал связи, о которых давно забыл; подобно одному из библейских персонажей вспомнил каждого из собственных должников, грозя судом, физической расправой и прочими страстями, вытряс из них кредиты. Денег хватило впритык. Про лечение за границей давно не помышлялось. Последние силы были потрачены на поиски лучшего хирурга здесь, в Москве.

Новых обострений, к счастью, не наблюдалось. С виду мама шла на поправку, но было ясно: это временное улучшение.

Неделя на подготовку к операции, пять с половиной часов попыток найти себе место в посетительской комнате, когда пришло время, заумные слова доктора, утешения, заверения, что теперь-то все точно будет хорошо, многозначительные и пространные объяснения тонкостей последующего ухода за больной. Неоднозначные намеки, что поддерживающее и восстанавливающее лечение предстоит долгое и не самое дешевое… Павел едва находил в себе мужество кивать, время от времени улыбаться, отвечать на рукопожатие очередного дорогостоящего эскулапа. Равраил обещал, что все обойдется. Одно это утешало, придавало жизненной силы.

Памятуя расхожую истину, что «природа – лучший храм», Зоря на часы, а то и на дни убредал куда-нибудь в глухие леса и там взывал к милосердию друга Божьего друга. Слушал в ответ молчание и хруст рыхлого весеннего снега под сапогами. Часовенка при больнице привлекала меньше, но и в нее Павел Андреевич заглянул пару раз. Преклонив колени, он закрыл глаза.

– Господи Боже и все святые. Рагуил и все ангелы… молю о здравии матери моей. Равраил, Целитель, она раба Господня, а я раб твой. Приди, внемли, помоги, ответь. Прости своеволие, что я допустил. Забудь о нем, дай снова вспомнить о твоей благосклонности. Пусть операция поможет. Поверь мне еще хоть раз, последний! Дай доказать, что я могу быть полезен тебе. Там, где нужна плоть, ибо ты бесплотен. Как ты сказал тогда…

В темной и тесной часовне ждать ответа казалось еще безнадежней, нежели под небесными куполами. Там хотя бы замерзшие птицы вторили его мольбе, прося о корме столь же исступленно, сколь исступленно просил он здоровья для мамы.

– Господи… Равраиле…

Вечером он приходил в больницу, приносил фрукты. Переговаривал с врачом, выслушивал очередную порцию фальшивых утешений. Маму пока выписывать не собирались.

Так прошло недели две. Пока однажды, поднявшись на этаж и взявшись за дверную ручку, он не услышал голос лечащего врача:

– Павел Андреевич? Здравствуйте. Можно вас на минуту? Пожалуйста, пройдемте в ординаторскую.

* * *

«Почтовый ворон запаздывал. Раньше птицу не приходилось ждать так подолгу. Черное, как смоль, говорящее письмо по обыкновению влетало в окно господина посла через два дня после того, как сам он посылал свой регулярный отчет. То есть, ворон был должен прилететь вчера к обеду.

Георг выглянул наружу. Может, плохая погода задержала птицу в пути? Да нет, такого прежде никогда не случалось. Потому и не голуби с ласточками носят прикрученные к лапкам записки, как в сопредельных княжествах. Слишком много их гибнет в пути, а ценные сведения пропадают или оказываются в нежелательных руках. Поговаривают, в дальних землях на почтовую службу приставлены соколы, но это ужасно дорого. Слишком вольные по натуре птицы – часто теряются, увлекшись случайной дичью. Не все столь верны делу, как легендарный первый кречет-почтовик.

По всему вороны, стоящие на посылках у Эдуарда Любознательного – лучшая партия. С ними даже бумаг передавать не надо. Все запомнят и слово в слово каркающим голосом передадут. И ответ доставят. На воронов обычно не охотятся, посему ненароком не собьют; разве какой бездельник-барчук из самострела в свое развлечение жахнет. Но такое случается редко. И чужаку не разболтают: приучены открывать доверенные секреты лишь тем, кто особый пароль скажет. Пытай – не пытай, без толку. Как говорят научные люди – инстинкты…

Ворон прибыл лишь к вечеру, да не один. Знакомого остроклювого почтовика сопровождала крайне редкая в здешних краях белая самочка. Оба «живых письма» влетели в комнату и уселись на специальную жердинку.

Георг дал птицам поесть и напиться, после чего шепнул заветное слово. Есть надежда, что вторая посланница также научена именно ему.

Почтовики заговорили – сперва черный, затем белая. Воспитанные…

Первый передал благодарность от великого князя, несколько приказов и рекомендаций и замолчал. Настал черед его неожиданной спутницы. Белая ворона распахнула клюв, и юноша услышал:

– Здр-равствуй, Геор-рг! Р-р-рада, что у тебя все хор-р-рошо. Лаур-ра, пер-рвая гор-р-рничная госпожи княгини, была так добр-р-ра, что р-рассказала о твоих делах. Вижу, испытание тебе удается. Люблю тебя, дор-р-рогой. Жду вестей.

Скрежещущий, но явно женский голос умолк. Вороны-самки могли запоминать заведомо меньше слов зараз, нежели особи мужского рода. Максимум тридцать-сорок. Их и использовали большей частью для посланий сердечного толка.

Георг содрогнулся. Сказать правду, он уж начал забывать, из-за чего и как попал в эти оставленные творцом земли. Забывать о любимой женщине, ради которой отказался от непыльной должности Младшего советника, о комфорте и уюте столичной жизни. Или нет? Или не ради нее? А напротив, лишь бы выкинуть из памяти то нелепое, сводящее с ума веление: «забудь про всё, оставь всех ради меня одной, возненавидь весь мир».

Собственно, весь-то мир он и возненавидел. Пропадай пропадом мир, где любят таких женщин, и где женщины ставят любимым такие задачи.

Оба пернатых сидели бок о бок, кося друг на дружку угольными глазками и беззастенчиво милуясь. Поклевывали один другому спинки, терлись боками, переступали когтистыми лапами. Смотреть тошно.

– А ну кыш! – Георг всплеснул руками. Птицы заполошно сорвались с насеста и выпорхнули в окно. Закружили над крышей, недоуменно каркая.

– Гадство! – посол заскрипел зубами и шваркнул об стену стоявшим на столе бокалом. Мельчайшие осколки дорогого пористого стекла разметались по всему полу казенной комнаты.

Чертыхнувшись, он кликнул служанку.

– Подмети здесь. Бокал разбился…

– Слушаюсь, господин посол, – затравленно ответила та и взялась за метелку.

На ее памяти более заносчивого и нелюдимого хозяина было не припомнить. Разве что выживший из ума старик-процентщик, но тому простительно по причине возраста и болезней рассудка. Старик и вовсе путал людей: ему все казалось, что перед ним не родня, а проклятые должники, не прислуга, а неплательщик злостный. Одним своим бумагам лишь верил… скряга несчастный, трижды сбавлял жалование!

С голодухи помер, не мог себя перебороть, смириться с тем, что хлеб и мясо у лавочников подорожали на пару монет. А в кредит продавать перестали.

Георг вышел во двор. Поднял руку, делая знак птицам. Первая привычно спустилась на предплечье хозяина, вторая нерешительно покружила еще, пока, наконец, не решилась последовать примеру товарища. Георг унес обоих в беседку. Там закрыл черного во временной клетке, а новенькую усадил перед собой.

– Ну, слушай ответ, тварюшка глупая…

Белая ворона прикрыла глазки-дробинки и мерно кивала, внимая человеку. Казалось, она не просто запоминает звучание многократно повторенных фраз, но понимает их значение. Георг судорожно передернул плечами: он так и не привык к чудесам птицеводов.

– Я тоже тебя люблю, милая! – прокаркала почтовица, повторяя заученное послание. – С нетер-р-рпением жду скор-р-рой встр-речи…

– Умница, – Георг похвалил птицу и протянул маленький кусочек вяленой крольчатины, всегда на такие случаи заготовленной возле каждой из двух клеток – временной и постоянной. Та приняла поощрение. – А теперь – пшла вон отсюда! Ненавижу тебя и ту, что тебя послала».

* * *

Павел едва сдерживал слезы.

– Целитель… Равраил!

Темное марево окружило его. В нос шибанул устойчивый запах грозы, в глазах потемнело, задрожали колени. Человек пошатнулся, готовый пасть ниц перед неземной силой пришедшего к нему ангела. Или демона… не все ли равно?

– Равраил!!!

Марево уплотнилось.

– Я слушаю тебя. Не кричи.

Павла прорвало. Слезы брызнули двумя горькими фонтанами.

– Мама умерла. Ты ведь обещал…

Тьма вокруг подрагивала, мерцала сиренево-багряным. Кое-где по земле и ближайшим деревьям пробегали искры. Запах озона сменился еле различимой гарью. Будто свалили вместе сотни полторы спичечных коробков и подожгли. Смесь дыма от вспыхнувшей серы, картона и мягкой древесины.

– Все смертны. Смирись.

Зоря не верил ушам. Его дыхание сперло, мысли разбежались. Столько всего хотелось выкрикнуть в лицо зыбкой пустоте, но слова терялись. Огромных трудов стоило держаться на ногах. Собравшись с силой, он прошептал, задыхаясь:

– Но ты обещал. Ведь ей сделали операцию… Ты же обещал!

Как будто он когда бы то ни было верил, что все обещания Равраила – последняя истина. Плюнуть в пустоту, разорвать цепляющуюся, липкую тьму в тряпки! Господи, что же делать? Что теперь делать, жить – как? За что все это с ним? Хотя, ясно за что…

– Целитель?

– Как ты мне надоел. Говорю, все умирают, очнись! Хочешь – предъявляй претензии Господу Богу. Жалуйся на несправедливость. Только по-моему, Его бы трудами она умерла лет несколько назад, не находишь?

Дух колыхнулся в стороны, охватывая больше пространства вокруг. А человек скрипнул зубами, бессильно стискивая кулаки.

– Несколько лет назад она и умерла. Она… не жила эти годы. И я… Я пожалуюсь. Не сомневайся.

– Как будет угодно, – темнота в последний раз плеснула бесплотными волнами и рассеялась.

* * *

№ Что-то вконец я забросил роман. Не знаю, что сказать Равраилу, когда снова явится. А вот «Георг» пошел на удивление бодро. Того гляди, разрастется рассказец, заиграет. Еще пристрою куда-нибудь, заработаю копейки полторы.

А может, ну его, Равраила?

Нет, писать для ангела интересно. И сытно, и безопасно в плане перспектив. Только нет удовольствия, нет кайфа, что испытывал, когда сочинял глупые стихи да смешные рассказы. Продавал их в мелкие журналы…

Вот именно что в мелкие. И кстати плевать, пусть даже в престижные, толстые «глянцы». Все равно хочется большего. Впервые возникла возможность сделать что-то серьезное, крупное, да еще не в ущерб себе. А я дурью маюсь, сочиняю глупейшую историйку, излияния моей исстрадавшейся души. Рефлексирую. Позорнотища! Сказать кому, засмеют.

Встряхнув головой, я прогнал дурацкие мысли. Нет уж. Наивную чепуху пускай пишет наивная молодежь. Ее в сети полно. Я для этого слишком большой. Кстати, вернусь домой – совершу волевое усилие, почищу жесткий диск от всякой старой ерунды. По чести, давно пора было заняться.

Но с другой стороны, хоть какое-то занятие. Не писал бы «Георга» – совсем подох от скуки. Отвык я, оказывается, от жизни в пустой квартире. Братец после той достопамятной посиделки на связь так и не вышел. Месяца два обретается неизвестно где, ни слуху от него, ни духу. Все сволочной Павлик виноват, Зоря наша ясная. Увижу – прибью. Правда, звонила Катя, вот уж чего никак не ожидал. Ни с того ни с сего почувствовала себя виноватой, извинялась.

Да и бывшая суженая проявилась. Позвонила средь бела дня, хоть бы ради приличия придумала какой-нибудь повод… Поинтересовалась делами, мимоходом сказала, что у самой все хорошо, и отключилась. А я на целый вечер выпал из нормальной жизни.

Ей-то что, не удивлюсь, если уже нашла кого взамен. Свято место пусто не бывает.

А еще я начал быстро и сильно уставать. Даже когда работал в магазине и ложился в основном не раньше двух, а вставать приходилось самое позднее в семь тридцать, было легче. Тут же – сплю по десять, а то и двенадцать часов, а вялость такая, что ни в сказке сказать…

Закрыв рассказ, нехотя вызвал на монитор файл с романом. Пробежал по диагонали пару страниц, воскрешая в памяти отложенные до лучших времен идеи. Практически заставил себя накидать несколько предложений. Надо же как-то выполнять обязательства перед заказчиком. И, не успев часа просидеть над книгой, услышал за спиной:

– Трудишься? Тебе взять бы небольшой перекур, отдышаться. А то мечешься меж двух огней. И нервы заодно подлечишь.

Легок на помине. Да еще и мысли как будто читает… Я обернулся.

Друг Божьего друга глядел насмешливо и участливо в один момент. И неясно, чего во взгляде больше – участия или насмешки. Осуждает за то, что «контрабандой» пишу свое, а не заказанное им, трачу время и силы, или жалеет? Никогда не скажешь наверняка.

– Некогда мне отдыхать, – демонстрирую сознательность я. – Сроки-то никто не отменял. И так, если честно, отстаю от графика.

– Ленишься много?

Нет, все-таки насмешливости больше.

– Сам бы попробовал! Небось, своими руками стишка не написал?

Запанибрата с ангелом – не каждому выпадает такая удача. Во всяком случае, пока прокатывает без последствий…

– Ладно-ладно, на спор проверять не будем, кто получше напишет. Хотел бы – тебя не позвал. А немного полениться не грех. Главное, чтобы работа не страдала. Можешь на самом деле съездить куда-нибудь развеяться. Да, и заведи уже себе кого-нибудь, смотреть тошно, как ты в одиночку сохнешь. Отсюда и метанья, между прочим.

Я покивал. Почему нет?

– Ах да, – продолжил он. – Слышал насчет твоего брата. Осерчал он на тебя дальше некуда. Говорит, видеть не желает… Грустно это, сочувствую. Хотя понимаю: молодой он, горячий, не в меру прямолинейный. Ты уж его прости. Сам-то вроде ничего, живой-здоровый. Так что слишком за него можешь не переживать.

И мигом переключился, не дав мне слова сказать в ответ:

– Ладно, дела житейские. Давай лучше покажи, чего понаписал.

Текст с экрана он считывал за секунды, я не успевал пролистывать документ. Прочел – и удовлетворенно хмыкнул.

– Нормально. Есть что подкорректировать, но ты справишься. Кстати, не в обиду будет сказано, Павел тогда был прав. Не мешало бы тебе писать чуть агрессивней, жестче.

Я вскинул голову, но Равраил меня вновь опередил:

– Ты же не будешь удивляться, что я так или иначе в курсе вашей случайной встречи?

– Да нет, – пожал плечами я. – Можно было предвидеть.

– Хорошо. Трудись дальше. Лениться разрешаю, поехать на отдых рекомендую, влюбиться велю. Кстати, все три вещи прекрасно совмещаются. Подумай.

И растворился в воздухе, как сигаретный дымок.

«Подумай»… Меньше всего на свете хотелось думать. А уж влюбляться – и подавно. Хватит с меня.

…Апрель

– Яков! – Он окрикнул меня на выходе из подъезда. Сплюнув от злости, я выругался. Усилием воли разжал машинально стиснувшиеся кулаки.

Павел Зоря нервно теребил дужку очков. Сегодня на нем красовались мятая ветровка, джемпер и тертые джинсы. От прежней раздражающей лощености не осталось и следа.

– Здравствуйте. Прошу прощения, я догадываюсь, что мое появление не вызывает у вас радостных чувств. Но могу пообещать, это наша последняя встреча.

Не отвечая ни слова, я скрестил на груди руки, мельком взглянув на часы. Минут пятнадцать-двадцать в запасе имелось, но тратить их на сомнительное удовольствие общения с этим типом в мои планы никак не входило.

– Просто хочу побеседовать. Впервые – по собственной инициативе. Поскольку я невольно сделался посредником между вами и… чудовищем.

Я предостерегающе выставил открытую ладонь, но, подумав секунду, махнул рукой. Даже стало интересно. Врет, конечно… Такие, как он, по собственной инициативе лишний раз ботинки не зашнуруют.

– Ну, говорите, если желаете.

– Я вам сказал, что был на небе. В некотором роде, так и есть. Точнее, однажды поднебесье пришло ко мне домой. Тот, кто называет себя другом Божьего друга… тайна, чудо, непостижимое. А началось с того, что тяжело заболела моя мама…

…За разговором мы незаметно прошагали три автобусных остановки. И единственный вывод, который я сделал – Зоря, скорее всего, не врет. И пришел действительно по личной воле. Слишком уж неподдельно напуган, растерян и подавлен. Не сымитируешь. Да и зачем?

– Безусловно, я вам соболезную, пусть земля будет пухом, как говорится… но что поделать? Простите мою циничность, но мы все смертны. Скажете, если просить Бога, родные будут жить вечно? Я сомневаюсь. А об остальном… В данный конкретный момент мне важен результат, и Равраил мне его дал. По сути, мне не принципиально важна его природа. Да, у меня, кстати, есть личные сомнения на его счет. Но пока их не к чему подшить. Поживем – увидим.

– Поверьте, я полагал точно так же. Равраил дает людям то, чего они хотят. Тем и привлекает. Но дает или не так, как человеку надо, отчего результат выходит хуже некуда, или дает то, чего человек не дождался от Бога. А это вообще смерть. Причем, поверьте, не всегда фигуральная. Я просил у Господа здоровья для мамы – и не дождался. Или не смирился. Равраил – дал. Знаете, лучше бы она умерла, не получив такого исцеления! Вы мечтаете писать, изменять судьбы читателей? Печататься не только в мелких конторках и безгонорарных журналах? Пожалуйста. Вы все получите. Пожелаете – о вас будут ходить легенды, как о Паганини. Но в конце… уверены, что будете этому рады? Я даже не говорю про вечный суд и огненное озеро. Вы и при жизни успеете познать истину: дары Равраила – не благо. Слишком условны, ненадежны, эфемерны. Лживы.

Проклятье, как будто я сам верю этому Рагуилову дружку! Довести бы до конца его задание и умыть руки. Забыть как о дурацком сне. А еще лучше отделаться, не доводя до конца. Помер бы он, что ли… Кстати интересно, ангелы смертны?

– А я никогда не любил загадывать так далеко. Будет день – будет пища, как говорила моя бабка. Придут новые проблемы – будем решать новые.

– Кто знает. Скажите, все ваши вчерашние проблемы решены? Или у вас есть несокрушимая надежда, что решатся? Или появились силы пережить невосполнимое? Не хочу бить в больное место, но… Любовь он вам не вернет. Друзей не даст. Часто кажется, что мы пользуемся волшебными «дарами», но в реальности используют нас. Понимаю, я не лучший проповедник Истины, вы в полном праве послать меня куда подальше. Но хотя бы как товарищ по несчастью я имею право… – он замялся. – Не право, конечно, какие у меня права! Не знаю, как сказать… да и что еще говорить? Уж лучше бы вы тогда пообедали у себя в ресторанном дворике.

Я развел руками. Здесь Зоря был прав. Но ведь многого я от Равраила и не жду!

Паганини…

– Теперь не поздно ли жалеть? Что было, то было.

– Но все-таки сожалеете, – он невесело усмехнулся. – В общем, будьте осторожны и почаще озирайтесь назад.

– Не переживайте, как-нибудь справлюсь. – Я снова покосился на циферблат. Свободное время до встречи стремительно утекало, а размышлять всерьез над словами Зори совсем не хотелось. По крайней мере, сейчас. И уж во всяком случае лично от Равраила мне слова плохого слышать не приходилось. А не заладилось с ним у Пал Андреича – не мои проблемы.

– Яков, я не сомневаюсь в вас. Я сомневаюсь в Равраиле. Просто имейте в виду, он лжец, и при необходимости с легкостью вас продаст.

– Угу, как в «Золотом теленке»: продаст и купит, и опять продаст, но уже дороже?

Зоря водрузил на нос очки, которые всю дорогу промусолил в руках.

– Именно так.

На повороте показался нужный автобус.

– Хорошо. Подумаю и решу, как ко всему относиться. – Я сунул ему руку для пожатия. – Счастливо.

– Что же. До свидания, Яков Романович.

* * *

«Устав за длинный неудачный день, Георг тяжело опустился в кресло, и руки безвольно упали на подлокотники. Он было решил почитать на сон грядущий, но одна мысль о том, что придется идти в соседнюю комнату, где располагалась библиотека, елозить глазами по корешкам, мучительно соображать, какой из множества томов его бы заинтересовал, затем держать раскрытую книгу, а пальцы будут делать все, чтобы разжаться и уронить ее, всматриваться в мелкие буквы, которые ну никак не согласятся с первого раза превращаться в слова (и ни боже мой в историю), и желание читать безвозвратно пропало.

Тут в дверь постучались. Георг привычно заворчал про себя. Кого-то видеть… с кем-то говорить… нет.

Но дверь все-таки отворилась.

Создатель, нет! Она…

Тамара была хороша собой, некапризна и по-своему раскрепощенна. С радостью откликнется на предложение провести вместе вечер, прогуляться тенистой аллеей, при необходимости выслушает жалобы на печальную долю княжьего посла. Не чинясь, одарит обворожительной улыбкой, поманит ресницами, пробудив фантазии. И растворится, едва заподозрит, что наскучила. Или превратится в глухую, не признающую отказов русалку, почуяв нерешительность и слабину.

Дочь опального министра, сосланного лет двадцать назад. Она действительно мила и порою желанна… но только не сегодня! Георг и впрямь чувствовал себя разбитым, а мысли (научиться бы им приказывать, и слушались бы они приказов) унеслись в столицу княжества. Туда, где жила Вероника. Сколько можно обманывать себя, воображать, будто сам себе господин? Госпожа его там. Любимая госпожа. Далеко. Куда вернуться невозможно, а стремиться преступно перед собственной гордостью.

– Здравствуй, Георг! Ты куда-то пропал, не заходишь к нам, не присылаешь ласточку с запиской. Я волнуюсь…

Он встал ей навстречу. Окаянный этикет!

– Здравствуй, Тамара. Я тоже скучал. Прости, государственная служба порой высасывает больше сил, чем мы готовы отдать. Ты же знаешь, батюшка наверняка рассказывал, каково это, состоять на службе Эдуарда Любознательного. Каждый день – испытание, каждая ночь – слишком мала, чтобы отдохнуть.

Ее смех зазвенел колокольцем.

– Батюшка рассказывал мне слишком много. Слишком много, чтобы слушать о государственных делах еще от кого-нибудь. Пригласишь даму присесть?

– О, конечно, – молодой человек придвинул второе кресло поближе к камину. Так получилось, что и ближе к своему креслу.

– Благодарю. На улице так холодно. Казалось бы, весна… Но такой ужасный ветер!

Словно ненароком она коснулась кончиками пальцев его колена. Георг аккуратно взял ее руку в свои, галантно поднес к губам, после чего отпустил и отстранился, предупреждая дальнейшие подвижки.

А на дворе снова весна. Скоро срок посольства истечет, и хочешь не хочешь, придется возвращаться. Держать ответ перед правителем, давать рекомендации будущему послу, думать, как жить дальше.

Морской зверь бы побрал закон о том, что посол может нести службу в одном месте не долее полутора лет, дабы не впасть в соблазн и не стать ближе местной власти, нежели власти и воле великого князя!»

* * *

– Привет. Ты можешь говорить?

– Привет, Стас, конечно, могу.

Голос у брата был вроде спокойный, но я все равно невольно напрягся. Ведь почти с Нового года не общались…

– Как у тебя дела? – поинтересовался он.

– Неплохо. Работаю, – беззаботно ответил я в надежде, что инцидент исчерпан, Стасик успокоился и мир восстановлен. – Ты как?

– Я в больнице. Катюшка под машину попала.

Телефонная трубка с трудом удержалась в руках. В воображении заплясали жуткие картины.

– Ч-чего? – выдавил я сквозь немеющие губы. – Как?!

Стас говорил спокойно и мерно, без интонации, как автоответчик:

– На Ленинском. Стояла возле дороги. Пьяный водитель. Выскочил на тротуар. Ударил в столб, от него бампером… Сломаны ноги, закрытая черепно-мозговая, ушиб грудной клетки, вывих предплечья. Всю кожу с правой щеки об асфальт стесало… Состояние стабильное.

– Фу ты! – выдохнул я. – Так она жива?

В трубке надолго стихло, после чего раздалось еле слышное:

– Конечно… – Стасик подозрительно прерывисто задышал. – Яшка, ты можешь приехать? Прости. Мне просто больше некому позвонить. Я и так четыре дня мучался, терпел в одиночку. А она вчера в сознание пришла.

Через полчаса я был возле названной им больницы.

Прости, моя придуманная принцесса. Я не могу разлюбить всех.

Стас как чувствовал – вышел из корпуса за минуту до того, как мое такси подъехало к больничной ограде. На него было невозможно смотреть. Бледный и осунувшийся, будто сам – местный пациент.

– Братишка, все будет хорошо, увидишь. Ты же верующий, Бог что-нибудь придумает. Она скоро поправится.

Он взглянул на меня, словно впервые увидел. Я положил руку ему на плечо, другой, как давно в детстве, взлохматил волосы. Обнял, похлопав по спине. Стас терпеливо дождался, пока я его отпущу, и отвернулся.

– Придумает… А может, и нет Его? Столько всего последнее время случается, чего не должно случиться. Мы любим, терпим, ждем… и ничего не меняется, ничего не происходит. Ты что-то там говорил про доказательства? Вернее, этот твой Павел Зоря.

Не веря ушам, я уставился на брата.

– Перестань. Я понимаю, тебе страшно. Но все будет хорошо!

Тот поморщился, как от боли. И убито махнул рукой.

– Врач сказал, угрозы для жизни нет. Вот только ты мне сможешь объяснить, почему это случилось именно с ней?

Как тут ответишь? «Богу так было угодно»? Богу-то оно зачем…

Правда, что я могу знать о планах высших сфер?

Я опустил голову.

– К ней можно пройти? Я апельсины купил.

Дурацкая авоська висела на пальце, мозоля глаза прохожих. Глупейший обычай, привозить в больницу апельсины.

– Конечно, – кивнул Стасик. – Пошли. И… спасибо.

В травматологии воняло лекарствами и чем-то еще, незнакомым, дешевым и тяжелым. Благо, не пахло мочой. Больница не самая захудалая, санитарки за порядком следят. Мы прошли до конца коридора, возле последней двери Стасик остановился.

Катерина, маленький котенок с огромными глазами, не спала. Узнав меня, она вымученно улыбнулась.

– Привет, Яша. Спасибо, что заглянул… Как я тебе, очаровашка, да?

Ее ноги были накрыты тонким одеялом, но и с ним было видно, что они загипсованы. Грудь, левая рука, голова и большая часть лица в повязках. Открыты лишь разбитые губы. И глаза – такие же красивые и задорные, как в день нашего знакомства. Удивительно, откуда силы берутся! Если даже Стас готов сдаться.

– Ты всегда красавица, Катён, – я очень осторожно погладил ее по здоровой руке. – Завидую братишке; не будет осторожен – уведу! Пойдешь, если что, за меня замуж?

– Не-а, – Катя повернулась к Стасику. – Он будет осторожен и этого не допустит. Правда ведь?

Мы какое-то время провели вместе, о чем-то поговорили. Я слушал ребят, радовался и грустил, смотрел на Катю и вспоминал Веронику. Наше с ней знакомство, мои ухаживания, ночные прогулки в еще нереставрированном, «диком» Царицыне, Коломенском, секретные дырки в ограде. Она тогда жила неподалеку…

В кармане тренькнул телефон, пришло смс. Нехотя вынув трубку, прочитал сообщение. Поморщился:

– Ладненько, ребята, мне, к сожалению, надо отъехать. Стас, ты еще здесь?

– Угу. Пока побуду.

– Хорошо, тогда до встречи. Звони. Катюшка, а ты выздоравливай! – я подмигнул ей, пожал Стасу руку и направился к двери.

Девушка послала мне вдогонку воздушный поцелуй.

На следующее утро мы с братом созвонились и договорились ближе к обеду встретиться возле метро. Нужно было пройтись по магазинам – я задумал небольшой ремонт, да и поговорить не мешало.

Стас пришел задумчивый, рассеянный – явно мыслями еще там, в палате невесты. Да и ничего глобального мы не обсуждали. Поняли только: все, что должно быть прощено – прощено и забыто.

– Слушай, а как у вас делается… – я запнулся и смущенно покряхтел. Предстояло задать непривычный для меня вопрос. – М-м, я имею в виду, ты был в церкви?

Он взглянул вопросительно.

– Вы молились за Катюшкино выздоровление? Есть же наверняка специальные правила?

– Можно сказать, да. Но в церкви я не был. Яш, правда не могу. Кажется, я банально обиделся на Бога. Перестаю в Него верить. Вот мы Ему служили, служили, а Он не защитил. Знаешь, как все произошло? Она ведь шла далеко от края проезжей части. А между ней и дорогой – какая-то старуха с такой хозяйственной тележкой. Чапает себе и в ус не дует. А из-за поворота «Шкода-Октавия» летит. В поворот не вписалась, выскакивает на тротуар. Катюха бабульку за руку хватает и швыряет в сторону от опасности. Сама по инерции – к дороге. Прямо под колеса. Представляешь, бабка грохается на асфальт и начинает материться. И сукой ее обзывает, и дрянью, и тварью. Мол, что ж ты делаешь, старых людей пихаешь. Потом уже дошло, что случилось. Очнулась… Вот так вот. Ну и какой смысл?! Никому больше верить не хочу. Ни Богу, ни людям.

Он замолчал, тяжело сопя, и, не оборачиваясь, ускорил шаги. Мне пришлось его догонять.

– Знаешь… А вот я, кажется, почти готов уверовать.

Брат снова удивленно и устало посмотрел на меня. Я пояснил.

– В отличие от меня, ты с детства вращаешься среди верующих, даже вон учишься в семинарии. А я понятия не имею, как это – верить. Какие правила исполнять, в традициях дуб дубом. А может, они вообще Ему не нужны, что Он за Бог такой, если и вас, и Себя ими опутал, как проводами? Я не знаю, кто кому сколько должен – вы Богу или Бог вам. То, что стряслось с твоим родным человеком – кошмар, и не должно было случиться никогда. Наверное, если бы я был Богом, я бы этого не допустил.

– Да уж точно…

– Уж во всяком бы случае постарался. Но я о другом. Ты говоришь, нет смысла? Вот именно, Стас! Если Бога нет, то все, что происходит вокруг, действительно не имеет никакого смысла. Только что вдруг вообразил: огромная планета, маленький мирок летит по космосу. Из одной черной пустоты в другую черную пустоту. Без малейшего толку носится по кругу, как заведенная. А на ней какие-то человечки. Мелкие такие, смешные, но настоящие. Как гонконговские солдатики в детстве, помнишь? Как настоящие, только маленькие. У них даже фаланги пальцев можно было рассмотреть, даже ногти. Представляешь – живут, страдают, плодятся, любят, мрут, убивают, жертвуют собой ради кого-нибудь постороннего. И так каждый день сотни веков! Но если над планетой никого нет, то я не могу понять, что вообще ими движет. Размножаются – да, согласен, убивают – естественно. Нужно ведь как-то выживать, расширять границы прайда, охранять потомство.

Стасик насупленно молчал, сунув руки в карман, а я перевел дух и продолжил:

– Но любить-то зачем? В той или иной мере соблюдать верность, какие-то законы чести, долга, сознательно и нарочно страдать там, где можно избежать страданий? На взгляд изнутри системы, с поверхности шарика – никакой логики. Жертвовать своими интересами, временем… более того, идти на добровольную смерть, чтобы продлить или сделать комфортней чужую жизнь. В конце концов, заниматься бесполезным творчеством, искусством. Нахрена? Что, договорились себя ограничить, от скуки сделать жизнь сложней? Чушь собачья! У животных просто и функционально: инстинкты, законы стаи, выживаемость рода, ценность вида превыше ценности особи. У людей-то все по-другому. Я не верю, что причина – химические процессы в крови и электрические импульсы коры головного мозга. Так что выходит, любовь и жертва и впрямь имеют резон только в том случае, когда Бог существует. Но ведь они любят, умирают и жертвуют! Значит, смысл все-таки есть.

* * *

Темнота – это не просто отсутствие света. Помести во тьму лампочку, и она исчезнет. Двусмысленная фраза, да. Может исчезнуть тьма, напуганная электричеством. А может испугаться свет. Поджать хвост и втянуться обратно в лампу. У каждого хоть единожды в жизни случается столь немыслимое явление, когда свет с позором бежит от тьмы.

– Значит, говоришь, чудовище? Тварь, которая приползла из бездны, чтобы дать людям то, чего не дал их любимый Господь?

Зоря вздрогнул. Зачем… ради чего он совсем недавно роптал, что не видит образ Целителя? Ревновал к тем, кому ангел являлся во плоти. Желал увидеть невидимое и познать недоступное.

Лик Равраила был страшен. Мрак, чернота бездны и холод. И – огонь. Не лубочный чёрт и не демоническое клыкастое отродье из ужастиков. Нечто иного толка, нечто… настоящее.

– Я ведь обещал пожаловаться! – Павел неизвестно где нашел силы взглянуть в лицо смерти.

– Да сколько угодно, – Равраил вплотную приблизился к нему, дохнув зловоньем. – Думаешь, я боюсь тебя или вашего Боженьку? Или того, что придурок Яшка не напишет книгу, если ты его напугаешь до полусмерти? Ты бредить-то перестань! И твоя душонка мне не нужна. Их у меня знаешь сколько?

Павел почувствовал, как в груди все сжалось. Будто ребра превратились в бочечные доски, а Равраиловы пальцы – в железные ободья. Задыхаясь, он прохрипел:

– Господи, прости мою душу грешную…

– Господи! – кривляясь, передразнила темнота. – Прости мою душу! Грешную!

И расхохоталась… А затем брезгливо отряхнулась и развеялась, оставив неподвижное тело посреди молоденьких желтых одуванчиков.

* * *

«Георг» заметно подрос. Неожиданно вся история про него четко и последовательно сложилась у меня в голове. По прикидкам осталось работы на пару вечеров. Самая кульминация… И по размеру уже не рассказ, а полноценная повесть.

Заказная книга тоже увеличивалась в объеме, взял наконец себя в руки. Чувство долга никто не отменял, а я жутко не люблю, когда меня начинают подозревать в безответственности. Короче, как бы то ни было, писать надо. Вот только решительно пропало всякое удовольствие от процесса, равно как и желание видеться с заказчиком. Тот, кстати, давненько не появлялся. Может, забыл про меня? Вот бы замечательно. Загнулось бы тихой сапой всякое общение с другом Божьего друга, жизнь вошла в привычное русло. Я бы даже – почему нет – засел за новый роман, благо смелость браться за что-то крупное пока не угасла.

Хорошо мечтать, пока нет Равраила. Ведь объявится, как всегда, нежданно-негаданно. Потребует отчета. И что-то придется говорить, показывать, объяснять. Выслушивать коррективы, принимать новые вводные.

Но растет ведь текст, глаза бы на него не смотрели. И не скажешь, мол, не справился с работой, не рассчитал силы, взял слишком высокую планку. Полгода назад было нужно такое говорить. Когда только пробовать начинал, набрасывал первые главы.

Господи ты Боже мой, вот ведь принесла нелегкая этого Павла. Жил ведь и горя не знал. Не заморачивался мыслями о том, кто такой Равраил, писал и писал. Есть Бог, нет – какая разница? А теперь голова пухнет и взрывается. И со Стасиком тот разговор о смысле жизни, и рассказ о Зориной матери.

Ведь если все так, то… страшно.

Я открыл файловый менеджер, сбросил файл с книгой на съемный винчестер и выключил компьютер.

Тьфу ты. Вместо того чтобы скопировать файл, перенес, не оставил версии на машине. Но не включать же заново, чтобы исправить оплошность, да и какой смысл. Ничего страшного, побудет некоторое время во вселенной одна копия бессмертного произведения. Не пропадет ни мир, ни произведение. Вообще дурацкая привычка перекидывать документы туда-сюда…

А еще – дурацкая привычка морить себя голодом и держать взаперти. Пообедав и напившись кофе, я отправился дышать свежим воздухом.

Весеннее солнышко непостоянно и коварно. Кажется, в небе искрит и плещет жаром полноценный июльской огонь, а выскочишь на улицу – и не знаешь, куда прятаться от ветра. А светило посмеивается: обманули дурачка на четыре кулачка. Иди домой да куртку надевай теплее, не лето чай. Или вчера вышел укутавшись – и вспотел в пять минут. Не угадаешь, хоть обслушайся метеорологов…

Сегодня, по счастью, было тепло, и в свитере с ветровкой оказалось вполне уютно. Город оживал. Улицы мало-помалу расцвечивались яркими куртками гуляющих, стряхивали зимнюю вялость и сонливую тоску. Воробьи разошлись, грозя оглушить своим гомоном.

Воробьи, они знают. Их не обманешь.

Первый раз не помню за сколько времени по-настоящему отдыхал душой.

Наверно, в такие моменты и зарождается вера. Что-то внутри меня оживало – это как минимум. На ум стали приходить незнакомые, непривычные доселе слова, и я едва ли не впервые в жизни стоял, открыто глядя в небо, и молился. И мне даже на секунду показалось, что кто-то там меня по-настоящему слышит. Даже нет. Не просто слышит – слушает!

Стасик когда-то рассказывал, что в такие моменты часто хочется плакать. Но нет, слез не предвиделось. Напротив, настроение стремительно поднималось. Я вышагивал, наслаждаясь чуть уловимым ароматом молодой зелени, и улыбался. Пропади он пропадом этот Равраил со своим романом! Просто не хочу его писать, и все.

«Я только что с неба…»

Тоже туда хочу. Увидеть своими глазами и убедиться во всем лично.

Дорожку пересекала речка с мостом. Иногда приятно остановиться в центре такого мостика, в раздумьях посмотреть на воду, послушать ветер. Лед уже давно сошел, и по меленьким волнам, кружась и наскакивая друг на дружку, проносились веточки, высвобожденная из-под снега прошлогодняя листва и размякшие, потерявшие форму бумажные кораблики, что пускала в плаванье ребятня выше по течению.

На солнце набежала тучка. Я машинально поднял руки, поправил воротник. Пальцы скользнули по ткани ветровки, ощутив на груди бугорок. Коробочка съемного диска во внутреннем кармане. Вытащил ее, повертел в пальцах. Голубой металл весь покрыт царапинками, бывшие когда-то яркими надписи вытерлись. Боевой товарищ, всегда со мной. Хранит в себе сотню любимых книг, гигабайты музыки, фотографии… а заодно копии всего, что я насочинял. Включая единственную, из-за моей невнимательности, копию романа.

А солнце как спряталось, так и сидит за тучей. Лишь пробиваются лучи, расцвечивая серые края розовым и сиренью. Красиво, но холодно. Вот и впрямь, погода меняется за пять минут. Я расстегнул молнию на ветровке, чтобы повыше натянуть горловину свитера… и конечно, по-прежнему зажатый в руке диск выскользнул из озябших пальцев и с бульком нырнул на дно.

Вместе с единственной копией равраиловой книги.

* * *

– Ловкость рук и никакого романа?

Я вздрогнул и обернулся.

– Равраил? Привет! Давно тебя не было видно…

Демон-работодатель усмехнулся.

– Ладно, чего уж там, продолжай. Хотел сказать: «И еще бы сто лет не видать»?

Глупо спорить с таким, как он.

– Честно? Побаивался встречи. Рукопись не прет, творческая депрессия у меня. А тут… видел, что случилось. Сам не понимаю, как умудрился. И не пил вчера, чтобы руки тряслись.

Друг Божьего друга расхохотался.

– Кому ты брешешь, собака бескровная? Думаешь, булькнулась твоя железка на дно, и все, свободен? Ты еще песенку пропой кумира своего волосатого, про «словно птицу в небесах». Не дождешься, гниденыш! Сам бы тебя тыщу лет не встречал, да не могу. Служба. Покрещены мы с тобой друг в друга, повенчаны, так сказать. Дело, хочешь не хочешь, а доделать придется. Так что домой беги, скотинка пахотная! И словечко за словечком вспоминай, что уже было написано. Приду – проверю.

И Равраил дернулся ко мне, страшно рявкнув и клацнув проступившими на вполне человеческом лице драконьими челюстями. И исчез.

Как всегда, шепнув напоследок из ниоткуда:

– А за дерзость – заплатишь. Вычту из жалования.

На меня дохнуло смрадом. И такой же смрад сформировался, всклубившись, где-то в самой глубине живота. Передо мной все померкло, я покачнулся и упал на колени.

– Эй, братишка, живой там?

Я с усилием поднял лицо. Взгляд сфокусировался…

Парочка простых и молодых ребят. Незамутненных особым интеллектом.

– Нормально. Выживу.

– Курить есть?

Помотал головой:

– Бросил.

Пацаны переглянулись. И от их взглядов заранее заныли ребра. Быстро Равраилушка прислал своих вышибал – взимать налоги и вычеты. Собрав силы в кулак, рванул тело вверх, попытался закрепиться по вертикали.

Первый же удар коленом в пах согнул меня пополам, следующий за ним – в солнечное сплетение – опрокинул назад. И почти сразу вскользь по плечу прошлась подошва башмака. Не знаю, как, я откатился с опасного места и вновь поднялся на ноги. Даже заблокировал два-три замаха и провел один прямой в корпус расслабившегося на миг противника слева. В следующую секунду меня взяли в тиски и атаковали с обеих сторон одновременно.

Что было дальше, я уже не запоминал.

– Эй, братишка…

Чья-то рука на плече. Вам мало, гады? Какой я вам братишка…

– Яшка!

Я разлепил непослушные веки и с удивлением обнаружил рядом с собой перепуганное лицо брата.

– Что случилось? Кто это тебя?

– Встать помоги. – Стасик подал мне руку, и я с кряхтением встал на ноги. – Откуда я знаю, кто. Прохожие.

– Ясно. Взяли чего?

Я усмехнулся, потирая ребра.

– Да нет. Все ценное я уже потерял до того.

Брат непонимающе взглянул на меня, но не переспросил.

– Идти-то можешь? Как вообще, живой? Или в больницу надо?

– Да ну, какая больница, – я отмахнулся. – Домой поехали. И кстати, мне нужна твоя теологическая консультация. Есть парочка вопросов…

* * *

«Чарующий образ Вероники вот уж неделю не всплывал перед мысленным взором Георга. Ему даже казалось: повстречает ее – и не узнает. Взглянет – и чужими окажутся лицо, голос, запах, чувства, которые вызывала ее улыбка.

А сегодня он, проходя мимо зеркала, не узнал в отражении самого себя. Удивился – вернулся и несколько мгновений стоял, пялясь в серебряную поверхность, силясь в незнакомых чертах обнаружить нечто, что отзовется в памяти, позволит удовлетворенно кивнуть: да, мол, это я, мой облик именно таков.

Георга передернуло.

Скоро он будет дома. Молодой человек мечтал об этом и в то же время ненавидел мысль, что приближается пора возвращаться. Казалось, он ступит на свой порог и не узнает ничего, что увидит. Но и вспомнить, что было с Георгом здесь, он не сможет.

Это было какое-то умопомрачение. Юный посол не знал, чего желает. Он окончательно перестал себя понимать. В отчаянии Георг обратил взор к небесам и взмолился Создателю…»

* * *

Я не сомневался, что он еще вернется. Что череда неприятностей меня так или иначе не избежит. Так просто общение с бесами не проходит, придется заплатить. Но об утраченном диске я не жалел, как и о том, что уже никогда не получу гонорар за проклятую книгу. И, надеюсь, теперь-то готов к предстоящему разговору с Равраилом, когда бы и при каких обстоятельствах ни произошла наша встреча.

Если в мире существует сатана, Бог попросту не может, не имеет право не существовать. А сатана уж точно есть. Убедился, познакомился… И если эти двое противоборствуют, а я, так получилось, этого противоборства коснулся, то на стороне Бога мне быть спокойней и милей.

Да и новые друзья брата на поверку оказались не все поголовно фанатиками и пустобрехами. Вполне могу допустить мысль, что кое-кто из них сумел бы впоследствии стать моим другом. С ними порой занятно спорить, их весело доводить до белого каления какими-нибудь выкладками и замечаниями, но у них, чего уж там, есть чему поучиться. По крайней мере у некоторых – более опытных врагов моего врага.

В субботу за мной заехали Стас и его приятель. Пришла пора закупаться к ремонту: шпаклевка, краска, обои, то да се, а у приятеля был автомобиль. Почему-то разыскивать собственных «лошадных» знакомых оказалось невмоготу.

«Откажешься ли ты от друзей…»

– Привет! Как там Катя?

– Она держится, спасибо. Поехали?

Народу на «Каширском дворе» было немного. Мы покрутились на машине по рядам, выбрали большую часть того, что нужно. Осталась мелочь…

– Хм, погоди…

В конце ряда мелькнула удивительно знакомая фигурка. Я прищурился… Не может быть. Нет, точно, она!

Вероника разглядывала сантехнику.

– Стас…

Посмотрев туда же, куда и я, брат ободряюще коснулся моего плеча. Я беспомощно повернулся к нему, но тот промолчал.

– Слушай, я на минутку, подождешь?

– Да конечно. Хочешь – мы с Вовкой все к тебе завезем.

– Не надо, – я потряс головой. – Пару минут, и поедем вместе.

– Как хочешь.

Брат принял от продавца очередной пакет и направился к машине, бросив через плечо:

– Мы подождем, не торопись.

Из ног мигом ушли силы. Тридцатиметровое расстояние я преодолел примерно за четверть вечности.

– Привет, Никуш.

Она от неожиданности вздрогнула и медленно повернулась.

– Здравствуй! Какими судьбами?

– Да вот, квартирку освежить захотел. Накупили всякого. А ты?

– Я по дороге… смеситель нужно купить, прохудился. У меня в соседних домах клиенты живут. От них как раз возвращаюсь, вот и завернула.

– Понятно. Проездом, значит. Ты как поживаешь?

– Нормально, тружусь вот.

Нормально…

– Ты у родителей, на Кунцевской?

– Нет, я с подружкой живу, в Домодедово. С родителями тяжко, сам знаешь, какие они у меня чудесатые.

Да, тесть и теща у меня удивительные люди. При всей своей компанейской натуре порой бывают невыносимы совершенно. И не поймешь, из-за чего. Может, слишком много хорошего – тоже плохо?

Мы неожиданно встретились взглядами.

– Работаешь там же?

– Да, все мотаюсь по заказчикам. А ты?

– Я уволился. Писательствую потихоньку…

Вдалеке бибикнул автомобиль. Я повернулся – и лишь успел увидеть, как Стас, высунув руку из окна, махает мне на прощанье. В следующую секунду водитель Вовка дал по газам, и они уехали, оставив меня одного… Хотя нет, не одного как раз.

– Вот гаденыши, представляешь, – я хохотнул. – Смотались со всеми покупками.

Вероника прекрасно и грустно улыбнулась.

– А я соскучилась. Может, пройдемся? Давай будем считать, что это к лучшему, что тебя ограбил родной брат.

– Со смесителем под мышкой пройдемся? – я почувствовал неловкость и, еще сильнее, страстное желание скрыть ее за иронией. – Романтика!

– Да Бог с ним, со смесителем! Пускай подружка ездит, покупает.

– Ты… действительно хочешь погулять? – Я боялся спугнуть удачу.

– Ну почему же нет? Можем ведь мы просто поболтать, как старые знакомые.

* * *

«Дилижанс отъехал от дверей таверны. Проводив его взглядом, Георг постоял на пороге, наблюдая за плывущими по небосводу облаками, рассматривая лица вокруг, вчитываясь в знакомые с детства и новые, появившиеся совсем недавно, вывески на соседних дверях. Ожидал и боялся встречи.

Он вошел внутрь.

Восемнадцать месяцев они не видели друг друга. И вот она пришла.

Георг с тоской взирал на любимую. Ветер за окном клонил к земле молодые липы, срывая с них листки. Бросал свою добычу под ноги прохожих.

– Здравствуй, Вероника.

Девушка повернулась к нему.

Вероника и правда изменилась. Золотистые волосы, всегдашний предмет ее гордости и объект всеобщего восхищения сделались ощутимо короче, черты лица как будто сузились, заострились. Глаза – быстрые и веселые… они сделались какими-то иными.

Иным стал и он сам. Неуловимо. Невозможно сравнить и определить различия.

– Здравствуй.

– Я по тебе скучал. Все хотел приехать…

Девушка отвела взгляд.

– Рада, что ты наконец вернулся. Как дела в провинциях?

– Ужасающе скучно. Решительно не с кем поговорить.

– Наверное, было нелегко?

– Да, – он задумчиво покивал. – Тяжело жить там, где всех ненавидишь. Тяжело отказаться от всех. Пожалуй, ты можешь мною гордиться. Вот только одна беда… я сделал это не ради тебя. Может быть, даже вопреки.

Она постояла несколько мгновений молча, едва заметно покачиваясь, затем не выдержала и обвила Георга руками. И уткнулась лицом в его грудь. И еще очень, очень, очень долго стояла так, без движений и звуков…»

…Последние числа апреля

…Палец неуверенно скользил по клавиатуре. Ее новый номер, посыл вызова. Зачем-то ведь я взял у нее телефон? Обещал позванивать.

Длинно, сосредоточенно выдохнуть, набрать в грудь свежий воздух. Выдохнуть. Еще…

– Алло?

Я почувствовал, как прилипает к нёбу язык.

– Привет…

– Привет, Яшка.

– Слушай… я тут подумал, если хочешь, конечно… А приезжай на праздники в Москву?

– Я подумаю.

Сделалось нечем дышать.

– Встретимся, погуляем еще, поболтаем…

– Я подумаю.

Вытерев со лба внезапно возникшие капельки пота и на секунду зажмурившись, я рискнул.

– И вообще. Выходи за меня замуж.

– Я… Подумаю.

oleg@skazochniki.ru

+7 (916) 965-40-26

Операция «Мизантроп»Проза

Операция «Мизантроп»

Операция «Мизантроп»
Проза