* * *
Подурилось на веку,
Дров поналомалось,
Много дней смолол в муку, —
Горсточка осталась.
Я Всевышнему скажу:
«Дай прощение, Боже,
За накрученную жуть
Мною, если сможешь.
Не захочешь, все равно
Я скажу: спасибо».
Эту мысль держу давно,
С ней теплее ибо.
* * *
Никто не знает где могила Моцарта,
Никто не знает где могила Шиллера;
До кладбища одних дорога куцая,
Как видим, у других она расширена.
Посмотришь, у иных стоят надгробия,
Квадратное лицо, а не овальное,
И смотрит тяжело так исподлобья,
Презрение к окружающим повальное.
Гранита плиты, плиты есть из мрамора,
Они стоят, куда теперь их денешь ты.
Не ездил Шиллер, Моцарт вовсе за море,
Чтоб растрясти там бешеные денежки.
* * *
Да ничего я больше не могу,
Лишь только высекать вот эти строчки,
С желанием, без всякой проволочки,
Как косят травы люди на лугу.
Жене, конечно, нужен не такой,
Который бы лопатою и ломом...
Ходил бы и гремел тяжелым громом,
И деньги вышибал одной рукой.
Смирись, моя любезная, смирись,
Авось такой нелегкий воз дотянешь,
И может быть еще богатой станешь,
На эту не надейся только жизнь.
* * *
Над водой стрекоза пролетела
(У крылатых свое бытие), —
Это тело, такое же тело,
Но поменьше чем тело твое.
Ночью холод вонзил свое жало,
А с лучами убрался назад.
Стрекоза у тропинки лежала...
Может быть и не та стрекоза.
* * *
По эту сторону стекла
Вода осенняя текла.
По эту сторону стекла
Цветок лоснился от тепла.
Я там стоял. Я весь промок.
Я от окна уйти не смог.
ЗАРИСОВКА
Как снегирь он —
Красногрудый,
Выше сосняка —
День встает.
А где верблюды? —
Неба облака.
Скоро их погонщик-ветер
Приведет в синь-сад.
А пока что на рассвете
Эта полоса.
* * *
А ты не слышишь скрип снежинок,
Спешишь куда-то по тропе.
А фонари уже чужие,
Да и столбы уже не те.
Дворы, как будто не встречались,
Чужие люди на крыльце...
Как было хорошо вначале,
Как отвратительно, в конце.
Ты не спешишь как в воду камень,
Как дым наружу по трубе,
Не слышишь скрипа под ногами,
Печальных ноток о тебе.
* * *
Крупный снег!
Крупный снег,
очень крупный!
Это ж надо какая страсть!
Как он радуется, как он крутит,
Как спешит он на землю упасть.
Как наивен (нас с тобой вроде),
Он надеется, он живой...
Только радость — когда в полете,
Между тучами и землей.
* * *
Ждешь дождя, а приходит ливень,
Ждешь снежинок, приходит пурга.
Это плохо, когда лишнее,
Когда речка за берега.
У любви за плечами остуда,
А за пламенем пепел, зола,
Что прекрасно — за далью покуда,
Близь — прекрасное все забрала.
Пресыщению — такие дани,
Пресыщения ответ — лед.
Видно радость — живет в ожидании,
Видно радость в стремлении живет.
* * *
Мы — снежинки,
а точно ли сказано?
Разузорены мы по-разному.
Да, красиво, но холодом веет,
Как бы чуточку потеплее.
Угольки мы в золе горящие,
Угольки мы в золе настоящие,
Очень жгучие, очень колкие,
Как иголочки, как иголки.
Вот такие мы чудаки,
То снежинки, то угольки.
* * *
Не бывает душа из сукна,
Не бывает из птичьего пуха.
Все гораздо сложнее, братуха, —
Жизнь темна, жизнь сера, жизнь светла.
Даже самый отпетый злодей,
Не имеет чугунного сердца,
Вместо крови не жидкая сера...
Все сложней, все гораздо сложней.
* * *
Неужели это конец? —
Паралич двух знакомых сердец?
И стена между взглядов и рук?
И гвоздем по стеклу звук?
И обрушенный берег в поток?
Дождь шумящий, как кипяток?
Неужели уже на года
В никуда, в никуда, в никуда?
* * *
Облаков отпылали гривы,
Отлетали над речкой стрижи,
На ладонях девчушки-ивы
Тишина луговая лежит;
Запад солнце спрятал в болото,
Словно что-то затеявший маг,
С плеч таинственного Востока
Черным вороном снялся мрак.
В небе словно в бездонном колодце,
Что-то шепчет звезда звезде...
Утром солнце опять вернется,
Не вернется прожитый день.
* * *
И опять я под прессом депрессии
На постели, таков быт,
Два часа на одном месте,
Словно шпальниками прибит,
Словно анкерами прикручен,
Вот такой получился итог;
Как пролившая воду туча,
Как разбросанный ветром стог.
Подгонял я слова, причаливал,
В заоконный уставясь мрак.
И зачем я не спал ночами,
Над стихами пыхтел дурак?
|
