Смерть в хосписе

Владыка, умирает в хосписе.
К Владыке в хоспис зашёл один из его почитателей - прихожан. Он испуганно озирался на белые халаты медсестёр и нянечек,подозрительно принюхивался, словно хотел найти доказательства того, что в этом здании и в этом помещении люди умирают заживо, и могут сделать это прямо в его присутствии...
Владыка, поздоровавшись, пригласил его за маленький столик в палате, а сам, запахнувшись в халат, сел напротив, тяжело дыша и промокая холодный пот со лба бумажной салфеткой. Он старался не делать этого громко – его «морозило», был постоянный озноб, часто переходивший в жар. Он то не мог согреться даже под толстым одеялом, то потел и хотел холода и одиночества...
Посетитель, его звали Илья Иванович, с тревогой вглядывался в лицо Владыки Серафима, и вздрагивал при малейшем постороннем звуке. Из дальней палаты вдруг послышались гортанные крики и раздался сумасшедший хохот. Илья Иванович чуть не вскочил со стула, но Владыка, успокоил его и, улыбнувшись впалым ртом с тёмными потрескавшимися губами, проговорил: - Тут иногда люди страдают не сдерживаясь...
Илья Иванович глянул на него с надеждой и, немного успокоившись, стал расспрашивать, как Владыке тут живётся. Владыка, не вдаваясь в подробности, стал рассказывать, что уход за пациентами хороший, хотя иногда, в самый неподходящий момент бывает шумно – например, среди ночи, когда беспокойная пациентка из соседней палаты начинает буйствовать и звать нянечку электрическим звонком...
- Я почему вас об этом спрашиваю, – решился посоветоваться с Митрополитом Илья Иванович.- Вполне возможно, что мне тоже придётся доживать свои дни в подобном заведении...
Илья Иванович тяжело вздохнул и продолжил, просящим взглядом посматривая в глаза измождённому Владыке...
- У меня дома неприятности... Меня очень редко посещают моя бывшая жена и наши взрослые дети. А когда приходят, то рассказывают только о себе и никто не спросит меня, как я себя чувствую последнее время...
Илья Иванович надолго замолк, погрузившись в воспоминания. Руки его дрожали и непроизвольно шарили по коленям, словно ощупывая ткань брюк и решая какого качества эта материя...
- Они, моя жена и взрослые дети, посещая меня, даже говорят со мной о каких-то пустяках, а сами словно оценивают, как долго я ещё проживу, и передам ли им в наследство то, что успел заработать за всю мою жизнь... Мне вдруг становится понятно, что за их формальными вопросами, скрывается очевидное равнодушие к моей судьбе, к моим чувствам и мыслям... Я только последний год вдруг с очевидностью понял. Что они меня не любят и никогда не любили...
Посетитель отвернулся и его плечи стали сотрясать конвульсии еле сдерживаемых рыданий...
- Конечно, – продолжил он, немного успокоившись, - они долгое время от меня зависели во всем, начиная от денег и заканчивая распоряжениями по нашей квартире... Не скрою, что я надеялся на их признательность и немного пользовался этим их подчинённым положением... Иногда эту зависимость я использовал как рычаг, чтобы заставить их делать, так как я хотел...
Илья Иванович всхлипнул, нервно зашарил, дрожащей рукой по груди, словно хотел расстегнуть тугой ворот рубашки. Потом резко приблизил лицо к Владыке и почти прошептал:
- А сегодня я вдруг понял, что они меня боятся и презирают за мою болезнь и делают это невольно, словно опасаясь заразиться от меня... Они, похоже, с нетерпением ждут, когда я умру, потому что... потому что им хочется жить независимо, хочется пользоваться благами жизни, а я... - он вновь всхлипнул и утер лицо рукавом пиджака. – Кажется, что я им мешаю! Я для них сегодня существую как унылое напоминание о их будущем... Я и о детях это говорю... Но главное – это конечно жена...
... Владыке было жаль этого человека с его горькими, безысходными подозрениями, но в душе он понимал, что этот человек заслужил такое к себе отношение, потому что сам был эгоистом и был той «ролевой моделью», как говорят англичане, с которой и его жена и его дети, вольно или невольно брали пример. Его дети на этом выросли и теперь уже не могли изменить себя и своего отношения к человеческим немощам. В том числе к жалкому состоянию своего отца и мужа...
- Успокойтесь, – проговорил Владыка и погладил плачущего по плечу худой и старческой, в пигментных пятнах, рукой. – Вам надо поменьше думать о себе, как о жертве. Ведь вы прожили большую жизнь. Вы любили и были любимы. Попробуйте вспоминать эти моменты, и радоваться пережитому...
Владыка помолчал, собираясь с силами, а Илья Иванович, вдруг, стал перед ним на колени и, сжав ладони лодочкой, проговорил, попросил, волнуясь:
- Говорите! Говорите! Я вам полностью верю и даже ваш голос меня успокаивает!
Владыка ещё раз погладил его по плечу и продолжил:
- Я хочу говорить с вами правдиво и потому буду упоминать иногда слова и вещи невежливые. Но вы меня поймёте, почему я буду это говорить и тогда мои слова вам помогут...
Илья Иванович снова попросил дрожащим голосом:
- Говорите! Говорите пожалуйста! Ведь со мной нормально уже давно никто не разговаривает. Всё какие-то вежливости – неискренности. А я от этого уже устал...
Владыка отпил несколько глотков из стакана с водой, стоящего на тумбочке и продолжил:
- Мне кажется, что подготовку себя к уходу из жизни надо начинать задолго до того момента, когда нас полностью захватит смертельная болезнь. Ведь дело всё в том, что мы, рано или поздно умрём – таков удел человечества и таковы законы природы... И совсем кажется не так важно, умрём ли мы от смертельной болезни в семьдесят лет или от смертельного удара в автомобильной катастрофе, в сорок, или от сердечного приступа, после сильных переживаний по совершенно пустяшному поводу, в девяносто лет... Очень важно, поняв это, научиться не бояться смерти, а даже желать её и главное, конечно не бояться. Ведь вам, думаю, известен этот силлогизм, по которому доказывается, что смерть не страшна сама по себе, а страшны представления о ней, вполне инстинктивные... Это потому, что когда мы чувствуем – мы ещё живём, а когда умрём, то уже ничего не будем чувствовать...
Илья Иванович, слушая, с напряжением следил, как движутся губы Владыки в разговоре и похоже вовсе не понимал того, о чём говорил престарелый богослов и философ. Но его успокаивал сам голос и неспешное течение этой беседы...
- Одной из главных мыслей нашего поколения, – собравшись с силами после небольшой паузы, продолжил Владыка, – выросшего в России в двадцатом веке, было осознание не важности комфортных условий жизни или её продолжительности. Мы жили с мыслями о Родине и потому, как мне кажется, наши жизни были цельными и наполненными понятным смыслом. И потому мы были душевно здоровыми людьми, делая что-то для других: одни больше, другие меньше, - а значит жили, исполняя Заветы Иисуса Христа... Мы строили будущее и верили – а это самое важное!
Он вновь прервался, продышался и уже тихим, усталым голосом закончил:
- В обычной жизни, в обстановке эгоистичной сытости, нам надо чаще думать о том, что останется после нас для жизни наших детей и внуков... Ведь жизнь должна обязательно меняться в сторону добра и любви, и прежде всего благодаря вам, мне и другим людям нас окружающим. Мы этого часто не чувствуем и не понимаем, но дела, которые мы делали в нашей жизни, будучи врачами, строителями, рабочими или служащими, меняли мир в лучшую или худшую сторону. Если мы делали что-то для других, тогда, рано или поздно и нам кто-то делал, нужное и полезное... Но всё это в прошлом. Мы состарились и по закону природы нам надо умереть. И потому я призываю вас закончить жизнь достойно, как и подобает нормальному человеку. А это значит встречать страдания, боль и одиночество, как высокое испытание, которое посылает нам Господь, в качестве очищения от суеты и страстей, наполнявших наши жизни, когда мы были молоды...
Что же касается впечатлений от посещений ваших родственников, вы можете их попросить не ходить к вам так часто, отчего и происходят все неискренности и заминки в беседах, когда кажется, что и говорить-то больше не о чем...
Владыка ещё передохнул, на какое–то время замолчал, и становилось понятно, что у него большие проблемы с лёгкими:
- Я помню отца, который последние годы свои работал рабочим на заводе, потому что считал и себя виновным в революции, произошедшей, как он говорил, в России по вине класса богатых – он был сторонником Льва Толстого... Так вот он, когда болел и даже, когда, надорвавшись на работе, стал умирать, просто не принимал посетителей, не открывая им двери. Я вам хочу рассказать, что он тоже натерпелся от праздных и «вежливых» посетителей и потому поступал очень жестоко, когда иногда просто не впускал внутрь никого, вывесив снаружи табличку: «Меня нет дома»... Но есть подобные истории и о святых отшельниках. Святого Арсения, например, очень мучила одна богатая дама, требуя от него нарушить одну, но главную заповедь, для удовлетворения её пустой и праздной жизни.
Она так «достала», Старца, что тот ей, в конце концов, сказал:
- Вот тебе заповедь! Как только узнаешь, что я Арсений в одном месте, то сразу отправляйся в другую сторону!
Владыка засмеялся дробным весёлым смешком и Илья Иванович, не удержавшись, тоже захихикал, и сквозь смех даже погрозил пальчиком Владыке.
Он уже забыл о своих страхах и страданиях и, глядя на Владыку, вдруг, неловко подумал, что этот беззаботный человек скоро умрёт...
«А я останусь жить и поживу ещё долго, как только смогу» — мелькнуло у него в голове, и Илья Иванович, виновато нахмурившись, постарался отогнать от себя эти невольно возникающие мысли...

Смерть в хосписеПроза

Смерть в хосписе
Проза