Утро наступает медленно

Утро наступает медленно. Первые проблески зари разливаются матовым светом на востоке и начинают одну за одной гасить небесные звезды. На горизонте заалела яркая полоса – рождается новый день. Яркое оранжевое солнышко игриво выглянуло, и смело покатилось вверх, наполняя все вокруг своим радостным сиянием. Под его натиском ночной холод стал понемногу отступать, что весьма понравилось птицам, и они громко защебетали, радуясь наступлению весны.
Тяжелый и синий снег жадно поглощает солнечные лучи. Он уже не искрится как прежде, не играет холодными рождественскими бликами. Праздник снега уже отгорел. Блестящая грязная корочка льда плачет под нежным прикосновением. На пустыре появились небольшие прогалины, и мелкие зеленые лепесточки новорожденной травы зябнут под весенним сырым ветром.
Март – время новых надежд.
По улицам побежали ручьи. Побежали по ним и люди. Эти странные суетливые создания, которые каждый день попадаются нам на пути и спрашивают сколько времени, какое сегодня число, сколько градусов на термометре и т.д. Мой дорогой читатель знает, о каких существах я говорю. Это те, что толкают нас в троллейбусах, которые продают нам мороженное на углах улиц, которые учатся с нами в одном классе. Все они одинаковы, когда смотришь на них в общем, со стороны. Это живая горячая масса, которая способна любить и ненавидеть, радоваться и печалиться, верить, бороться, страдать, милосердствовать…. Но стоит нам только сосредоточиться, присмотреться, как тут же начинают проступать определенные контуры, грани, частицы, характеры, поступки. Мы видим ситуацию, затем группу людей, затем личность, и, наконец, поступок. Одно нам недоступно – видеть побуждения, мотивы, чувства. Но есть над нами Кто-то, Кому доступно это, потому что Он прежде всего, и все Им стоит.
Семья, как мы знаем, - ячейка общества. Группа близких любящих сердец в одно время и на одной Земле. У них могут быть различные интересы, но есть что-то, что связывает их тесными узами. А еще говорят: «В семье не без урода». Папа – пастор, мама – регент хора, младший сын – руководитель молодежи, дочь – преподаватель воскресной школы, старший сын – безбожник и кутила.
- Сеня, нам уже надо торопиться! Ты прогрел машину? – Повелительным тоном произнесла Екатерина Андревна, достаточно громко, чтобы услышал не только муж, но все в доме.
Екатерина Андревна – полная седая добрячка с зычным генеральским голосом и, несмотря на преклонный возраст, с весьма конопатым лицом. Медленно переваливаясь, спускалась она по парадной лестнице в прихожую и нетерпеливо ворчала на мужскую нерасторопность (по нашему мнению довольно редкое качество).
Пока она надевала свое обширное драповое пальто, мимо нее стремительно промчался самый младший в семье человек.
- Игорь, ты надел шарф? – крикнула она ему в след, но он этого не услышал, потому что неудержимый темперамент молодости уже вынес его на двор.
Арсений Иванович, не менее тучный чем его жена, показался на лестнице. Он спускался размеренно и степенно. Возле зеркала он остановился и рассеяно причесал свой скудный чуб.
Екатерина Андревна увидела мужа и одобрительно крякнула.
- Вика уже готова?
- Она чистит зубы. – Невозмутимо ответил Арсений Иванович.
- Как! Она до сих пор не почистила зубы?!
Арсений Иванович удивленно посмотрел на жену, как будто не понимал в чем дело, и добавил:
- Она уже собралась и оделась, но забыла почистить зубы. Ну что тут такого?!
- Она в куртке и в сапогах принимает утренние туалеты?!
- И в шапочке. - Добавил Арсений Иванович и направился к выходу.
Екатерина Андревна ошеломленно посмотрела в след мужу. Всем своим видом показывая, что кто-то должно быть сошел с ума.
Наверху грохнула дверь.
- Вика, сколько раз тебе говорить, не хлопай дверями! – сокрушенно воскликнула мать и с досадой взглянула на верх.
На лестнице стоял ее старший сын. Слащавая улыбка оголила все его зубы. Самодовольно ухмыльнувшись он достал сигарету и, спускаясь, прикурил ее.
- Ну что, мать, надрываешься? С самого утра только и слышно, что твои выкрики.
Он остановился перед ней и выпустил облачко белесоватого дыма. Он стоял уверенно, глядя прямо перед собой надменным смеющимся взглядом. Его привычка приподниматься на носочках придавала его облику элемент властности и превосходства. Он знал, что его манера держаться не нравится матери, однако демонстрировал ее всякий раз с каким-то садистским упоением.
Екатерина Андревна, как обычно, стушевалась в присутствии сына и не нашлась, что ответить.
- А-а, этот бездельник уже поднялся. – Ворвался в прихожую Арсений Иванович.
Тяжело дыша, он уверенно подошел к сыну, бесцеремонно вынул у него изо рта горящую сигарету и выбросил ее за порог.
- Сколько можно говорить, нельзя курить в доме.
Его простодушие покоряло, и его сын относился к этому с большой долей снисхождения. Он даже не показал вида, что он к этому вообще как-то относится. Он только спокойно посмотрел на суетящегося над туфлями отца. Тот обычно что-нибудь да забывает. Вот и сейчас, он вовремя вспомнил, что не переобулся и чуть было не уехал на собрание в комнатных тапочках.
- А ты, Федор, разве с нами не едешь? – То ли наивно, толи с умыслом поинтересовался Арсений Иванович.
- А разве мой вид предполагает поездку с вами? – Вопросом ответил ему сын.
Арсений Иванович внимательно взглянул на него и в сердцах покачал головой. Кожаная черная куртка и красно черная бандана, наверно не очень бы гармонировали с благоговейным интерьером церкви.
- Бог тебя примет такого, коков ты есть. – Единственное, что мог ответить на это расстроенный отец.
- Ха, ваш Бог, только для стариков и инвалидов, а я еще пожить хочу.
Дверь за ним закрылась. С некоторых пор его родители не знали, куда идет их сын, и чем он там занимается. Они могли только молиться за него и надеяться, что когда-нибудь они вместе будут служить Господу, и не будет больше в их доме не запаха сигарет, ни пьяной брани, ни томительного ожидания по ночам.
Вся семья, за некоторым исключением, отправилась в церковь. Воскресный день, был всегда для них днем служения Господу. Утром богослужение, днем посещение, вечером второе богослужение.
У Федора тоже были свои интересы, свои занятия. С утра друзья и выпивка, к вечеру дискотека и казино. В его представлении этот стиль жизни – молодежный, единственный, который имеет право на существование в наш прогрессивный век. Хорошо отдохнуть, славно развлечься – вот чего не хватает человеку после тяжелой трудовой недели. Этой мысли он отдавался всецело и следовал ей с таким же неудержимым рвением, как его семья стремилась отдаться Богу.
Федор весьма редко возвращался домой рано по воскресеньям. Поэтому и в этот раз, когда вся его семья устраивала ужин, после шумного дня, а его при этом не было, ни кто и не удивился этому. Более того, они уже привыкли быть без него, и хотя это огорчало всех, все же человек смиряется с неприятными моментами своей жизни, если они происходят с определенной регулярностью. Так было и на этот раз.
Федор же, в свою очередь, тоже очень редко вспоминал о доме в моменты своих похождений, и полностью отдавался развлечениям, когда, по его мнению, для них наступало самое время.
Но сегодня фортуна была явно не на его стороне. Нежданно-негаданно пришли неприятности. Федор случайно повстречал своих старых кредиторов, которые пользовались дурной славой, и которым он должен был отдать довольно крупный долг. Он как обычно проводил вечер в игорном доме. Сегодня у него небыло достаточно денег, чтобы играть в рулетку, поэтому он развлекался по-маленькому у карточного стола.
Их небыло тут очень давно, и многие их попросту не узнали, но не Федор. Когда они с грохотом ворвались в это тихое заведение, где люди обычно разговаривают шепотом, все сразу же обратили на них внимание. Некоторые безучастно тут же продолжили заниматься своими делами, некоторые в слух выразили свое недовольство таким поведением, а Федор, как только узнал их, без промедления встал, и, стараясь держаться как можно более непринужденно и уверенно, чтобы не привлекать к себе внимания, направился в смежное помещение, где находился бар для посетителей казино. Он не надеялся уйти незамеченным, а просто поддался первому порыву, чтобы хоть на какое-то время скрыться от глаз непрошеных гостей, не вызывая при этом подозрения. Он взял только один коктейль, присел за самый дальний столик и предался мрачным размышлениям.
Он вспомнил тот день, когда впервые встретил этих людей два года назад. Эта была всего одна встреча, но она следующие пол года превратила в настоящий ад. В страхе, что он может встретить кредиторов, он не хотел выходить на улицу. Он перестал посещать все клубы, дискотеки и игорные дома. Бывало, что по дороге на работу он как будто узнавал одного из тех людей в случайном прохожем, и его бросало от этого то в жар то в холод. Ночью он просыпался в холодном поту и прислушивался не стучит ли кто в двери их дома. Ему казалось, что эти люди обязательно найдут его рано или поздно, что это лишь вопрос времени, и тогда ему несдобровать. Кто были эти люди? Он даже толком не знал этого. Его всегда привлекали сильные мира сего. Крутые парни, замысловатые наколки, оружие, много денег, все то, чего он не знал в доме верующих родителей, оно как-то особенно возбуждало его и манило к себе. Конечно же, он и не задавался вопросом происхождения этого влечения, все казалось и так ясно – ему просто хотелось быть сильнее многих тех, кого он знал с детства, сильнее своих родителей. Он хотел иметь власть, хотя бы ту, что имеет вор в законе. Ему мерещились большие капиталы, которые достаются просто и без особенных трудов. Его ни кто не уважал, но это было так желанно. Однажды он до самого утра засиделся в игорном доме и познакомился там с крутыми ребятами. Для них не существовало, казалось, ни каких правил и норм поведения, потому что их уважали, у них были деньги, власть и множество замысловатых татуировок, рассказывающих о их «веселом» прошлом. Это были как раз те люди, дружбы которых ему так не хватало. Они пригласили его с собой, продолжить развлечение после закрытия дома. Они обещали, что будет весело: девочки, травка, картишки…. Это приглашение было, и страшно, и заманчиво в одно время. Он боялся оказаться белой вороной и разочаровать своих новых друзей. Но надо же когда-нибудь начинать. Кто-то сказал, что в жизни надо попробовать все. К тому же отказаться, значит признать, что ты тюфяк, маменькин сынок и т.д.
Это было мрачное место, непривычное и пугающее. Но в нем была какая-то особенная прелесть, какая-то новизна, которая делает человека значительным в своих глазах и накачивает его внутренности адреналином. Старый подготовленный под снос дом принял его почти приветливо. Внутри все было сыро и мрачно, но откуда-то сверху доносилась музыка, гам и хохот. Они поднялись и оказались в квартире без дверей и обоев, без стекол в окнах, но со множеством людей.
Он сел за игральный стол и был удивлен размером ставок. Но кто-то пояснил, что понизить ставки – значит утратить свое мужское достоинство. Ему тут же предложили кругленькую сумму, которую он непременно вернет, как только отыграется. В это утро он в первый раз попробовал анашу, что лишило его возможности поближе познакомиться с «красотками», как их тут называли. С непривычки он перебрал, и ему стало плохо: предметы и лица стали расплываться, комната закачалась, в глазах потемнело. Потом его куда-то возили; он долго лежал в сточной канаве, пока не пришел в себя. Тогда была уже ночь. Он грязный, оборванный и подавленный поплелся домой. В кармане он не нашел ни копейки денег, но нашел записочку, которая ему напоминала, сколько он занял в этот вечер, сколько проиграл и сколько нужно вернуть, если ему дорога жизнь. На трезвую голову он понимал, что это немыслимая сумма, в их семье нет и ни когда небыло таких денег.
И вот сегодня, через два года, он сидит в баре и дрожит всем телом, при мысли о том, что его могут узнать и потребовать долг. Конечно, в глубине души он надеялся, что эти люди не задержатся в казино надолго, и возможно покинут дом, даже не заметив его, но мрачные предчувствия сотрясали его изнеженную душу. Временами ему становилось противно от своей слабости, но он ни чего не мог с собой поделать.
Вдруг в бар с шумом вкатилась группа людей, в которой он узнал свой ночной кошмар. По крайней мере двое из них были ему знакомы. Имени одного он не знал, а вот другой, Гарри, который так великодушно в свое время занял ему денег. Как только он появился на пороге, то сразу заметил одинокого человека за последним столиком. Он сгреб со стойки несколько кружек пива и махнув головой своему товарищу прямиком направился к столику Федора.
Существует одна интересная поговорка: «Если может случиться что-то ужасное, оно случиться».
Федор смотрел в свой бокал и боялся поднять своих глаз. На его стол грохнулись кружки с пивом.
- Ну, что приуныл, коришь? – Услышал он направленный в его сторону вопрос, и промолчал.
Гарри как будто не заметил этого и продолжил:
- Давай знакомиться, как ты смотришь на то, чтобы заплатить за вот это пиво?
Федор тупо смотрел в бокал и не подавал признаков жизни.
- Какой-то ты мутный малый, холодный. Уж не мертвец ли ты? Я думаю, что мертвец не боится пера? – с этими словами он сунул руку за пазуху. В воздухе блеснуло лезвие ножа и глубоко вонзилось в стол радом с рукой Федора. Он вздрогнул и поднял на Гарри испуганный взгляд.
- О-хо-хо! Дружище, да я тебя знаю! – воскликнул Гарри. - Как чудно, ты пришел вернуть мне мои бабки?
У Федора закружилась голова, и ноги стали ватными. В животе появилась холодная тяжесть. Он пытался что-то сказать, но в горле так пересохло, что удавалось только открывать рот.
- Ну, ну, смелее, мой милый друг. Ты кажется хочешь мне кое-что сказать? – Необыкновенно искренне поинтересовался Гарри, расшатывая нож, чтобы вынуть его из деревянного стола. Когда эта процедура успешно завершилась, а нож был сложен и отправлен в карман, «общение» сразу потекло легче.
- У меня пока еще нет этих денег, - скороговоркой пытался оправдаться Федор, - но они у меня будут очень скоро. – Последние слова он произнес как-то неуверенно.
- О, я уверен, ты будешь хорошим мальчиком, и не станешь огорчать дядюшку Гарри! – он встал, наклонился к Федору так близко, что тот почувствовал его смрадное дыхание, и доверительно сказал: - Пойдем на свежий воздух, прогуляемся.
Он взял оторопевшего Федора за руку и быстро повел его к выходу. Его дружок увидел, что происходят интересные вещи, бросил жменю скомканных купюр на стойку бара и поспешил за ними.
Федор не мог сопротивляться. Он чувствовал, что эти ребята сильнее его, и если он попытается противиться, то те, кто не причинили ему пока ни какого зла, рассердятся, и тогда ему несдобровать.
Они втроем вышли на людную улицу. Было уже довольно поздно, но в этой части города всегда было хорошее освещение. Место это весьма оживленное, что сразу же не понравилось Гарри. Федор почувствовал это, по тому, как грубо поволок его этот мужлан в ближайший переулок. Они миновали гаражи и оказались в старом районе пятиэтажных домов. Тут было так темно и тихо, что мурашки побежали по спине несчастного. Но Гарри, видимо, был тут не один раз. Он уверенно шагал во тьме к одному из домов. Они поднялись на пятый этаж и остановились у чердачного люка.
- Лезь! – Приказал Гарри голосом не терпящим возражений.
Сердце Федора екнуло, но он не решился ослушаться. Он оказался в маленькой будке на крыше дома. Крыша была плоской с шуршащим и хрупким смоляным покрытием. Он осторожно ступил на ее поверхность, как будто боялся провалиться. Метрах в двадцати от себя Федор увидел еще одну такую же будку. Он подумал, а что если попробовать бежать через другой подъезд? От этой мысли ноги его стали слабыми и начали подгибаться. Мозг тут же ему выдал с десяток возможных вариантов того, что будет если люк другого подъезда окажется запертым и он будет пойман. Все это пронеслось в голове быстро, но не достаточно быстро, чтобы осталось еще время на размышление.
Гарри вновь крепко схватил его за руку и потащил к краю крыши. На самом краю, где старые перила уже совсем проржавели и развалились оказались ноги Федора. Гарри скомкал на его груди черную кожаную курточку. Он собрал ее в свою огромную лапу, так, что стало трудно дышать. Федор, боясь сорваться с крыши, судорожно вцепился в руку Гарри. Тот бесстрашно приблизил к нему свое лицо и зашипел:
- Я искал тебя долго, и я нашел тебя. Мне нужны мои деньги. Ты за два года не нашел моих денег?! – он сделал паузу и заглянул Федору прямо в глаза. – Как ты думаешь нужен ли мне такой неспособный должник, за которым я буду бегать годами, который меня не уважает, держит за идиота? – С этими словами он стал нажимать Федору на грудь рукой, которой крепко держал его.
Когда Федор понял, что он висит над пропастью, у него внутри все похолодело, и он еще сильнее вцепился в руку говорящего.
Гарри удивлено уставился на него.
- Ты что, сынок, не доверяешь мне? Думаешь я хочу покончить с тобой? – Он грозно глянул на руки Федора, грязно выругался и закричал:
- Руки убери, я тебе сказал!
Федор конвульсивно разжал пальцы.
- Гуд бай. – Шепнул ему Гарри и ослабил хватку.
Кожа скользнула по пальцам, и Федор удивился, как быстро стал удаляться от него Гарри. Какие-то ветки хлестнули его по щекам, и он услышал глухой удар, в его спине что-то хрустнуло, в глазах вспыхнуло адское пламя, и все померкло.
* * *
Старость. Порою это возраст печали. Физические недуги гнетут тело, а грехи – душу. И те, и другие не дают вам спать по ночам. Вы подолгу не можете заснуть, а когда заснете, то спите неспокойно, чутко.
Старый лифтер проснулся среди ночи. Опять эта ноющая боль в спине. Он знал, что стоит ему проснуться, как он не уснет уже в эту ночь ни на минуту. Вечером усталость сваливает его с ног, и он засыпает, несмотря на боли. Но если он немного поспал и проснулся, то жди долгой томительной ночи. Он не вставал и не шел пить чая, не включал света, чтобы не будить своей старухи. Единственное, что ему оставалось делать – вспоминать и думать.
Вдруг ему показалось, что он слышит тихие стоны. По началу, ему представилось это маловероятным. Но затем он услышал еще стон, и еще, более отчетливо. Сомнений не оставалось, где-то за окном в палисаднике стонет человек. Он затормошил свою старуху.
- Галь, слышь, Галь.
- Ну что еще?!
- Галя, проснись.
- Который час? – Старушка подняла над подушкой седую голову и взглянула на будильник. Некоторое время сосредоточено смотрела на светящиеся во мраке цифры и стрелочки.
- Ты че, старый, спятил?! Три часа… - она вновь плюхнулась лицом в подушку и замерла.
Старик полежал еще немного. Но стоны не давали ему покоя, и он поднялся. За окном была непроглядная тьма. Ни чего не видно, только стоны не прекращаются. Что делать? Вызвать скорую или милицию, а может, и то, и другое? Он взял телефон и стал набирать номер ближайшего участка.
Старуха села на кровати, включила ночник и надела халат. Затем, не говоря ни слова, шурша тапочками, побрела в туалет.
- Алоо! Милиция?…
* * *

- Ну вот, еще один тяжелый случай. – Услышал Федор сквозь звон в ушах. – Мы сделали все возможное, но надежды мало. Вот снимочек, пожалуйста. Спинномозговая травма.
Этот странный разговор, как будто звучал у него в голове. Постепенно сознание возвращалось к нему. Что с ним произошло? Где он? Вдруг он услышал возню за спиной и чей-то шепот. Кто-то кашлянул в тишине. Так значит этот голос принадлежал не ему, а кому-то кто стоит позади него.
- Прочитайте, в деле написано «падение с крыши». Могло быть и хуже.
- Да куда уже хуже? – Вмешался другой голос. – С таким диагнозом как у него очень не многие выживают.
- А если и выживают, то можно ли назвать это жизнью? – сказал третий голос.
Федор почувствовал, что его обступили со всех сторон. С каждой минутой сознание становилось все более ясным. Неожиданно к нему вернулась память. Он вспомнил все, что произошло с ним: Гарри, темный двор, крышу дома. Воспоминания буквально потрясли его душу. Он вспомнил этот длинный путь до земли и этот странный хруст в спине.
Какое-то непонятное, доселе незнакомое ему чувство, беспокоило его. Он не чувствовал боли, но тело его сильно мерзло. Он открыл глаза, и яркий свет ударил ему в лицо. Он тут же попытался прикрыть глаза рукой, но ни один его мускул не пошевелился. В недоумении он попробовал еще раз, но и эта попытка не увенчалась успехом. Казалось, что все его тело приковано к постели. И руки и ноги отказывались повиноваться, вселяя холод в душу, и наполняя смятением разум. Что это? Чем меня накололи эти типы. Почему они не радуются моей жизни, как радуюсь ей я? Они, наверное, и не подозревают, из какой переделки я выкарабкался.
Тем временем группа врачей тихо покинула палату, и Федор остался наедине с собой. Он не мог повернуть головы, но взглядом обвел все помещение, чтобы больше узнать о том, где он находится. Честно сказать, он мало что понял, потому что в палате небыло за что зацепиться глазом. Единственная вещь, которая бросилась ему в глаза – капельница, вероятно, подключенная к его левой руке. Пару табуреток, тумбочка, вешалка с белыми халатами у входа, вот все что попадало в поле его зрения.
После того, как волнение от пережитого пробуждения поутихло, он смог серьезно задуматься над своим положением. Что-то там говорили врачи о его диагнозе? Он стал вспоминать, но кроме смутного недоброго предчувствия, в его голове ни чего не возникло. Что же я мог так сильно поломать, что меня так крепко приковали? Он захотел посмотреть, чем связаны его руки и ноги, но так как голову он поднять тоже не мог, то увидел только свою грудь. Она мерно вздымалась, когда он вдыхал, а за тем так же мерно опускалась при выдохе.
Вдруг снаружи послышался какой-то шум. Этот шум приближался и постепенно приобретал содержание. Металлический лязг, возбужденные голоса и топот торопливых ног приближались. Федор обратил внимание на входную дверь, как раз в тот момент, когда группа людей с бряцающей каталкой стремительно промелькнула за матовым стеклом двери. Среди общего шума и возбужденных голосов Федор ясно различил несколько фраз:
- Остановка сердца!
- Закрытый массаж!! Готовьте дефибриллятор!
Громыхнули двери. Голоса стихли. Наступила зловещая тишина. Казалось стены замерли, прислушались к происходящему. Тетушка Смерть заглянула в это заведение. Там за двумя дверями врачи пытались выяснить явилась ли она как хозяйка, или вошла не званной гостьей, но здесь в одинокой палате живое существо трепетало от одного сознания ее присутствия рядом.
Прошло несколько минут томительного ожидания. Наконец, за дверьми раздались медленные шаги и приглушенные голоса.
- Может быть это и к лучшему. – Сказал кто-то, проходя за матовым стеклом.
- Да, иногда смерть более милосердна, чем жизнь… - Ответил ему другой голос.
- Но все же нам надо признать, что одному Богу известно, был бы он парализован, если бы остался в живых. – Прокомментировал третий.
Последнее замечание взорвалось в мозгу Федора и повергло все его существо в пламенную лихорадку. «А если он и выживет, то можно ли назвать это жизнью?» - Эти слова всплыли из глубин его памяти, как демоны из преисподни. Леденящая душу догадка забилась в голове горячим пульсом. Силы быстро покидали его. В глазах потемнело, и он потерял сознание.

* * *

Екатерина Андреевна мужественно держалась до самых дверей палаты, но когда она вошла в светлое помещение и увидела на кушетке неподвижно лежащего человека, то громко вскрикнув, упала на колени сотрясаемая рыданиями. Она узнала сына, но не могла поверить в то, что ей сообщили медицинские работники. Ум отказывался принимать ужасающий диагноз.
Отец стоял у кровати бледный и безмолвный, теребил угол простыни дрожащими пальцами, а по щеке его стекала тяжелая мужская слеза.
Федор лежал неподвижно, слепо глядя в потолок и не обращая ни на кого внимания. Его мрачный пустой взгляд леденил душу всякого, кто приступал к нему. Казалось, из этих двух черных бездонных пещер веет могильным холодом. «Этот человек не будет жить»,- сказала как-то себе сестра-хозяйка, протирая влажной тряпочкой подоконник и посматривая с содроганием в сторону Федора.
Прошло несколько дней. Родные и близкие посещали Федора каждый день, подолгу разговаривали с ним, приносили вкусные угощения, но ни каких изменений небыло. Он все так же слепо глядел в потолок, не обращая абсолютно ни какого внимания на то, что происходило вокруг него. Он ни чего не кушал, от чего стремительно худел и слабел. Глядя в пустоту, он засыпал, просыпался, чтобы ни чего не видеть.
- Он потерял смысл жизни. – Заявил главврач его родителям. – Я очень сожалею, но если в ближайшее время он не выйдет из этого шокового состояния, то умрет.
- Может быть он просто не слышит или не видит, может он не может жевать? – сквозь слезную пелену пытался прояснить обстановку Арсений Иванович.
- Боюсь, что дело не в этом, он видит, это точно, да и слышит почти наверняка. Если он вздумает поесть, то и жевать у него получится. Федор, видимо, решил оставить этот мир. Нам полноценным людям порою просто невозможно представить, как невыносимо тяжело сознавать, что всю оставшуюся жизнь тебе придется провести в инвалидной коляске. Теперь ты ни кому не нужен, для всех ты – обуза. Мечты, планы, стремления, будущее – все потеряло смысл. Образование, карьера, женитьба, тихая старость, многие радости будущего превратились в пар. Это должно быть невыносимо. – Доктор с сожалением посмотрел на мокрые лица родителей.
Екатерина Андреевна, как и раньше не могла произнести и слова. Горе убивало и ее. За несколько прошедших дней ее голова побелела, под глазами и у губ появились новые морщинки. Она постарела на несколько лет.
Арсений Иванович не терял надежды возвратить себе старшего сына и упорно не желал мириться с участью, которую ему пророчили доктора. Ведь он верил во Всемогущего Господа Бога, Который исцелял прокаженных, поднимал на ноги расслабленных и давал жизнь мертвым.
- Что мы можем сделать для нашего сына?
- Ему нужна любовь и внимание. Он должен поверить, что и в таком состоянии он кому-то действительно нужен, что жизнь на этом не кончается. Ему нужно общение.
- Но какое же может быть общение, если он ни на что не обращает внимание?
- Он слышит, видит и чувствует заботу, при всей его отрешенности когда-нибудь придется обратить внимание на окружающий мир. Главное, чтобы в тот момент, когда это придет ему в голову, рядом оказалось любящее сердце.
- Хорошо, мы постараемся не оставлять его без внимания. – Сдавленно проговорил отец и стал прощаться с доктором.
Последующие несколько дней Арсений Иванович проводил в глубоком раздумии. Его жена захворала от пережитых потрясений и совсем слегла. К постоянным переживаниям о сыне на его плечи тяжким бременем легла забота о любимой жене. Отягощалась она его общественными пасторскими обязанностями, которые кроме него ни кто понести не мог.
На воскресном богослужении, когда вся молодежь церкви была в сборе, он смиренно попросил у них помощи. Откликнулось более двадцати человек. Они разбились на группы и решили по очереди развлекать больного, устраивая для него сценки, общения, дискуссии, чтобы он чувствовал себя в центре событий, волей или неволей участвовал в жизни людей, видел их внимание и любовь.

* * *
Новое утро опять и опять, словно черная туча вползает в вашу жизнь. Сколько можно? Это яркое радостное солнце сегодня вновь пришло, чтобы издеваться над вами.
Зачем мне это? Почему я не могу уснуть и не просыпаться? Во сне я, по крайней мере, могу шевелиться. Во сне я могу жить жизнью настоящего человека. Я не хочу жить в этом мире. В мире, где ты бессилен что-либо сделать; где миллионы людей, но ни кто не может тебя понять; где много душ, но кто не полюбит тебя. Родители? Что может быть хуже сознания того, что ты обуза для самых дорогих тебе людей? Что может быть хуже чувствовать себя предметом бесконечной печали и несбывшихся надежд? Нет, уж лучше не жить, чем жить в пустую.
Федор устал думать. Ему был противен свет и невыносима тьма. Он не желал ни кого видеть, слушать, не хотел ни с кем разговаривать. Он хотел одного – смерти. Ему надоело, что всякий, кто входит к нему в палату тут же лезет ему в душу. Его удручали горестные излияния родственников у его кровати. Эти чопорные фразы деланным участливым тоном «мои соболезнования», «какое горе», «мне так его жаль» в этой палате звучали как «я давно говорила, что такая жизнь до добра не доведет» или «что посеет человек, то и пожнет».
Он уходил от людей и много думал в себе об этом. Но кому нужна эта голая правда. «Святые» приходили толпами в его палату, они подходили к кровати и подолгу стояли над ней с мрачными лицами. Так приходят люди к памятнику «войнам освободителям», стоят о чем-то думают, могут даже пустить слезу, но стоит им отойти от памятника, как они тут же забывают о нем и включаются в обычный режим своей жизни. Это называется «минутное сострадание». Так соболезнует могильщик пока закапывает умершего, а на поминальном обеде уже забывает по какому поводу застолье.
Сегодня уже в третий раз приходила группа молодежи. Он почти ни кого из них не знал, поэтому это были совершенно чужие ему люди. Федор догадывался, что это отец попросил их навещать его, потому что он как всегда слишком занят в церкви, чтобы уделить достаточно внимания старшему сыну. Ему было обидно и противно от этого.
Эта группа молодых людей постоянно пыталась привлечь к себе его внимание. Что они для этого только ни делали? И пели, и стихи рассказывали, и кривлялись так, что порой это было даже забавным. Но все это было как-то наигранно, вычурно, поэтому Федор решил не обращать на них внимания и проверить надолго ли их хватит.
Через некоторое время он заметил, что «работает» не одна группа, а несколько, и что с каждым разом ряды их редеют. Как-то раз он услышал за дверью негодующий шепот:
- Ну, сколько можно?! Мы тут перед ним в лепешку расшибаемся, а он даже внимания на нас не обращает.
- Тише, он может услышать. – Зашептал другой.
- Ну и что, что услышит? – уже тише возмущался первый, - Мы тоже люди, у нас свое личное время есть, мы к нему с любовью, а он презирает нас.
Когда голоса утихли в длинном коридоре, Федор нервно ухмыльнулся и по щеке его потекла непрошеная слеза.
День ото дня Федор становился все слабее и слабее. Он больше спал, чем бодрствовал, по прежнему ни чего не ел, ни на кого не обращал внимания.
Постепенно посещающих становилось все меньше. Мама уже давно не видела его. «Наверное, уже и позабыла про меня», - думал он с горечью в сердце. Отец, несмотря на все сложности, каждый день навещал сына и подолгу, молча простаивал у его кровати с бледным осунувшимся лицом.
Группы молодежи редели прямо на глазах. Очень скоро осталось человек шесть-семь, которые по двое, по трое продолжали посещать его и неустанно устраивали всякого рода представления, беседы, дискуссии. Иногда, это делалось так, как будто Федора вовсе небыло в палате. Временами, он ловил себя на том, что прислушивается к их разговорам и мысленно в них участвует. Это всегда раздражало его, потому что мешало исполнению его замысла – умереть.
Однажды, он обратил внимание на то, что одна девушка непрестанно посещает его. Группы меняются, но она приходит каждый день. Одна особенность отличала ее от всех остальных – пассивность. Она не участвовала в общих дискуссиях, сценках и т.д. Чаще всего она стояла у окна и печально смотрела на него. Порой это было приятно, порой невыносимо. Иногда ему казалось, что он нуждается именно в таком молчаливом присутствии, иногда его раздражала эта бездейственность, тогда он закрывал глаза и делал вид, что засыпает. Это действие всегда имело один и тот же эффект на окружающих – они тихо удалялись, чтобы не мешать больному отдыхать.
Прошло две недели с тех пор, как несчастье обрушилось на Федора. Унылый пасмурный день уже подходил к своему концу. Сегодня Федора посетил только отец. Что бы это значило? Почему молодежь задерживается? Он постоянно ловил себя на этих мыслях, и это стало причиной его ужасного настроения. Он говорил себе, что не желает видеть ни кого на свете, и мечтает, чтобы его оставили в покое. Но проходило немного времени, и он вновь прислушивался к шагам в коридоре. Шаги появлялись, приближались, но неизменно либо проходили мимо, либо терялись до того, как могли остановиться у дверей палаты.
Смеркалось. Сине-зеленые тучи уносились на восток и терялись в вечернем сумраке. Еще голые, совсем озябшие деревья принужденно махали им в след ветвями. Их кроны раболепно сгибались под неистовыми порывами жестокого ветра. Казалось, сама зима решила вернуться в этот край.
Федор задумчиво смотрел в окно, прислушивался к монотонному завыванию ветра, и душа его все глубже погружалась в уныние. Вокруг все замерло, коридоры наполнились тишиной.
В больнице включили освещение, и в глаза ударил яркий свет. Несколько мгновений глаза привыкают, а потом вы видите, как светло бывает в помещении с белыми стерильными стенами от ламп дневного освещения. Но в этот раз все было иначе. Федору показалось, что в его палате светлее не стало. Из окна своими глубокими пустыми глазницами на него смотрела тьма. День, уже угасающий, но еще трепещущий, живой был уничтожен включением лампы. Все что жило за окном - деревья, птицы, тучи – погрузилось во тьму и для него перестало существовать. Даже ветер, который еще мгновение спустя оживлял все за окном, озвучивая природу ранней весны и придавая ей движение, теперь как-то по особенному одиноко завывал и бился в стекло.
«Вот так и с моей жизнью, - размышлял Федор – кто-то думает, что я еще жив, потому что, и сердце бьется, и глаза видят, но пусть этот кто-то включит в своей жизни лампу, и тогда он увидит, как мало жизни осталось в моем теле».
Вдруг откуда-то издалека послышались неуверенные шаги. Сердце Федора от неожиданности екнуло. Он прислушался. Шаги приблизились и замерли у дверей. Он не мог ошибиться, кто-то стоял у входа и почему-то медлил.
- Тук-тук-тук…- неуверенно постучал этот кто-то.
Федор чуть было не ответил «войдите», но, вовремя вспомнив, что он ни с кем не разговаривает, осекся.
Дверь медленно отварилась и на пороге появилась девушка. Это была та самая девушка, что приходила проведать его каждый день. Глядя в пол, она тихо зашла и медленно затворила за собой дверь. Затем она так же тихо прошла к кровати и села на мягкий стульчик, так ни разу и не взглянув на Федора. Он в свою очередь смотрел на нее изумленно, словно на призрак, и может быть хорошо, что в тот момент она не поднимала своего пунцового лица, потому что более глубокой стадии смущения природа еще не изобрела, и в этом случае, ей пришлось бы придумывать что-то наспех, а от сделанного наспех невозможно требовать качества.
Несколько минут тишины – это как раз то, чего так часто не хватает смущенной девушке, чтобы прийти в себя. Она порылась в своем пакете и вынула из него маленькое яблочко.
- Я не спросила, можно ли вам кушать яблоки, - начала она тихо оправдываться, - но это яблоко из бабушкиного сада, экологически чистое…
Девушка замолчала на середине слова и аккуратно положила подарок на тумбочку рядом с Федором.
У него внутри что-то перевернулось, и ком подкатил к самому горлу. Почему такое скромное проявление заботы так тронуло его он не знал, и поймав себя на этой мысли, он подавил в себе «избыток» сентиментальности. Его взгляд вновь охладел и стал непроницаем.
Но она даже не подозревала какую бурю вызвала в сердце юноши. К счастью, не заметила она и перемен на его лице, потому что ни разу еще не посмотрела в его сторону. О, Скромность! Сколько мира ты даешь сердцам своих хозяев; как величественно ты разрушаешь холодные стены гордости; как оставляешь ты в стыде амбициозность и попираешь ханжество и снобизм. Тебе не посвящают стихов, о тебе не поют песен, не придумывают легенд, но ты, оставаясь в тени, – верный спутник любви, верности и искренности – всегда заявляешь о себе в самые неожиданные моменты жизни.
После небольшой паузы гостья, как будто о чем-то вспомнила и вновь заглянула в шелестящий пакет. В руках у нее оказалась какая-то книжечка. Она бережно положила ее себе на колени и накрыла сверху белыми ручками.
- Я не знала, что бы сделать для вас приятного и подумала, что может быть вам очень одиноко, что может быть не обязательно учить стих или готовить сценку. Может быть, вам просто не с кем поговорить… - она замолчала, видимо, вспомнила, что он ни с кем не разговаривает, и подумала, что сказала лишнее.
Федору, почему-то, от этих слов стало стыдно. «И откуда ты только такая взялась?» - с некоторым раздражением подумал он, и стал ждать, что же будет дальше.
- В общем, я решила просто почитать вам. – Уже более решительно продолжила она.
Она медленно раскрыла книгу, немного полистала и когда отыскала, что хотела, то бросила короткий и робкий взгляд на Федора. Ситуация настолько его заинтриговала, что он настроился и готов был слушать все, что бы ни прочитало ему это прелестное создание. Девушка встретила внимательный взгляд юноши, и ее щеки вновь порозовели. Чтобы скрыть смущение она напустила на себя деловитость и с тихой серьезностью в голосе начала читать:
- В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было – Бог…
Она читала и читала. Уже с третьей строчки она так увлеклась чтением, что, казалось, не замечала ни чего вокруг. Вид лица ее преобразился. На нем появилась какая-то особенная печать вдохновения. В глазах загорелся огонь, в голосе появились интонации, в жестах – уверенность.
Федор был поражен. Восхищению его небыло предела. Разве он ни когда не читал этих строк? Читал. Разве он не слышал ни чего подобного? Нет, не слышал.
Когда он был еще совсем маленьким, ему читала эти строки мама. Когда он подрос, то читал их перед обедом за общим семейным столом, в свою очередь. Но он ни когда не читал этого, для того, чтобы пережить, и ни когда не слушал – чтобы услышать. Оживленные нежным бархатистым голосом древние образы возникали в его воображении и жили своей самобытной жизнью: Иоанн, живущий в пустыне, выходит проповедовать при Иордане; рыбаки с Галилейского Моря; бедные, богатые, мытари, фарисеи - «праведники»; больные, покалеченные, одержимые; И всюду ИИСУС. Он появляется в каждой сцене, и Его Имя произносится как-то по особенному значительно.
Два часа пронеслись как один миг. Девушка перестала читать так же неожиданно, как и начала. Вдруг она посмотрела на часы и удивленно вскрикнула.
- Ой, что же это я так долго? Наверное, я слишком утомила вас сегодня? – спросила она и, не ожидая ответа, засуетилась. – Мне надо быть дома не позднее девяти, иначе мои родители будут очень волноваться. – затараторила она спешно засовывая книгу в пакет.
Прежде чем скрыться за дверью, она еще раз взглянула на Федора, и встретив его печальную улыбку, блеснула ему в ответ своими безупречно белыми зубами.
В палате вновь воцарилась тишина. Но эта была тишина особенная. Это была какая-то благоговейная тишина. Это тишина сердца, она просыпается, когда вы счастливы. Вы смотрите на первую распускающуюся почку, и эта тишина умиляет вас. Вы слышите первую песнь соловья и в тишине своего сердца вы почему-то плачете. Вы смотрите в ночное небо, а первый снег большими мягкими хлопьями рождается в глубокой темноте и опускается на ваше разгоряченное лицо, и вы понимаете смысл слова «умиротворение».
Федор лежал и мечтательным взором бродил по потолку. О чем же он думал? Он не знал этого. В жизни всякого человека бывают времена, когда отдыхает его голова, но сердце продолжает жить своей жизнью, и тогда рождаются стихи, песни, картины…
Его разбудил резкий стук падающей швабры. Он открыл глаза, за окном стоял новый день – яркий и солнечный. Он не помнил когда он заснул, и поэтому не мог определить сколько времени проспал. На часах уже было начало десятого. Сестра, которая каждое утро делает влажную уборку в его палате, яростно драила подоконник и мурлыкала себе под нос какую-то замысловатую мелодию.
Он стал вспоминать события вчерашнего вечера, но они так странно переплетались со снами, что Федор было подумал, уж не сон ли это был. Но вот его взгляд остановился на тумбочке, где нетронутым с вечера осталось лежать яблочко. Сердце его вздрогнуло, когда он подумал, она придет сегодня его проведывать, – а что это непременно произойдет, он не сомневался – и увидит, что он не притронулся к угощению, и это может обидеть ее. Но как же он может его съесть, если все знают, что он ни чего не ест. Что об этом подумают люди? А может быть попросить, чтобы яблоко положили в тумбочку? Но ведь все знают, что он ни с кем не разговаривает. Но она придет, и как он посмотрит ей в глаза? И, в конце концов, не глупо ли быть до такой степени принципиальным, ведь умирать ему почему-то совсем не хочется, во всяком случае, сегодня. Итак, я могу попросить эту медсестру спрятать яблоко в тумбочку. Всего несколько слов, они, по сути, не имеют ни какого значения.
Федор набрал в грудь воздуха, чтобы заговорить с сестрой… Стоп! Сказал он сам себе. А что если она принесет с собой еще что-нибудь, как это делали многие другие до нее, и захочет положить все это в тумбочку, то, конечно же, она увидит так и яблоко. Нет, в тумбочку нельзя. Тогда, может быть, его просто выкинуть? Но это просто кощунство. К тому же она может просто открыто спросить об этом, и тогда он сгорит от стыда. Неужели ему придется съесть это яблоко? Но, на самом то деле, если ты уже заговоришь, то есть ли смысл отказываться от пищи?
Решение пришло само собой, как будто его кто-то вел в мысли. Он даже не спросил себя, почему так важно съесть именно это яблоко. В его тумбочке лежало много гораздо более вкусных продуктов, но он даже и не подумывал о них. Многие люди хотели бы, а другие даже сильно уговаривали его покушать хоть немного, но он игнорировал их просьбы. Он не спросил себя, куда девалась вся его принципиальность, и почему сегодня ему уже не хочется умирать. Он не сделал этого, потому что все эти вопросы были второстепенны, а главным вопросом был вопрос времени. Что же будет если он не успеет съесть это яблоко до ее появления. Медлить было нельзя, надо было действовать.
Как раз в это время уборка в его палате закончилась, и медсестра с ведром и шваброй направилась к выходу.
- Извините. – Начал Федор хриплым едва слышным голосом.
Сестра замерла, словно настигнутая пулей и прислушалась. Но подумав, что ей послышалось, уверенно двинулась дальше.
- Сестра! – собравшись с силами вновь, но уже громче воскликнул Федор.
Та вздрогнула, как от удара и выпустила из рук ведро с водой. Оно глухо стукнуло о пол, покачнулось, но устояло. Вода плеснула на ноги молодой перепуганной женщине. На протяжении более, чем двух недель она исправно делала в этой палате уборку, но ни разу не слышала от этого больного единого звука. Она не воспринимала его как живого человека. Поэтому, когда он решился с нею заговорить, то это прозвучало как гром среди ясного неба. Если бы ночью с ней заговорила ее собственная тень, то она напугалась бы не больше.
Сестра медленно повернулась к говорящему, и вопросительно уставилась на него, как бы спрашивая его, не померещилось ли ей. Он же в свою очередь взглядом указал ей на лежащее рядом яблоко и произнес:
- Я хочу это яблоко.
Последовала долгая пауза, после которой сестра опрометью кинулась из палаты и загрохотала каблуками по длинному коридору.
Федор хмыкнул. «Странная женщина», - подумал он и стал ожидать дальнейшего развития событий.
Через минуту на пороге появился врач.
- Вы действительно сказали сестре, что хотите кушать? – Спросил он Федора, с большой долей сомнения в голосе.
- Нет, - резко ответил тот – я хотел съесть только это яблоко.
Доктор удивленно уставился на больного. Какое-то время они смотрели друг на друга – доктор тупо, Федор выжидающе. Тем временем в палату крадучись вошла медсестра и заглянула через плечо доктора.
- Ну, что же, - словно очнулся врач – покормите больного, сестра.
Он развернулся и направился в дверям.
- Да, если больной захочет еще что-нибудь, то сообщите мне, пожалуйста. – бросил он женщине, закрывая за собой дверь.
За тем последовало долгое утомительное кормление. Больной чувствовал себя чрезвычайно неловко, от чего все время раздражался и бранился. Женщина кормила его профессионально, сохраняя спокойствие и стойко перенося все грубости.
Когда действие было закончено, Федор сразу же остался один. И как только таких неуклюжих на работу берут, думал он, негодуя. Что-то внутри у него еще кипело, но в целом он был даже рад своему решению. За последнее время он уже успел забыть, как вкусны бывают продукты питания, и по этому поводу в его голову стали приходить интересные мысли. Вспомнилось, что у него в тумбочке, почти наверняка, лежит что-то невероятно вкусное…. Но об этом потом, приказал он себе. Было бы стыдно показать людям, что с одним яблоком ты съел сразу все свои принципы.
Настроение у него становилось все лучше и лучше. Он думал о том, что ему теперь не стыдно будет посмотреть в глаза своей гостьи…. И с этими приятными мыслями он задремал.
Проснулся он оттого, что кто-то взял его расслабленную руку. Он приоткрыл глаза, и тут же закрыл их. У его кровати стоял отец. Он держал его руку и горячо молился. Федору почему-то было стыдно и неуютно радом с молящимся отцом, поэтому он решил не открывать пока глаз, пусть он думает, что я сплю. Тем более, врач без сомнения, сообщил ему, что больной заговорил, и было бы стыдно молчать в ответ отцу в сложившихся обстоятельствах. Он хотел бы заснуть, но незримое присутствие кого-то рядом не давало ему сделать это. Он слышал, как отец шептал слова молитвы, как он вздыхал. Он чувствовал, как слезы старика падают на его руку и обжигают омертвевшее тело.
Арсений Иванович простоял возле сына довольно долго, около часа. Федору уже надоело притворяться спящим, и он начинал серьезно подумывать о возможном «пробуждении», когда почувствовал, что рука его ложиться на прежнее место. Потом он услышал удаляющиеся тихие шаги. Стукнула негромко дверь. Федор открыл глаза. В комнате ни души.
Отец ушел, но оставил после себя печаль. Федор вновь ощутил одиночество и беспомощность.
Теперь у Федора было много свободного времени. Но возможности его были весьма ограничены. Он понимал, что не может уже развлекать себя теми вещами, которые раньше доставляли ему немало удовольствия. Но все-таки у него еще осталось, чем занять свое время. Он мыслил. Это было занятие, которое само по себе для него ново, но он с упоением делал это последнее время, хотя бы для того, чтобы скоротать медлительное время.
Нельзя сказать, что раньше его голова не работала. Нет, думал он довольно часто: когда играл в карты, когда пытался заработать побольше денег, когда хотел солгать, оправдаться, утаить или исчезнуть. Но мыслить – это другое. Он начал делать это, только когда «Судьба» приковала его к пастели. Только когда он оказался в этом карцере «Проведения», он вынужден был признать, что вся его жизнь за стенами больничной палаты была суетой - гонкой за миражами. В пылу азарта, на жаркой улице города он был не в состоянии увидеть всего этого, он был не в состоянии «помыслить» куда он торопится сегодня, что значит для него этот жизненный миг. Его времени хватало только на то, чтобы обдумать окружающую его обстановку: если он пойдет туда, то проиграет, если сюда – выиграет. «Что меня ждет за этим поворотом», - задавал он себе вопрос, находил ответ, альтернативы, предположения, а за тем задавался новым вопросом: «Что меня ждет за той горой?». Таким образом, он рассчитывал всю свою жизнь: где он будет учиться, кем он станет после учебы, как ему продвигаться по служебной лестнице, на что пустить накопления и т. д. до самой пенсии. Бесконечная череда планов, предположений, надежд, иллюзий. Но последнее понимает только тот, кто начинает мыслить. Тот, у кого в наш технологический век хватает времени посмотреть на себя со стороны и спросить: «Кто ты? И зачем ты идешь туда, куда идешь?». Однажды один мудрый человек поведал миру занимательную историю. Встретил как-то раз он копающего яму негра и спросил его:
- Что ты тут делаешь?
- Копаю яму, господин. – Ответил тот.
- А зачем же ты копаешь ее?
- Чтобы получить немного денег, господин.
- А для чего тебе деньги?
- Чтобы купить немного еды, господин.
- А к чему тебе еда?
- Чтобы жить, господин.
- А зачем тебе жить?
- Чтобы копать яму, господин.
Этот мудрый человек понимал разницу между «думать» и «мыслить». Стал понимать эту разницу и Федор. После происшествия он понял, что его жизнь не стоит того, чтобы ее жить. Он потерял свое будущее, он больше не видел впереди миража, к которому он стремился всю жизнь, в котором надеялся отдохнуть, утолить жажду и голод. Жестокая реальность встала перед ним вдруг, внезапно, пугающая и безнадежная. Сначала она выбила у него почву из под ног, а за тем заставила мыслить. Многими часами он лежал и размышлял над прожитым, искал во всем этом смысл, спорил, доказывал, убеждал себя, и сам разбивал свои же аргументы. За этим занятием и застала его долгожданная гостья. Он так увлекся своими мыслями, что не заметил осторожных шагов за дверью, а уже знакомое ему «тук-тук-тук» было столь неожиданно, что он испугался.
Дверь отварилась и в палату осторожно вошла девушка. Все было как накануне: она подошла к кровати и села на стульчик. Но что-то все же было сегодня по-другому. Сегодня она была желанной.
Федор поймал ее взгляд и улыбнулся ей блаженной улыбкой. Краска тут же залила все ее лицо. Она посмотрела немного в пол, но вскоре подавила свое смущение и взглянула на него серьезным и вместе с тем наивным взглядом.
- Как вы сегодня себя чувствуете? – почти как врач спросила она.
Федор опять расплылся в радушной улыбке и хотел было ответить ей, но она, зная, что ответа ждать от него не стоит, не дала ему на это шанса.
- Это прекрасно! – Искренне заметила она – Я знала, что вам станет непременно лучше, ведь столько людей молится за вас.
Он нахмурился. Но она сегодня смотрела на него уже смелее и не упустила такой перемены на его лице.
- Я понимаю, почему вам не нравится эта идея, вы ведь неверующий.
Он в ответ только удивленно заморгал.
- Да, да, не удивляйтесь моим словам, - сейчас она чем-то напоминала школьного учителя, - я, конечно, знаю, что вы выросли в семье верующих родителей, но у Бога не бывает внуков.
Его рот растянулся в ироничной ухмылке. Она заметила и это.
- Напрасно вы смеетесь. – заметила девушка и надула свои алые губки. Вдруг в глазах ее блеснула озорной огонек.
- Будь вы поумнее, то уже сами бы учили меня веровать в Бога.
Теперь настала очередь обижаться Федору. Он отвел печальный взгляд в сторону, чтобы не смотреть в эти глубокие как озера глазки. Она почувствовала, что пересолила беседу.
- Простите меня, я вовсе не хотела вас обидеть, я часто говорю всякие глупости, поэтому стараюсь больше молчать. – В ее голосе было столько раскаяния, сколько небыло во всей жизни Федора. Это обстоятельство так тронуло юношу, что он чуть не расплакался.
- Я еще совсем недавно в Господе, - тихо продолжала девушка – поэтому не всегда делаю то, что хотела бы.
Федор отвернулся, на случай если непрошеная слеза предательски выкатится из глаза. Девушка, видимо, неверно истолковала этот жест и продолжила свои извинения.
- Я, правда стараюсь, скоро я стану лучше. Господь каждый день изменяет меня, и это замечают все. Знаете, какая я была раньше? – она вздохнула – Это хорошо, что вы не знаете.
Внезапно, он повернулся к ней. В его взгляде она увидела огонь, непонятной испепеляющей силы чувство горело в его глазах. В страхе она отпрянула. Федор смутился. Ее реакция обезоружила его. Он хмуро уставился в пол и произнес:
- Как вас звать?
- Таня. – словно во сне прошептала она.
- Вы удивлены, что я могу говорить?
- «Да». – качнула она головой.
- Мне приятно, что и я смог сделать для вас приятный сюрприз.
- Почему же вы вчера со мной не говорили?
- Потому что вчера я еще не мог с вами разговаривать. – ответил он явно недовольный тем, что она задает такие вопросы.
- Но сегодня вы уже можете говорить? – недоверчиво спросила Таня.
- Да. – мрачно ответил он и нахмурился.
- Ну, что ж, это сделает нашу встречу интересней. – Удовлетворенно заключила она и стала рыться в своем пакете. На свет появилась уже знакомая Федору книжка, банан и литровая банка варенья.
- Вот, - важно указала она на банку – бабушка вам передала. Это клубника с ее участка.
- А банан, тоже из ее сада? – попытался сострить Федор.
- Нет, банан я купила по дороге. – Не замечая подвоха, просто ответила та – Я не поехала на автобусе и сэкономила вам на банан.
От этих слов Федор покраснел до ушей. Ему уже давно небыло так стыдно.
Девушка опять истолковала это по своему.
- Почему вы меня так смущаетесь, у меня уже такое чувство, что мы с вами давно знакомы, а вы все еще стесняетесь.
- Вы кажется хотели почитать мне Библию? – Решил переменить он тему.
Она довольная таким вниманием к Слову Божьему с готовностью открыла Евангелие, там где они закончили читать вчера, и сделав небольшую пауза, приступила к чтению.
Сегодня Федор не только слушал читаемые истории. Сегодня он восхищался чтецом. Он любовался ее длинными ресницами, как трогательно они вздрагивали над белой бумагой книги; ее чувственные губы восхитительно проговаривали каждое слово; ее темные выразительные брови, то удивленно поднимались, то хмурились, в зависимости от того, что происходило на страницах Библии. Он ловил себя на том, что любуется ей и краснел как мальчишка. Он заставлял смотреть себя в потолок, чтобы случайно она не заметила, его взгляда. Да, он боялся напугать ее, боялся, что она не придет больше. Но как только он отвлекался на какую-то интересную деталь, то сразу же забывал про самоконтроль и вновь следил за ее изящной рукой, когда она переворачивала страничку, или за глазами, или губами. Сегодня у него не хватало внимательности следовать тому, что читала ему Таня. Он то и дело отвлекался на что-то, о чем-то начинал мечтать, а когда возвращался в реальность, с трудом собирался с мыслями, чтобы через несколько мгновений опять потерять связь с происходящим.
Когда Таня ушла, то оставила частичку себя на тумбочке. То была ее Библия. Ни кто теперь не сможет точно сказать, было ли это сделано случайно, или то было задумано. В сущности, это и не столь важно, ведь причины произошедшего весьма редко влияют на следствия происходящего, а наше будущее, таким образом, более подвержено влиянию факта, нежели влиянию мотива. Возможно это происходит потому что все истинные мотивы и причины знает только Бог, а нам, людям, остаются лишь факты, и это печально, потому что первое всегда интересней и красочней второго.
Следующее утро было каторгой, для дежурной медсестры. Первое, что спозаранку потребовал Федор – кушать. Он съел банан, отведал варенья, нашел все это превосходным и решил не ограничиваться только фруктами. Сестре пришлось греть куриный бульон, а потом в течение сорока минут кормить больного и переодевать его, потому что он, конечно же, весь обляпался жирным варевом, так как отвык уже от кормления с ложечки.
Наивная женщина полагала, что все этим и ограничится, но это было только началом. Федор решил восстановить в памяти то, о чем вчера читала ему Таня. Для этого его требовалось усадить поудобней, положить перед ним книгу, а потом, через каждые пять минут, спешить на его крик, чтобы перевернуть очередную страничку. В конце концов, сестре так надоело бегать из коридора в палату, что она решило сама почитать ему.
Федор слушал и удивлялся тому, как увлекательно может быть чтение этой странной книги. Ни когда раньше он не находил ее интересной, хотя и не раз вынужден был читать ее дома. Но сейчас, она вызывала в нем странные чувства: то восхищения, то умиления, то сострадания, а то и вины. Он вдруг увидел в персонажах не сказочных героев, а настоящих людей, с их переживаниями, горестями, ошибками…. Только теперь ему становилось понятным, кто такой Христос и почему так много людей хотят быть к Нему поближе. Он встречал раньше фанатичных христиан, и презирал их, за то, что они могли не задумываясь отдать свою жизнь за одно только слово «Иисус». Но теперь он стал понимать их, и даже завидовал им. Если бы он повстречал на земле такого Человека, то тоже стал бы ходить за Ним, чтобы научиться быть настоящим. Если бы он был к Нему так близко, как двенадцать апостолов, то, безусловно, был бы предан Ему до смерти.
Встречал он раньше и таких, которые будучи абсолютными безбожниками на деле, на словах были все же христиане. Он презирал их так же. Что может быть низменнее, быть грешником и прикрываться Святым Именем. Но теперь Федор жалел их. Как они несчастны в своем безнадежном положении! Не зная нужды, они, конечно, не станут искать ее удовлетворения.
Но была еще одна категория, к которой Федор причислял и себя. Эта категория пользовалась особенным его уважением. То были «умеренные идеалисты» - как он их называл. Эта размытая масса людей, – коммунистов, атеистов, плюралистов и т.д. – которые придерживаются определенной идеологии, но делают это разумно, так, чтобы верования их не мешали «нормальной» жизни. Он считал себя атеистом, но ни когда не спорил с людьми о существовании Бога. Среди его друзей было несколько христиан, которые тоже ни когда не спорили с ним об этом и принадлежали к тем самым «умеренным» или «думающим». Были среди его друзей и плюралисты, которые одобряют все, и равным образом все критикуют, поэтому они весьма удобные люди, ибо ни кто так не соглашается с тобой, как друг плюралист, и ни какой фанатик не чувствует себя уютно в присутствии твоего друга плюралиста. Но теперь он не мог признать себя атеистом, более того, ему казалось, что и «умеренным» он назвать себя уже не может. Ему было мерзко, от того, что он говорил, как он мыслил, над чем смеялся.
Был ли он христианином? Он точно не знал. Но он знал, что ему нужно родиться от воды и Духа. Так сказал ему Иисус, когда Таня читала Евангелие. А потом он увидел много примеров, как люди крестились и становились христианами. Но он не мог принять крещение, и это обстоятельство погружало его в уныние.
Этим вечером они встретились, как давние друзья. Он поделился с ней, как провел сегодняшний день и заметил, как обрадовалась она его интересу к Слову Божьему. Они поговорили о том, о сем и приступили к чтению. Сегодня они читали послание к Римлянам. Когда дочитали до шестой главы, Федор не выдержал и прервал чтение.
- Таня, как ты думаешь, смогу ли я когда нибудь принять крещение?
От неожиданности она даже не знала, что ему ответить. Палата погрузилась в тишину.
- Знаешь, - начала неуверенно девушка, - я думаю, ты сможешь креститься, но, насколько мне известно, истинное крещение доступно только верующему.
- Что значит «верующему»?
- Тому, кто покаялся.
- Что значит «покаяться»?
Она опять задумалась.
- Это трудно объяснить. Это когда ты не знал, что Христос живой и не желал слушать Его слов. Но когда, узнаешь об этом, то становится стыдно, и ты больше не хочешь быть от Него далеко, хочешь слушаться Его.
Федор слушал ее внимательно, стараясь не пропустить ни единого слова.
- Я не знаю, как правильно сказать, это – чувство или состояние…. Это не просто слова первой молитвы, которые ты выучил и произнес пред людьми. Это состояние души, когда уже не можешь не верить, когда Бог для тебя – как воздух.
- Откуда мы можем знать, что Христос жив?
- Откуда ты знаешь, что жив твой отец? – Дерзко ответила девушка.
Федор закрыл глаза. Он вспомнил горячие слезы отца на своей руке, и сердце его как буд-то сдавило тисками.
- И ты веришь, что Христос сейчас жив и где-то ходит по Земле? – Изумленно спросил он.
- Да. – Уверенно ответила она, - Но он ни где-то, Он здесь, Он в моем сердце.
«Да, - подумал Федор - я вижу это».
Эта ночь, ночь с субботы на воскресенье, была самой беспокойной ночью за все время его пребывания в больнице. Он думал, думал, думал…. Он засыпал на несколько минут и просыпался вновь. Его мучили воспоминания. Его поступки заявляли о себе и разбивали надежды. Он спорил сам с собой, доказывая, что и ему еще возможно прощение, и тут же воспоминания убеждали его в обратном. Он вспоминал, как в детстве учили его молиться, пытался делать это, но получалось не совсем то, что он чувствовал. То слишком наивно, то очень сухо. Тогда он просто плакал. Потом лежал и бессмысленно смотрел в потолок. И только под утро ему удалось заснуть спокойным сном. Но когда он проснулся, то понял – Он покаялся. Он чувствовал то, о чем накануне рассказывала ему Таня. Это было – счастье. Много раз в доме своих родителей он слышал разговоры об этом, но ни когда и представить себе не мог, насколько это будет прекрасным.
Он теперь любил все: солнце и тучи, птиц за окном и паука в углу комнаты, медсестру с пасмурным лицом, которая яростно натирала подоконник.
К обеду появились родители. После стольких дней пришла мама. Все долго плакали и обнимались, Федор пассивно, остальные активно. Слов небыло. Это было время не для общения, а для посещения. Мама оказалась еще слишком слаба, и отцу пришлось отвезти ее домой.
Пожаловала и молодежь. В этот раз они решили устроить маленькое собрание с пением, стихами и длинной проповедью от руководителя «о терпении». Все это время Федор пролежал молча улыбаясь, временами погружаясь в свои мысли о Боге или о предстоящей встрече с Таней. Иногда высокопарное словечко проповедника казалось ему менее содержательным, чем искренняя улыбка неученой девушки. Иногда рассуждение о терпении из уст крепкого и здорового молодого человека в этой палате звучали почти кощунственно, но Федор только мог удивляться своему необычному благодушию. Однако, когда молодежь ушла, и оставила его одного, то спустя некоторое время он стал терять терпение. Постоянно прислушиваясь к шагам по коридору, он постепенно стал думать только об этом. Время шло, но ни кто не стучал в его дверь, и с каждой убегающей минутой утекало и его благодушие. Печаль снова стала запускать свои холодные пальцы в его душу. Лицо его становилось хмурым.
Ночь наступила, как напрошенная гостья. Он не собирался спать. Ему нужно было дождаться девушку. Пробила полночь. Разум его понимал, что сегодня уже поздно, все будет завтра, но сердце отказывалось признавать это, и он тешил себя надеждой и отчаянно прислушивался, не идет ли кто по коридору.
На следующий день ни кто не пришел. Напрасно он до боли в голове прислушивался. Он вздрагивал всякий раз, когда входила или выходила медсестра. Он отказался есть, не мог спать. Он лежал, глядя в потолок, и лелеял в душе надежду.
Следующий день он провел, как в бреду. Его посещали страшные мысли: «Ей не нужен был я, ей нужно было только мое покаяние. А я идиот! Как я мог купиться на такое? Неужели не понятно, что она молода, красива, зачем ей такой как я? Она заботилась о моей душе! Сколько еще на свете таких людей, которые заботясь о душах людей разрывают потом эти души на части и бросают на попрание судьбе?»
Приходил отец и был очень напуган такой переменой в сыне. Казалось, что стало хуже, чем было в начале. Федор лежал и тупо смотрел в белый потолок. Он не обращал ни на кого внимания. Ни что не могло вывести его из такого состояния: ни уговоры, ни слезы, ни обещания. Врач только разводил руками.
- Всякое бывает, - оправдывался он – сегодня нам может казаться, что больной пошел на поправку, а завтра, какое-то осложнение, и все надежды прахом.
Отец уехал домой расстроенный, но дома вынужден был улыбаться и говорить, что все очень даже не плохо. Он не хотел поразить свою жену ужасной новостью, он еще на что-то надеялся.
К вечеру в палату Федора кто-то постучал. Затем дверь приоткрылась и в нее юркнул рыжеволосый подросток лет тринадцати. Он быстро проскользнул к кровати больного и сунул ему в руку клочок бумаги.
- Это от Таньки. – Прошептал он Федору в самое ухо и шмыгнул за дверь.
Эти слова громом ударили в голову юноши. Он был так потрясен этой неожиданностью, что сжал в руке этот заветный клочок. Прежде чем он понял, что произошло, он уже трясущимися пальцами разворачивал у себя перед глазами письмо. Письмо гласило:
«Мир тебе, мой дорогой друг.
Я пишу это письмо в воскресенье, но не знаю, когда ты получишь его, потому что нет человека, который бы мог передать его тебе.
Я заболела, и меня положили в больницу. Говорят, что у меня пневмония. Но это не страшно, поэтому тебе не стоит переживать за меня. Через пару недель меня выпишут и я приду навестить тебя снова. Не скучай!
Пусть Бог благословит тебя!
PS: Пусть моя Библия пока побудет у тебя. Только, пожалуйста, не отдавай ее ни кому, она для меня очень дорога.
Таня».
Он уронил письмо на живот и уставился на свои руки. Они очень даже не плохо работали. Он сжал пальцы в кулаки, разжал их, и слезы радости побежали по его щекам. Федор поднимал и опускал руки, брал и снова клал на тумбочку Библию. Ни когда в жизни такие простые движения не доставляли ему столько счастья.
А еще он думал про своего друга, который так же как и он лежит сейчас в больнице, но, непременно, выздоравливает, и они скоро увидятся.

Арсений Иванович, - как-то по особенному официально начал доктор, - я должен обрадовать вас, к вашему сыну частично вернулись двигательные способности. Вероятнее всего, что он сможет управляться со своими руками так же, как и до происшествия. Да, надо признать, что на моей практике еще небыло подобного случая. Такое мог сделать только ваш Бог. И если это так, то вам надо еще усерднее ему молиться, и кто знает, не вернутся ли к нему двигательные способности полностью. Пока, к сожалению, он не имеет ног, и нет ни какой надежды на улучшение, как небыло ее и в отношении рук.
Арсений Иванович стоял бледный, но счастливый. Слова доктора для его ушей были словно музыка. А думал он о том, как сильно он обрадует Екатерину Андреевну.
* * *
Два года спустя в небольшой сельской евангельской церкви, с посещением были гости из города. Молодой человек на инвалидной коляске рассказывал свое свидетельство. Его история была потрясающа, и поэтому все от мала до велика слушали его затаив дыхание. Он поведал людям все, что уже знает мой дорогой читатель, и завершил свою речь такими словами: «Когда-то я имел глупость заявить, что церковь это место для стариков и инвалидов. Бог настолько любил меня, что принял мои условия и сделал инвалидом. Если бы ни Его своевременное вмешательство, я бы уже давно сгнил бы в этой помойной яме именуемой миром. Но Он дал мне все для счастья: прекрасную жену, добрых друзей и замечательное служение. И сегодня я призываю вас, придите к Господу своими ногами, поднимите к небу здоровые руки, почитайте Библию видящими глазами.
Да благословит всех вас Господь. Аминь».
Молодая симпатичная женщина в белой косынке аккуратно свезла его по ступенькам в ряды. Зал утопал в тишине. Люди провожали Федора взглядами и думали о своих отношениях с БОГОМ.
Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою? Мф.16:26

Утро наступает медленноПроза

Утро наступает медленно

Утро наступает медленно
Проза