Гиксосы не чувствовали себя достаточно надежно в захваченной стране. Тут и там вспыхивали всякого рода конфликты и мятежи, которые, хотя и немедленно подавлялись, все же вызывали значительное беспокойство. Особенно южная часть Египта (в частности, город Но*), которая была подчинена гиксосскому правительству лишь формально, так как там вовсю продолжали распоряжаться хотя и захудалые, но местные князья, и единственное, что свидетельствовало об их признании новой власти, была сдача налогов.**
По настоящей причине эта смесь племен, вооруженная до зубов (вспомним, что Аварис был обнесен высокой стеной и окружен двухсотсорокатысячным войском, на прокорм которого едва хватало зерна), продолжала наращивать свою военную мощь. Но даже при всем этом ни один гиксос не ощущал себя в безопасности. Даже фараон.
Бедный Салитис! Он не обладал крепким здоровьем и, после тринадцати лет правления от пищевого отравления «приказал долго жить». Обвинение по поводу смерти монарха пало на двух его придворных: главного хлебодара и главного виночерпия. Новый фараон, племянник прежнего, обладал многими ценными качествами, среди которых выделялся живой энергичный ум, позволяющий ему смотреть на вещи с объективной точки зрения. Тщательно рассмотрев дела обоих подозреваемых, в то время как они пребывали в заключении в царской тюрьме, он смог доказать виновность одного и невиновность другого, не углубляясь чересчур сильно в суть имевшего место заговора.
После того, как главный виночерпий был восстановлен в своей должности (в его обязанности входило не только следить за изготовлением вина, но и контролировать диету фараона и пробовать все его блюда), он заметно притих и в присутствии фараона даже боялся поднять глаза, не желая так или иначе привлечь к себе его чрезмерное внимание. Виночерпий, имя которого было Тарик, не обладал высоким ростом, но отличался природным изяществом и изысканностью манер. Черты его лица можно было назвать вполне заурядными, но в них присутствовало что-то неуловимо-притягательное. Тарик приходился сыном одному из военноначальников, и вырос резвым, смышленым, достаточно амбициозным и склонным к одиночеству, юношей. Но, пройдя через темницу, где почувствовал дыхание смерти, и вернувшись во дворец, он изменился настолько, что стал почти незаметным, боясь навлечь на себя новую беду.
Но однажды фараон сам заговорил с ним.
– Послушай, Тарик, – вкрадчиво начал он, как будто что-то вспомнив (а так оно и было). – Ночью мне снились весьма странные сны...
И он тут же принялся рассказывать обескураженному виночерпию (первому попавшемуся ему слушателю), о своих ночных видениях, но больше для того, чтобы закрепить их в своей памяти, нежели чтобы поделиться ими с одним из своих слуг. Так или иначе, виночерпий был первым лицом, оказавшимся в этот момент поблизости. Он слушал что-то про тощих и тучных коров, и как потом одни пожрали других; то же самое и про колосья: тощие пожрали тучных, и хотя совершенно ничего не понимал, изо всех сил старался показать фараону свое повышенное внимание, склоняясь рядом с ним все ниже и ниже в одной из своих самых смиренных поз и заглядывая в его большие, черные, чуть навыкате, глаза.
Фараон Беон был молодым, достаточно заносчивым индивидуумом, привыкшим к почитанию и поклонению со стороны всех окружающих, но и не лишенный обычной человеческой простоты. Кроме необыкновенных глаз, в нем выделялась редкая, вкрадчивая интонация голоса и, как подобает фараону, важная осанка. Поэтому худенькая, хотя и изящно сложенная, фигурка виночерпия вступала в резкий контраст с раздобревшим обликом фараона.
– И что ты думаешь по этому поводу? – спросил Беон.
Что думал виночерпий?! Он живо вспомнил бедного юношу, который, разгадав однажды его сновидение, облегчил ему тяжесть свалившихся на него бед, а также и хлебодару, заговорщику, дал хороший урок на всю оставшуюся ему короткую жизнь. Он вспомнил также его последнюю просьбу: «Вспомни же меня, когда хорошо тебе будет; и сделай мне благодеяние, и упомяни обо мне фараону, и выведи меня из этого дома. Ибо я украден из земли евреев; а также и здесь ничего не сделал, за что бы бросить меня в темницу.»***
И отвечал виночерпий так фараону:
– Мне известно, повелитель, что в нашем государстве есть немало волхвов, и мудрецов, и тому подобного... Почему бы повелителю не вопросить их о значении своих снов?
– Как раз это я и собирался сделать, дорогой, но надеялся услышать от тебя предложение более оригинальное. Ты свободен. Все свободны!
«Не угодил. Не угодил!» – многократно прокручивая в памяти заметное раздражение фараона, впоследствии размышлял Тарик. Что бы он ни делал, распоряжался ли своими подручными, сервировал ли обеденный стол для фараона, пробовал ли его яства или же лазил по винному погребу, он непрерывно думал об одном и том же: «Не угодил! Пропал! Снова тюрьма! Вот уж никогда не знаешь, как себя с ним вести и чего от него ждать! Наверное, надо было сказать ему про того юношу, но... ведь у него же, мягко говоря, подмоченная репутация... Конечно, Потифар всем «заткнул» рты, но из темницы его, тем не менее, не освободил. Значит, есть вина? Есть. И, значит, правильно я все сделал. Нет, неправильно. Юноша этот там начальник, а это неспроста. Значит, чист он и нет на нем ничего. Ой, не пойму...» Нервы виночерпия все больше расшатывались, и он сильно рисковал получить психическое расстройство, что называется, в расцвете сил.
В течение последних пяти лет Иосифа медленно и верно убивали. В течение пяти лет он не вдыхал свежего воздуха с его ароматами, не чувствовал ласкового прикосновения ветра, так любившего раньше шевелить его тугие, блестящие кудри и гладить его нежную кожу. Солнышко уже давно не улыбалось ему и не играло с ним, но не потому, что ему вдруг надоело это делать, а потому, что от Иосифа его отделяла толстая крыша тюремного каземата. Лишь изредка небесному светилу удавалось увидеть своего друга сквозь маленькое решетчатое окошко где-то в глубине, в темноте и почти всегда в одиночестве... Тогда, обрадовавшись неожиданной встрече и, заранее предвкушая реакцию узника, солнце легонько дотрагивалось до плеча Иосифа своим узким лучиком. Юноша мгновенно поднимал голову и слегка прищуривался, чуть прикрыв глаза ладонью, потом, блаженно зажмурившись, подставлял лицо живительному лучу. Одарив его на прощанье небесным поцелуем, солнце с грустью уходило. А Иосиф оставался.
Его не содержали в камере, как остальных заключенных, – у него была отдельная спальня, а также кабинет и столовая. Он вел все дела дворцовой тюрьмы, как если бы был начальником, тогда как о настоящем начальнике никто уже и не вспоминал (хотя свое жалованье, наверное, он продолжал получать регулярно).
Иосиф изо всех сил стремился использовать свое положение во благо таким же несчастным, как и он сам. Дворцовая тюрьма не содержала обычных воров и убийц. Это было место для политических заключенных. Каждый из них когда-то чем-то провинился или перед самим фараоном или перед одним из его приближенных. На свободу выходили единицы. Еще реже кто-либо возвращался к своим прежним обязанностям. Большинство либо продолжало сидеть, либо отправлялось по противоположному направлению.
Иосиф старательно пытался сотворить драгоценную жемчужину из подлости, равнодушия и черной неблагодарности, направленных против него, а также из печали, отчаяния и чувства одиночества, зародившихся в нем самом. Из всей этой грязи, из всего этого сора, он творил свою жемчужину, лепил ее, как мог, как умел, по типу, как это делают раковины в морской глубине. Когда-то очень давно ему рассказали об удивительном секрете происхождения жемчуга. Мудрецы знают все обо всем... Но ведь кто-то должен же был отыскать раковину, запрятанную на дне дворцовой темницы и обнаружить доселе невиданную жемчужину!!!
Фараон Беон испробовал на практике совет, данный ему виночерпием, и пришел к простому и логическому выводу: казнить всех волхвов-неудачников. «Они только даром едят мой хлеб!» Беон был непреклонен. У Тарика от этого известия сердце сжалось настолько, что он уже не ощущал его биения. Как сильно изменился его характер за последние дни, – теперь он боялся даже собственной тени.
«Открыть рот еще раз или не открыть? Открою – отправлюсь вслед за волхвами. Не открою – вполне возможно, отправлюсь туда же!»
– Светлейший фараон, не прогневайтесь на раба Вашего, но велите слово молвить… – нерешительно обратился виночерпий к фараону на следующее утро.
Неторопливо, со вкусом прожевав кусок жареного барашка под чесночным соусом, фараон поднял на виночерпия внимательный взгляд.
– Говори.
– Грехи мои я вспоминаю ныне,**** о, светлейший!
– Какие грехи? – спросил Беон и улыбнулся. Он не привык к тому, чтобы придворные рассказывали ему о своих проделках.
– Величайший из величайших! – ободрившись, продолжал виночерпий, склонившись перед фараоном как можно изящнее. – В казематах дворцовой тюрьмы находится человек, имеющий дар истолкования снов.
– Откуда тебе это известно? – во взгляде фараона вспыхнуло любопытство.
– Два года назад, во время моего пребывания в том месте... – Тарик запнулся под пристальным взглядом фараона, чувствуя, как его снова начинает пробирать нервный озноб. И пока он пытался подобрать нужные слова...
– Я уже вспомнил, – сказал фараон. – Продолжай. И что он там, этот человек? Он узник?
– И да, и нет.
– Как это?
– А вот так, – воодушевился Тарик. – Он узник, но служит начальником.
– Куда же смотрит Потифар??! – внезапно гневно воскликнул фараон.
Виночерпий понял, что оплошал.
– Он... прекрасный начальник и большой души человек, а насчет узника... Я, вероятно, ошибся... Возможно, что из-за огромной прилежности в работе он изволит и жить там же...
– Ну, это другое дело. А то я уже думал посылать за Потифаром. Впрочем, все это надо будет потом проверить. А как же ты узнал о его способностях?
– Он истолковал мне мой сон. А также сон хлебодара.
– Я ничего об этом не слышал, – отставляя в сторону тарелку, сказал Беон. – А фараон обязан быть в курсе всех дел. Расскажи мне. Только побыстрей и покомпактней.
Приложив все свое красноречие, Тарик начал свой рассказ:
– Когда мы, волею высшего суда, оказались в заточении, то обоим нам в одну и ту же ночь приснились сны особого значения. Мой сон был следующим: мне снилось, вот виноградная лоза предо мною; на лозе три ветви. Она развилась, показался на ней цвет, выросли и созрели на ней ягоды. И чаша фараонова в руке у меня. Я взял ягод, выжал их в чашу фараонову, и подал чашу в руку фараону.
А вот сон хлебодара: ему снилось, что на голове у него три корзины решетчатых; в верхней корзине всякая пища фараонова, изделие пекаря; и птицы клевали ее из корзины на голове его.
Поутру мы оба были настолько встревожены, что наши опечаленные лица привлекли внимание начальника, о котором идет речь. Он так прямо и спросил нас: «Отчего у вас сегодня печальные лица?» И тогда мы рассказали ему свои сны. Каково же было наше изумление, когда он тут же, на месте, разъяснил нам их значение!
Вот дословное истолкование моего: три ветви – это три дня. Через три дня фараон вознесет главу твою, и возвратит тебя на место твое, и ты подашь чашу фараонову в руку его, по прежнему обыкновению, когда ты был у него виночерпием.
А вот истолкование сна хлебодара: три корзины – это три дня; через три дня фараон снимет с тебя голову твою, и повесит тебя на дереве; и птицы будут клевать плоть твою с тебя,***** – голос виночерпия задрожал и прервался, когда он вспомнил свое состояние тогда. – И все сбылось!!! На третий день, день рождения Вашего, о, фараон, сделали Вы пир для всех слуг своих, и вспомнили о главном виночерпии и главном хлебодаре... И возвратили меня на прежнее место, и я подал чашу в руку Вашу. А главного хлебодара повесили.
– Занятно, – сказал фараон и зевнул. – Весьма занятно. Я буду иметь ввиду этого... Он молод? Стар? – фараон еще раз зевнул.
– Молод, повелитель, молод, только очень худ и бледен.
– Любой в подобных условиях станет таким. Жить на рабочем месте! Тогда как его рабочее место – тюрьма! Экий чудак!
В этот же день молодой фараон специально послал за Потифаром.
Высокий, считающийся божественным, сан обязывал ко многим скучным церемониям, которые, однако, фараон выполнял с удовольствием, но в глубине души Беон, наряду с его редким спокойствием и невозмутимостью, обладал довольно озорным и непринужденным нравом, который, к сожалению, ему удавалось проявлять не столь часто. Разве что в кругу семьи, без свидетелей, да наедине с некоторыми приближенными он мог дать себе волю немного порезвиться. С царедворцем фараон сразу же нашел общий язык, и немного погодя они сделались друзьями.
– Послушай, Поти, – обратился Беон к едва появившемуся на пороге Потифару.
– Что стряслось, Беон? – по-приятельски спросил царедворец, входя.
– Мне донесли, что ты в темнице начальника сменил. Теперь он у тебя молодой, разудалый. Но мне ты его почему-то не представил.
– Я не успел, Беон, столько забот... – ответил Потифар не совсем утвердительно.
– Ладно... А то, что сны толкует, это правда?
– Кто это тебе сказал?
– Это не секрет, – Беон встал и приблизился к Потифару. Они удивительно дополняли друг друга: высокий, с «летящей» походкой, царедворец и пухленький, важный фараон. – Мне об этом поведал виночерпий, только ты смотри, его не трогай, – он мне услугу оказал. Ты уже знаешь, мне тут кое-что приснилось вчера. Может – пустяк, а может – нет. Чародеев всех казнить надо – толку от них никакого. А разгадать хочется. А ты разве о способностях твоего начальника ничего не слыхал?
– Он не начальник, а его помощник, – сориентировался Потифар. – Но мне он ничего не разгадал, друг мой.
– Ах, помощник... Из тех, которые на побегушках? Тогда все ясно. А ничего он тебе не разгадал, потому что тебе ничего не снится. Да и мне, знаешь, не часто снятся сны. А такие странные – и вовсе впервые. Может, в них смысл какой тайный заключен... Так значит, ты все же знал про таланты твоего подчиненного? И мне ничего не сказал?
– Я не придал этому значения.
– Ну, стало быть, так. А вот слухи до меня дошли, что, дескать, он одновременно у тебя и узник... Разъясни, откуда такая болтовня идет.
– А ты все же здорово похож на своего покойного дядю! – жеманно подбоченившись, парировал царедворец. – Салитис тоже всегда скрывал подвох.
– А ты, Поти, не увиливай, не увиливай... И не забывай, что ты – рыжий. А с рыжими знаешь, что в Египте делали? Знаешь? Приносили их в жертву, вот что. Ну, а что у нас теперь красный цвет в почете, оттого, что он приятен богу Сету, так ты уже и возгордился? Смотри у меня...
– У меня и в мыслях не было. Что это тебе взбрело в голову? Просто чепуха какая-то.
– А откуда этот человек к тебе попал? – неожиданно спросил Беон.
– Э-э... Он... из рабов моих. Да. Смышленым мне показался, и я его поставил. Вот и все.
Фараон Беон сел в кресло и задумался. Он сидел неподвижно и даже не моргая. Затем, потерев лоб, заключил:
– Ладно, Поти, так и быть, отпускаю тебя с миром. Живи. А «узника» твоего я хочу увидеть. Пусть завтра он придет ко мне.
– Зачем я понадобился фараону? Для чего я ему нужен? – спрашивал Иосиф у Потифара, когда тот принес ему необычное приглашение.
– Разве ты не рад? Зачем тебе подробности? – недовольно отвечал Потифар. – Фараон заинтересовался тобою, и все. Узнал, что есть человек, который хорошо ведет дела тюрьмы.
– Не знаю... Я настолько привык к тюремной обстановке, к этим сырым и холодным стенам, скудному рациону и отталкивающей тишине, лишь изредко прерываемой стонами заключенных и окриками охранников, что, наверное, буду чувствовать себя неловко даже в обычном обществе, не говоря уже о дворце.
– Так мы тебя заранее приведем в порядок, ванну тебе хорошую устроим, волосы красиво подстрижем, одежду переменим, если тебя это беспокоит.
– Я не имею ввиду только внешность. После пяти лет, проведенных в этом подземелье, я отвык от людей. Единственное мое общение – это тюремщики и заключенные, и мне уже кажется, что я и не нуждаюсь ни в ком другом.
– А я? Разве я не навещаю тебя так часто, как только могу? – Потифар скривил губы. – Иосиф, мне кажется, что ты несправедлив.
– Вы!... – Иосиф печально улыбнулся. – Вы... – он глубоко вздохнул и через силу добавил: – Так каковыми будут Ваши распоряжения насчет меня, господин?
– Ну, вот и умница! К завтрашнему утру тебя подготовят для встречи с фараоном.
– Как Вы любите покорность! Покорность и беспрекословное подчинение! Скажите хотя бы, для чего он хочет меня видеть?
– Ну... так и быть. Только обещай, что не будешь упрямиться и спорить... Я ведь знаю, какой у тебя своевольный характер.
– Знаете?...
– Не обижайся. Тебе нужно разгадать парочку снов, которые приснились вчера фараону. Про колоски, про коровок... Ерунда, но фараону это почему-то важно.
– Я не считаю себя большим специалистом в разгадывании снов, вернее, не все мои толкования сбываются... – Иосиф забрал руками назад длинные пряди волос, которые вдруг начали его раздражать.
– Виночерпий остался очень доволен твоим толкованием его сна... – многозначительно произнес Потифар.
– Виночерпий? Так, значит, он все же не забыл про меня! – лицо Иосифа осветилось слабой надеждой.
– Да, он поведал фараону о тебе после того, как фараон отдал приказ казнить всех халдеев и ворожеев, которые оказались бессильными дать хоть какое-нибудь мало-мальское разъяснение его сновидений.
– И... их уже успели казнить? – спросил Иосиф, поежившись.
– Еще нет, но они ожидают своей участи. Видишь ли, их так много, что фараон решил не переполнять ими свою тюрьму. Все равно они никуда не денутся.
– А что будет со мной в случае, если я тоже не смогу разгадать снов фараона? – неуверенно спросил Иосиф.
– Трудно сказать. Право, Иосиф, я не знаю... Слишком много вопросов! Впрочем, почему такой мрачный настрой?
Иосиф не дал ответа. Колоски, коровки. Ему показалось это по-детски смешным и забавным. Таким же забавным, как его собственные сны о пшенице и звездах.
– Иосиф! – прервал его раздумья Потифар. – До встречи с фараоном мы с тобой уже больше не увидимся, поэтому я хочу предупредить тебя, что фараон не знает, что ты попал в темницу в качестве узника. Понимаешь? Он ничего не знает. Для него ты – помощник начальника тюрьмы и мой раб, ранее служивший в моем доме. Смотри, по неосторожности не проговорись. Дело твое до того запутано, что лучше ему не выплывать на свет.
– И кто же его так запутал, господин? – скрестив руки на груди, Иосиф очень пристально взглянул на царедворца, сидящего на скамье нога на ногу.
– Дорогой мой, вернуть все на свои прежние места нам все равно не удастся! – возвысил голос царедворец, уразумев, к чему клонит его подопечный. – Так что лучше уж и не ворошить прежнего и не спорить с судьбой... Теперь прости, мне необходимо удалиться! – Он вскочил и метнулся к двери. – Государственные дела! А к тебе пришлют специальный персонал... Увидимся завтра! Удачи тебе! Уда-а-чи!
* Город Но впоследствии был переименован в Фивы.
** Именно там, в городе Но (он же Фивы), в начале ХVI века до Р.Х. вспыхнуло освободительное движение египтян против гиксосов, которое было возглавлено правителем Фив – Секененрой, а затем Камосом. Борьбу завершил фараон Яхмос I (его правление было 1584 – 59 гг до Р.Х.), который захватил Аварис (на исходе гиксосского владычества в Фивах существовали цари, которых принято было считать ХVII династией). Остатки гиксосов отступили в Палестину, и о дальнейшей их судьбе никаких сведений не сохранилось.
Татьяна Осокина,
Буэнос-Айрес, Аргентина
Как велика любовь Господня!
Как высока и глубока!
Со всеми нами Он сегодня!
Простерта вновь Его рука! e-mail автора:tatosso@gmail.com
Прочитано 3867 раз. Голосов 2. Средняя оценка: 3
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
