О доброте милосердия-1

ЯПОНСКИЙ ПОЦЕЛУЙ

из цикла миниатюрно житейской прозы «Милосердие»

* * *
Любая война страшна бесчеловечностью людских противостояний. Убийственной противоестественностью вымещений из общеземного нашего бытия.

Это было давно. На исходе японской оккупации из Маньчжурии. Уже оттесняемые - переселенцы, из числа - простых людей, собирая свой нехитрый скарб – покидали обжитые ими и, в общем-то, фактически чужие, китайские места.

Я не берусь ни осуждать, ни оправдывать их. Простые граждане своей страны всегда находятся где-то посередине или между политически-военных амбиций своих правительствующих государственных чиновников. Бог им судья, коли у них нет иного выхода – как молча принимать или слепо подчиняться власти сильных мира сего.

Их печальный путь лежал через тернии чужих и своих, им чуждых, бездумий. И оттого эта история кажется мне еще более драматичной, чем должно бы казаться - с учетом политики тогдашнего их отечества.

В небольшой русский поселок К., лежащий на пути их массового исхода, принесли израненную, изуродованную, бывшую когда-то красивой и статной, умирающую молодую японку. Русские поселенцы или колонисты из, так называемой, полосы отчуждения линий К.в.ж.д, мирно жившие там немало лет до и во время той небесследной, в общем-то и для них оккупации, нашли её в близлежащем поселку кукурузном поле.

Груди женщины были вырезаны. Тело в колото-резанных ранах. Распухшие губы, гнойные и отечно-вывороченные, в запекшихся наслоениями корост и их изъявлений. Женщины-поселянки из христианского сострадания очередно и попарно дежурили возле неё. Жизнь, еле теплясь, медленно истаивала из этого многострадального молодого тела, вызывая лишь жгучую жалость и неподдельное сочувствие человеческим страданиям. Умирающая иногда приходила в себя и то лишь на краткие минуты. Обводила сердобольных женщин измученными от болей и жара темно-бездонными глазами и тут же проваливалась в забытьи. Тяжко зрелище людского страдания, ну что мне расписывать его здесь – оно ведь и так понятно. Видеть же это воочию куда страшнее и горше. Именно соприкосновением с независимой от многих из нас житейски жестокой - нечаянностью. Осознанностью этой наинеправеднейшей несправедливости - свалившейся на всех одной общей бедой в её - непреодолимости.

Все, казалось бы, под одним и тем же небом живем. И хоть пути Господни действительно зачастую неисповедимы – но в изначальности своей должны бы быть много добрее, ведя нас – ведомых - к Его любови Вселенски-вышней. Потому-то проявление злобы людской, порой повально ослепляющее человечество, потрясает некоторые сердца и души осознанием этой её взрывной силы. Именно беспомощностью искренних противопоставлений людского бескорыстия добра в противовес этому темному междоусобно-человеческому злу - простой своей обыденностью милосердного миролюбия. Невольно-пассивным созерцанием той обезоруживающей неправедности творимого, что накатывающей волной накрывает всех - под бдительным оком нашего Единого Творца.

В одну из тех ужасных ночей, роль сиделки взяла на себя молодая замужняя женщина. Русоволосая и голубоглазая красавица. Та самая, что будучи уже много после тех событий, пожилой - рассказывала мне эту маньчжурскую историю. Она и тогда печально удивлялась такому страшному вымещению злобы на - ни в чем не повинном - человеке. Просто так случилось тогда. Была война и под её кровавый молох подпадали все - и правые, и неправые, и без вины виноватые. Лес рубят – щепки летят?! Привычность этого выражения многие наши соплеменники из рода человеческого пожинают на собственной шкуре и зачастую весьма болезненно.

В далекой Маньчжурии умирала молодая, изувеченная китайскими хунхузами, японка и в последний путь провожали её простые русские женщины. И зная это, они - милосердно ухаживая за ней, делали все что могли – чтобы облегчить её моральные и физические страдания. В какой-то момент она открыла глаза и над ней склонилась светловолосая женщина с печальными голубыми, как небо, глазами. «Поцелуй меня», - сказала ей японка – «Я умираю, поцелуй меня.»

В минуты воспоминаний этого рассказа, мне думается иной раз, что не так уж они до примитивизма «боязливо целомудренны», как принято зачастую считать. Ну, кто не знает о японских «поцелуйчиках» - на уровне «вытянутой руки»*. И порой, вспоминая эту, слышанную-переслышанную от бабушки, с детства моего – маньчжурскую быль, не верится в отсутствие естественной жаркой страстности этого, обыденно привычного любому европейцу, акту эмоционально-чувственного проявления в любви. А уж из благодарности и уважения к равной тебе?! Вряд ли они вообще целовались бы – понимай именно так. Но, умирающая молодая женщина, над которой надругались так, что и пересказать страшно, хотела поцелуя именно в губы – ей хотелось простого человеческого тепла и участия. Она понимала, что этот её - мучительный исход из жизни, заканчивается, что рядом чужие молодые, как и она сама или немного старше по возрасту – но живые и здоровые, участливые, нормальные люди. Она понимала человечность всех проявлений заботливо-бескорыстной их доброты - к ней. Видела искренние слезы их сострадания…

«Поцелуй меня», - попросила она мою светловолосую и голубоглазую бабушку, совсем еще молодую красивую женщину – возраста тридцати с небольшим лет. И бабушка, не раздумывая, поцеловала эти страстно просящие, гнойно-вывороченные в запекшихся корках - горячие губы. Она долго еще потом и спустя много-много лет помнила темные те глаза, полные остывающе-молчаливой благодарности. Глаза, уходящие в вечность – медленно уплывающие в угасание последних минут жизни. Красивый разрез восточных глаз – освобождающихся отрешением от неимоверных страданий теперь уже навсегда...

Я спрашивала бабушку: «А не было ли страха – отвращения? Как она пересиливала себя в тот момент?» Но она всегда с удивлением отвечала, что об этом никогда не думала и уж тем более тогда.

Отступающие японцы обстреливались и отстреливались - и по ходу этих событий, так уж случилось, что этот русский поселок не пострадал. И поселенцы стали меж собой поговаривать, будто каким-то неведомым образом до отступающих людей дошла эта драматическая история. Возможно, так оно и было – как знать. А может, им так хотелось в это верить – вот и объясняли обыкновеннейшую случайность снарядных непопаданий таким образом. Но сия реальность – как в том, так и в другом случае, как принято иной раз житейски говаривать: и на самом деле имела место - быть.
январь 2008 (31 августа 2009)

© Copyright: Людмила Солма, 2008-2009

О доброте милосердия-1Проза

О доброте милосердия-1
Проза