Конфликт как двигатель сюжета

Я не знаю, вправе ли я говорить о литературе как писатель и о театре как драматург. Может быть, для этого я не слишком знаменита и признана. До Чехова мне пока далеко, хотя я не бросаю надежд оставить и свой след в искусстве. Я уверена, что гораздо лучше будет мне выступать с позиции зрителя или читателя, так как у любой хорошей пьесы должны быть и те и другие.
Ну что я хотела бы увидеть на сцене в единственный за долгое время вечер, когда я оставлю свои домашние дела и отправлюсь в театр? Хотела бы я великой любви? Почему бы и нет? Или остросюжетную полную приключений комедию? И это хорошо. Может быть, я просто хочу посмотреть вживую на любимую актрису или актера? Это точно так и есть. Но лучше, конечно же, все вместе: хороший спектакль с хорошими актерами, интересной сценографией и еще и со смыслом.
Многое из этого – не наша писательская работа, хотя можно при написании текстов и «заложить» в него некоторую сценичность. Когда я писала свой «Винный погреб», то буквально видела каждую сцену. Правда, режиссер увидел все по-другому, и это, в общем, его право. Но думаю, если бы я не представляла себе любимых актеров в роли моих персонажей, и не видела, как они двигаются по сцене в воображении, пьеса потеряла бы свою драматичность. К тому же мне помогло и то, что пьеса моя классическая в том смысле, что в ней присутствуют единство места, времени и действия.
Моя приятельница и театральный критик заметила однажды, что «Винный погреб» выглядит архаично, потому что в современных драматических произведений от собственно драмы осталось только то, что при написании идет имя героя, потом двоеточие, текст. Все остальное можно легко проигнорировать.
Можно, бесспорно. Но что останется? Что же можно выкинуть из пьесы, чтобы она не перестала быть пьесой и не потеряла всякий смысл к существованию? Попробуем ответить на этот вопрос.
Как-то я наткнулась на рассказ одного врача, которые перечислил, без каких частей тела человек может продолжать жить. Список огромный. Существует всего несколько частей тела, без которых жизнь человеческая пресекается. Все остальное – вторично. Что в этом смысле можно сказать о сценическом произведении? Есть и у него свое сердце, голова, печень, почки? Или все же формула «герой, двоеточие, текст» - удерживает драматическое произведение от полного вымирании?
Но тогда не было бы плохих пьес, а они есть. Тогда значит, хребет все-таки существует? Конечно, хотя и от свободы тоже есть безусловная польза. Я вовсе не принадлежу к тем людям, которые упрямо считают, что нужно загонять всех и вся в рамки.
С классических времен прошла целая вечность, и драматурги уже давно плюнули не только на единство места и времени, но и даже на самое «святое», единство действия. Причем случилось это так давно, что все попирающие эти принципы авторы сами стали классиками. Шекспир, например, постоянно переносил героев из одного места в другое, более того, у него так или иначе присутствует идея смешения времен и мест, смешения культур, как в «Сне в летнюю ночь», где сквозь античность (имена героев) просматривается средневековье (эльфы и феи, герцоги и прочие неантичные аксессуары (если можно так выразиться), а в картинке Греции видна старая добрая Англия.
20 век вообще смел все условности. Со сцены убрали декорации, но привели зрителей. Все ахнули, но приняли новшества. Потом появились и другие эксперименты: оказалось, что даже один актер может удерживать внимание зала весь спектакль, что не только от декораций, но и от пышных костюмов можно отказаться, что спектакль может быть без музыки, даже и без слов. Один актер может играть не только одну, но и две и три роли. Потом мода на то, чтобы убрать как можно больше (модернизм) сменилась модой на то, чтобы прибавить как можно больше (пост-модернизм). Действие выносилось за рамки времени, место вообще могло оставаться делом воображения зрителя. Действие тоже сдало свои позиции, противоречивые идеи стали встречаться и порождали еще более противоречивые идеи. Но все это время в драматургии оставалось что-то, что заставляло людей ходить в театр.
Это что-то лежит на грани, где то, о чем говорят или хотят сказать на сцене, пересекается с тем, что думает и чувствует зритель. Это еще Фазиль Искандер заметил, да, верно, не он первый и не он последний. Там, где писатель пересекается с читателем, и существует литература. Все остальное лишь декорация. Так что ответ на интересующих нас вопрос нам снова следует искать у себя.
Наша жизнь, как известно, борьба. Против чего-то неладного, что завелось в Датском королевстве, или за место под солнцем в виде гаража – кому что ближе. Против вражды за любовь, как в Ромео и Джульетте, или против пошлости за отцовски заветы, как в Трактирщице Гольдони. Список можно продолжить любым произведением. В том числе (и даже особенно) христианским по содержанию. Даже если мы возьмем за пример самые безобидные детские сказки, где несколько пони готовят день рождения подруги, нам никак не обойтись без чрезвычайного происшествия, даже если это просто сгоревший корж для торта. Ведь можно всегда сказать: сгорел корж и ладно. Но так не бывает. Сгоревший корж обязательно нужно заменить, успеть испечь новый, пока именинница не увидела и не поняла, что ее День Рождения испорчен. Казалось бы, надуманный повод? Ни в коем случае, это двигатель сюжета. Представьте себе, какой интерес вам смотреть кино, в котором торт просто испекли и все, или корж сгорел, хозяйка его выкинула и все. Такого не бывает. Даже если она его выкинула, она не просто его выкинет, но в знак протеста против дефицита продуктов или закабаленности женщин. Должно же быть за этим что-нибудь место, где зарылась собака.
Ответ на этот вопрос до крайности прост, он лежит в области человеческих отношений, в процессе которых всегда возникает напряжение, будь то любовь или ненависть, преступление или наоборот борьба с преступниками, с хорошим или с плохим концом. В литературе это называется «конфликт». Это не совсем тот же конфликт, о котором говорят психологи, стремящиеся как раз к разрешению конфликтов. Это именно натянутая струна в отношениях людей. Даже если это конфликт добра и зла внутри одной личности.
Нам всегда хочется благодушия, радости и полной гармонии. Это нормальное желание. Литературно канонизированный Клайв Льюис тоже хотел этого. И он умел описывать такие явления очень хорошо, особенно… на контрасте. Каждый раз, когда герои попадают в Нарнию, у них есть особое задание, сопряженное с риском и опасностями, особенно когда нужно действительно выбирать между добром и злом. Описание страны Аслана довольно короткое, хотя и очень живописное. У этого есть только одно объяснение: людям неведомо это состояние на этой стадии Царства. Мы узнаем его позже. Сейчас мы призваны завершить свой путь достойно, и для нас это борьба за добро внутри себя и нашего мира. Без борьбы ни жизнь, ни литература не интересны.
Это факт. Думаете, он придает силы врагу? Ничуть. Ведь и враг поставлен в точно такие же условия. Если существует только он, это тоже никому не интересно.
Нам претят бандитские сериалы? Мы находим их неинтересными, все одно и то же: стреляют, убивают, развратничают. Какая скука! Но скука проходит, как только появляется хотя бы один хотя бы более или менее положительный герой. Пусть он тоже не ангел, но он сопротивляется. Если успешно, будет вам Рембо. Если менее успешно, то можно и Гамлета получить.
В чем же тогда суть? В том, чем разрешается конфликт? Это важно, а как же? Мода на открытые финалы (или на несколько предлагаемых финалов как в «Женщине французского лейтенанта» или «Черном принце») наложила запрет на однозначную победу какой-то из сторон конфликта. Видите, даже разрешение конфликта можно удалить из пьесы, только сам конфликт остается на своем месте не смотря ни на что! Кстати несколько финалов – это весьма действенный прием. Он позволяет читателю или зрителю увидеть в себе что-то важное. В упомянутой уже «Женщине французского лейтенанта», например, в одном варианте все заканчивается тем, что герой стряхивает весь надуманный дурман и возвращается к невесте. Другой вариант предполагает, что он обнаруживает, что обманут и в загадочной незнакомке нет ничего загадочного. Третий вариант оставляет загадочность и все прелести острых ощущений в силе. Именно в этом многообразии финалов самый здоровый с психологической точки зрения конец, когда герой возвращается к невесте, выглядит именно здоровым, потому что видно, что все остальное проигрывает. Но если бы мы имели только этот положительный финал, то всегда оставался бы вопрос: «А чтобы было бы, если… Может быть герой напрасно не попробовал запретного плода?» С философской точки зрения именно это ведь и сделал для нас Иисус Христос. Когда мы уже выбрали запретный плод и вкусили плохого финала, он дает на возможность начать все сначала.
Другому читателю, возможно, более понравился бы другой финал, а не тот, который был ближе мне. Но в моем случае, явно торжество разумного и доброго над загадочным и туманным, но явно плохим. Так или иначе налицо разрешение конфликта и победа одной стороны.
В принципе, это может быть какая угодно победа: главного героя на сцене, самой идеи в сердцах и умах людей, посмотревших пьесу или что-то еще. Для нас как для христиан важно, чтобы мы выражали хотя бы что-то, что присуще нам. Нас часто обвиняют в том, что мы слишком прямолинейны и слишком часто стремимся к читаемым заранее финалам. Нейтральная литература предпочитает не ставить точки над «и» и удовлетвориться даже совсем открытым финалом. Им это кажется естественным, потому что человек, у которого есть вопросы, но нет ответов, стремиться к знакам вопроса и многоточиям. Нам же присуще доводить многое до точки, а потом снова многоточие, ведь жизнь многогранна и нет предела совершенству.
Вот типичный пример противоречий между христианской и нехристианской литературой. Конфликт, понимаете. Вот тут и начинается самое интересное…

Конфликт как двигатель сюжетаПублицистика

Конфликт как двигатель сюжета
Публицистика