Человек эпохи заблуждения (продолжение, 9 глава)

9 ГЛАВА

А что же Виктор?
После мимолетной встречи с ним в церкви Алексей не мог нигде его застать. На работе выяснилось, что Рыбаков взял месячный отпуск за свой счет. А дома сказали, что он уехал (хотя жена Виктора, Людмила выглядела озабоченно, и это отчасти настораживало).
Но вскоре, совсем случайно, они с Рыбаковым, наконец, встретились (как впоследствии оказалось, это был последний их разговор). Столкнулись же бывшие друзья в ресторане. Никитин, ведущий жизнь вдовца, не любил питаться дома и вечерами хаживал в одно заведение. Алкоголем уже тогда он старался не злоупотреблять, но иногда выпивал слегка, так сказать для аппетита. Рыбаков же при их встрече был достаточно нагружен спиртным, и глаза его пьяно блестели от хмеля.
Никитин заметил его сразу, как только вошел в просторное помещение ресторана. Тот сидел за излюбленном столиком Алексея, возле окна. Было около восьми вечера. Подойдя, Алексей тихо спросил: Не занято?
Виктор поднял глаза и, узнав Никитина, хмуро указал напротив себя:
А-а…. Алеша Попович, ну садись рядышком и откушай со мной ужину. Дай-ка я тебе налью за встречу.
Алексей сел и, пригубив чисто символически предложенную рюмку, в упор посмотрел на Рыбакова: А на работе сказали, что ты в отпуске. Гляжу, расслабляешься, что за повод?
_А…. – Махнул рукой Рыбаков:
Поводов куча, один же из них в том, что мне это нравится. И кому, какое дело, вообще?
_Да нет, пожалуйста.
Алексей отвлекся на подошедшего официанта и заказал себе небольшой ужин. Затем он обернулся к Виктору и зашептал:
Ты куда пропал? Нигде не мог тебя найти. И скажи, пожалуйста, что ты делал, ну, в той общине?
_Ну вот, только подошел и уже ворох вопросов высыпал на мою седую голову.
Виктор улыбнулся:
А тебя-то как туда черт занес?
Спросил он в свою очередь у Никитина.
Алексей принял предложенные официантом блюда и, взяв прибор в руки, слегка задумался:
Во-первых, не черт, а Бог. Во-вторых….
_Ага, я что-то об этом слышал.
Перебил его Рыбаков, прищурив глаза:
Вот дела! От Машки такое можно было ожидать. Но ты, ученый-атеист, тебе-то, что взбрело в голову?
_Если тебе это интересно….
Алексей вкратце рассказал о моменте своего обращения.
_Ни молнии, говоришь, ни грома?
Ухмыльнулся чуть протрезвевший Рыбаков….
Посидели затем, помолчали….
Алексей принялся уплетать принесенную еду.
_Эх, святая простота!
Откликнулся Виктор, наполняя себе очередную рюмку: Будешь еще?
_Мне хватит. – Сконфузился Никитин, отказавшись от спиртного.
Рыбаков, уж ставший было наливать ему, обиженно скривил рот:
Понятно, «отцы-пустынники и девы непорочны». Ах ты, Алеша Безконвойный, Карамазов сын! Раньше тебе было все нипочем. А теперь, значит « каюсь, батюшка, целую крест и лобызаю образа». Стало быть, теперь по «Хлопотнице» сверяешь свою жизнь, так что ли?
Алексей в ответ лишь улыбнулся.
_Значит: «сошла на меня благодать»….
Продолжил Рыбаков, уже немного заводясь:
И все мне побоку. Все грехи забыты, запечатаны. Ах ты, святая простота!
_А что тебя не устраивает? - Удивился Алексей: Ведь это правда, разве ты не понял?
_Что не понял? Все я понял….
Махнул рукой Виктор, выпивая очередную рюмку:
Вот, блин, для таких как ты всегда лазейка найдется. Ни гордости, ни элементарной порядочности…. Про Марию я не говорю, она святая женщина. А ты – душегуб, свел её в могилу, гад! И все ему нипочем: «снизошла на меня благодать».
Начал ругаться Рыбаков, быстро пьянея.
_Тебе, наверное, хватит, Виктор….
Сказал осторожно огорченный Никитин:
Про Марию я знаю без тебя…. Но если не во что не веришь, зачем посещаешь их собрания? Мне сказали, что почти каждое воскресение….
_То не твое дело…. Я может и Каин, и Иуда.… Но не люблю я этого, тьфу, противно: «покайтесь, и сойдет на вас благодать». А сами живут припеваючи и дурачков, вроде тебя, за нос водят.
Заплетающимся языком проговорил Рыбаков, тыча Никитину в лицо.
_Ты это про кого? - Недоуменно отозвался Алексей.
Но Рыбаков, не слушая его, продолжал пьяно:
Согнали вас в стадо, как овец, и стригут вас потихонечку. С кого шерсти клок…, а кто зарыпается, тому вилы в бок…. Ведь это даже не опиум для народа, а «бублигум» какой-то. Новая ересь: «плати нам денежки, и сойдет на тебя благодать», или забытая индульгенция….
_Ты про что это? - Повторил вопрос Никитин:
Если про Петра Андреевича, то он совсем другой человек. Он сам сильно верующий, и других своим примером привел к Христу.
_Ленточкин-то? Да он жизнью обижен, раньше ротой командовал, а теперь бабами и детьми. Контуженый он, я такой тип людей знаю, если уж во что поверят, так с пеной у рта и будут в эту дверь ломиться. Неудовлетворенные амбиции под маской добродетели.
Усмехнулся в ответ Рыбаков, вытирая рот после принятого вновь спиртного:
А ты…, Алексей, неглупый, я знаю. Походишь по кругу, походишь и поймешь, что истина в… вине. Ха-ха. Да и плюнешь на все. Ты хамелеон, Макиавелли и святой Франциск в одном лице. Браво!
_Бесовская песнь….
Отмахнулся Никитин и продолжил свой ужин:
Ты так все это говоришь, потому что не знаешь Бога. Он тебе не открылся лично. Судишь по вершкам, а корешки не знаешь. Спорить с тобой не имеет никакого смысла.
_Почему же? - Прищурился Рыбаков:
. Быть может, и было время, когда я думал, что он есть, бог твой.
_Правда? Интересно. Можешь рассказать?
Осторожно спросил Алексей у притихшего Виктора.
Тот потер свой лоб и, уткнувшись глазами в пустую тарелку, открыл рот:
Мм…. Было это еще в глубоком моем детстве. Однажды, играя со спичками, я прожог маленький коврик в коридоре нашей квартиры. И вот, когда я пытался скрыть следы своего преступления, господь бог вдруг меня увидел: я ощутил (это было так реально) его взгляд внутри своей черепной коробки и на руках. Я заметался по ванной комнате, до ужаса на виду – ну просто живая мишень. Что тут делать?! Меня выручило негодование, я пришел в ярость от его наглой бесцеремонности и начал богохульствовать…. С этого момента я больше никогда не ощущал так называемого присутствия божьего, и всегда после был свободным от подобного суеверия. Вот так….
Рыбаков поднял глаза и, ухмыльнувшись, отвернулся к окну.
_Даже не знаю, что и сказать….
Развел руками обескураженный Никитин (в душе он чувствовал боль за Виктора, но какие слова помогли бы ему, что бы Рыбаков понял?).
_Да ерунда, не бери в голову. – Отмахнулся Виктор:
Послушай лучше анекдот, свежий еще – тебе понравится: Идет, значит, Иисус по воде. Лето, вечер, рыбки плещутся в море Галилейском. Рядом плывет апостол и говорит: «Зря вы так, Господи. Вода как парное молочко»…. Ха-ха. Чего покраснел? Это называется потрогать бога за язык, ничего страшного.
Никитин разочарованно покачал головой:
Все отшучиваешься, а ведь это серьезно, я имею в виду твое отношение к собственной жизни, к Богу, Его долготерпению и любви….
_Только не надо о любви, не кощунствуй!
Отрезал хмельным голосом Рыбаков:
А о чем я говорю…. - Он слегка задумался:
Знаешь, был один философ, пронзительный как поэт, по фамилии Кьеркегор, может, слышал?
Никитин отрицательно мотнул головой, внимательно слушая.
_Так вот, он говорил, что мы в этой жизни должны выбрать между эстетикой (то есть иронией) и этикой, или чувством вины. Так я выбираю иронию. Глядя на все со стороны. Мне так легче, не так больно….
_Но ведь сказано, что Царство небесное усилием берется.
Встрял со своим Никитин.
_Что? Ага, ты это своим попам скажи. Эх, Алексей, охота в рай, да грехи того…, сам понимаешь.
Загрустил Рыбаков, оперившись рукой о щеку.
_Вить! Пойми, глядя на людей, в Него и не уверуешь. На этой земле все так запутано…
С чувством начал Алексей в надежде:
Ведь, нет правды на земле….
_Но нет её и выше. Для меня это ясно, как простое гамма-излучение.
Отмахнулся Рыбаков, смеясь и наливая себе из бутылки остатки:
Эх, жизнь моя, хоп!
Виктор хлопнул стаканом о стол, театрально занюхав лацканом пиджака. И прокашлявшись, затянул на манер частушки:

ЖИЗНЬ НЕ САХАРНЫЙ СИРОП
ГОВОРИЛ МНЕ ПЬЯНЫЙ ПОП
ЕГО СЛУШАЛ ТИХО, МОЛЧА
ПРО СЕБЯ ЖЕ РОЖИ КОРЧА
НАЛИВАЛ ЕМУ ГОРИЛКИ
ПРЕДЛОГАЛ ЖЕНУ ЛЮДМИЛКУ
ОТКАЗАТЬСЯ ОН НЕ МОГ
ПОТОМУ ЧТО ВЕДЬ НЕ БОГ
ОП-ПА, ОП-ПА-ПА
ЧЕРТИ СКУШАЛИ ПОПА
Рыбаков захлопал в такт в ладоши, притопывая под столом ногами. Он был совсем пьян.
_Прекрати! Зачем ты так про Люду.
Начал успокаивать его Алексей, смущенно оглядываясь.
_Не-не, ты не понял, это экспромт, не мешай!
Задергался Виктор под руками Никитина: Эх, душа развернись!
_Все, тебе хватит! Пошли домой!
Твердо проговорил, огорченный поведением Рыбакова Алексей. Тот совсем захмелев, бормотал что-то несуразное, щупая себя и похлопывая по карманам:
…А он сидит в углу, ухмыляется. Мол, ничего у тебя не получится. А там бездна: страшно, жутко. Леша, душит он меня. Воздуху мне не хватает, понимаешь, воздуху. Ты сигаретку мне дай. Что? Не куришь, ай-я-яй, жалко…. А небо синее. И луч золотой. И дышать охота. А он, мол, все равно не выйдет, и душит, душит…. Эх, где она? И глаза, такие глаза. И голос: проклят, проклят…. Все…. Леша, пойдем домой?
Виктор совсем скис, и Алексей быстро расплатившись и вовремя подхватив Рыбакова, тяжело ступая, потащил его под руку к выходу. Поймал такси и отправил Виктора по старому адресу….
И вот, через месяц страшная и жуткая весть: нашли Виктора на съемной квартире повешенным на ручке двери. Все были в шоке, как такое могло случиться? Такой человек и…. Не обошлось и без слухов, мол, что-то в семье не ладилось. К тому же его ответственная работа, их секретный проект. Кроме милиции к расследованию подключились и более компетентные «органы». Все доискивались: убийство, или суицид.
Водили всех знакомых на следствие. Конечно же, вызвали и Алексея. Рассказал, что знал…. Было очень грустно.
Потом быстро все замяли. Похоронили с почестями и отпеванием, как ни как, уважаемый был товарищ….
Но вскоре, Алексея опять вызвали по повестке в прокуратуру. В кабинете кроме следователя находился старый знакомый Никитина, Николай Кузанский – специалист по судмедэкспертизе («а ему-то что надо?»). Кузанский поприветствовал его как старого друга, попросив следователя оставить их наедине.
_Алексей, это конфиденциально, по делу Виктора.
_Что еще? - Удивился Никитин.
_Мне поручили с тобой поговорить. Между нами, понимаешь? Как знакомые с ним близко, так сказать….
Алексей пожал плечами:
Как скажешь.
Кузанский подошел к столу и достал из синей папки несколько листков мятой бумаги, исписанной мелким почерком:
Вот, один сыскарь все-таки нашел это у Витьки в пиджаке. Этот пиджак все время у всех на виду висел на стуле. А это лежало вместе с сигаретами в поле пиджака: карман был дырявый. Ты полистай, ознакомься, очень интересно, а потом поговорим.
Алексей взял листки из рук Николая. Упоминание о сигаретах и дырке в пиджаке, напомнило ему о последней встрече с Виктором. У него помутилось в глазах.
Посмотрев на письмо, он узнал почерк Рыбакова. В начале было что-то вроде эпической оды в стихах («конечно, это в духе Витьки»).
Посмертное письмо Виктора Рыбакова.

Течет с небес вода обыкновенная
Минуты текут, проплывают мгновения.
Вода подступает все ближе, все выше
Сначала до горла, потом и до крыши.
За сорок минут накрывает и горы
Со дна раздаются немые укоры…
В воде море трупов, людей и детей
Косяк дохлой рыбы и стадо зверей.
Проплыло коровы разбухшее тело
Во рту клок соломы – доесть не успела.
Затем проплывает корабль огромный
Людей в нем немного, зверями он полный.
И нос ледоколом по трупам затихшим
А сзади кормы слышен голос охрипший
Там спихивал выживших с палубы нижней
Свирепый и злой старший сын капитана:
«Куда, черти, лезете? Эх, вашу маму!
Ковчег переполнен, и нет местов тама!»
И бил кулаками, выталкивал лишних.
Скажите, кто вырастил этого хама?
Кругом дождь стеной, тьма кромешная, гром
И вопли оставленных там, за бортом.
Внутри корабля же ненастию в тон
Раздался встревоженный войлайревстон.
А в трюме пониже, у самого днища
Стоял на коленях, рыдая и плача
Хозяин ковчега, весь в рубищах нищих:
«Ох, господи боже! Я думал иначе…»
Он выглядел жалко, нелепо, убого
А гром грохотал все сильнее, все ярче
То слышался голос безумного бога…

Петр-ключник сказал, что первый мир сотворен водою, поэтому и был потоплен водой. Это, конечно, логично. Но логика получается какая-то гестаповская, не находите?
Я это вот о чем, господа хорошие…
Понял я, наконец, что все на этом свете бессмысленно и несправедливо. Да! Все есть бессмысленность и полная несправедливость во всем! Нет правды ни в чем.
И если бы я захотел написать гимн НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ, то начал бы с таких, например, слов:
«Ах ты, ублюдок, червяк, недоносок!» - Кричали приемные родители несмышленой дитятке, забившемуся под стол. И били его палкой от швабры по темечку, коленям и копчику. Что б знал свое место, маленькая скотинка…
Или так:
«Ах, ты, моя Лукреция, яблочко мое наливное». – Томно вздыхал сытый дядька, нежно поглаживая свою тринадцатилетнюю племянницу по рано созревшей упругой груди, задирая ей юбку на заднем дворе, в саду возле сарая…
Продолжать? Ладно, пощажу. Детское страдание – отдельная тема. Да и мне о детях говорить недосуг. Иван Карамазов лучше сказал, что слеза одного ребенка не стоит всей вашей справедливости и гармонии.
Что еще? Великий философ прожил всю жизнь девственником, а умер от сифилиса. Другой добрый человек лечил всю жизнь людей, а умер от рака…
Все бессмысленно.
Эй, начальник! Видишь, как твоя глина разошлась, понимаешь?!
Ладно, ребятки, что я еще выяснил?
Один безумец сказал, что нет бога, другой же решил, что бог умер. А я скажу – не факт, жив еще курилка. Только этот «ветхий днями» давно слетел с катушек. Тсс! Да, да, мудрые этруски были правы – тот самый, Двуликий Янус. Диагноз: шизофрения.
И наши отцы-инквизиторы об этом знают, но скрывают (они согласны даже на атеизмы и фетишизмы, лишь бы не стала известна правда). Для объяснения дисгармонии и объективности зла выдумали миф о «падшем ангеле» (но как-то туманно и не очень внятно), и все свалили на бедного «козла отпущения». Ничего толком не смогли разъяснить, а зло не перестает существовать.
И даже сквозь их мифы проступает неадекватность «виновника торжества»:
Шантажировал старого бедуина, отдай, мол, единственного своего сына мне в жертву. А потом, в самый последний момент передумал: я, мол, пошутил (а у старого может инфаркт, нормально да?).
Зато к себе он справедлив, своего сына обрек на смерть, отправил на Голгофу. Кого люблю, того наказываю, так что ли? Что это за комплекс такой? А, господин Фрейд?
И сам этот сын (сущий ангел) – великий учитель рыбаков, приходя к нам, неразумным еще зверям, говорит: «конечно, вы скажете мне пословицу – врач! Исцели себя самого».
Конечно, скажем! Разберитесь там, наконец, кто из вас кто, и сколько вас. Кто из вас голубь, а кто лавровая ветвь. А то уже все отцы церкви, сколько на этом копий сломали. Из-за одной «филиокве» скольких на кол посадили…
Э-эх! Ну, да ладно. Я, ребятки, это выяснил, для себя только выяснил. А вы как хотите, хотите, верьте в доброе-вечное, лбом пол прошибайте и стадом идите в свое светлое будущее. Другие же живите, как умеете и продолжайте сеять зло, с вас не убудет. У меня же своя дорога. Не хочу жить в таком несправедливом мире и от загробной жизни не жду ничего хорошего. Увольте…
NB: Вы уж не обессудьте ,если расскажу немного о себе: рос я с самого детства сыто и счастливо. Как маленький Будда не знал я горя и каких-то лишений. Родители любили меня и все мое детство пестовали. По книжкам, а я очень любил читать, познавал этот бренный мир… Но, знаете, у такой жизни есть и обратная сторона. Хоть, в принципе, я рос незлобивым и некапризным, все же вырос эгоистом. Людей я не понимал, а кого-то, из другой среды, даже не знал.
Войдя во взрослую пору, так сказать, оторвавшись от родных мест, начиная со студенческой скамьи (армия, слава богу, меня миновала), я оголтело ринулся в бурные потоки реальной жизни. При том, ломая дрова, наступал на грабли и корежил чужие судьбы (в основном женские)…
Но и у меня была своя Галатея. Да, вот незадача, меня не любила и была за мужем, за которым и пропала (ее уже нет в живых, поэтому могу позволить себе такую фамильярность)… За это мстил другим женщинам, очень жестоко. Одну даже женил на себе еще девчонкой, растлил, многому научил. Девочка выросла, поумнела и ответила мне по полной программе. Хотя, женский вопрос тоже отдельная тема, и не здесь бы, и не сейчас… Но для меня это стало, так сказать, роком. В общем, мужчины меня поймут, ведь если даже ты не любишь свою жену, все равно не сможешь терпеть выходки своей « благоверной», которая еще и живет за твой счет. Ни один бы мужик не согласился, что рога ему к лицу. Даже такой циник, как я…
Короче говоря, это было примерно год назад. Однажды, поздно вечером (она опять весь день где-то шаталась) я выцепил ее уже в стельку пьяную и отвез домой. Дома вышел скандал, обыкновенный, такой как всегда: она визжала, била посуду и обвиняла во всем меня. Я обливал ее водой и молча хлестал по щекам. Потом надоело. Хлопнул дверью и ушел на воздух, куда глаза глядят, в глухую ночь…
Очнулся уже где-то на отшибе. Где? И места теперь не найду в наших закоулках-лабиринтах. Помню: двор с тупиком, кругом грязь, помню мусорные бачки. Вот, оттуда, со стороны мусора, подошел какой-то, я и не сразу заметил, был еще не в себе. Чувствую, кто-то за рукав меня теребит, и уже не в первый раз.
«Что?» - Непонимая озираюсь. «Мил человек, дай копеечку. Будь ласков, говорю. Аль, ты глухой?».
«Что?!».
«Да ладно тебе, друг. Я же так.., ты не подумай. Я не того, не нуждаюсь. А хотя бы и нуждаюсь, но только лишь для того, что бы поправить здоровье, с кем не бывает. Сообразим?». Ах ты, святая простота. Это «невообразимое» уставилось на меня чем-то лилово-опухшим. Хотя лица я не запомнил.
«А, сообразить!» - Обрадовался я чему-то. Не объясню как (хотя и люблю психологию), но во мне проснулся кто-то совсем другой:
«Давай сообразим!» - Зарычал я, двинув ему в область лица: «Давай сообразим!»…
Хрясь – удар, хрясь – еще удар: «Ну, как?»
«Да ты чего?» - Заныло это «первобытное».
Хрясь, хрясь! Руки стали липкими и влажными от чего-то. В ответ что-то забулькало. Хрясь, хрясь! Застонало. Руки устали. Пошарил глазами: железный бачок из-под отходов. Подойдет. Хрясь бачком. Упало. Хрясь, хрясь! Что-то хрустнуло. Замолчало. Бросил бачок. Пошел куда-то, помню, еще обтер руки травой. Успокоился и ушел, даже не оглянулся…
Потом куда-то закатился – очнулся только через сутки двое, не о чем не вспоминая…
Вот говорят – совесть. А я, если честно, не понимаю что это такое. Думаю, что совесть придумали самые бессовестные, что бы понукать слабыми. Но я так, к слову…
Повторюсь, что тот случай как вышибло из памяти. Со своей, правда, разъехались по-тихому. Я замкнулся в себе, ушел, как говорится, с головой в работу (чем занимаюсь, не уполномочен говорить здесь). Снял квартиру, в которой сижу сейчас и пишу эти строчки. Да. Так вот, где-то с месяц назад сорвался я по-нашему, запойно. Надоело все до смерти.
Гулял в компании и без, черти-где и здесь, у себя. Очухался неделю назад, к зеркалу страшно подойти. Заперся анахоретом с больной печенью. Сижу уже неделю, хожу только в магазин по утрам. И вот, возвращаюсь один раз из магазина с чекушкой и немного поесть. Зашел в комнату, а там кто-то сидит за моим столом. Стоп. Дверь же была заперта, это я точно помню:
«Эй, чего надо?» - Насторожился я.
Тот, кто сидел за столом, обернулся, и, хотите, верьте, на нем не было лица… То есть натурально: вместо лица у него какое-то кровавое месиво.
«Здравствуй, Виктор. Я к тебе пришел».
(Приехали, знакомьтесь – «белочка»…)
«Э…, как там тебя…». – Начал я, судорожно глотая слюну: «Зря ты так невовремя, мне бы подлечиться надо…».
Еле ворочая сухим языком, вяло замахал я у себя перед глазами. Но галлюцинация не проходила. Сейчас пройдет. Налил сто грамм, замахнул, утерся рукавом, поморгал, потер виски…
Открыл глаза – не помогло: «привидение» сидело и глядело на меня своими белками:
«Зря стараешься, все равно не уйду». – По-дружески, как старый товарищ, упрекнул он (кто?) меня: «Да и идти мне некуда, нигде не пускают, вот…».
«Ты кто такой, чего надо?!» - Начал кипятиться я.
«Вот, только давай без истерик». - Предупредило оно (он?) меня: «Ты знаешь, кто я, мне так сказали».
«Кто? Что тебе сказал?» - Плохо соображая, выдавил я из себя.
«Глюк» показал пальцем наверх.
«А-а…» - Махнул я рукой: «Ничего я не знаю. Знаю, что ты «белая горячка». Вот сейчас посплю, и все пройдет».
И я лег рядом на мятый топчан, заменивший мне постель, и отвернулся к стене.
«Ладно, так даже лучше. Это, что бы шок прошел. Все-таки неприятно, наверное, на меня смотреть».
Галлюцинация стала только слуховой, но не куда не исчезла.
«Я тебя не слушаю. Это всего лишь нервное расстройство на почве перепоя. Сейчас высплюсь, и все…».
Но не спалось, затылок сверлил чей-то жуткий взгляд.
«Уйди отсюда по-хорошему!» - Предупредительно зашипел я: «А ни то… убью!»
«Второй раз у тебя уже не получится…» - Послышалось за спиной.
«Чего?» - Я сел на кушетку и повернулся к столу, «глюк» сидел там, не меняя позы:
«Я уже мертвый, так что у тебя ничего не выйдет. Ты должен об этом знать, ведь это ты меня того…, как бы тебе сказать, лишил жизни, что ли…».
Он смолк, тихо откинувшись к стене.
И я вспомнил все… Хотя, как все? Все что смог, то и вспомнил.
«Это тогда, ночью, возле бачков?»
Промямлил я грустно, облизывая пересохшие губы.
«Да, Гороховый переулок. На углу дома, номер тринадцать – дробь четыре. В полпятого утра, около года назад». – Подробно вставил учтивый призрак.
«Понятно… Что сказать? Прости, я не хотел, не знаю, как получилось. – Закрыл я руками голову.
«Понимаю.… Но об этом мы поговорим в другой раз. Я только хотел напомнить о себе. Так что не прощаюсь».
Он встал, скромно подошел к двери в уборную, вошел туда и захлопнул за собой дверь.
Через минуту, опомнившись, после оцепенения, я подбежал к двери уборной, покойника и след простыл.
«Всё», - Подумал я: «Пора завязывать».
Но не тут-то было…
В другой раз (прошло несколько дней), сижу дома ночью в комнате, смотрю телевизор.
Там какие-то бои идут, без правил… Сижу, значит, в темноте, только блики от экрана, и вижу боковым зрением, сидит он темным профилем в соседнем кресле.
Я, не поворачивая головы, спрашиваю:
«Что, опять пришел?»
«Да, Виктор, снова. Ты ведь хотел поговорить».
«И ничего я не хотел, с чего ты решил?!» - Завелся я по-новой, но резко остыл («а, начхать»):
«А знаешь, ведь я сегодня совсем не пил».
«Молодец, я тоже уже год как завязал»…
Посидели-помолчали. Вновь я к нему обратился:
«А тебя как зовут…, то есть звали, горемыка?»
Призрак обошел меня справа и сел на кушетку, напротив меня. Я опустил глаза, что бы не смотреть на него:
«Извини, ты и живым был не красавчик, а сейчас…»
«Я понимаю… Зовут же меня Толиком… Может ты и правильно, что меня того…, только зачем, не понимаю?» - Захлюпал вдруг он носом.
«Честно тебе говорю, Толяй – не хотел. Просто ты под горячую руку попался. Ну что ты мне душу травишь?!»
У меня от всего этого даже зубы свело, но я держался.
А он все хлюпал носом, вытирая глаза рукавом засаленного пиджака:
«Ладно, конечно, дело сделано, что говорить. Ну а мне теперь как? Сунулся в одно место, там не пускают: грехов много. Ладно, говорю, ведите куда положено, в пекло ваше. А там на мою харю глянули и говорят, нет, говорят, приходи с тем, который тебя так почикал (а как жутко там, Вить!)… Целый год тебя искал. И что делать, скажи мне теперь?» - Зашептал этот «псих» неистовый с надрывом.
«Бред сивой кобылы! Это всего лишь черный юмор прожженной совести моей, понятно… А ты продолжай, Толик, в том же духе».
«Так я говорю, Виктор, что мне теперь делать?»
«Глюк» мучился, наверное, душой своей пропитой. Он сел передо мной на корточки, вытянув, как бы в мольбе, свои руки.
«Да ладно, остынь. Давай выпьем за знакомство, у меня осталось в заначке, шучу,… Ты лучше расскажи, чем занимался раньше? Ну…, при жизни».
Я как мог, вел себя непосредственно с покойником. Он перестал ныть, утихомирился и сел на место. Почесав свою лохматую репу, открыл рот, или что там осталось:
«Ну, это не сразу началось. Ну, гиблая жизнь моя, под откос… Я сам с Брянской области, село Могутовка. Полное мое имя Анатолий Васильевич Сидоркин. Шесть лет кое-как в местной школе отучился, немного пошоферил в колхозе на уборочной, а потом армия… Служил под Псковом, возил «зампотылу», после во Пскове и остался шофером. Весело было… Лет в тридцать женился на одной… На Клавке. Ну, любовь-разлюбовь, матье. Я ж тогда не пил, ну по праздникам, святое дело. Ну и когда Союз-то распался, без денег – хана. А семью кормить, всяко-разное. Ну и опять за руль и в дальний бой («дальнобойщиком», матье). А там по всякому: под крышей одной нормальной фирмы, и в жару и в холод, и в Москву и в Караганду (да хоть в Тмутаракань, уже дети пошли, короеды). Туда товар – оттуда товар. Всяко бывало…
Ну и что б держать себя в тонусе за рулем, сам понимаешь.… Начинал с одного кофя, потом коньячку туда, затем одной только «беленькой». И все из-за напарника бедового, Митьки: прорвемся, мол.… Ну, раз в какой-то город заезжаем по утру. За Уралом, Асбест вроде. Да. Скорость приличная. А у меня Маз с фурой, да и еще с прицепом. После дождичка асфальт мокрый, а за мостом поворот резкий. А там девочка в школу шла.… И все, нет девочки. Не справился с управлением. Сами в столб, я все зубы в «бардачок» сплевал, а Митька через «лобовуху» в кювет башкой. И тоже кранты, не приходя в сознание, матье.… После больницы меня под суд, а там срок впаяли: пять лет. По-умному договориться денег не хватило. Жена, Клавка, в слезы. Правда, пока под следствием был, на себя все имущество отписала, стерва. Полгода прошло, пишет: давай, мол, разводиться. Мол, хахаля нашла, люблю, мол, его. Он хороший, детей на себя оформляет. А ты, мол, как знаешь, извини. Вот так (ну, хахаль у нее еще раньше был)…
Думал, выйду – убью обоих, матье. Но зона сломала, да и еще туберкулез. Истощал я за весь срок. А ведь любил ее, стерву. Вот, даже наколка осталась»…
Толик задрал до локтя рукав, обнажив бурую шерсть, сквозь которую было видно коряво выведенные блекло-синие буквы: «КЛАВДИЯ». Вскользь я заметил, что на его правой руке не хватало пальца, на котором обычно носят обручальное кольцо:
«А это ты где?» - Показал ему на руку.
«Что? А, это фрезером, тоже на зоне. Вот так»…
Горемыка с того света глубоко вздохнул.
«И что дальше?» - Поинтересовался я.
«А дальше банальное все. Когда вышел - ни угла, ни прописки, назад и возвращаться не стал. До Питера доехал и застрял здесь. Одним словом – бомжа. Даже не знаю, зачем я за эту жизнь треклятую держался, пока ты не сподобил»… - Загундел он опять.
«Брось!» - Отдернул я: «Понимаю, как тебе хреново. Но и меня пойми, ведь и мне не сладко. С ума схожу из-за тебя»…
Дух мертвеца успокоился и внятно сказал:
«Ну, ладно, я пойду пока. А ты подумай, завтра за тобой зайду»…
Проснулся утром – голова раскалывается. Телевизор включен, а по нему новости идут:
«Сегодня, одиннадцатого августа, тысяча девятьсот девяносто девятого года, ожидается самое большое солнечное затмение»… И все в таком духе.
Смотрю, на столе стоит початая бутылка водки (откуда?). Ну да ладно – отпил. Вроде бы полегчало. Голос из «телика» повеселел:
«Все опять в ожидании Конца Света»…
Скорей бы – подумал я.
«И виной тому страшные пророчества Мишеля де Нотрдама (Нострадамуса). Но что интересно: на сегодняшний случай у него самое полное и точное предсказание. Обратимся к источнику. Итак: в году 1999-ом, в седьмой месяц, на одиннадцатый день, в полдень, когда наступит затмение, будет явлен великий и ужасный король террора по имени Зверь. После его прихода будет бушевать война. Хм, посмотрим, посмотрим»…
Скептично заключил диктор.
Я кое-как дотянулся и оборвал его умные речи на полуслове. Вспомнил вчерашнюю ночь и на душе заскребли кошки. Налил себе еще сто грамм. Но легче не стало. Добавил – без перемен…
Вот, решил все, что со мной сейчас творится, записать для памяти…
Пока писал, пришел Толик (вылез из шкафа):
«А, завещание пишешь, ну пиши, пиши».
А что писать? ПРОСТИТЕ МЕНЯ. Чушь, не хочу вашего прощения! Раскается во всем? Кому? Богу? Смешно такому богу плакаться, все равно не поймет (вон, до чего Толика довели). Эх, и если бы был Он – БОГ. О, где ты – древний Элогим?! Для меня слово «бог» не существительное имя, для меня он глагол (как там: «у тебя глаголы всей жизни»)… Бог должен быть глаголом активнейшего залога. Он должен что-то делать. Сделай же что-нибудь, Боже!
МОЛЧАНИЕ…
Толик понимающе кивает головой, держа в руке бельевую веревку…
Нет, «бог» даже не существительное, для многих он только прилагательное. Прилагательное к их сытой и не такой уж безгрешной жизни. Для меня же он всего лишь неопределенный артикль, до сих пор неопределенный…

И напоследок (извините за сантименты) небольшой экспромт:

Снова кто-то шлет знаки с небес
Заслоняя от мира светило
Мне без разницы, ангел, иль бес
Будет вскоре владеть этим миром
Где-то жгут торфяные поля
Меня ждет торсяное болото
И хоть так умирать не охота
Жить вот так все равно мне нельзя
И увижу ли правды венец?
Или ждет меня злая расплата?
Иль «конец мой, еще не конец»?
Как же так?
ВЕДЬ НЕ ТАК ВСЕ, РЕБЯТА…

PS: Один мудрец сказал, что лучше быть живым псом, чем мертвым львом. В этом есть житейская логика. Но, господа, как же все-таки это пошло и недостойно…

_Ну, как? – Спросил Кузанский, заметив, что Алексей перестал читать письмо:
Ни правда ли, какой талант бездарно пропал?
Никитин был под впечатлением от прочитанного. Он, немного не понимая, уставился на Николая:
Что? Ты об этом? Да-а, что человек посеет, то он и пожнет. Но что сейчас об этом говорить? Жалко Витьку – не смог выбрать между чувством вины и иронией.… Эх! Ведь я предчувствовал что-то, а остановить не попытался. Прозрел, видать, еще не совсем: «вижу проходящих людей как деревья»….
Заключил досадливо Алексей для себя, а затем, обращаясь к Кузанскому, продолжил:
Истина же в том, что Бог поругаем не бывает, и все выпады Витьки в его письме против себя самого, против своей бесценной души. Страшно это – казнить себя! Хотя и честнее, чем….
Он не договорил и грустно смолк, закрыв ладонью лицо.
Но Кузанский, покряхтев, усмехнулся, возмущенно посмотрев на Никитина:
И ты туда же! У одного на этой почве «крышу» снесло. И ты тоже: «бог, бог». Не об этом на старости лет думать надо!
_А о чем?! О карьере? О хлебе насущном и простатите, прости господи, в нашем возрасте?!
Парировал немного устало Алексей, отвернувшись к окну.
_Ты не утрируй…. Но это, правда, о жизни, брат, о текущем моменте времени…. Вам с Виктором государство доверило серьезные вещи, нацеленные как раз на будущее. И ваши таланты в этой области были неплохо оценены, ни правда ли? А вы? Вас как будто кто испортил, всякой «чешуей» голову забили себе! Хотя…. Я слышал, то чем вы там, в своих «подвалах» занимаетесь, официальная церковь не очень одобряет…. Может отсюда все эти экивоки?
Тонко заключил Кузанский, подвинувшись к Алексею поближе.
Алексей промолчал, думая о своем. Тогда Кузанский продолжил, переходя на шепот:
Но этот…, призрак из шкафа – жутко, не находишь? И, прикидываешь, ведь это похоже на правду….
_В смысле? Ты что-то об этом знаешь?
_Да. И все поразительно совпадает….
Кузанский открыл папку, лежащую на столе, и залистал бумагами:
Вот смотри: год назад, как раз в Гороховом переулке, возле мусорки нашли труп с обезображенным лицом. Мужчина средних лет. Череп проломлен в двух местах. Без документов. До сих пор это был «висяк». И особые приметы (очень любопытно): на предплечье левой руки, пять сантиметров ниже локтя, самодельная татуировка – женское имя «Клавдия». А вот и правая рука: на кисти правой руки не хватает двух верхних фаланг четвертого пальца – ампутация в связи с механической травмой. Вот так…. А «жмурик» и сейчас в холодильнике мерзнет. Да-а, великая вещь подсознание! Витька пишет, что всю память у него отшибло, а ведь это запомнил, не промахнулся.
Николай закрыл папку, с интересом ожидая реакцию Алексея.
Тот удивленно вскинул глаза:
А про «Клавдию» узнавали?
_Не переживай, над этим работают. Хотя, что Виктор об этом наплел, действительно бред сивой кобылы. С перепою, что только не привидится…. Но, все что ты сейчас узнал – это между нами. Ты понимаешь, секретная информация.
Серьезным тоном вставил Кузанский:
И давай кончай с этим. Ты нам нужен нормальным и вменяемым. Прекращай себе голову забивать параллельной информацией, слышишь?
_Но у нас ведь пока свобода вероисповедания. – Проговорил Никитин, в упор посмотрев на Николая.
Тот отвел взгляд, уткнувшись в свои бумаги:
Нда, распустили мы вас всех. Андропова на вас не хватает! Но ничего, скоро другие люди придут, серьезные, гаечки-то и прикрутят. То-то будет весело, то-то хорошо….
Ну ладно. Извини, Алексей, мне работать надо. До встречи. И никому – ты понял….
Закончив беседу, Николай заторопился, выписывая Никитину пропуск.

* * * * * *

Человек эпохи заблуждения (продолжение, 9 глава)Проза

Человек эпохи заблуждения (продолжение, 9 глава)

Человек эпохи заблуждения (продолжение, 9 глава)
Проза