"Письмо В. Рыбакова"(отрывок из романа "Человек эпохи заблуждения")

...Через месяц страшная и жуткая весть: нашли Виктора на съемной квартире повешенным на ручке двери. Все были в шоке, как такое могло случиться? Такой человек и…. Не обошлось и без слухов, мол, что-то в семье не ладилось. К тому же его ответственная работа, их секретный проект. Кроме милиции к расследованию подключились и более компетентные «органы». Все доискивались: убийство, или суицид.
Водили всех знакомых на следствие. Конечно же, вызвали и Алексея. Рассказал, что знал…. Было очень грустно.
Потом быстро все замяли. Похоронили с почестями и отпеванием, как ни как, уважаемый был товарищ….
Но вскоре, Алексея опять вызвали по повестке в прокуратуру. В кабинете кроме следователя находился старый знакомый Никитина, Николай Кузанский – специалист по судмедэкспертизе («а ему-то что надо?»). Кузанский поприветствовал его как старого друга, попросив следователя оставить их наедине.
_Алексей, это конфиденциально, по делу Виктора.
_Что еще? - Удивился Никитин.
_Мне поручили с тобой поговорить. Между нами, понимаешь? Как знакомые с ним близко, так сказать….
Алексей пожал плечами:
Как скажешь.
Кузанский подошел к столу и достал из синей папки несколько листков мятой бумаги, исписанной мелким почерком:
Вот, один сыскарь все-таки нашел это у Витьки в пиджаке. Этот пиджак все время у всех на виду висел на стуле. А это лежало вместе с сигаретами в поле пиджака: карман был дырявый. Ты полистай, ознакомься, очень интересно, а потом поговорим.
Алексей взял листки из рук Николая. Упоминание о сигаретах и дырке в пиджаке, напомнило ему о последней встрече с Виктором. У него помутилось в глазах.
Посмотрев на письмо, он узнал почерк Рыбакова. В начале было что-то вроде эпической оды в стихах («конечно, это в духе Витьки»).
Посмертное письмо Виктора Рыбакова.

Течет с небес вода обыкновенная
Минуты текут, проплывают мгновения.
Вода подступает все ближе, все выше
Сначала до горла, потом и до крыши.
За сорок минут накрывает и горы
Со дна раздаются немые укоры…
В воде море трупов, людей и детей
Косяк дохлой рыбы и стадо зверей.
Проплыло коровы разбухшее тело
Во рту клок соломы – доесть не успела.
Затем проплывает корабль огромный
Людей в нем немного, зверями он полный.
И нос ледоколом по трупам затихшим
А сзади кормы слышен голос охрипший
Там спихивал выживших с палубы нижней
Свирепый и злой старший сын капитана:
«Куда, черти, лезете? Эх, вашу маму!
Ковчег переполнен, и нет местов тама!»
И бил кулаками, выталкивал лишних.
Скажите, кто вырастил этого хама?
Кругом дождь стеной, тьма кромешная, гром
И вопли оставленных там, за бортом.
Внутри корабля же ненастию в тон
Раздался встревоженный войлайревстон.
А в трюме пониже, у самого днища
Стоял на коленях, рыдая и плача
Хозяин ковчега, весь в рубищах нищих:
«Ох, господи боже! Я думал иначе…»
Он выглядел жалко, нелепо, убого
А гром грохотал все сильнее, все ярче
То слышался голос безумного бога…

Петр-ключник сказал, что первый мир сотворен водою, поэтому и был потоплен водой. Это, конечно, логично. Но логика получается какая-то гестаповская, не находите?
Я это вот о чем, господа хорошие…
Понял я, наконец, что все на этом свете бессмысленно и несправедливо. Да! Все есть бессмысленность и полная несправедливость во всем! Нет правды ни в чем.
И если бы я захотел написать гимн НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ, то начал бы с таких, например, слов:
«Ах ты, ублюдок, червяк, недоносок!» - Кричали приемные родители несмышленой дитятке, забившемуся под стол. И били его палкой от швабры по темечку, коленям и копчику. Что б знал свое место, маленькая скотинка…
Или так:
«Ах, ты, моя Лукреция, яблочко мое наливное». – Томно вздыхал сытый дядька, нежно поглаживая свою тринадцатилетнюю племянницу по рано созревшей упругой груди, задирая ей юбку на заднем дворе, в саду возле сарая…
Продолжать? Ладно, пощажу. Детское страдание – отдельная тема. Да и мне о детях говорить недосуг. Иван Карамазов лучше сказал, что слеза одного ребенка не стоит всей вашей справедливости и гармонии.
Что еще? Великий философ прожил всю жизнь девственником, а умер от сифилиса. Другой добрый человек лечил всю жизнь людей, а умер от рака…
Все бессмысленно.
Эй, начальник! Видишь, как твоя глина разошлась, понимаешь?!
Ладно, ребятки, что я еще выяснил?
Один безумец сказал, что нет бога, другой же решил, что бог умер. А я скажу – не факт, жив еще курилка. Только этот «ветхий днями» давно слетел с катушек. Тсс! Да, да, мудрые этруски были правы – тот самый, Двуликий Янус. Диагноз: шизофрения.
И наши отцы-инквизиторы об этом знают, но скрывают (они согласны даже на атеизмы и фетишизмы, лишь бы не стала известна правда). Для объяснения дисгармонии и объективности зла выдумали миф о «падшем ангеле» (но как-то туманно и не очень внятно), и все свалили на бедного «козла отпущения». Ничего толком не смогли разъяснить, а зло не перестает существовать.
И даже сквозь их мифы проступает неадекватность «виновника торжества»:
Шантажировал старого бедуина, отдай, мол, единственного своего сына мне в жертву. А потом, в самый последний момент передумал: я, мол, пошутил (а у старого может инфаркт, нормально да?).
Зато к себе он справедлив, своего сына обрек на смерть, отправил на Голгофу. Кого люблю, того наказываю, так что ли? Что это за комплекс такой? А, господин Фрейд?
И сам этот сын (сущий ангел) – великий учитель рыбаков, приходя к нам, неразумным еще зверям, говорит: «конечно, вы скажете мне пословицу – врач! Исцели себя самого».
Конечно, скажем! Разберитесь там, наконец, кто из вас кто, и сколько вас. Кто из вас голубь, а кто лавровая ветвь. А то уже все отцы церкви, сколько на этом копий сломали. Из-за одной «филиокве» скольких на кол посадили…
Э-эх! Ну, да ладно. Я, ребятки, это выяснил, для себя только выяснил. А вы как хотите, хотите, верьте в доброе-вечное, лбом пол прошибайте и стадом идите в свое светлое будущее. Другие же живите, как умеете и продолжайте сеять зло, с вас не убудет. У меня же своя дорога. Не хочу жить в таком несправедливом мире и от загробной жизни не жду ничего хорошего. Увольте…
NB: Вы уж не обессудьте ,если расскажу немного о себе: рос я с самого детства сыто и счастливо. Как маленький Будда не знал я горя и каких-то лишений. Родители любили меня и все мое детство пестовали. По книжкам, а я очень любил читать, познавал этот бренный мир… Но, знаете, у такой жизни есть и обратная сторона. Хоть, в принципе, я рос незлобивым и некапризным, все же вырос эгоистом. Людей я не понимал, а кого-то, из другой среды, даже не знал.
Войдя во взрослую пору, так сказать, оторвавшись от родных мест, начиная со студенческой скамьи (армия, слава богу, меня миновала), я оголтело ринулся в бурные потоки реальной жизни. При том, ломая дрова, наступал на грабли и корежил чужие судьбы (в основном женские)…
Но и у меня была своя Галатея. Да, вот незадача, меня не любила и была за мужем, за которым и пропала (ее уже нет в живых, поэтому могу позволить себе такую фамильярность)… За это мстил другим женщинам, очень жестоко. Одну даже женил на себе еще девчонкой, растлил, многому научил. Девочка выросла, поумнела и ответила мне по полной программе. Хотя, женский вопрос тоже отдельная тема, и не здесь бы, и не сейчас… Но для меня это стало, так сказать, роком. В общем, мужчины меня поймут, ведь если даже ты не любишь свою жену, все равно не сможешь терпеть выходки своей « благоверной», которая еще и живет за твой счет. Ни один бы мужик не согласился, что рога ему к лицу. Даже такой циник, как я…
Короче говоря, это было примерно год назад. Однажды, поздно вечером (она опять весь день где-то шаталась) я выцепил ее уже в стельку пьяную и отвез домой. Дома вышел скандал, обыкновенный, такой как всегда: она визжала, била посуду и обвиняла во всем меня. Я обливал ее водой и молча хлестал по щекам. Потом надоело. Хлопнул дверью и ушел на воздух, куда глаза глядят, в глухую ночь…
Очнулся уже где-то на отшибе. Где? И места теперь не найду в наших закоулках-лабиринтах. Помню: двор с тупиком, кругом грязь, помню мусорные бачки. Вот, оттуда, со стороны мусора, подошел какой-то, я и не сразу заметил, был еще не в себе. Чувствую, кто-то за рукав меня теребит, и уже не в первый раз.
«Что?» - Непонимая озираюсь. «Мил человек, дай копеечку. Будь ласков, говорю. Аль, ты глухой?».
«Что?!».
«Да ладно тебе, друг. Я же так.., ты не подумай. Я не того, не нуждаюсь. А хотя бы и нуждаюсь, но только лишь для того, что бы поправить здоровье, с кем не бывает. Сообразим?». Ах ты, святая простота. Это «невообразимое» уставилось на меня чем-то лилово-опухшим. Хотя лица я не запомнил.
«А, сообразить!» - Обрадовался я чему-то. Не объясню как (хотя и люблю психологию), но во мне проснулся кто-то совсем другой:
«Давай сообразим!» - Зарычал я, двинув ему в область лица: «Давай сообразим!»…
Хрясь – удар, хрясь – еще удар: «Ну, как?»
«Да ты чего?» - Заныло это «первобытное».
Хрясь, хрясь! Руки стали липкими и влажными от чего-то. В ответ что-то забулькало. Хрясь, хрясь! Застонало. Руки устали. Пошарил глазами: железный бачок из-под отходов. Подойдет. Хрясь бачком. Упало. Хрясь, хрясь! Что-то хрустнуло. Замолчало. Бросил бачок. Пошел куда-то, помню, еще обтер руки травой. Успокоился и ушел, даже не оглянулся…
Потом куда-то закатился – очнулся только через сутки двое, не о чем не вспоминая…
Вот говорят – совесть. А я, если честно, не понимаю что это такое. Думаю, что совесть придумали самые бессовестные, что бы понукать слабыми. Но я так, к слову…
Повторюсь, что тот случай как вышибло из памяти. Со своей, правда, разъехались по-тихому. Я замкнулся в себе, ушел, как говорится, с головой в работу (чем занимаюсь, не уполномочен говорить здесь). Снял квартиру, в которой сижу сейчас и пишу эти строчки. Да. Так вот, где-то с месяц назад сорвался я по-нашему, запойно. Надоело все до смерти.
Гулял в компании и без, черти-где и здесь, у себя. Очухался неделю назад, к зеркалу страшно подойти. Заперся анахоретом с больной печенью. Сижу уже неделю, хожу только в магазин по утрам. И вот, возвращаюсь один раз из магазина с чекушкой и немного поесть. Зашел в комнату, а там кто-то сидит за моим столом. Стоп. Дверь же была заперта, это я точно помню:
«Эй, чего надо?» - Насторожился я.
Тот, кто сидел за столом, обернулся, и, хотите, верьте, на нем не было лица… То есть натурально: вместо лица у него какое-то кровавое месиво.
«Здравствуй, Виктор. Я к тебе пришел».
(Приехали, знакомьтесь – «белочка»…)
«Э…, как там тебя…». – Начал я, судорожно глотая слюну: «Зря ты так невовремя, мне бы подлечиться надо…».
Еле ворочая сухим языком, вяло замахал я у себя перед глазами. Но галлюцинация не проходила. Сейчас пройдет. Налил сто грамм, замахнул, утерся рукавом, поморгал, потер виски…
Открыл глаза – не помогло: «привидение» сидело и глядело на меня своими белками:
«Зря стараешься, все равно не уйду». – По-дружески, как старый товарищ, упрекнул он (кто?) меня: «Да и идти мне некуда, нигде не пускают, вот…».
«Ты кто такой, чего надо?!» - Начал кипятиться я.
«Вот, только давай без истерик». - Предупредило оно (он?) меня: «Ты знаешь, кто я, мне так сказали».
«Кто? Что тебе сказал?» - Плохо соображая, выдавил я из себя.
«Глюк» показал пальцем наверх.
«А-а…» - Махнул я рукой: «Ничего я не знаю. Знаю, что ты «белая горячка». Вот сейчас посплю, и все пройдет».
И я лег рядом на мятый топчан, заменивший мне постель, и отвернулся к стене.
«Ладно, так даже лучше. Это, что бы шок прошел. Все-таки неприятно, наверное, на меня смотреть».
Галлюцинация стала только слуховой, но не куда не исчезла.
«Я тебя не слушаю. Это всего лишь нервное расстройство на почве перепоя. Сейчас высплюсь, и все…».
Но не спалось, затылок сверлил чей-то жуткий взгляд.
«Уйди отсюда по-хорошему!» - Предупредительно зашипел я: «А ни то… убью!»
«Второй раз у тебя уже не получится…» - Послышалось за спиной.
«Чего?» - Я сел на кушетку и повернулся к столу, «глюк» сидел там, не меняя позы:
«Я уже мертвый, так что у тебя ничего не выйдет. Ты должен об этом знать, ведь это ты меня того…, как бы тебе сказать, лишил жизни, что ли…».
Он смолк, тихо откинувшись к стене.
И я вспомнил все… Хотя, как все? Все что смог, то и вспомнил.
«Это тогда, ночью, возле бачков?»
Промямлил я грустно, облизывая пересохшие губы.
«Да, Гороховый переулок. На углу дома, номер тринадцать – дробь четыре. В полпятого утра, около года назад». – Подробно вставил учтивый призрак.
«Понятно… Что сказать? Прости, я не хотел, не знаю, как получилось. – Закрыл я руками голову.
«Понимаю.… Но об этом мы поговорим в другой раз. Я только хотел напомнить о себе. Так что не прощаюсь».
Он встал, скромно подошел к двери в уборную, вошел туда и захлопнул за собой дверь.
Через минуту, опомнившись, после оцепенения, я подбежал к двери уборной, покойника и след простыл.
«Всё», - Подумал я: «Пора завязывать».
Но не тут-то было…
В другой раз (прошло несколько дней), сижу дома ночью в комнате, смотрю телевизор.
Там какие-то бои идут, без правил… Сижу, значит, в темноте, только блики от экрана, и вижу боковым зрением, сидит он темным профилем в соседнем кресле.
Я, не поворачивая головы, спрашиваю:
«Что, опять пришел?»
«Да, Виктор, снова. Ты ведь хотел поговорить».
«И ничего я не хотел, с чего ты решил?!» - Завелся я по-новой, но резко остыл («а, начхать»):
«А знаешь, ведь я сегодня совсем не пил».
«Молодец, я тоже уже год как завязал»…
Посидели-помолчали. Вновь я к нему обратился:
«А тебя как зовут…, то есть звали, горемыка?»
Призрак обошел меня справа и сел на кушетку, напротив меня. Я опустил глаза, что бы не смотреть на него:
«Извини, ты и живым был не красавчик, а сейчас…»
«Я понимаю… Зовут же меня Толиком… Может ты и правильно, что меня того…, только зачем, не понимаю?» - Захлюпал вдруг он носом.
«Честно тебе говорю, Толяй – не хотел. Просто ты под горячую руку попался. Ну что ты мне душу травишь?!»
У меня от всего этого даже зубы свело, но я держался.
А он все хлюпал носом, вытирая глаза рукавом засаленного пиджака:
«Ладно, конечно, дело сделано, что говорить. Ну а мне теперь как? Сунулся в одно место, там не пускают: грехов много. Ладно, говорю, ведите куда положено, в пекло ваше. А там на мою харю глянули и говорят, нет, говорят, приходи с тем, который тебя так почикал (а как жутко там, Вить!)… Целый год тебя искал. И что делать, скажи мне теперь?» - Зашептал этот «псих» неистовый с надрывом.
«Бред сивой кобылы! Это всего лишь черный юмор прожженной совести моей, понятно… А ты продолжай, Толик, в том же духе».
«Так я говорю, Виктор, что мне теперь делать?»
«Глюк» мучился, наверное, душой своей пропитой. Он сел передо мной на корточки, вытянув, как бы в мольбе, свои руки.
«Да ладно, остынь. Давай выпьем за знакомство, у меня осталось в заначке, шучу,… Ты лучше расскажи, чем занимался раньше? Ну…, при жизни».
Я как мог, вел себя непосредственно с покойником. Он перестал ныть, утихомирился и сел на место. Почесав свою лохматую репу, открыл рот, или что там осталось:
«Ну, это не сразу началось. Ну, гиблая жизнь моя, под откос… Я сам с Брянской области, село Могутовка. Полное мое имя Анатолий Васильевич Сидоркин. Шесть лет кое-как в местной школе отучился, немного пошоферил в колхозе на уборочной, а потом армия… Служил под Псковом, возил «зампотылу», после во Пскове и остался шофером. Весело было… Лет в тридцать женился на одной… На Клавке. Ну, любовь-разлюбовь, матье. Я ж тогда не пил, ну по праздникам, святое дело. Ну и когда Союз-то распался, без денег – хана. А семью кормить, всяко-разное. Ну и опять за руль и в дальний бой («дальнобойщиком», матье). А там по всякому: под крышей одной нормальной фирмы, и в жару и в холод, и в Москву и в Караганду (да хоть в Тмутаракань, уже дети пошли, короеды). Туда товар – оттуда товар. Всяко бывало…
Ну и что б держать себя в тонусе за рулем, сам понимаешь.… Начинал с одного кофя, потом коньячку туда, затем одной только «беленькой». И все из-за напарника бедового, Митьки: прорвемся, мол.… Ну, раз в какой-то город заезжаем по утру. За Уралом, Асбест вроде. Да. Скорость приличная. А у меня Маз с фурой, да и еще с прицепом. После дождичка асфальт мокрый, а за мостом поворот резкий. А там девочка в школу шла.… И все, нет девочки. Не справился с управлением. Сами в столб, я все зубы в «бардачок» сплевал, а Митька через «лобовуху» в кювет башкой. И тоже кранты, не приходя в сознание, матье.… После больницы меня под суд, а там срок впаяли: пять лет. По-умному договориться денег не хватило. Жена, Клавка, в слезы. Правда, пока под следствием был, на себя все имущество отписала, стерва. Полгода прошло, пишет: давай, мол, разводиться. Мол, хахаля нашла, люблю, мол, его. Он хороший, детей на себя оформляет. А ты, мол, как знаешь, извини. Вот так (ну, хахаль у нее еще раньше был)…
Думал, выйду – убью обоих, матье. Но зона сломала, да и еще туберкулез. Истощал я за весь срок. А ведь любил ее, стерву. Вот, даже наколка осталась»…
Толик задрал до локтя рукав, обнажив бурую шерсть, сквозь которую было видно коряво выведенные блекло-синие буквы: «КЛАВДИЯ». Вскользь я заметил, что на его правой руке не хватало пальца, на котором обычно носят обручальное кольцо:
«А это ты где?» - Показал ему на руку.
«Что? А, это фрезером, тоже на зоне. Вот так»…
Горемыка с того света глубоко вздохнул.
«И что дальше?» - Поинтересовался я.
«А дальше банальное все. Когда вышел - ни угла, ни прописки, назад и возвращаться не стал. До Питера доехал и застрял здесь. Одним словом – бомжа. Даже не знаю, зачем я за эту жизнь треклятую держался, пока ты не сподобил»… - Загундел он опять.
«Брось!» - Отдернул я: «Понимаю, как тебе хреново. Но и меня пойми, ведь и мне не сладко. С ума схожу из-за тебя»…
Дух мертвеца успокоился и внятно сказал:
«Ну, ладно, я пойду пока. А ты подумай, завтра за тобой зайду»…
Проснулся утром – голова раскалывается. Телевизор включен, а по нему новости идут:
«Сегодня, одиннадцатого августа, тысяча девятьсот девяносто девятого года, ожидается самое большое солнечное затмение»… И все в таком духе.
Смотрю, на столе стоит початая бутылка водки (откуда?). Ну да ладно – отпил. Вроде бы полегчало. Голос из «телика» повеселел:
«Все опять в ожидании Конца Света»…
Скорей бы – подумал я.
«И виной тому страшные пророчества Мишеля де Нотрдама (Нострадамуса). Но что интересно: на сегодняшний случай у него самое полное и точное предсказание. Обратимся к источнику. Итак: в году 1999-ом, в седьмой месяц, на одиннадцатый день, в полдень, когда наступит затмение, будет явлен великий и ужасный король террора по имени Зверь. После его прихода будет бушевать война. Хм, посмотрим, посмотрим»…
Скептично заключил диктор.
Я кое-как дотянулся и оборвал его умные речи на полуслове. Вспомнил вчерашнюю ночь и на душе заскребли кошки. Налил себе еще сто грамм. Но легче не стало. Добавил – без перемен…
Вот, решил все, что со мной сейчас творится, записать для памяти…
Пока писал, пришел Толик (вылез из шкафа):
«А, завещание пишешь, ну пиши, пиши».
А что писать? ПРОСТИТЕ МЕНЯ. Чушь, не хочу вашего прощения! Раскается во всем? Кому? Богу? Смешно такому богу плакаться, все равно не поймет (вон, до чего Толика довели). Эх, и если бы был Он – БОГ. О, где ты – древний Элогим?! Для меня слово «бог» не существительное имя, для меня он глагол (как там: «у тебя глаголы всей жизни»)… Бог должен быть глаголом активнейшего залога. Он должен что-то делать. Сделай же что-нибудь, Боже!
МОЛЧАНИЕ…
Толик понимающе кивает головой, держа в руке бельевую веревку…
Нет, «бог» даже не существительное, для многих он только прилагательное. Прилагательное к их сытой и не такой уж безгрешной жизни. Для меня же он всего лишь неопределенный артикль, до сих пор неопределенный…

И напоследок (извините за сантименты) небольшой экспромт:

Снова кто-то шлет знаки с небес
Заслоняя от мира светило
Мне без разницы, ангел, иль бес
Будет вскоре владеть этим миром
Где-то жгут торфяные поля
Меня ждет торсяное болото
И хоть так умирать не охота
Жить вот так все равно мне нельзя
И увижу ли правды венец?
Или ждет меня злая расплата?
Иль «конец мой, еще не конец»?
Как же так?
ВЕДЬ НЕ ТАК ВСЕ, РЕБЯТА…

PS: Один мудрец сказал, что лучше быть живым псом, чем мертвым львом. В этом есть житейская логика. Но, господа, как же все-таки это пошло и недостойно…

_Ну, как? – Спросил Кузанский, заметив, что Алексей перестал читать письмо:
Ни правда ли, какой талант бездарно пропал?
Никитин был под впечатлением от прочитанного. Он, немного не понимая, уставился на Николая:
Что? Ты об этом? Да-а, что человек посеет, то он и пожнет. Но что сейчас об этом говорить? Жалко Витьку – не смог выбрать между чувством вины и иронией.… Эх! Ведь я предчувствовал что-то, а остановить не попытался. Прозрел, видать, еще не совсем: «вижу проходящих людей как деревья»….
Заключил досадливо Алексей для себя, а затем, обращаясь к Кузанскому, продолжил:
Истина же в том, что Бог поругаем не бывает, и все выпады Витьки в его письме против себя самого, против своей бесценной души. Страшно это – казнить себя! Хотя и честнее, чем….
Он не договорил и грустно смолк, закрыв ладонью лицо.
Но Кузанский, покряхтев, усмехнулся, возмущенно посмотрев на Никитина:
И ты туда же! У одного на этой почве «крышу» снесло. И ты тоже: «бог, бог». Не об этом на старости лет думать надо!
_А о чем?! О карьере? О хлебе насущном и простатите, прости господи, в нашем возрасте?!
Парировал немного устало Алексей, отвернувшись к окну.
_Ты не утрируй…. Но это, правда, о жизни, брат, о текущем моменте времени…. Вам с Виктором государство доверило серьезные вещи, нацеленные как раз на будущее. И ваши таланты в этой области были неплохо оценены, ни правда ли? А вы? Вас как будто кто испортил, всякой «чешуей» голову забили себе! Хотя…. Я слышал, то чем вы там, в своих «подвалах» занимаетесь, официальная церковь не очень одобряет…. Может отсюда все эти экивоки?
Тонко заключил Кузанский, подвинувшись к Алексею поближе.
Алексей промолчал, думая о своем. Тогда Кузанский продолжил, переходя на шепот:
Но этот…, призрак из шкафа – жутко, не находишь? И, прикидываешь, ведь это похоже на правду….
_В смысле? Ты что-то об этом знаешь?
_Да. И все поразительно совпадает….
Кузанский открыл папку, лежащую на столе, и залистал бумагами:
Вот смотри: год назад, как раз в Гороховом переулке, возле мусорки нашли труп с обезображенным лицом. Мужчина средних лет. Череп проломлен в двух местах. Без документов. До сих пор это был «висяк». И особые приметы (очень любопытно): на предплечье левой руки, пять сантиметров ниже локтя, самодельная татуировка – женское имя «Клавдия». А вот и правая рука: на кисти правой руки не хватает двух верхних фаланг четвертого пальца – ампутация в связи с механической травмой. Вот так…. А «жмурик» и сейчас в холодильнике мерзнет. Да-а, великая вещь подсознание! Витька пишет, что всю память у него отшибло, а ведь это запомнил, не промахнулся.
Николай закрыл папку, с интересом ожидая реакцию Алексея.
Тот удивленно вскинул глаза:
А про «Клавдию» узнавали?
_Не переживай, над этим работают. Хотя, что Виктор об этом наплел, действительно бред сивой кобылы. С перепою, что только не привидится…. Но, все что ты сейчас узнал – это между нами. Ты понимаешь, секретная информация.
Серьезным тоном вставил Кузанский:
И давай кончай с этим. Ты нам нужен нормальным и вменяемым. Прекращай себе голову забивать параллельной информацией, слышишь?
_Но у нас ведь пока свобода вероисповедания. – Проговорил Никитин, в упор посмотрев на Николая.
Тот отвел взгляд, уткнувшись в свои бумаги:
Нда, распустили мы вас всех. Андропова на вас не хватает! Но ничего, скоро другие люди придут, серьезные, гаечки-то и прикрутят. То-то будет весело, то-то хорошо….
Ну ладно. Извини, Алексей, мне работать надо. До встречи. И никому – ты понял….
Закончив беседу, Николай заторопился, выписывая Никитину пропуск.

* * * * * *

"Письмо В. Рыбакова"(отрывок из романа "Человек эпохи заблуждения")Проза

"Письмо В. Рыбакова"(отрывок из романа "Человек эпохи заблуждения")

"Письмо В. Рыбакова"(отрывок из романа "Человек эпохи заблуждения")
Проза