Пока земля еще вертится...

Он вдруг подумал, что когда умрет, никто о нем горевать не будет. Плакать, конечно, будут, потому что страшно – смерть, был человек и нету. Что это за явление такое – неизвестно, оттуда ведь никто еще не возвращался. Дети останутся без кормильца, жена вряд ли сможет выйти замуж еще раз, уже не молода, да и чужой человек не будет любить детей, как родной отец. Зря, что ли, на работе загибаешься сутками, подстраиваешься под все выкрутасы начальствующих идиотов. Да почему всегда начальники идиоты и ездят на подчиненных? Нет ли на свете такого парадиза, где начальники люди достойные, а подчиненные – те, кто просто не дотянул, ну таланта не хватило или еще чего, поэтому и не хватают звезд с неба.
В общем, плакать будут, но горевать – никто. Вот когда жена Президента Джефферсона Марта умирала, Джефферсону было туго, он горевал, потому что он с ней сросся корнями. Еще бы, он ее у стольких претендентов из-под носа прямо под венец увел. Такой трофей, срастешься тут корнями. А что у меня? У меня корни тощие и одинокие, как Дон Кихот, и ни с кем не срослись. Да вроде бы полно народу в квартире и на Новый год всегда от гостей отбоя нет, но это все на поверхности, а корни-то так и шатаются где-то в твердом подземном мире, натыкаясь порой на отростки друг друга и разочарованно вздыхая: «А, это опять ты».
А может, кто и вспомнит с сожалением. Первая любовь? Она была так мила в своем школьном платье, в миленьких туфельках не невысоком каблуке. Тогда им на высоком не разрешали, но она и на невысоком была ничего. Но как она узнает? О моей смерти ведь в газетах не напишут, я ведь не академик какой или не футболист Рональдо (или Рональдини)? В общем, не Пеле. Хотя, между прочим, мог бы и академиком стать, если б не было столько желающих под моими научными работами подписи ставить, а потом у меня уже не было запала никакой научной работой заниматься, да и к чему? Водородную бомбу уже Сахаров изобрел, а способ добывать деньги из воздуха изобрести нельзя. Все остальное никого и не волнует, так ведь?
А может, я мог бы и футболистом стать? А почему бы и нет? Я играл хорошо, мы часами пропадали на стадионе. Друг мой, Куликов, сэр Куликов его звали, был большой человек. Загораживал своей спиной треть ворот. Так вот, когда не он на воротах, мы проигрывали всегда. Но потом мы его в нашу команду перетянули и стали выигрывать. Моя жена работала на международном футболе, устраивала приемы разные для спонсоров и больших людей. У меня на каждый матч был билет. Один, правда, больше не давали. Давали, то есть, но жена их по своим связям распределяла, рассчитывала на пользу какую-то. Ну и что эти связи? Да ничего. Но зато места всегда были на ВИПе. Рядом со мной и Ширвиндт, и Шендерович сидели, один раз даже видел Руслана Нигматулина. Он тогда был в зените. Не в команде «Зенит», а в зените славы. Теперь про него и не помнит никто, небось, даже и его первая любовь. Хотя мне-то почем знать, может, первая любовь и помнит.
Ну, кто еще будет обо мне горевать? Родители, наверное, будут, может, только они и будут искренне. Родители все же. То есть отец-то умер давно, отчим – тот не знаю. Хотя он, в общем, неплохой человек, но я ему кто, если он поляк? Смешно, что он, правда, поляк. Романовский. Когда моя мать стала Романовской, она как-то даже внешне изменилась. Ей так тяжело было без мужа остаться. Не то чтобы из-за денег, из-за денег конечно тоже, но больше оттого, что тяжело женщине без мужа. А она не просто еще раз замуж вышла, а за такого приличного человека, за дирижера. Он только по образованию дирижер, а так он просто в музыкальной школе работал, да еще подрабатывал частными уроками. Мужчину охотно приглашали, охотнее, чем женщину, да и он приличный человек был, интеллигентный. Моя мать стала важной, новые друзья, интересный круг знакомств. В общем, жаловаться не на что, разве жизнь меня чем обидела? А все же.
Почему мне эта мысль покоя не дает? Я ведь и не собираюсь умирать. Со здоровьем все в порядке вроде, да и под машину бросаться в мои планы не входит. Буду дальше жить. А все же раздражает мысль, что меня, значит, ни с кем ничего не связывает. Вот я читал про хоспис статью. Туда люди умирать приходят. У кого рак в запущенной стадии, бывают и другие болезни. Про другие я не помню, а вот рак точно был у них там. Знают, что умрут, и у них жизнь от этого невероятная. Они, говорят, каждому лучу солнечному радуются, и жалеют не о том, что много денег не заработали, а что с кем-то поссорились или не поговорили лишний раз. Так это же люди на краю могилы. Им и думать о вечном и о солнце и его лучах. А мне что, я еще много с кем поговорить успею. Да что говорить-то. Надо ведь и сделать что-то успеть.
Ну и заноза эта мысль, покоя не дает. Может, таблетку выпить какую? Надо у жены спросить. У нее на каждый случай есть таблетка, или микстура, или йога. Только не йога. Бог даст, таблеткой обойдемся. Она мне как-то давала, когда на меня начальник хотел свои долги повесить, сделать меня козлом отпущения. Меня так трясло, что я ни спать, ни есть не мог. Похудел килограммов на десять, нервы совсем сдали. Внутри страх и зудит, и зудит. Дала мне жена тогда таблетку, то ли венгерскую, то ли французскую, и как полегчало. Не надолго, на пару часов. Хоть пару часов человеком себя почувствовать. Мне так худо было тогда, что у меня точно появились проблемы. Я бояться стал всего: на машине ездить, дорогу переходить, плавать даже в бассейне, не то что в море. Дошло до того, что меня ужас брал от мысли, что земля перестанет вертеться. Я услышал где-то фразу из классики, что земля висит не на чем. А ведь и правда не на чем висит, подумалось мне тогда. И мне эта мысль покоя долго не давала. А вдруг это «ничто» испортится, и земля полетит в тар-тарары. Смешно этого бояться, а я боялся, и никому не признавался, чтобы еще в психушку не упекли. Потом прошло это все, но я иногда и сейчас боюсь всякой ерунды и ничего не могу с собой поделать.
И никому ведь об этом не скажешь. Один раз случилось мне быть крепко выпимши, и я проболтался. Разговор зашел в плоскость высоких материй, я и сболтнул. Думал, впечатление произвести своей, так сказать, глубиной. Ох, я пожалел потом. Я такого о других людях наслушался! Началось тоже вроде со всяких страхов, перешли на инопланетян и каких-то ведьм, дальше стало еще хуже, стали про всякие извращения рассказывать, да еще пришли к выводу, что это с каждым может случиться. Так мне потом ночью в туалет вставать было страшно, шагу не пройдешь, и это еще не все. Стали такие ужасы сниться, и чувствую я, что это все правда, со всяким человеком на земле любая гадость может случиться. Да что я в самом деле опять, не буду я об этом думать.
Надо бы о чем-нибудь приятном. Что в моей жизни приятного было? Ну, с женой понятно, мы уже давно друг для друга как мебель. Может, лучше сказать, не как мебель, а как фотография на стене. О любовницах даже и вспоминать не хочу, тьфу. Была бы у меня хотя бы платоническая любовь. Я читал версию насчет Шекспира, кто под его именем писал. Предположение существует, что была такая пара, связанная платоническими узами, и это они друг для друга старались. И шекспировский гений в таком случае оказывается результатом банальной сублимации. Но звучит-то как этот самый Шекспир! И стиль ведь, не хухры-мухры. Подумать только, получаешь ты утреннюю газету, а там новый гениальный опус и подпись «Шекспир». Все думают, что это какой-то там Шекспир написал, а ты понимаешь, что это не просто стих, а замысловатое послание тебе, подарок от твоей платонической возлюбленной. От Элоизы Абеляру. Вот было бы у меня так. Она мне, к примеру, пишет сонеты, а я ей – то трагедию, то комедию, в зависимости от настроения, и все кругом гадают, кто же все эти шедевры написал. Одно только расстраивает. Даже если у меня и было такое, что бы я ей сказал? Мне ведь и сказать-то нечего. Я только плакаться могу о жизни собачей и ругать всех подряд от своей дребезжащей машины до правительства. Кому это интересно? Хотя может, и интересно. Все об этом говорят да говорят.
Интересно, как богатые люди живут или красивые? А лучше и богатые и красивые. Вроде все их ненавидят, а все же и знать хотят про такую жизнь, да в подробностях. «Она была красивая и несчастная» - вот это интересно. А может, «красивая и счастливая»? Это уже совсем не так интересно. К тому же так и не бывает. «Красивая и наглая», «красивая и властная» - тоже хорошо звучит. «Красивая и талантливая» – вроде ничего, но лучше все же прибавить: «но несчастная». А что если все вместе: «красивая, наглая, властная, талантливая, но несчастная». Вообще бред какой-то. Несчастный это я, а она – все остальное. И «она» - это аллегория. Аллегория того, что у меня нет и быть не может.
Вот взять моих детей. Что у них в жизни есть? Все как у всех. Ничего, то есть, особенно хорошего. Жаль, конечно, хотелось бы, чтобы хоть у детей было. Но где взять? Будут, как и мы, тянуть лямку. А может, и повезет, и выберутся из трясины. Да были бы хоть как мы, нормальными людьми, хоть наркоманами не стали бы или извращенцами какими. Где же она есть-то, та жизнь, что в книгах и в песнях? Да что я как маленький, мне же давно известно, не было никогда ни Ильи Муромца, ни Короля Артура.
Вот я в детстве историю любил. Составлял родословные царских домов, по пять метров листы склеивал. Знал даже бояр, разных сенешалей, кардиналов и премьер-министров. А фильмы про мушкетеров, «Собаку на сене», «У нас в Испании…» - смотрел по сто раз и все наизусть знал. Тогда еще никаких видео не было. Я если узнавал, что такой фильм показывать будут, за час у телевизора усаживался. А по утрам их всегда повторяли для тех, кто в ночную смену работает. Я вроде в школу уходил, чтобы родители не знали, а потом, еще не дойдя до школы, разворачивался и домой к телевизору. А после такого фильма какая может быть школа! Оторвешься от экрана, выходишь на улицу, а там грязный снег, ветер, сыро и никакой жизни, ну никакой.
Да и в этом году что-то весна опять задерживается. Уж апрель, а все холодно и под ногами грязно-снежное месиво. Солнце про нас забыло, а ведь должно бы уже появляться почаще, весна все же. Оно у нас, правда и летом-то не гарантировано. Еще бы! Гарантии ведь, как известно, только в похоронной конторе. Ну что за зараза, опять меня на похороны потянуло…

В этот момент взгляд его упал на стенные часы. То ли свету удалось уже пробраться сквозь задернутые шторы, то ли глаза привыкли к темноте, но теперь стало видно время: без четверти.
«Надо вставать, все равно это пятнадцать минут ничего не решат, только больше дурных мыслей в голову залезет».
Он поднялся, сунул ноги в тапочки и накинул халат. Шторы в спальне почти никогда не раздвигались, а в комнате всегда были открыты. Проходя через нее, он зажмурился от яркого света, бившего в окно, и поспешил на кухню, окна которой выходили на запад.
Удивленное солнце послало ему вслед несколько быстроходных лучиков, засуетившихся в коридоре и потерявшихся в глубине зеркала в прихожей, и подало знак птицам приступить к обычной утренней сарабанде. Прячась в толщине веток, почки деревьев предвкушали, как уже скоро-скоро они присоединятся к общему веселью, выпустят листья-кастаньеты. Снег умирал, в своей торжественной смерти благоухая ароматами весны. Небо по-прежнему голубело прозрачной бездной, и земля уверено исполняла фигуры своего замысловатого танца.

Пока земля еще вертится...Проза

Пока земля еще вертится...
Проза