Две границы моей жизни. Маленький Димка, - тоненький лучик света, грустная улыбка, светлые волосы и мечтательные карие глаза, неумелые рисунки в тетрадке по математике вместо домашнего задания и вечно исцарапанные руки, - где только умудрялся? Взрослый длинноволосый Димка, - спокойный сильный голос, татуировка - синий скрипичный ключ - на правой руке, готовность прийти на помощь и шрам на подбородке, сигарета за ухом и гитара в углу, золотые искры в зеленых глазах и вера в Бога.
И между ними - я.
Я вышел за границы загруженного мне уровня. И теперь система торопливо и наобум за секунды выстраивает мне дорогу, используя стандартные текстуры и архитектуру, заложенные главным разработчиком, и в панике пытается понять, - почему я никак не вписываюсь в стандарт?
Жизнь - самая непродуманная игра.
А мы - сложные самонастраивающиеся, и как следствие - работающие некорректно, машины. Мы не знаем, чего хотим и для чего созданы.
Мы - дети. Прямо как дети.
Только детям плевать, для чего они созданы. Они просто хотят - всего и сразу.
И честно говоря - они в своем праве.
***
- Не ори, - грустно попросил Димка своим низким красивым голосом, откинув волосы взмахом головы. - Слушать тошно.
Я замолчал, вытер непрошенные слезы с глаз.
- "Не ори"... А что мне делать?
Димка достал из пачки сигарету, бросил пачку на стол. Я решительно достал еще одну, чиркнул зажигалкой и, глубоко затянувшись, выдохнул дым прямо в его сторону.
И с тоской подумал о себе, - ну не придурок?
- Сережа, ты придурок, - грустно констатировал Димка, сложив сильные жилистые руки на груди. Сигарету он заткнул за ухо. - Тринадцать лет уже, а как маленький себя ведешь.
Я не выносил, когда он так со мной разговаривал. Слезы снова выступили на глазах, но я громадным усилием воли сдержал их.
- Да, как маленький. Я ребенок, ты сам мне вчера это говорил.
- Ну кто тебя просил с ними связываться? - Димка даже повысил голос. Это означало, что он очень расстроен. - И сколько раз я просил тебя не курить?
Много раз, Димочка. Очень много. И еще столько же раз попросишь. И я столько же раз пообещаю не курить. И все равно все твои просьбы и мои обещания без толку. Когда я впервые взял в зубы сигарету, мне было девять лет. И я тут же понял, что буду курить всю жизнь.
- Не об этом сейчас, - пробормотал я, но сигарету погасил.
Фраза повисла в воздухе. Нужно было что-то сказать.
- Димка, - я не смотрел на него. - Мне по любому конец...
- Вот только не надо утрировать, - Димка усмехнулся, спокойно и уверенно, как всегда. - Конец тебе по любому, если и будешь продолжать так чудить. Сколько ты должен?
Тишина липким звоном обволокла комнату.
И в тишине сдавленно и тихо прозвучали мои слова.
- Пять тысяч.
Димка озадаченно почесал нос. Присел на край стола.
- Как я понимаю, не гривен.
Я промолчал. Что мы, фраера что ли, на гривны играть...
- Поздравляю тебя, Шарик, ты балбес, - произнес Димка растерянно. - А где их брать в случае проигрыша, эти пять тысяч, ты подумал?
Да ни о чем я не думал, Димыч, - с беспомощной обреченностью мысленно кричал я. Даже о деньгах я не думал. Просто - хотелось выиграть.
И в этом все и дело, - с ужасом понял я. Хоть копейка на кону, хоть миллион, - мне все равно. Просто хочется побеждать. Всех и каждого. Но делать это честно, и если не получается победить честно, то хотя бы честно проиграть.
Что я и сделал. Честно-честно.
А толку с этого... Я-то играл честно, а они нет.
Значит - не нужно играть, не зная досконально правил?
- Понял теперь? - голос Димки звенел, клубился вязью печальной заботы. Он тепло улыбнулся. - Криминальный, блин, авторитет... Ох, Сережа...
Я вздохнул. Улыбнулся в ответ.
А потом тихо и обреченно расплакался.
***
Те ребята больше никогда меня не трогали и о долге не вспоминали. Я не знаю, что сделал Димка, но на меня смотрели с уважением, хоть и с той поры сторонились.
Это было не заслуженное уважение.
Я - нашкодившее ничто.
Я хочу стать компьютерщиком, - сказал я в тот же день Димке. За компьютерами будущее, и мне хочется творить это будущее лично, своими руками. И заработать уважение своими делами, а не чьим-то вмешательством.
Мы помолчали. Я запоздало спохватился.
- Спасибо, Дима.
Поздно, очень поздно. Зато искренне.
- Тебе спасибо, Сережа, - просто сказал Димка.
Мне стало очень больно.
***
- Серый... - испуганный и дрожащий Димкин голос. - Ты чего?
Я открыл глаза. И тут же напоролся на карий взгляд Димки, полный страха и растерянного непонимания происходящего, как будто Димка ждал объяснений. Я усмехнулся. Эх, Димка, если ты ничего не понимаешь, то я и подавно. И почему я еще жив? Ведь отчетливо помню, как кусал мои ноги холодный Днепр, не простивший людской дерзости.
- Теперь-то я точно умер? - спросил неизвестно у кого.
Димка продолжал с настороженным испугом смотреть на меня. Точно так же, как и до моей смерти, беспощадно светило солнце сквозь кривую дыру в ночи. Сколько сейчас времени, хотелось бы знать...
- Живой ты, Серый, живой, - вдруг затараторил Димка и порывисто обнял меня, лежащего на песке.
Кстати, я полностью одет. Точно ведь помню, что раздевался перед прыжком в черную воду.
- Никогда не пугай меня так больше, - шепнул Димка, прижимаясь к моей груди. Помолчав, улыбнулся, добавил:
- Сердце стучит...
Если бы каждый раз, когда я это слышу, мне давали по доллару, то за сегодняшнюю ночь я бы уже заработал два, - цинично подумал я.
Я боялся признаться себе, что отчаянно боюсь, что внутри меня водоворотом хлещет и шумит паника, которую я прячу за холодным рваным цинизмом. Уже два раза я неминуемо должен был погибнуть, и все равно оказываюсь здесь, на солнечном пляже посреди февраля. Или принять за факт, что смерть меня все-таки скрутила еще на аттракционах, и это и есть загробная жизнь?
Как-то она совсем не похожа на то, что описывали все религии мира. И атеисты тоже тогда, получается, были не правы...
И Димка.
Понимая, что сейчас точно двинусь головой от страха и той мешанины мыслей, что творится в голове, я тронул Димку за голое загорелое плечо. Теплое, живое, и родное.
- А чем не пугать, Димка?
- Да вот этим, - он не поднимал головы, и обиженные слова его вибрировали гулом диафрагмы в моей груди. - Почему ты мне не поверил?
Я глядел на небо. Вранье это все. Нет ни солнца этого, ни теплого летнего песка. Наверное, лежу я сейчас на больничной койке в палате с отморожением всего, что только можно, на грани ампутации мертвых конечностей, - а может, уже и без этих самых конечностей, - и вижу все это во сне. Вранье это все.
Так что - и Димка тогда вранье?
Небо мигнуло, как будто на мгновение прервался сигнал, передающий прошлое в мой закипающий мозг, и на какие-то доли секунды не стало ни лета, ни теплого песка, - ничего. Несколько снежинок бросились в атаку на мое лицо, и остались на нем талыми капельками холодного бытия.
Господи, что же это происходит? Почему, за что?
- Димка... - прошептал я.
Страх панически стучался сердцем в грудную клетку, сбрасывал мысли в пропасть ужаса и рвал меня на части. Я закричал, отбросил Димку от себя, вскочил, побежал прочь, не оглядываясь, лишь бы покинуть этот круг яркого лета, вырваться прочь, в холодное и липкое, но привычное настоящее, накрыться с головой одеялом забот, по-детски спрятавшись от этого страха.
Я ребенок, вашу мать.
Чего вы от меня хотите? Что хотите мне дать?
Ничего мне не надо. Ничего не вернуть. Ничего не исправить.
Димка, ты ли это? - стучалась в голове испуганной птицей единственная мысль. А тот, кто сейчас задает этот вопрос, - я ли это? Или где - я?
Я бежал изо всех сил. Ноги увязали в цепком песке, который ни за что не хотел отпускать меня отсюда. Упал, пополз на четвереньках, задыхаясь своим криком.
- Прекрати морочить, отпусти! - срываясь на крик, шептал я. - Не трожь, оставь, отпусти...
А в ушах моих плакал умирающий Димка.
Убил?
Я убил?!
Я набрал полную пригоршню песка и умылся им, раздирая колючими песчинками свое лицо, смешивая слезы с гранулами мерзлого холода.
И вдруг стало спокойно и горько, как бывает, когда добрый отец посадит тебя на колени и начнет утешать, успокаивать, погладит по голове с нежностью и пониманием, и все проблемы останутся позади, ненужные и неважные. Словно нарыв в моей душе прорвался, и вместе с гноем вытекла вся ноющая боль, которую я взращивал целых семь лет. Прекратил стучать в голове кровавый молот, перестал прыгать пляж.
Я боялся оглянуться. А вдруг Димка все еще сидит там и горько плачет...
Не оглядываясь, я поднялся и пошел вперед.
Прочь с острова.
Я ненавижу тебя, остров. Ведь это ты заставил Димку делать все это. Ты его убил. Не я. Не тот несчастный мотоциклист.
Ты.
И за это ты будешь наказан. Не мной. Я всего лишь нелепое нашкодившее ничто.
Поэтому не относись ко мне слишком серьезно. Который час хотя бы скажи, и я отстану...
Взрезая воздух крыльями, подлетела ворона.
- Уйди, добром прошу, - со страшным спокойствием сказал я. Ворона послушно улетела, оценив угрозу в моей интонации.
К горлу тяжелым комом подкатила тошнота, и меня вырвало.
***
И тут же вырвало еще раз.
- Дим... - слабо сказал я, глядя на Димку.
Стало легче, только голова гудела, как транформатор.
- Доволен? - изобличающе-заботливый голос Димки выводил меня из себя. - Боже мой, четырнадцать лет, а ума нет...
Да, доволен, твою мать...
- Пошел ты, - невнятно пробормотал я, и снова склонился над унитазом. Спазм сжал желудок, но рвать уже было нечем. Я закашлялся.
- На, выпей еще, - Димка протянул мне кружку с алой жидкостью.
Я затухающим взглядом посмотрел на кружку, нечувствительными слабыми пальцами взял ее, поднес к губам. Но заставить себя выпить хотя бы грамм не смог.
- Пей же, давай! - похоже, Димка находился на грани истерики.
Я заплакал. От жалости к себе и к Димке.
- Что это были за таблетки?
- Не знаю...
Откуда мне знать. Я просто залез в аптечку, не глядя взял несколько упаковок таблеток, и сосредоточенно их проглотил, запив стаканом воды из-под крана, смахивая слезы с ресниц. А теперь вот проваливаюсь в бесконечно прямую темноту, где будет очень хорошо...
- Не спать!
Удар по щекам. Никогда не слышал, чтобы Димка так орал.
- Не спать!!!
Еще один.
Я открыл глаза.
- Да не сплю я...
Зачем-то поднял руку. Никогда не замечал, что моя рука такая тяжелая. Да и вообще - все тело тяжелое и неуправляемое, голова так вообще... Особенно голова, все норовит упасть на грудь, обещает неслыханное блаженство. В первый и в последний раз, конечно же. А дальше?
Ну так - знал, на что шел.
- Пей, Сережка. Пей, родной, я прошу тебя, ну. Пей же, идиота кусок...
Сейчас, Димка. Для тебя - что скажешь.
- Пей, давай, родненький. Что ж ты делаешь, что ж ты...
Я пью. Глоток за глотком. Роняю чашку. Меня снова выворачивает тем, что секунду назад выпил.
- Хорошо, хорошо, - это Димка. Он здесь, рядом. Наверное, только он и держит меня еще здесь, рядом. - Пей еще, умоляю.
Пью.
Кажется, что я обложен ватой. Нет рядом Димки, мне только показалось, что он здесь, нет никого, только вата и глухие удары сердца сквозь вспышки внутри головы и леденящий страх.
- Все, Серенький. Вставай, вставай, малыш...
Встаю. Наверное, встаю. Ничего не чувствую.
- Хорошо, молодец. Идем, идем...
Наверное, то, как я иду, смотрится очень страшно.
Я так думаю - я чувствую, что Димке страшно.
***
- Шеф, ну давай скорее. Умоляю, ты видишь, что секунды решают?
- Да что ж я сделаю...
- По тротуару давай!
***
Холодный март, немного снежит робкая еще весна. Она смущенно глядит на рослого и сильного мужчину с длинными волосами, который несет на руках в больницу нескладного худощавого подростка в летних шортиках и серым цветом лица...
...потом, дома, Димка устало и бесцветно рассказывал мне все. Как он занес меня в больницу, как дал деньги медсестре. Про капельницы рассказал, сколько это стоило. Самое главное и сложное, - говорил он, разрезая мне душу безжалостной правдой, - нужно было убедить медсестру, что я отравился. Не так и много потребовалось для убеждения - всего-то пятьсот гривен. Итого, мои три дня обошлись в тысячу.
- Сережка, - сжав пальцами виски и глядя мне в глаза, сказал Димка. - Я ж эти деньги не рисую.
- Прости меня, пожалуйста, - я отвел глаза.
Все-таки я изрядная сволочь.
- Что мне теперь делать? - глухо спросил Димка. - Ножи прятать, газ отключить, замки по ящикам развесить, решетки на окна поставить, каждый твой шаг контролировать? Слова тебе не сказать?
Я не смел поднять на него глаза.
- Я больше никогда не буду, - прошептал в ответ, вздохнул.
Димка подошел ко мне, сел рядом. Обнял за плечи.
- Зачем? - спросил он просто.
От одиночества, Дима, - думал я, глядя на точечный след от игл капельницы на руке. От щемящего и беспросветного одиночества. Ты делаешь все, чтобы меня оттуда вытащить, но, тем не менее, я одинок. Теперь и, наверное, навсегда.
- Больше не буду, - упрямо произнес я вслух. - Никогда-никогда...
Я не врал.
- Эх, Серенький... - Димка прижал меня к себе. - Умеешь ты уроки из ошибок извлекать и признавать их, умеешь, не отнять этого... Если б еще научился ты ошибок не делать...
***
А как бы их не делать... Думаешь, Дима, мне хочется вот так чудить постоянно, каждый раз потом чувствуя себя последней сволочью? Не хочется. Как потом в глаза смотреть людям, которым я жизнь отравляю? Просто хочу жить, радоваться тому, что живу.
Кто мне не дает?
Хороший вопрос...
Ты вот всегда в своих молитвах просил - избави, Боже, подай. А имел ли право на это? И так Бог нам дал все, что нам нужно, и даже с избытком, а мы постоянно - дай, подари, сделай за нас... И потому, - возможно, только возможно, - и был я у тебя такой тварью. Чтобы ты прощал, доставал меня изо всех тех волчьих ям, куда я сам себя загонял, в последний миг, когда я уже был готов упасть в пропасть, ловил меня за руку... И прощал. Снова прощал.
Ты ведь делал это, Дима. Раз за разом.
И потому имел право просить у Бога.
А я? Что я сделал такого хорошего или важного, чтобы иметь на это право? Или - что я должен сделать?
***
Все. Успокоился. Встал. Стряхнул с бороды и ресниц песок.
Хорошенький, мать его, день рождения.
Прочь отсюда.
Только не оглядываться.
- Серый!
Не оглядываться.
И делать вид, что это полное боли и слез "Серый!" просто шум февральского ветра в ушах.
А не плач преданного мной малыша.
Семь
- Знаешь, Серый, в чем прикол? - спросил меня Димка, в который раз съехав на санках с горы и подбежав ко мне.
Зима решила, хоть и ненадолго, побаловать нас обильно выпавшим снегом, так что мы ловили момент и предавались всяким недолгим зимним развлечениям. Я вот, пока Димка катался, сосредоточенно лепил снеговика.
И был счастлив, черт возьми.
- В чем? - приделав среднюю часть туловища к своей монументальной скульптуре, ответил я.
- А в том, что зима и мороз, а не холодно! - радостно сообщил Димка.
Еще бы, так носиться... Я улыбнулся.
Да и мне, кстати, тоже не холодно. О чем я и сообщил Димке, и он весело кивнул, побежал к подъему на горку.
- Шапку, блин, одень, чудовище! - крикнул я, понимая, что без толку. Все равно ведь не оденет.
Я вздохнул, и принялся за голову своего памятника зиме, пусть и недолговечного, но как будто открывшего тоннель во времени, и из этого тоннеля ощутимо и приятно веяло детством. Вот в чем дело, Димка. В том, что хоть и мороз, и зима, но открыт тоннель в детство. А из детства не может веять холодом.
Так что с тобой, Димка, никогда не холодно, - посмотрел я вслед маленькому братишке, на секунду отвлекшись от снеговика.
***
Я снова остановился около аттракционов. Пустые качели противно и жутковато скрипели, слабо качаясь под светом лампочки. В неровном обрезке трубы вовсю завывал ветер. Судя по тому, что деревья вокруг стояли ровно и так же ровно падал снег, в этом обрезке трубы ветер и поселился, наотрез оказываясь покидать его, обиженным воем нагнетая зимнюю ночь.
В душевной пустоте словно засел кто-то, и теперь игрался теми тяжелыми камнями ошибок, которые я копил внутри себя долгие годы. Я чувствовал, как тяжелое, обреченное спокойствие давит на сердце, прижимает к земле. Врастаю в мерзлую землю, скрытую асфальтом, загибаюсь под мрачным величием высотных домов, и не вижу выхода.
Безумно захотелось вернуться на пляж, превозмогая страх перед невероятным, забрать Димку с собой. Ведь вырвался же он - пусть и ненадолго - оттуда, откуда не возвращаются? Вновь хочется, чтобы сидел на подоконнике, смотрел на закат, не хотел делать уроки, переживал за нашу футбольную сборную, подпевал Цою, звучащему из колонок. Хочется, чтобы он снова жил.
Потому что и мне очень хочется жить.
И поэтому я не вернусь на пляж.
Я боюсь.
Качели начали раскачиваться сильнее. Ветер протяжно взвыл, и затих.
Казалось, смерть перестала быть страшной уже давно. Если на то пошло, то я ее даже ждал, этого умиротворяющего вечного покоя. Мне казалось, что это будет очень просто и обычно, как одуванчики срывать - вот я был, а вот меня и нет. Раз - и все.
Но сегодня, когда смерть показалась рядом, даже не ударила, а просто обозначила удар, - я понял, что смерти боюсь безумно.
Это если принять за факт, что я продолжаю жить.
Домой надо ехать, - решил я. Опять нажраться, или даже уйти в непродолжительный запой. А там и видно будет. Если наутро будет очень и очень плохо, то тогда да - живой. А сейчас надо отвести взгляд от пропасти внутри самого себя, заполнить ее пьяной безнадегой, потому что она всяко лучше крови, омывающей душу, текущей из исколотого мыслями сердца.
Качели продолжали скрипеть, но уже не качались, - они застыли, зависнув по дороге назад в крайней точке своей слабой амплитуды, словно умелый фотограф щелкнул спуском, поймал кадр, да так и оставил. Только со звуком не знал, что делать, и застывшие в таком положении против всех законов физики качели продолжали скрипеть, монотонно и жутко.
Точно, поеду напьюсь. Когда вокруг постоянно такая ересь, то удивляться чему-либо уже нет сил.
Я отвернулся и засунул руку в карман в поисках сигарет. И вспомнил, что они кончились.
Я снова повернулся к качелям.
Просто так, еще раз поглядеть на застывшие во времени качели.
- Ну твою же мать, - укоризненно улыбнувшись, сказал я, исподлобья взглянув на звезды.
Слабо раскачиваясь, на качелях сидел малыш примерно Димкиного возраста и испуганно таращился на меня, спрятав ладони в рукава пуховика. На голове обычная зимняя шапка с логотипом американской то ли бейсбольной, то ли хоккейной команды Нью-Йорка.
- Даров, - подмигнул я. - Закурить не найдется?
***
Больше всего не люблю, когда замерзают руки. Перчатки надо с собой брать, и не выделываться. Забыл, просто забыл. Это бывает.
Я затянулся сигаретой, которую мне протянул мальчик.
Нет, постарше Димки. Лет тринадцать.
- Что тебе по ночам не спится? - созерцая его сбитые простые ботинки, спросил я.
Мальчишка вздохнул, глядя куда-то вперед.
- Боишься?
Он бросил на меня настороженный взгляд. Кивнул.
- Из дома сбежал, - понял я. - Что случилось? Да не бойся ты, чего я, не понимаю, что ли? Как звать-то тебя хоть?
- Ярик, - ломающийся голос уже звучал немного спокойнее.
- Ярослав, стало быть, - я протянул ему руку. - А меня Серега.
Он пожал мою руку, все еще опасливо поглядывая на меня.
- Рассказывай, Ярик.
Ярик как-то бессильно пожал плечами. И начал говорить.
Остров затаился, слушая бессвязную исповедь ребенка. Даже снегопад утих, лишь редкие снежинки опускались на шапку мальчика, не оставляя никакого следа.
История вечная и банальная. Хотел выйти во двор, погулять. Перед уходом в который раз вытащил "десятку" из родительского кошелька. Зачем? Да Бог его знает, мало ли на что нужны деньги в тринадцать лет, - ага, все-таки тринадцать, мимолетно отметил я. И естественно, был за этим занятием застукан мамой. Убежал с этой "десяткой" на улицу.
И решил уйти из дома.
- Почему? - спросил я, выдыхая дым.
Он вздохнул и ничего не ответил.
- Куда деньги хоть потратил, а?
Проел. Куда ж еще. И пачка сигарет. Спички.
- Блин, - только и сказал я. - Ярослав, вы чудите не по-детски.
- Знаю, - согласился он, шмыгнув носом. Казалось, его ломающийся голос звенел на морозе расстроенной струной. - Больше никогда не буду...
- Не будешь, - я кивнул. - А из дома чего убежал?
Ярослав достал пачку из кармана, поглядел на нее некоторое время, потом перевел взгляд на меня.
- Правильно, - улыбнулся я. - Это тоже не надо. Отдай лучше мне.
- Так если не надо, то вам зачем?
Я в последний раз затянулся и, выдыхая дым, выбросил окурок.
- Я ж тебе жизнь спасаю, - проводив окурок глазами, заметил я. - Тебе ж меньше достанется.
Улыбнулся и мальчик, протягивая мне пачку.
- Я ее тут нашел, на площадке, честно...
Конечно, где можно найти едва начатую пачку сигарет? Только ночью на Монастырском острове, где ж еще... Ладно. Я сделал вид, что поверил Ярославу.
- Так чего убежал-то?
Улыбка сразу погасла. Она еще сохраняла форму и былой свет, как сохраняется перед глазами яркая картинка на темном фоне экрана телевизора после выключения, но была уже пуста и быстро исчезала. В глазах мальчика непрошенными слезами заблестела тоска.
- Стыдно, - кивнул я. - Понимаю.
Еще как понимаю. Мне тогда, в аналогичной ситуации, было очень стыдно.
Я облокотился на железную трубу качелей. Некстати подумалось - а вот здесь сегодня я уже умирал от безумного холода, о грехах вспоминал, перед смертью и Богом дрожал. А сейчас вот учу жизни мальчика, у которого грехов гораздо меньше, чем у меня, и вообще жизнь вся впереди.
А я могу только поделиться прошлым.
Потому что я - прошлое.
Общались мы долго. Шутили, рассуждали, вспоминали разные случаи из жизни, обсуждали кинофильмы. Давно я так ни с кем не общался, да и Ярослав, судя по всему, тоже.
Но всему когда-нибудь приходит конец.
Прилетела ворона, опустилась на песок, снова прошлась взад-вперед, как тогда. Когда умирал я.
- Ярик, дружище, - обреченно сказал я. - Сколько времени, не знаешь?
Откуда ему знать? Я не смотрел на него, - смотрел на ворону, которая понимающе вертела головой, - но был уверен, что сейчас он отрицательно качает головой и пожимает плечами. Характерный жест, он даже в процессе разговора несколько раз поднял и опустил плечи безо всякой связи с рвущимися наружу словами. Или это от холода?
Вот я дурак. С самого утра малой на улице, замерз, наверное, как собака. Что с ним делать?
- Щас три часа, - уверенно сказал Ярослав.
Я удивленно поглядел на то, как он щурит глаза, пытаясь рассмотреть показания кварцевого циферблата часов на левой руке. Свет от лампочки он закрывал собственной тенью.
- Да, точно. Три часа ровно.
Отстают твои часы, Ярик. Отстают на добрый час. В три часа я, наверное, только мост переходил.
- Спасибо, - пробормотал я.
Вздохнул.
- Ну, что делать будешь?
Вздохнул и Ярослав, снова пожал плечами.
- Домой иди, а? - я отвесил ему шутливый подзатыльник. Он улыбнулся, уклонился. - Весь день на морозе. И родители волнуются, наверно уже ищут тебя по всему городу. Где живешь-то?
Ворона вспорхнула и улетела.
Ярослав назвал адрес. Улицу и номер дома.
Внутри меня шевельнулась скользкая гадина.
- А квартира?
- Семнадцать, - бесхитростно ответил мальчик, и тут же спохватился. Все-таки нельзя вот так просто каждому встречному рассказывать, где живешь.
Он не врал, это я понял сразу. Нельзя так соврать - не в бровь, а в глаз.
Что ж, привет, Волчонок. Вот и встретились через семь лет.
- Ладно, Ярослав Олегович, - теперь настал его черед удивляться. - Пошли.
- А откуда вы мое отчество знаете? - к нему вернулась былая настороженность. Лучше поздно, чем никогда.
Сейчас он несколько секунд будет вглядываться в мое лицо. Потом вспомнит меня. И что дальше?
Или не вспомнит - обреченно думал я, открыто стоя под взглядом малыша, которого семь лет назад чуть не убил. Олега вспомнил - отца его. Все-таки Ясик тогда еще маленький был, когда я его отца ногами со льдом равнял, когда обиженно звенели песчинки, ударившись о замерзший асфальт. Когда как будто зверь мной овладел.
Нет, не узнаёт, похоже.
Ну да, тогда и мать отворачивала его от меня, к себе прижимала.
- Да так, - медленно проговорил я. - Знакомы мы с твоим отцом. А ты здорово вырос...
Он встал с качелей. И правда - ростом уже почти с меня, ниже всего лишь на голову. Хотя, впрочем, я никогда не отличался выдающимся ростом. Спросить его об отце или не спросить... И хочется, и страшно как-то. Готов ли я к тому, что могу услышать?
Наверное, нет.
Скорее всего, нет.
- Бог с ним, - решил я. - Пошли.
- Идем, - сказал он.
***
До начала пешеходного моста оставались считанные метры. И я понял, что не смогу уйти с острова сейчас. Были тут еще незавершенные дела. Были, я это чувствовал.
Остров одобрительно заскрипел деревьями.
Задолбал уже, если честно, - раздраженно подумал я.
Ветер стих.
- Ярик, а как ты отсюда уезжать думаешь?
То, что Ярослав об этом ни разу не думал, я прекрасно понимал, и все равно ждал ответа. Хоть и знал, что ответа не будет. Пожмет плечами и с надеждой поглядит на меня. Блин, ну как можно быть таким прямым и открытым?
Мне не понять.
- А я не знаю, - он округлил глаза, поднял брови. Поглядел на меня.
Как и предполагалось - вопросительно и с надеждой.
Ох, Ярик...
Я достал из кармана сэкономленную на такси "сотню". Вручил мальчику.
- Вот, на.
- Да не, не надо... - начал протестовать он, но я прервал его:
- Бери-бери. Как у предков тырить, так мы первые...
Он обиженно посмотрел на меня, стыдливо потупил взгляд.
- Я ж говорил, что не буду больше...
- Говорил, - согласился я. - Верю. А деньги возьми. Доедешь на них. На такси, я думаю.
Ярослав некоторое время посопел, но взял протянутую мною купюру.
- А вы?.. Как доедете?
Звучало это, как и должно было звучать - а вы не поедете со мной?
Нет, Ярик. Прости. Я остаюсь.
Я не сказал ни слова, но он все понял и так. И как будто какой-то стержень сломался внутри мальчика. Он словно стал меньше ростом, стал младше на несколько лет, - я впервые подумал о том, какой он все-таки еще ребенок.
Тринадцать лет. Четырнадцать почти. Я тогда уже считал себя взрослым и самостоятельным, был сам себе хозяин и делал, что хотел. А хотел я, как правило, не того, что мне было нужно, а строго противоположных вещей. Вот к примеру - нужно мне было водку жрать до беспамятства, а потом в одних трусах ночью бежать неизвестно откуда неизвестно куда? Нужно мне было курить? Да те же таблетки - нужно мне было их жрать?
Отчего-то мне казалось, что нет. Сильно так казалось.
Интересно, какие сейчас мысли бродят в этой четырнадцатилетней голове? О чем он думает?
- Только ж домой, и никуда больше, понял? - строго спросил я.
- Да понял я, понял, - ответил Ярик, глядя в сторону, под мост, где валами, как мускулами под кожей, играли встречные течения.
- Раз понял, то хорошо. Беги?
Он сделал несколько шагов вперед, остановился. Я засунул немного замерзшие руки в карманы куртки.
- Че там?
Мальчик обернулся. И кивнул мне на прощанье, улыбнувшись и прикрыв глаза.
- Спасибо!
И он побежал по мосту.
Прочь с острова.
Я сейчас в чем-то завидовал ему. Потому что он может убежать с острова, а я - нет. Я не могу себе этого позволить. По крайней мере, пока.
Вот зачем неведомые разработчики этой тупой игры под названием "жизнь" руками судьбы сберегли эту "сотню" у меня в кармане. Чтобы Яська доехать мог. Я ж дурак, я бы таксисту эту купюру бы отдал и сдачи бы не взял...
Нащупав пачку, провалившуюся в широкую дырку кармана, я достал сигарету и закурил. Потом поглядел на небо, закрытое зимними тучами.
Чертово же ж небо. Я до тебя доберусь.
Да ты все обещаешь и обещаешь, - ответила мне своим лукавым взглядом ворона, уже неизвестно сколько сидевшая на перилах моста.
- Прикол, - констатировал я, выдыхая дым.
- Прикол, - подтвердил Димкин голос за моей спиной.
Ворона вспорхнула и улетела, оглашая остров своими хриплыми воплями.
***
- Димка, малыш, - я не оборачивался, но знал - он там, стоит сзади, в нелепых синих шортиках посреди февраля, обутый в пляжные шлепанцы с отрывающейся подошвой. Обувь на нем просто горит, не в силах выдержать бешеный ритм бурлящей жизни одиннадцатилетнего пацаненка...
...ты придурок, Сережа, - сказал я себе. Признай тот факт, что по меньшей мере этому пацаненку сейчас уже восемнадцать лет, и из них он семь лет как мертв.
Мертв.
Димка.
Димка мертв.
А может, именно эта отрывающаяся подошва и стала причиной того, что Димка на секунду отвлекся на нее, замешкался и в него врезалась та гора металла?
- Серый, - да, это Димкин голос. - Какая теперь разница?
Ага. Димка может читать мысли. Хотя, - чему я, собственно, удивляюсь?
- Не читаю я твоих мыслей, успокойся, - мне кажется, или голос Димки немного дрожит? - Я просто тебя, Серый, очень хорошо знаю!
Я закрыл глаза. Медленно, переступая с ноги на ногу, повернулся.
- Серый, ну прекращай, - Димка почти умолял. - Я понимаю, что это все немного странно, может, страшновато, но я прошу тебя...
Конечно же, я не видел его, потому что глаза мои были закрыты. Но я слышал голос, и потому перед глазами была объемная картина. Димка стоит в своем спортивном костюме еще времен интерната, и виновато смотрит на меня, - уже что-то натворил. А я подхожу и обнимаю его, и ни капли не сержусь, - как можно на него сердиться. Это ведь Димка. А он ко мне - глаза в глаза, снизу вверх, и слезы, стоящие в этих глазах означают так много...
Я, наверное, улыбнулся, потому что услышал Димкин веселый смех.
- Ну и класс, - сказал он. - Открой глаза, ладно?
А и правда. Ну чего я боюсь, в самом деле.
Интересно, он сейчас в шортиках посреди холодной зимы, или в том интернатском костюмчике? - глупо подумал я, открывая глаза.
Он был в шортах.
Правый глаз Димки смотрел на меня со страшным могильным спокойствием.
Второй, закатившийся и мертвый, безучастно изучал небо.
Тяжело сокращалась в дыхании проломленная грудная клетка, из мертвого приоткрытого рта текла струйка крови.
Я на земле. Я пытаюсь дышать, но слышу только свист легких, грудь готова разорваться, сломиться под напором сердечной мышцы, в панике рвущейся из темноты моего нутра. Черный остров на фоне резкими толчками уходит назад, вместе с освещаемым фонарями моста, как рок-звезда на сцене, Димкой. Мертвым Димкой. Почему они скачут назад, да еще и так неровно?
Я понял. Это я судорожно отползаю от бледного, покореженного, покрытого синевато-желтыми пятнами Димки на черном фоне бутафорских раскачивающихся деревьев.
- Ты Димка?.. - хриплю я, задыхаясь.
- Что, Серый? - удивленно спрашивает Димкиным голосом та мертвая кукла, что стоит передо мной, глядя одним глазом в небо.
- Ты не Димка... - кажется, голова сейчас лопнет от ужаса.
- Да ну ладно...
Голова этого существа неестественно дернулась, словно шейные позвонки у него были сломаны.
- Блин, ну Серый, ну я не специально, - сказал Димка, разбрызгивая по губам текущую кровь. - Это не только я решаю, это и ты тоже...
Он потянул ко мне руку. Ощутимо повеяло тленом и холодом, тем холодом, от которого в панике съеживается и кажется незаметным даже февральский мороз, - холодом разрытой могилы.
Наверное, я улыбнулся, когда обреченно прикрыл глаза.
Возможно. Бог его знает.
Но моя правая дрожащая рука сама потянулась в ответ. И когда мои замерзшие пальцы столкнулись с холодными и твердыми пальцами Димки, я почувствовал - зимний холод ничто. Как будто молнией пронизало всего меня, как будто душу покрыл серый иней. Сердце замедлило ритм.
- Только скажи мне, зачем...
Налетел порыв ветра, зашумели деревья.
Когда подобное происходит в фильмах, дополнительный эффект ужаса создает звуковое оформление, - музыка всегда соответствующая, тревожная, гремящая, резкая. Но теперь я знаю - гораздо страшнее, когда вокруг естественная тишина, нарушаемая только ветром в ушах и шумом деревьев...
Минуточку, - вырвалась из цепких лап ужаса трезвая мысль.
Сейчас середина зимы. А почему деревья шумят, как будто покрыты листвой?
И почему я опять слышу, как капает талый песок, протекая между мертвыми пальцами Димки, что намертво сцеплены с моими железной хваткой его руки?
Все.
Я больше не могу так. Иду с тобой, и будь что будет.
- Спасибо, Серый, - весело сказал Димка.
Я расхохотался и открыл глаза.
Восемь
Наверное, мне очень хотелось, чтобы он не замерз.
Сколько я с ним не воевал, все равно он не одевал шапку. Вечное "еще чего!" - и вперед, навстречу зиме. Странно, но Димка, не признававший шапок и перчаток, никогда не жаловался на холод, и во время бесхарактерной дождливой зимы и пронизывающей морозной весны хоть бы раз кашлянул, - не простуживался он, и все тут. Это, безусловно, было хорошо, но все равно - я очень боялся того, что он перемерзнет и заболеет.
Этого не случалось. Наши страхи, как правило, не имеют ничего общего с реальностью и обычно не сбываются, только если мы сами не сделаем все, чтобы оказаться правыми в своей боязни чего-либо. Реальность смеется над нами, ожидающими атаки с одной стороны и возводящими непроходимые баррикады на пути реализации страхов, при этом совершенно забывая про тылы и фланги.
И именно оттуда нас атакуют в незащищенные места, которые мы в спешке забываем укрепить. Торопимся жить, дергаемся, мечемся - и получаем.
Впрочем, и Димке бывало холодно.
Всю зиму бесперебойно в квартире шмалили батареи, несмотря на то, что термометр за окном редко опускался ниже нуля. Конечно, иногда отопление выключали на пару дней, и этому мы с Димкой - существа хладолюбивые и малоизученные - были очень рады.
А потом пришла весна, сходу ударив под дых чахлой и слезливой зиме морозом под минус пятнадцать. В тот же день отопление отключили.
Я дал себе слово сжечь Димкины вещи, в которых он ходил в интернатском прошлом. Мое воображение рисовало картину сожжения этих несчастных шмоток отчетливо и живо - мы с ним выбираемся в лес, и пока Димка неумело и отчаянно пытается поставить палатку, я рублю дрова для костра. Потом наконец-то прекращаю мучения ребенка и ставлю палатку сам, чувствуя за спиной расстроенный взгляд Димки, тихо улыбаясь про себя. Вбиваю последний колышек и искренне хвалю его за очень хорошую, - нет, ну правда хорошую! - попытку и уверяю, что в следующий раз у него получится и без моей помощи.
А потом, когда темнота упадет на лес, и во всей вселенной останемся только мы наедине с костром и со своим прошлым, я извлеку из рюкзака все его старые вещи и постепенно скормлю это все огню. Языки пламени будут плясать отражением на наших щеках, а глаза наши будут блестеть, неотрывно наблюдая за тем, как сгорает Димкино прошлое, оставляя лишь пепел от прошедших лет. Это - как таинственный языческий ритуал, знаменующий новое начало, отправную точку пересечения линий жизни. Моей и его.
Ночью же, когда Димка уснет у меня на коленях, я положу его на каремат, укрою спальником, позлюсь на себя за то, что решил разжечь костер настолько далеко от палатки, что теперь ее и не видно, ее как будто бы и нет - она там, во тьме.
А есть ли тьма? Нет, тьмы нет. Тьма изобилует образами и сущностями, здесь же нет ничего. Нет ничего, кроме нас и костра, - а вокруг черное ничто, холодное и пустое. Только звезды светят сквозь причудливо вырезанный верхушками деревьев кусок неба. Я, Димка, костер и звезды. И пепел от его прошлого, которое съел голодный красный зверь, поселившийся в огне.
Я буду вздрагивать при каждом шорохе в ночном лесу, не выпуская из руки топор, обращать внимание на любую мелочь, на любую смутную тень. При этом я не буду отводить взгляд от костра, - сейчас мы с ним неразрывно связаны общими целями. Красный огненный зверь вселится в меня, и я буду готов уничтожить любого, кто осмелится потревожить сон мальчика Димки. А палатка так и простоит пустой и одинокой всю ночь...
...но так не случилось. И честно говоря, я был рад этому - денег на теплые вещи у меня на тот момент не было, и потому спортивный костюм, который приехал вместе с Димкой из интерната, пришелся очень кстати.
Тем не менее, Димчик, на улице стойко переносивший все тяготы и лишения атмосферных явлений, дома отчего-то сразу замерзал, сидел на диване, поджав под себя ноги, и прятал нос в высоком воротнике черной кофты, на левой стороне которой был по-хамски нагло и криво пришит логотип фирмы "Найк".
- Чего, малой, холодно? - задал тогда я совершенно глупый вопрос.
Димка только кивнул и грустно посмотрел на меня.
- Залезай под... ну, эту фигню, и не мучайся, - я кивнул на сложенное вчетверо красное ватное одеяло, что находилось на диване рядом с Димкой.
Эту фигню. Часто бывает, если честно. Стараюсь с собой бороться. Если уже становится лень слова вспоминать, то что ж дальше-то будет.
Он неопределенно покачал головой. Я уже знал - если Димка неопределенно качает головой и при этом отрешенно смотрит куда-то вперед невидящим взглядом, это значит, что сейчас он даже не особо слушает то, что ему говорят. Димка думает. Или мечтает.
Или болеет, - обожгла вдруг мысль.
Я подошел к нему, прикоснулся ко лбу пальцами. Нет, вроде нет температуры, холодный... и тут же с досадой поморщился. Сколько раз в моем детстве я загибался от высочайшей температуры, а лоб был издевательски холодный? То-то же.
Димка посмотрел на меня исподлобья, как-то настороженно.
- Да что с тобой? - я по-настоящему встревожился. - Рассказывай. В школе что-то?
Ну какая школа? - снова оборвал я себя с досадой. При чем тут школа?
Я обнял его за плечи.
- Ну прости меня, Димкин. Дурак я, понимаешь?
- Да ладно, - он прижался ко мне, вздохнул.
Помолчали. Я ждал. Терпеливо ждал, понимая, что торопить его нельзя. Он сам все скажет, только позволит мыслям уложиться в ровную четкую фразу, способную выразить все. Эта фраза будет вершиной айсберга, куполом парашюта, от которого тянутся тросы ко всему тому, что является Димкой.
Димка снова вздохнул.
- Серый, - с трудом сказал он. - Почему... Почему?
Почему что, малой? Почему я подобрал тебя с улицы? Или почему я такой дурак? Или ты хочешь узнать, почему так холодно? Или что?
Что ты имеешь в виду, чудо?
Парашют - не парашютист. Фраза - не Димка.
- Потому что так надо и иначе не будет, - твердо ответил я, как мне показалось, на все сразу.
Хоть парашют и не раскрылся, падать вниз было совсем не страшно.
***
Страх затаился в ожидании, свернувшись клубком в глубине сознания и глядя оттуда пустым немигающим взглядом вертикальных зрачков. Страх - липкая и гнусная змея. Которая боится моего желания.
Я же сейчас хочу только, чтобы он не замерз.
- Я за сигаретами сгонял, - говорит Димка, - на качелях оставил. Ты нашел?
- Мне передали, - отвечаю я, невольно вздрогнув. - Спасибо.
Мы с Димкой идем по асфальтированной дороге и я держу его за руку, как семь лет назад. Иллюзия ли это? Игры неведомых мне сил? Мне плевать. Главное, что Димка живой, как семь лет назад, в нормальной зимней одежде.
А так - может быть, все, что я вижу, лишь сон, который мне снится?
- Димка, ты мне не снишься? - решил уточнить я на всякий случай.
- Не, ты чего... - весело ответил Димка. - У меня не получится.
- Ладно тебе, не получится, - я скосил глаза в его сторону. - Раньше ж как-то получалось?
- Так то раньше...
Неловкая тишина.
Я смог выдержать в молчании только несколько шагов.
- А почему ты меня с острова не отпускаешь?
- О! Между прочим... - он остановился, явно проигнорировав мой вопрос, засунул руку в карман спортивной кофты. - Ты уронил вот на пляже.
Он протянул мне помятую вырезку из газеты. Я взял ее.
Наверное, и правда уронил на пляже, когда панически убегал...
- Спасибо.
Отчего-то я сильно смутился. Как последний дурак стал правой рукой шарить по карманам, проверяя, - может быть еще что-нибудь потерял. Левую руку, в которой сжимал потертую газетную статью, я почему-то держал на расстоянии от себя.
- Не, остальное на месте, - заметил Димка. Покачал головой, улыбнулся.
- А, - только и сказал я, поглядев вверх. Тучи исчезли, и чистое небо, на котором щедрой рукой кто-то рассыпал множество звезд, освещало остров.
Кажется, я впервые вижу в городском небе столько звезд. И луна, - большая и манерная. Она вполне может себе это позволить, и никто не имеет права упрекнуть ее - потому что бесшабашное солнце на небе сияет днем, когда и так светло, а луна светит ночью, в одиночку разгоняя мрак.
Поднялся легкий, ненавязчивый ветер.
Глупо все как-то. Глупо, неестественно, нереально. Но почему-то кажется гораздо более естественным и реальным, чем серая беспросветная пелена последних семи лет.
Если я сошел с ума, - а я точно сошел с ума, - то...
...то какая разница. Это шизофрения, а шизофрения - нормальное состояние для ряда мыслящих граждан. И, кстати, уже совсем не страшно, - страшно было тогда, в этом бесцветном прошлом.
- Димка, - комом сдавило горло. Застучало сердце.
Тут я, - улыбкой отозвался одиннадцатилетний мальчишка, мой названный брат, опекаемый мною когда-то будущий член общества, уже не пятиклассник, но больше никогда не шестиклассник, - Димка. Неужели он заперт здесь, на Монастырском острове? Тогда каким адом для него были эти семь лет... здесь? Что по сравнению с этим мои "мученические" терзания?
Я присел на корточки, посмотрел в улыбающееся розовощекое лицо, в карие глаза, отражающие свет луны. И расплакался.
Я ребенок, и имею на это полное право.
Он обнял меня и изо всех своих детских сил прижал к себе. Я затих на его груди, вдыхая мешанину запахов, - и духота пуховика, и казенный запах интерната, - все-таки он в этом костюме, - и родное дыхание Димки. Было все. Как когда-то.
Когда-то все было.
А окажись я сейчас дома, - подумал я почему-то в этот момент, - обнаружил бы я Димкины вещи на своем месте, в шкафу?
Я так и не сжег их. Постоянно вмешивались обстоятельства, и даже когда ушли холода и наступила теплая и улыбчивая весна - не задалось. А после Димкиной смерти жестокие обстоятельства цинично позволили это сделать, умыв руки и перестав вмешиваться в мою жизнь. Но сжечь вещи после всего - это было бы преступлением. Против себя и своей памяти. А это очень страшно - держать ответ перед своей памятью. Она выслушает и попытается понять, но не простит.
Ничего и никогда.
Я отстранился от Димки, поглядел на него.
В его глазах стояли слезы.
Мертвые не плачут. Им незачем и не за кем плакать.
Живой.
- Димка, поехали домой?
Он вздохнул, отошел на шаг. Затем нагнулся и подобрал вырезку из газеты, которую я опять-таки уронил.
- Ты уронил, Серый, - укоризненно сказал он.
Я мысленно сплюнул, раздосадованный на себя.
- Спасибо, - поглядел на мятый тонкий листок плохой газетной бумаги. - Читал?
Скажи мне честно, - язвительно поинтересовался я у себя. Ты мог бы придумать более глупый вопрос? Нет, - честно ответил сам себе. Я считаю, что с собой нужно разговаривать исключительно честно; когда человек лжет другим - это лицедейство, театр одного актера. Когда лжет себе - это уже диагноз.
- Читал, - просто ответил Димка, улыбнувшись. - Глупо получилось.
Он почему-то замолк.
- Серый, - произнес через минуту. - Ты мне скажи...
- Что сказать-то?
- Не, ну ты мне скажи...
Димка явно был смущен.
- Да что случилось-то?
Ехидно заворочался в моем сознании внутренний голос, - да нет, ничего, кроме того, что ты холодной февральской ночью общаешься с мальчиком, которого уже семь лет как нет в живых.
Мне показалось, что остров дернулся, как будто получил пощечину.
Димка не отреагировал никак.
Я решился.
- Слушай, Димка...
И как спросить? Любой вопрос - как будто интервью беру. Черт, никогда не умел разговаривать на серьезные темы, никогда не умел четко и холодно принимать решения. И уж точно - их реализовывать. Времени учиться нет.
Попытаюсь обойтись тем, что есть...
- Можно пару вопросов?
- Давай, - легко и беззаботно согласился он, но тут же посерьезнел, взволнованно поднял кверху брови. - Только ты мне сейчас скажи... Если холодно - сразу скажи. Вот только честно. Тебе сейчас не холодно?
А тебе?
- Нет, - ответил я совершенно искренне. - С тобой, Димка, никогда не холодно.
Глаза Димки счастливо заблестели.
Аарон К. Макдауэлл,
Днепропетровск, Украина
Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь." Еккл. 1:18
Автор не гений. Но он очень старается :P
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
