Опасное время

Самое опасное время – с половины третьего ночи до четырёх часов утра. Люди в это время спят крепким сном. Умаявшись от неусыпного бдения и обхода объектов, сторожа тоже спят: они тоже люди. А воры тем временем орудуют.
Но не здесь. Здесь им облом – как раз у сетки, отгородившей от шумного спального квартала новостройку Ксении Андреевны. Сетка, с двух сторон прикрепившись к сторожевому вагончику, взяла в объятья поднятый уже до крыши дом и замкнулась на соседнем, на углах слепого, без окон торца. Получилась как бы зона.
В вагончике, присев на лавку у стола, бодрствует Иван Алексеевич – Лексеич, как звали его в той, которая была раньше, в настоящей, в его зоне, где был «плач и скрежет зубов». Лексеич и не помнит уже, когда и как оно так вышло, что матерщина да зэковская феня ушли из его речи и засветилась она библейскими речениями. Наверное, в тот год, седьмой, когда стал верующим…
Грохот проходящего невдалеке поезда поднял Лексеича с лавки. Под этот визг и лязг могут что-нибудь стащить. Взяв со стола аккумуляторный фонарь, Лексеич вышел из вагончика. Неторопливо, высвечивая по сторонам охраняемое добро, обошёл стройку. Тишина, наступившая после ушедшего в даль поезда, заполнила собою ночь. Ни топота, ни скрипа, ни шороха, только лёгкий зуммер двух неоновых фонарей да едва слышный, сонный ветерок навевают чувство покоя.
Но Лексеич настороже. В зоне всегда так: в любой момент ждёшь какой-нибудь каверзы и держишь круговую оборону, так что уши и впрямь делаются локаторами, а затылок зрячим. И вот оно, то самое мгновение опасности,– Лексеич скорее чувством, чем слухом, уловил его, круто обернулся, взглядом и светом фонаря упёрся в сетку.
– Кто там?
Неясное очертание тёмной фигуры дохнуло на Лексеича водочным перегаром:
– Мужик, пожалей Христа ради душу грешную. Дай попить, нето сгорю.
Лексеич подошёл поближе к сетке. Фонарь выхватил из темноты широкоскулое худое лицо. Что-то очень уж знакомое смотрело на Лексеича из-под густых, сходящихся на переносице бровей – что-то из прошлого.
« Господи! – чуть не вырвалось у сторожа. – Как это может быть?»
Время как бы свернулось, а вместе с ним и расстояние, и он уже стоял в зоне, в умывальнике своего барака, перед зеркалом, и оттуда, из-под кустистых бровей, прямо в нутро вонзились укором прищуренные жгучие глаза.
«Господи,– опять взмолился про себя Лексеич, – убери наваждение». – И тотчас же в голове прояснилось, и в свете фонаря он увидел ромбы сетки, отделяющей его от незваного пришельца, и за ними лицо, такое знакомое, такое похожее на его собственное, что он вскрикнул:
– Лёша?!
– Что?.. А ты кто? – оттуда, из-за сетки. – Убери фонарь – тебя не видно.
– Лексеич я, – заговорил сторож, – Иван Алексеевич, разве не помнишь? Ты подойди вон туда, – указал он лучом фонаря, – к свету, к столбу, чтоб и тебя было видно и меня.
Пришелец скрылся в темноте, но вскоре появился в свете неона. Сторож на всякий случай поводил светом фонаря по территории стройки и подошёл к воротам.
– Лексеич! Вот так встреча…
« Не делай этого, не открывай!» – услышал Иван Алексеевич беззвучный приказ и вслед за ним – поставленный почти по Грибоедову собственный вопрос: – «А что, если узнает, – что станет говорить сестрица Ксения Андревна?»
«А всё же, как не открыть? – подумал он спустя секунду, вспотевшей рукой нащупывая в кармане ключ от ворот. – Человеку плохо. И не совсем чужому – ближнему в некотором роде.
– Заходи, Лёша… – грудным голосом проговорил Лексеич, открывая ворота.
В вагончике, сидя друг против друга у стола, пили купеческий чай, не крепчайший, но и не слабо заваренный.
Допив из кружки остаток, Лёха перевёл дыхание и улыбнулся.
– Хорошо. Кажется, раскумарился.
– Лёша, Лёша… – сокрушённо выдохнул Иван Алексеевич. – Не оставил ты феню. Ну, сказал бы: поправил силы… Но это я к слову. Ты другое мне скажи: как ты попал сюда и … – он подыскивал нужное выражение – в эту ситуацию?
– А-а-а, набрался я через край. У приятеля на именинах. Это недалеко отсюда, в Гаю-на-Песках. Потом на природу потянуло. Прихватили с собой пару литров самогона и у озера выпили. А дальше… дальше, помню, брёл по улице – пить страшно хочется – и вижу: вагончик и свет внутри.
– Лёша, – Иван Алексеевич посмотрел на его взлохмаченные волосы, – а как же ты?.. Ты в зоне в собрание ходил и вроде покаялся…
– Вроде. В зоне всё было ясно. Братья со свободы приходили, и словом питали, и продуктами подогревали. Но на свободе жизнь оказалась труднее и сложнее, и когда сам стал питаться из Библии, то понял, что не могу глотать, закрыв глаза, жую, жую, а не разжевать. И вот думаю: а этот ли харч мне нужен? Вот смотри – у тебя я вижу, тут Библия лежит: – в Евангелии от Луки написано, что Господь сказал Своим: «когда исполните всё повелённое вам, говорите: «мы рабы, ничего не стоящие», – а Павел, апостол, говорит другое: «вы куплены дорогою ценою», – «драгоценною Кровью Христа», – объясняет апостол Пётр. Получается что? Что за одних Иисус кровь пролил – и искупил их из рабства греха, свободными сделал, а других просто сделал Своими рабами?
– Что ты говоришь, Лёша! – Лексеич поднялся со скамьи. – Все, кто верует в Иисуса, – дети Отца Небесного. И должны быть покорны Ему, как настоящие рабы. И если послужили Ему, не кичиться этим, потому что все наши способности – от Него, а сами по себе мы ничего не стоим перед Его славой, перед величием. И вместе с тем дороги Ему – потому что дети Его.
– Эх, Лексеич, Лексеич… Лёха сочувственно вздохнул. – Дитя ты великовозрастное. Смотрю, почти вся голова седая. Не от лет – от ума и от горя. Нахлебался ты его, как баланды. Но одного так и не понял в свои сорок пять (или семь?) лет: самому надо брать то, что Бог уже дал тебе.
– Не совсем понятно, Лёша.
– Вот-вот, я и говорю тебе, что ты не понимаешь самой малости. Но она-то как раз очень важна, Иван Алексеевич. Вслушайся: Иван Алексеевич, учитель российской словесности, – и какая-то стройка, какой-то захудалый вагончик, пыль и убожество.
– А что делать? После зоны в учительство, ты знаешь, дорога закрыта. Куда мне было податься? Я – к пресвитеру. Он поговорил с сестрой Ксенией Андреевной, и она дала мне эту работу. Я и за это благодарен Господу.
– Так-то оно так, Алексеевич, но в Евангелии написано: если можешь, лучшим воспользуйся.
– Да что я могу без Господа, Лёша?
– С Господом, Иван Алексеевич, с Господом. Как написано: «Всё могу в укрепляющем меня Иисусе Христе». Надо подыскать для тебя занятие получше, пусть даже не строго по образованию, но достойное, что-нибудь такое…
Лёха приумолк и выжидающе смотрел на Ивана Алексеевича. Пауза продлилась лишь несколько секунд, но сторож успел уловить звуки тревоги: вроде как чьи-то шаги, осторожные и вкрадчивые.
– Подожди-ка! – бросил он Лёхе и выскочил из вагончика.
Расчищая в темноте дорогу светом фонаря, быстро обошёл стройку и вернулся к вагончику. Остановился и вслушался в тишину. Всё тот же зуммер неоновых светильников усиливал её до гула в ушах.
– Что-нибудь случилось? – спросил его Лёха, когда Иван Алексеевич вернулся в вагончик.
– Почудилось, должно быть.
– Я, знаешь, что подумал… – Лёха пытливо всматривался в лицо Ивана Алексеевича. – Ты, я вижу, человек надёжный, тебе можно доверять… Как у тебя со временем? Ты как работаешь? Есть свободные дни между сменами?
– Вот сегодня утром, в восемь часов, сдам дежурство, а завтра, в пять вечера, заступаю.
– Плотно, слишком плотно, Иван Алексеевич. Жаль мне тебя. Ты хоть в церкви бываешь?
– Если не работаю, не пропускаю служение.
– Да? И какое оно у тебя?
– Да я… – Лексеич замялся. – Проповедников слушаю… молюсь… о нуждах…
– А в зоне ты говорил. Каждое воскресенье. С кафедры. И как говорил! Каялись люди, даже посреди проповеди. А здесь тебе дают проповедовать?
Лексеич напряжённо молчал, потом выдавил из себя:
– Пресвитер говорит: подождать надо…
– Чего ждать, Иван Алексеевич? – Лёха привстал. – Второго пришествия Господа, когда надо будет дать ответ на вопрос: что ты делал, раб ленивый и лукавый? Дорожил ты временем, зная, что дни лукавы? Как исполнил повелённое тебе: иди и научи?
Неожиданное обличение задело Лексеича за живое.
– А сам-то т-ты что? – дрожащим голосом спросил он Лёху. – Сам кого являешь людям?
В зоне они всегда понимали друг друга. Наружно схожие между собою настолько, что их считали не очень далёкими родственниками, они часто спорили, но споры никогда не приводили к вражде, и, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, несмотря на то, что жили не рядом, они по вечерам сходились у железной решётки, разделявшей надвое двор между их бараками, и спорили. Вопросами, возникшими у него при чтении Библии, Лёха терзал своего старшего соузника, а Иван Алексеевич, отвечая на них, неизменно подводил собеседника к распятию и к примирению с Богом крестной смертью Иисуса. И теперь – как бы и не было трёх лет разлуки – в нескольких словах Ивана Алексеевича Лёха уловил брошенный в его адрес намёк.
– Ты не думай, брат, что я пропащий. – Он встал со скамьи, выпрямился во весь рост. – Эта выпивка – досадный эпизод, не больше. Да и раскаялся я уже. И в церковь хожу, только не в твою – в другую, в церковь живой веры, в пламенеющую, в церковь победителей. Видел бы ты, как Дух поднимает наши руки в прославлении Христа, как уверенность даёт, что всё Он для нас уже сделал, только имей веру и возьми то, что Он для нас приготовил!
Леха улыбнулся и протянул руки к Ивану Алексеевичу.
«Бух! бух! бух! бух!» – Нет, это не от Лёхи – он не сделал ещё ни шагу. И на дворе – шестым чувством сторожа определил Иван Алексеевич – тоже тихо. Это в висках стучит, сердце бьётся учащённо. Но отчего?
Леха приблизился почти вплотную, положил руку на плечо. Мгновенное прикосновение человеческого тепла вытеснило из души Ивана Алексеевича чувство неуёмного сиротства. То, о чём он многие годы жалел, о чём бесслёзно, молчаливо плакал ещё в зоне, на нарах, и теперь, когда ложился на узкую койку в домике приютившеё его старенькой верующей четы, – то, что порой не давало дышать и вместе с тем странным образом поддерживало его (ох, уже бывшая) жена – её хрустальный смех, когда они ещё только встречались, и глубокие, просящие (нет, не выпросившие) пощады глаза, когда он через полгода после свадьбы застал её в кабинете биологии с высоким статным физруком, – вся давняя неприкаянность отступила, уступила место зародившейся надежде на то, что прошлое станет прошлым и в сердце.
– Брат… – Выдержав надлежащую в таких случаях паузу, Лёха проговорил: – Или лучше – можно, я буду батей тебя называть? Я ведь детдомовский. И у тебя, я знаю, родных никого не осталось. После зоны ты «пришёл к своим, и свои… не приняли». Как евреи не приняли Иисуса. Как дОлжно не приняли. Теперь нам надо держаться друг друга… У меня дело к тебе есть. Серьёзное. Ст0ящее дело.
– На сколько лет срока? – Иван Алексеевич улыбался и шутил. Напряжение уже прошло, он расположился к Лёше, вкушал благость дружеского общения.
– На сколько лет, не знаю. – Лёха был серьёзен. – На сколько тебя хватит. Это поездки один раз в неделю. А одна поездка займёт четыре-пять часов. У нас в Новом Херсоне небольшая группа образовалась. Хорошие ребята, активные. Но материально им трудно. Мы им помогаем продуктами, одеждой, иногда деньгами, – чем можем. Но вот машину не всегда можем отправить, да и накладно это: на бензин ещё потратиться надо. Автобусом – намного дешевле. И если прибавить к этому ещё двадцать гривен – тебе за поездку, – то всё равно дешевле получится. Ну, как, батя, согласен?
Иван Алексеевич смутился.
– Совестно как-то за доброе дело деньги брать.
– Ничего, это нормально: «трудящийся достоин награды за труды свои». Ты ведь не только для плоти им посылки возить будешь – для души благую весть о нашем дорогом Господе будешь доставлять. Я знаю, ты умеешь глубоко посеять…
Иван Алексеевич посмотрел на Лёшино просветлённое лицо, и ему стало стыдно оттого, что вот близкий человек доставил ему чувство душевного равновесия, а сам он ничем Лёше не воздал, не спросил даже про житьё-бытьё. Он вздохнул.
– Ты что – сомневаешься? – по-своему понял его Лёха.
– Да нет, – успокоил его Иван Алексеевич. – Я о другом думаю. Ты когда вышел оттуда?
– Через три дня четыре месяца исполнится.
– Ну, и как устроился? Где обитаешь?
– С таким же, как я, холостяком снимаем однокомнатную квартиру на двоих. Недалеко отсюда. И довольно дёшево: надо только коммунальные счета оплачивать, – но хозяйка условие поставила: посторонних никого в квартиру не приводить.
– Где-то работаешь?
– По договору. Парфюмерию по разным конторам сбываю. Баксов четыреста выходит в месяц.
– Может, ещё чаю выпьешь? – спросил Иван Алексеевич. – У меня и колбаска есть. – Ему хотелось чем-то ощутимым одарить Лёшу, по праву и по долгу старшего окружить его заботой.
– Спасибо, нет времени. Смотри, – Лёха показал на часы над окошком. – Уже полпятого. – И в окошко: – Видишь, рассвело уже. С утра надо в Новый Херсон ехать, мешок отвезти. Ты, наверно, устал? Придётся мне, если ты не поедешь.
– Почему же не поеду? – Ивану Алексеевичу стало неловко: он так и не ответил на Лёшино предложение потрудиться ради Господа. – Поеду, обязательно поеду, посещу братьев со Словом Божьим, узнаю, как они живут, в чём нуждаются…
– Хорошо. – Лёха подошёл к выходу. – Тогда я сейчас домой смотаюсь, мешок принесу и деньги – на дорогу тебе и аванс.
– Постой, ворота отопру. – Иван Алексеевич сунул руку в карман. Там было пусто. Ключей не оказалось и в другом кармане. Лексеич посмотрел на Лёху: – И воров, как говорится, не было, и батьку не украли, а ключи куда-то девались.
– Может, выронил? – предположил Лёха.
– Что ж это такое? Что за оказия? – непонятно кого: то ли себя, то ли стоявшего у двери Лёху, – не надеясь на ответ, вопрошал Иван Алексеевич. – «Вот что! – Он увидел в происшествии знак: – Нет ключа – дорога закрыта».
– Сюжет запутывается. – В голосе Лёхи прозвучала досада. – Слушай, а в замке ты их не оставил?
– В замке? – Шлёпнув себя по лбу, Иван Алексеевич выскочил из вагончика.
Так и есть! Почти полтора часа замок провисел на железной ручке ворот. Ключ торчал в скважине. И с него свисала вся связка.
«Ах, ты раб нерадивый! – молча ругал себя Лексеич. – Так ты службу несёшь?..»
– Ладно, батя. – Лёхина рука легла ему на плечо. – То хорошо, что хорошо кончается. Я пошёл.
Проводив его, Иван Алексеевич выключил светильники и внимательно осмотрел территорию. Всё, что оставалось там со вчерашнего дня, было на месте, всё в целости и сохранности. За всю ночь никто ничего не тронул, опасное время прошло.
«А есть ли время безопасное? – спросил он себя. – Во плоти ведь живём…»
На узком сколоченном из досок топчанчике, прилепившемся к продольной стенке вагончика, он привык, закрыв глаза, отдыхать перед утром. Но теперь не успел улечься, как его сразу унесло в открытое море. Поначалу оно только лениво шевелилось под лодкой, потом стало покачивать её, как люльку, легонько-легонько и долго-долго, и вдруг швырнуло к скалистому мысу, разбило о подводные камни. Он уцепился за острый каменный выступ и повис между спасительной скалой и пучиной. Пальцы немели и медленно разжимались. А немного в стороне два ангела: спустившийся с неба и вышедший из моря – сошлись в поединке, и гремели их мечи – огненный и тёмный, как воронье крыло.
И грянул гром. Лексеич вскочил с топчана и глянул в окно. Леха настойчиво колотил чем-то железным по решётке ворот.
– Батя!.. Лексеич!
– Иду-иду… – Лексеич уже подходил к воротам, на ходу доставая из кармана ключи.
– Тебя не украли? – иронически осведомился Лёха.
– Как видишь, я на месте.
– Там, где следует, так ведь? – Лёха довольно усмехнулся и подал Ивану Алексеевичу небольшой обвязанный верёвкой мешок. – И вот тебе двадцать пять гривен и адрес: Привокзальная, шесть. В двух минутах ходьбы от автовокзала. Там Вадик живёт. Ему и передашь посылку. Лично. Там ещё тётка глухонемая может быть дома, ей не оставляй: она православная и нас не признаёт. Всё понятно?
– Да.
– Ну, удачи тебе. Бывай. Я побежал: дел невпроворот.
– Всего доброго, Лёша. С Богом.
Ночь прошла, дежурство оканчивалось, но какое-то непонятное чувство царапало душу.
«А, ясно, – сказал он себе, – это грешная плоть ноет – ей трудиться не хочется».
Он взялся за мешок. Тот оказался увесистым – килограммов на двенадцать, не меньше, – и нести его было неудобно.
«Должно быть, консервы», – подумал Иван Алексеевич, открывая дверь вагончика. Поставил мешок у двери и взглянул на часы.
Ксения Андревна приедет только в половине восьмого. Ещё полчаса до конца работы. Можно и к поездке подготовиться.
«Надо всё из мешка в рюкзак переложить, – решил Иван Алексеевич. – Так будет сподручнее».
Он снял с вешалки рюкзак, перенёс мешок на топчан и, надрывая пальцы, с трудом развязал верёвку. И услышал, как подъехала к стройке машина, остановилась у ворот.
Приехала сама Ксения Андревна, раньше времени.
Устремлённый в окошко взгляд Ивана Алексеевича зацепился за две кружки, оставленные на столе после чаепития. «Смотри, смотри! Чтó выскажет тебе сестрица Ксения Андревна? С кем ты тут чаёвничал?» – Сторож мигом убрал кружки в стол и побежал открывать ворота.
Ксения Андреевна стояла на улице и смотрела в сторону своего почти уже выстроенного детища. Завидев сторожа, она живо повернулась в его сторону:
– Доброе утро, Иван Алексеевич. Как дежурство прошло?
– Утро доброе: происшествий не было, – ответил он, невольно глядя на её стройную не по годам фигуру. В прошлом году Ксения Андреевна неожиданно овдовела, перестала покрывать голову, и теперь её пышными волосами едва заметно играл проснувшийся после ночи ветерок.
«Если бы не это её богатство, – Иван Алексеевич искоса взглянул на выстроенный дом, – я сделал бы ей предложение».
– Я не собиралась так рано заезжать сюда, – заговорила Ксения Андреевна. – Заехала по пути. И хорошо, а то бы не застала вас. А мне нужно вас видеть. По двум причинам. Во-первых, я хочу сделать вам предложение.
«Интересно!» – чуть не вырвалось у него.
–Как вы относитесь к тому, чтобы занять место управляющего?
«Что-о-о? – И мгновенно мелькнула у него мысль: – "если можешь сделаться свободным, лучшим воспользуйся».
– Это так неожиданно, – тихо сказал он Ксении Андреевне.
– Вы подумайте, подумайте, потому что я предлагаю вам нелёгкую жизнь. Взвесьте свои силы. Но не затягивайте с ответом: я устала обо всём хлопотать в одиночку. – Она перевела дыхание. – А второе… У вас есть дети?
– Не-ет…
– Странно… вчера один мужчина спрашивал вас. Очень молодо выглядит. Я подумала: не сын ли ваш? Поразительно схожее с вашим лицо. Сказал, что хотел бы вас видеть. Я не помню ваш адрес домашний и посоветовала ему прийти сюда к концу дежурства… Ну, всего доброго, с Богом, и до следующей встречи.
Иван Алексеевич сделал над собой усилие:
– До свидания. – И пошёл к вагончику.
Леха, Лёша, Лёшенька… Его тощая фигура убегала куда-то с глаз и опять возникала вблизи – так стервятник над падалью кружит. Ивану Алексеевичу сделалось не по себе, потемнело в глазах, будто ночь вернулась. С этим надо покончить.
Он уже стоял перед топчаном и смотрел на мешок.
«Порождение ехиднино!» – опрокинул его рывком – и оттуда обёрнутые сэконд-хэндом посыпались камни. Вместо хлеба, вместо продуктов.
Здесь, где-то между камнями, скрывалась разгадка всего происшедшего минувшей ночью.
Вот оно – целлофановый мешочек с белым порошком, тоже завёрнутый в тряпочку вместе с камнем.
– Как же ты мог, Лёша? Как ты мог? Я же верил тебе. Я же люблю тебя… – Как подкошенный, Иван Алексеевич рухнул на колени, застонал: – Гос-по-ди… Иисус мой, Ты видишь мой грех: я понадеялся на человека.
«Было самое опасное время, а дух твой не бодрствовал, чтобы не впасть в искушение. Ты не подумал про князя тьмы, господствующего в воздухе», – слова, одно за другим, бередили воспалённое сознание.
– Господи, прости меня! – сокрушался Лексеич, – прости…
«Ты охранял доски, металл, кирпич… А о душе своей ты думал? Ты разве не знал, что богопротивник – вор, что «он приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить»?
«Но как распознать вора? Ведь он «принимает вид ангела света»».
«К тебе это разве не относится: «не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они»?
«Как же, Господи, как?»
«Написано: «Воззови ко Мне – и Я отвечу тебе». За всю ночь, Иван, ты хоть раз обратился к своему Господу, чтоб испытать происходящее крестной жертвой?»
– Прости, Господи! Прости … – на весь вагончик возопиял Иван.
«Ты же помнишь, Иван, что написано о прощении: «Если исповедуем грехи… то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи… и очистит нас от всякой неправды».
– Согрешил я, Господь мой, пред Тобой и пред Ксенией. Впал в искушение, невесть что возомнил о себе, о своём таланте, вроде он и не Твой дар. Прости меня, Лексеича малого, раба, ничего не стОящего… Благодарю Тебя за кровь, пролитую за меня, за Твоё прощение в ней. Аминь.
Поблек, растворился в сознании антураж убогого сторожевого вагончика – перед Лексеичем развернулся древний библейский вид иерусалимских окрестностей. Не три – на фоне бездонного неба возвышался всего лишь один крест. Стоя на коленях перед его подножием, благоговея перед Иисусом, он взирал, как в содроганиях Распятого умирает его, Лексеича, грех, – и высеченные муками Господа слёзы брызнули из глаз.
И ещё одно место из Писания пришло на память: «иди и впредь не греши».
Иван Алексеевич поднялся с колен, глубоко вздохнул, повёл плечами, чувствуя, как руки наливаются утренней свежестью, посмотрел в окно. Мимо охраняемой территории проходили по своим делам люди.
«Господи, Ты даруешь мне новый день. Ты видишь, я не заботился о нём, – молча проговорил Иван Алексеевич. – Но этот день сам принёс новые заботы. Наставь меня, чтО ответить на предложение Ксении, и чтО мне делать с моим, несделанным?..»
– Э, нет, не надо теперь об этом, – сказал он сам себе вслух. – То, о чём ты теперь спрашиваешь, – из другого сюжета. «Всему своё время, и время всякой вещи под небом. – Посмотрел на разбросанные там и сям камни, на белеющую сквозь целлофан мерзость – и вспомнилось: «не давайте места диаволу».
Иван Алексеевич подошёл к вешалке и достал из внутреннего кармана пиджака мобильный телефон. Всего лишь несколько дней назад получил его от Ксении Андреевны вместе с распоряжением: «Только для служебных нужд». Расписываясь в получении, он тогда ответил: «Конечно, Ксения Андреевна».
И теперь, набирая номер милиции, повторил:
– Конечно, конечно, Ксения. Только для служебных.

=====

Места Священного Писания, упомянутые в рассказе

Евангелие от Луки, гл. 17, ст. 10.
Первое послание к Коринфянам св. апостола Павла, гл. 5, ст. 20.
Первое соборное послание св. апостола Петра, гл. 1, ст. 19.
Неточная цитата из Первого послания к Коринфянам св. апостола Павла (гл. 7, ст. 21).
Послание к Филиппийцам св. апостола Павла, гл. 4, ст. 13.
Парафразы мест Писания: Евангелие от Матфея, гл. 25, ст. 26; Послание к Эфесянам св. апостола Павла, гл. 5, ст. 15-16; Евангелие от Матфея, гл. 28, ст. 19-20.
Евангелие от Иоанна, гл. 1, ст. 11.
Евангелие от Луки, гл. 10, ст. 7.
Парафраз выражения Иоанна Крестителя (Евангелие от Матфея, гл. 3, ст. 7).
Евангелие от Иоанна, гл. 10, ст. 10.
Второе послание к Коринфянам св. апостола Павла, гл. 11, ст. 14.
Первое соборное послание св. апостола Иоанна, гл. 4, ст. 1.
Книга пророка Иеремии, гл. 33, ст. 3.
Первое соборное послание св. апостола Иоанна, гл. 1, ст. 7.
Евангелие от Иоанна, гл. 8, ст. 11.
Книга Экклезиаста, гл. 3, ст. 1.
Послание к Эфесянам св. апостола Павла, гл. 4, ст. 27.

Опасное времяПроза

Опасное время
Проза