«…Тогда мы принялись сокрушать религию. И
отлично преуспели. Лишились веры и стали ломать
себе голову над смыслом жизни».
Рэй Брэдбери. Марсианская хроника. Июнь
2001,1986, с. 159.
Василь Иванович Нагнибида зашёл под навес у дома, долго смотрел оттуда на дозревающие на грядках помидоры, затем сел в кресло. Рядом с навесом защищённый близостью хозяина дремал в тени за конурой пёс Каштан. Прикрыв глаза веками, Василь Иванович тихонько покачивался и, едва шевеля губами, разговаривал с Иисусом:
«Хорошо нам здесь, Господи, – мне и моим домашним. Ты сделал нам эту кущу и посещаешь нас. Будь с нами всегда, не оставляй нас, Ты ведь обещал…»
Каштан шевельнул хвостом, открыл один глаз и что-то невнятно проворчал. По укатанному гравию дорожки от калитки к навесу бежал двенадцатилетний Андрий. Каштан не испытывал к нему расположения, но терпел, зная, что хозяин любит внука.
– Деда, меня к тебе мама послала!.. – ещё издали защебетал Андрийко.
– Зачем? – Василь Иванович открыл глаза.
– За смыслом жизни.
– За чем? – Василь Иванович поднялся с кресла, Каштан издал тихое рычание.
– Ну, мама напомнила, что Клавдия Петровна задала нам на лето написать сочинение о смысле жизни. Мама говорит, иди к деду, он шестьдесят лет прожил, он знает.
– Что же я могу сказать тебе, Андрий? – Дед разглядывал внука: тёмные отрастающие волосёнки, пытливые карие глаза, подбородок уже выдался вперёд. – Я уже говорил тебе, что без Иисуса не вижу никакого смысла в жизни. Но мне надо было прожить сорок лет, чтобы это понять.
Андрийко обрадовался:
– Значит, в восьмом классе ещё рано писать это сочинение! – Он подошёл к деду поближе. – Можно, я на чердак залезу?
– «На чердак за смыслом жизни?» – Василь Иванович улыбнулся внутри себя, а вслух спросил: – Зачем?
– Там интересно.
– Полезай, – кивнул Василь Иванович и опустился в кресло.
За садом, в долине разлёгся лиман. Дух Божий парил над ним, дышал спокойствием, предвечерней свежестью, мгновениями вечности.
«Великое приобретение быть благочестивым и довольным*, – вслед за Иисусом мысленно повторил Василь Иванович, но где-то в глубине сознания ощутил привкус тревоги.
Каштан, не вставая на ноги, поднял голову и зарычал. Совсем недалеко, над садом, в насыщенной бирюзе, высматривая добычу, выписывал мелкие круги коршун. На первый взгляд – в курятник метил. Но по соседству с курами лежал надёжный охранник – пёс.
«А ведь ты что-то значишь, – как бы обращаясь к повисшему над головой хищнику, подумал Василь Иванович. – Ты ведь ангел богопротивника, над дочкой моей кружишь, над Андрийком, над зятем – он хоть и отпал от церкви из-за Надийки, но молю Господа, чтобы вернулся к Нему, как блудный сын…» – И Василь Иванович закрыл глаза.
Его дочь, Надийка, его единственная отцовская радость, вот уже пятнадцать лет, как стала его болью – головной и сердечной. Когда ей было двенадцать – покаялась перед Иисусом, они вместе приняли крещение, а в пятнадцать стала кататься на этих новых «мерседесах» с упитанными дядьками и выскочила за одного из них, импозантного и плешивого, третьего по счёту. Отец перенёс эти дочкины похождения на коленях перед Иисусом. Но потом пошло-поехало, всё круче и всё больнее: Надийка пересела в автомобиль к очередному увлечению, и хотя сама не стала его пожизненной избранницей, родился Андрийко. Василя Ивановича свалил инфаркт…
«Ты всё ещё кружишь? – Он взглянул из-под навеса на коршуна. – Поздно. Когда меня свалила болезнь, я упал в прах перед Господом, я сам стал прахом. Что ты теперь с меня возьмёшь?.. И их: Надийку, Андрийка – тебе не достать. Я их вымолил, и Господь вырвал их из твоих когтей. Они ему не отдались – пока, пока не отдались, – но я Его молю, чтоб тебе не достались, и верю, что Он этого не допустит. И по вере моей будет мне».
Верный Каштан ещё раз рыкнул на хищную птицу, и она, прочертив крутую кривую, скрылась из виду за деревьями сада. По лестнице спускался с чердака Андрийко.
– Эврика! – Хлопец огласил всю усадьбу таким восторгом, что Каштан неожиданно для себя самого взвизгнул. – Это твоя, деда, тут всё подписано. – Андрийко протянул Василю Ивановичу небольшую книгу в мягком голубом переплёте. – С тебя знаешь что? Мопед.
Да, да, это она. Пропадала и нашлась.
–Как она у тебя оказалась?
– Между старыми газетами нашёл, на чердаке.
«Знал бы ты, хлопец, какой дар держишь – забыл бы про свой мопед. Этому цены нет или, точнее, она непостижимо высокая… Ты говорил о смысле жизни, Андрийко?..»
– Ты не искал и нашёл, – вслух сказал Василь Иванович. – Нашёл и не понял. Пока.
Он раскрыл книгу там, где была вклеена закладка; на ней был начертан крест. Увидел справа от закладки отчёркнутые авторучкой слова – тридцать третий стих из одиннадцатой главы Послания к Римлянам.
«Веха, – подумал он. – И знак поворота».
Андрийко смотрел на Василя Ивановича, ожидая, что дед скажет ещё. Василь Иванович улыбнулся:
– Будет тебе мопед. Будем считать, что ты его заслужил. А то, что не заслужил и заслужить не можешь, но что даётся тебе даром, – буду просить Господа, чтобы ты принял… – Василь Иванович хотел ещё прибавить, что смысл жизни нельзя понять, потому что он превосходит человеческое понимание, можно только обрести, когда Иисус станет для человека Господом, но внук перебил деда:
– Про какой дар ты говоришь? Что мне даётся даром?
– То, что я получил в своё время.
– А что ты получил?
Василь Иванович пристально посмотрел на Андрийка:
– Ты действительно хочешь узнать?
– Ну, конечно.
– Садись рядом, поближе.
+++
Василь Иванович отодвинул на край стола все другие книги, достал из портфеля новинку и стал пробовать. У него было чутьё. Читал три-четыре места – и определял достоинство вещи.
Он открывал и открывал книгу в разных местах – в пятый, шестой, седьмой раз – и читал, читал, что-то несознаваемое влекло и влекло его дальше и дальше, он как бы погружался в воду – глубже и глубже, он пил-упивался, и каждый следующий глоток только усиливал жажду…
– Что со мною происходит, Господи? – Василь Иванович улыбнулся этому неожиданному обращению, ещё раз раскрыл книгу и прочитал:
«О бездна богатства и премудрости и ведения Божия! как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!»**
И что, Господи, это от Тебя? То, что спутница жизни ушла невесть куда, то, что остался вдвоём с Надийкой – отец-вдовец при живой жене, – это от Тебя? Но почему? И зачем?
Он услышал, как в своей комнате Надийка что-то заговорила сквозь сон.
«Учитель. Василь Иванович, – со щемящей иронией подумал он о себе. – Учишь деток разумному, доброму, вечному!.. А жить не умеешь, не можешь на зарплату прожить, концы с концами не сводишь. Научись во что бы то ни стало деньги добывать, чтоб и тебе, и дочке хватало на всё… на всё разумное, доброе, вечное…»
Одна за другой хлопнули входная дверь дома и калитка. Василь Иванович выбежал на улицу и побежал, побежал, как бы стараясь убежать подальше от… Или – догнать, настигнуть эту капризную, увёртливую госпожу Удачу.
Его, бегущего в ночь, подстёгивало это едва сознаваемое стремление – поймать… Что поймать? Что?.. Её, конечно, ту самую жар-птицу – он её ещё в детстве рисовал: пышную, с огнистым хвостом, – хотя бы за хвост ухватить, хотя бы пёрышко досталось!..
Бежал и бежал в темноте, долго-долго бежал в гулкой утробе ночного города, пока, выдохшись, не остановился… Где? Где ж это он остановился?
Где-то в ночи, посреди ночных кошмаров и пьяного угара распрекрасной многоэтажной действительности, куда завели «слепые вожди слепых»,*** у мусорного контейнера. Крышка его была откинута и был он пуст: мусороуборочная машина уже успела поглотить содержимое. Но… но рядом с контейнером валялся испачканный бумажный свёрток, стянутый – было видно в свете ближнего фонаря – двумя тугими резинками.
Куда-то девалось приобретённое ещё в детстве чувство брезгливости. «Пёрышко», – лёгким смешком – над самим собой – черкнула по сознанию неожиданная мысль, и Василь Иванович поднял свёрток, сорвал резинки, развернул бумагу…
+++
Около семи часов вечера Василь Иванович вышел из школы и стал медленно подниматься вдоль строя древних акаций вверх по Фундуклеевской. Он как бы прокладывал шаг за шагом, он раздумывал.
Ничто в жизни не даётся даром – сама жизнь навязала ему этот вывод, давно уже, в студенческие годы, однажды вечером, после чёрного в буквальном смысле воскресенья, когда с приятелем выгрузили уголь из двух вагонов. Нищенской стипендии хватало разве только на то, чтобы подумать о хлебе насущном – как его добыть, и он, единственный у мамы сын, не рассчитывая на её убогую вдовью пенсию, по выходным подрабатывал на товарной станции – красноватая советская десятка за вагон – и крепко задумался, зачем это…
Они возвращались на трамвае в общежитие, в вагоне почти никого не было, колёса скрежетали на крутом повороте.
– А ты не знаешь, – заговорил он с приятелем, – зачем это всё нужно?
– Что – вагоны разгружать?
– Нет, вообще всё это… ну, вообще – жить?
Приятель посмотрел на него в упор:
– Тебе пора к психиатру.
– Всем пора. – Василь вздохнул. – Всё население с утра до ночи идефиксы выдаёт и потребляет: как делать сталь из человеческой плоти и как её закалить, как жить и радоваться под солнцем.. А солнце взошло однажды в октябре и не заходит, шестьдесят лет светит лысиной вождя в каждом сквере. Утром, когда начали разгружать вагоны, что нам светило к концу работы? Конечно, светлое будущее уже вечером – по лысине на десятках, каждому – своя… Друг, вся страна – клиника. А место психиатра вакантно… Ау!
– Осторожней на поворотах, – бесстрастно проговорил приятель, а то тебя занесёт туда, где Макар телят не пас.
– Да-да, – поспешил заверить Василь, – непременно постараюсь держаться кривой, чтоб меня не отшвырнуло.
Он уже успел высмотреть в аудитории черноглазую однокурсницу с длинными волосами, успел войти во вкус жизни, смакуя с Галкой долгие зимние вечера на пустынном Ланжероне, под шум прибоя… Жить, жить хотелось! Но ничто не давалось даром: ни мороженое в кафе, ни прогулки по сырому морскому берегу, ни поощрительный Галкин поцелуй за купленные у моряка джинсы – каждое воскресенье, лопата за лопатой, обливался потом на Товарной, и чёрная угольная пыль въедалась в кожу, грузом оседала в подсознании.
После трёх лет прогулок Галина Михайловна вознаградила его за рвение: да, она выйдет за него замуж, но при условии: каждый месяц он будет приносить в дом не меньше двухсот пятидесяти рублей. Василю ничего не стоило согласиться: он уже отдал ей всего себя. Но оказалось – не всё.
Куда, во что ты будешь вкладывать себя, Василь, и где выкладываться – где оно, твоё семейное гнездо? Ты о нём позаботился?
Но не было бы счастья, так несчастье помогло – умерла мать и оставила после себя домик в Никольске, этот самый, который теперь флигель.
«Всему своё время»,**** – почудилось или в самом деле услышал Василь не прозвучавшую в словах Галины Михайловны иронию философа? Разутая – она стояла между морем и сушей в спустившемся на Ланжерон вечере, как дельфийский оракул. Набежала волна – и Галина Михайловна изрекла: – «Жаль, что твоя мама не стала мне свекровью, однако, – набежала ещё одна волна, – каждому – своё. Сам Бог, как говорится, теперь велел нам жить в этом доме».
Истинно, всему своё время. Новоиспечённые учителя, пять лет они прожили в материнском доме Василя Ивановича – время возведения другого, большего, с верандой и погребом, время, когда он успел нахвататься столько долгов, что и теперь ещё не выплатил, и долговое бремя тяжёлым грузом лежит на совести. Языковед, он вкладывал душу в камни, стены, брусья и доски, и поздним вечером, как пустой мешок, падал на пол, не дойдя до постели. Нет, уже не за лысину на десятке выкладывался весь на стройке – обитель семейного счастья пытался возвести.
Но теперь, спустя годы, Библия обнаружила для Василя Ивановича простую и ставшую очевидной мудрость: «если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его»…***** В ещё не оконченный, они вселились в него в том году, когда родилась Надийка, и Галина Михайловна оставила её там, отлучив от груди, и улетела куда-то на север, поговаривали, к знакомому по Одессе. Василь Иванович не стал разыскивать…
Почему он это всё вспомнил?
Потому что ничего не даётся даром. Да, ничего… А тут… такая удача, такая находка!
Какая-то неземная волна поднялась в груди, на самом гребне встал вопрос: «Боже, неужели это Ты меня вёл? Казалось – тупик, а такая перспектива открывается! Чем только я могу воздать Тебе?»
Свернув направо, на Спасскую, Василь Иванович неожиданно понял, что идёт по направлению к баптистской церкви. Он уже был там один раз, в прошлое воскресенье, и после богослужения один брат – так они друг друга называют: «сестра», «брат» – протянул ему Библию:
– Возьмите. Это как раз для вас.
– Сколько это стоит? – спросил Василь Иванович.
– О, очень-очень много, вам не расплатиться. Но видите, – брат раскрыл книгу на титульной странице, – тут написано: «Подарок. Продаже не подлежит».
Василь Иванович взял книгу, поблагодарил.
Теперь, подходя к молитвенному дому, сам себя укорил: «Как же ты можешь думать, что даром ничего не даётся? Как ты можешь, тем более – теперь?..»
Уже около часа творилось чрезвычайное молитвенное богослужение. Верные, двадцать душ, стояли на коленях, и благодарили Господа за испытание веры, и говорили Ему о своей уверенности, что Он, по слову Своему, «при искушении даст и облегчение».******
Испытание выпало на их долю серьёзное, и самый большой груз лёг на совесть пресвитера Симеона Лукича. Почему и зачем так случилось – он не мог понять ни вчера, ни прошедшей ночью, ни весь нынешний день, и только ободрение Иисуса: «теперь ты не знаешь, уразумеешь после»******* – не давало отчаянью войти в сердце, и он, склонив перед Сыном Человеческим голову, взывал к Небесному Отцу:
– Господи, Ты Сына Своего не пожалел, чтобы всякий, верующий в Него, имел жизнь вечную. Но этих деток, Господи, деток страдальцев за имя Твоё, заключённых в узы и там положивших душу за имя Твоё, пожалей, Господи. Ведь детки ещё не верующие. Ты послал им благовременную помощь… Господи, я раб Твой нерадивый, недосмотрел, не сберёг Твой дар. Прости, прости меня, Господи, и укажи на мой грех, на тот, за который Ты попустил случиться этой потере и теперь наказываешь меня муками совести. И молю Тебя, восполни нашу нужду, яви Свою милость. Мы её не достойны, но Ты возлюбил нас, не достойных любви, и теперь молю: яви Свою милость. Аминь.
– Аминь! – подтвердили сёстры и братья и, оставаясь на коленях, в молчании ожидали слова Господа.
За спинами скрипнула дверь, и все обернулись. На пороге стоял Василь Иванович и смущённо смотрел на присутствующих.
– Я, кажется, не вовремя? – Он прислушивался к вопросительному молчанию церкви и голос – как бы из памяти, он не слухом его услышал – тихо и отчетливо проговорил: «Всему своё время… время искать и время терять…» ******** Он не мог понять, почему ему на ум пришли эти обрывки стихов из Экклезиаста, но сразу же почувствовал их прикровенное предречение, неожиданное и страшное.
– У вас какая-то нужда? – издали спросил его Симеон Лукич.
– Нужда? – Рука Василя Ивановича поднялась к самой груди. – Теперь уже нет нужды. И… знаете, хочу поблагодарить за это Бога, только не знаю как.
– А как умеете…
– А так же, как и вы. – Василь Иванович посмотрел на сестёр и братьев, всё ещё стоявших на коленях, и преклонил свои колена.
К престолу благодати опять стали возноситься молитвы. Сёстры и братья в молчании просили Господа, чтобы Он коснулся этой души, так неожиданно потянувшейся к Нему. А Василь Иванович не обинуясь обратился к Иисусу:
– Господи, я всегда знал, что Ты есть, но не знал, что Ты такой добрый, что так любишь меня. Прости, что ничем не могу отплатить Тебе за эту находку. Эти деньги, большие деньги, Ты дал мне как раз тогда, когда меня и Надийку крепко прижала нужда. Благодарю, благодарю Тебя, Господи…
Когда Василь Иванович встал с колен – движимый Духом подошёл к нему Симеон Лукич:
– Я рад за вас. Рад, что Господь дал вам помощь… – Он умолк на какое-то мгновение, затем выдохнул: – И благодарю Его, что мне довелось понести потерю.
– Потерю? Какую потерю? – Василь Иванович с недоумением посмотрел на спокойное лицо пресвитера.
– Как вам сказать… – Симеон Лукич уже пожалел о том, что едва знакомому человеку обмолвился об испытании, постигшем его и церковь, но против собственной воли всё же сказал: – Деньги у меня пропали – пять тысяч рублей.
–Пять тысяч? – переспросил Василь Иванович. Где-то в подсознании ёкнуло едва слышное предчувствие. Подчиняясь ему, он, не глядя на пресвитера, выдавил из себя: – А… а где вы живёте?
– На проспекте Мира.
– На проспекте Мира? И у вас во дворе котельная? И рядом с ней фонарь?
– Да…
«Вот тебе и удача! Вот тебе и пёрышко жар-птицы!» – Василь Иванович готов был рассмеяться, но внезапно им овладело оцепенение.
Тишина затопила зал, но неожиданно в соседней комнате кто-то тихонько извлёк из пианино звук, за ним другой, третий… пятый, шестой – и вот уже мелодия, с недавних пор знакомая Василю Ивановичу, нахлынула на него мощной волной неземного света. Да, это Он. Непостижимым образом с пригорка у древнего Иерусалима доносился кроткий упрёк: «Я умер за тебя и кровь Свою пролил… Я за тебя страдал. А чем ты мне воздал?»
«Жалеешь денег? – спросил себя Василь Иванович. И услышал предостережение: «корень всех зол – сребролюбие».*********
И вспомнилось из Евангелия: в синедрионе за кровь Иисуса Иуде уплатили тридцать сребреников. И, содрогаясь, подумал: пять тысяч рублей – это если не больше, то уж никак не легче.
– Да не жалко мне этих денег, Господи! – Василь Иванович не сдерживал себя. – Уже не жалко, ничего не жалко: ни себя, ни жизни моей поганой и ложной – грех на грехе, и самый большой: детей учил разумному, доброму, вечному – без веры, не имея Тебя в сердце… Вот теперь… теперь всё Тебе отдаю, всё!.. И эту малую находку… – Он достал из портфеля бумажный свёрток, протянул его Симеону Лукичу и рухнул на колени, – …такую удачную находку!.. И благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты таким образом нашёл меня, что я обрёл Тебя, что всё получилось так славно, и верю: Ты всё можешь по-новому устроить.
Глаза Симеона Лукича засветились крупными слезами:
– Благодарю, благодарю вас, добрый, дорогой мой человек, брат мой новый в Иисусе Христе! Видите! – Он воззвал к церкви: – Говорят некоторые люди, что в наше время чудес не бывает. А что это, если не чудо Божье? – Он приподнял левую руку, показывая свёрток с деньгами, а правая ладонью была обращена к Василю Ивановичу. – Истинно написано: «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно».********** Сестры и братья в Молдавии собрали эти деньги – Бог дал их для детей наших братьев в узах. Но… но я и теперь не знаю, как потерялись эти деньги. Но вижу, что Бог взял и Бог дал. Не только деньги, но – и это не купишь ни за какие деньги – ещё одну дорогую душу для дома Своего.
Симеон Лукич взял с кафедры Библию и прочитал: «А тому, Кто действующею в нас силою может сделать несравненно больше всего, чего мы просим, или о чём помышляем, тому слава в церкви во Христе Иисусе во все роды от века до века. Аминь».***********
– Истинно, истинно, аминь! – говорили голоса благодарности. Верные хвалили и славили Господа: «Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его!..»
Василь Иванович ещё долго оставался на коленях – чем ещё он мог выразить свою благодарность Иисусу?
+++
Здесь, в долине, вблизи лимана, сумерки уже уплотнились, и Каштан, уютно устроившись в дремоте под конурой, время от времени стриг их ушами. А вверху, над головой Василя Ивановича, над подросшим за прошедший час Андрийком, в густой синеве плыл, как отблеск славы Божьей, ковчег света.
– И был вечер, когда я опускался не колени; и было утро, когда Господь меня восставил, – день первый. – Тайна творения прозвучала в тихих словах Василя Ивановича, непостижимое таинство рождения. – Да, Господи, истинно сказал о Тебе Твой апостол: «всё из Него, Им и
к Нему». ************ И в этом смысл жизни. И если человек его не обрёл, то остаётся только содержание – прах: «прах ты и в прах обратишься»*************
Андрийко встал со скамьи:
– Значит, я прах, деда?
– А ты как считаешь?
– Нет, я так не хочу.
– А как ты хочешь?
– Я хочу быть с Иисусом, каждый день, всегда.
– Так скажи Ему об этом. И всегда говори, каждый день. Только сначала попроси, чтоб Он убрал всё, что Ему мешает приходить к Тебе.
– Что Ему мешает?
– Всё нехорошее: обман, непослушание, себялюбие… и всё другое нехорошее – всё, что Ему мешает, – Он знает что.
– А как просить? Так, как ты?
– Как умеешь. Можно так, как я.
Андрийко посмотрел на деда и опустился на колени. Рядом с внуком встал и Василь Иванович.
– Иисус, дорогой, теперь я знаю: всё проходит, даже самое хорошее, даже мопед, который дед мне купит, даже мопед когда-нибудь сломается, – а Ты остаёшься, если сильно захотеть. Я знаю, Ты будешь приходить вновь и вновь. Убери, будь добр, всё, что мешает Тебе приходить ко мне…
– И пригвозди ко кресту! – подхватил Василь Иванович слова внука.
– Да, – повторил Андрийко. – Ко кресту. А если будут новые эти… грехи, Ты мне говори о них, чтобы больше таких не было, и убирай. И всегда будь со мной, чтоб у меня в жизни был смысл.
– Аминь, – сказал Василь Иванович, и они встали с колен.
Дед обнял внука, крепко прижал к себе. И от этого движения проснулся Каштан и, внимательно взглянув на деда и внука, доброжелательно взвизгнул.
– Теперь ты мне брат. – Василь Иванович не отпускал Андрийка.
– Деда, мне надо идти.
– Да, – согласился Василь Иванович, – уже поздно.
– Нет, не потому. Пойду писать сочинение о смысле жизни. Сегодня же напишу. Только оно не моё, это Бога сочинение.
– А когда напишешь, дашь прочитать маме и… – Василь Иванович запнулся.
– И папе! – Андрийко подпрыгнул. – До них дойдёт. Пока, деда.
– С Богом, – откликнулся Василь Иванович.
Андрийко ушёл, а он опять опустился на колени. Ещё одна потеря беспокоила душу – бывшая однокурсница, Надийкина мать. Черноглазая, незабываемая…
========
* Первое послание к Тимофею св. апостола Павла, гл. 6, ст. 6.
** Послание к Римлянам св. апостола Павла, гл. 11, ст. 33.
*** Евангелие от Матфея, гл. 15, ст. 14.
**** Книга Экклезиаста, гл. 3, ст. 1,
***** Псалом 126, ст. 1.
****** Первое послание к Коринфянам св. апостола Павла, гл. 10, ст. 13.
******* Евангелие от Иоанна, гл. 13, ст. 1, 6.
******** Книга Экклезиаста, гл. 3, ст. 1, 6.
********* Первое послание к Тимофею св. апостола Павла, гл. 6, ст. 10.
********** Книга Иова, гл. 1, ст. 21.
*********** Послание к Римлянам св. апостола Павла, гл. 3, ст. 20-21.
************ Там же, гл. 11, ст. 36.
************* Бытие, гл. 3, ст. 19.
|
