И десять карет... Продолжение 5.

- Он познакомил тебя со своими родственниками?

- Нет, но его родители умерли, а сестра живет в Санкт-Петербурге.

- Но ради дела такой важности можно было и в Петербург съездить, ездили же вы в Суздаль.

- Это правда, ездили.

- Что ты знаешь о его прошлом? Он был женат, сколько раз?

- Не знаю ничего, они никогда не говорил, что  был женат.

- Сколько, ты говоришь, ему лет?

- Сорок один исполнится зимой.

- И чтобы до этого времени такой мужчина никогда не был женат? Ты сама-то понимаешь, что это невозможно? А если и так, то для такого положения вещей должна быть причина.

- Какая причина?

- Может быть, у него что-то не в порядке, или просто боится жениться и все. Это сейчас очень распространено, особенно у мужчин.

- Но ведь и я ему не рассказывала ничего про свое прошлое.

- Почему?

- Он не спрашивал, а я и не думала об этом. Давно все это было.

- Почему же он не спрашивал? Думаешь, нормальный мужчина может жениться на женщине, даже не спросив о ее прошлом?

- Но я ведь не спросила его о его прошлом. И ничего.

- Ты – это другое дело. Женщины нашего возраста не задают лишних  вопросов тем, кто хочет на них жениться.

- Да я вовсе и не рвалась замуж, мне прекрасно было одной.

- Но все же решилась потом, когда встретилась с ним.

- Но я ведь не просто замуж хочу, а за него замуж. То есть я хочу быть с ним.

- Тогда зачем ты придумала все эти игры с прерыванием общения? Ты сама-то знаешь, чего хочешь?

- Знаю, я просто испугалась, что все это у него не серьезно и хотела убедиться, что он меня действительно любит.

- Хотела убедиться, значит, не была уверена. А почему? Может быть, твоя интуиция почуяла неладное?

- Может быть и так, но вообще мне обвинить его не в чем.

- Ну, хорошо, фотографии у тебя есть, где вы вместе?

- Но ни у кого из нас не было фотоаппарата.

- Интересно, значит, у него есть машина, квартира и нет фотоаппарата. Ты знаешь его телефон и адрес в Оксфорде?

- Я была у него в квартире, но адреса не запомнила. Телефон его я знаю, хотя он его мне и не давал.

- Почему же не давал?

- Так ведь мы же договорились, что не будем звонить друг другу и писать.

- Да, но телефон на всякий случай можно было бы дать. А вдруг ты в больницу попадешь или он, мало ли что. У него ведь не родителей нет, ни детей, будем надеяться. Ты должна была бы быть сейчас самым близким ему человеком. Тебе не кажется, что ты своим предложением не общаться до конца ноября облегчила ему жизнь.

- В каком смысле? – спросила я, хотя прекрасно понимала, о чем она говорит.

- В таком, что за несколько месяцев всякое может случиться, и ты тоже это знаешь. Он просто не приедет и все. И ему будет очень удобно, что ты не знаешь его адреса и телефона, не будешь звонить и требовать на тебе жениться.

- Да я и так не буду звонить и требовать на мне жениться.

- Может это и к лучшему, все будет выглядеть так, как будто это ты прервала ваши отношения.

- Но я не хочу, чтобы это так выглядело. Может быть, надо позвонить ему и объясниться?

- И что ты ему скажешь? Что боишься, что он передумает на тебе жениться?

«А почему бы и нет?» - подумала я, но вслух сказала совершенно другое:

- Нет, конечно, скажу, что волновалась о нем, хотела узнать, как у него дела.

- Не попал ли он в больницу?  И как, кстати, ты узнала его телефон, он ведь может об этом спросить.

- Нашла его страницу на сайте Оксфордского университета. Там есть краткая информация обо всех преподавателях.

- А там случайно не написано, что у него есть жена и двое детей?

- Я же была у него в квартире. Он живет один.

- То есть он был один в тот момент, когда ты там была.

- Что это значит, на что ты намекаешь?

- Ни на что не намекаю, просто констатирую факт. Ответь мне на один вопрос: почему этот мужчина, перед которым открыто столько дверей, женится именно на тебе? Ты пыталась когда-нибудь найти эту причину для самой себя? Просто, чтобы лучше себя чувствовать.

Я пыталась. Этот вопрос мучил меня исподволь, но я не знала на него ответа. Сердце мое упало. Марианна заметила это и попыталась смягчить удар:

- Дорогая, ты, конечно, прекрасно выглядишь, и с тобой очень интересно проводить время. Так что я не говорю, что ты ничего не стоишь. Но ты знаешь, сколько таких как ты, тоже красивых да еще и молодых вокруг, особенно в Москве. Поставь себя на его место.  В Англии женщины независимые, к ним просто так не подъедешь. Приезжает он сюда, да еще попадает в театр. И находит себе прекрасное развлечение до осени в твоем лице. Пусть ты не настоящая голливудская актриса, но все же привлекательная и умная женщина. Возможно, ты его как-то по особенному возбуждаешь, мужчины в этом возрасте нуждаются в дополнительных стимулах и часто становятся извращенцами.

«Если уж я так его возбуждаю, то почему бы на мне и не жениться», - подумала я со злостью. Звучал мой ответ гораздо вежливее:

- Но зачем тогда эти разговоры о женитьбе?

- Чтобы ты была с ним поласковее. Все они любят, когда женщина готова за ними в огонь и в воду, только сами не хотят даже пальчиков обжечь.

Тут я посчитала, что настал момент достать мое тайное оружие. Вообще не хотелось об этом говорить, но больно уж к месту пришлось. Я была уверена, что на этот аргумент ни моей приятельнице, ни моему внутреннему голосу возразить будет нечего, но я ошиблась.

- Никакой такой особенной ласки он от меня не получил. Я с ним не спала.

- И после этого ты думаешь, что он тебе женится? Кто сейчас женится не узнав прежде, какова его будущая супруга в постели? Бедный, он столько усилий приложил, чтобы тебя добиться, даже жениться обещал, а ты ни в какую.

- Да он никаких усилий не прикладывал и ничего от меня не добивался. Это все как-то само собой разумелось, что спать вместе мы будет потом.

- Дорогая, ты думаешь, где и когда ты живешь? В викторианской Англии, что ли? Если у вас не было секса, то это, скорее всего, означает только то, что  он не может этого сделать, вот и все.

- По какой же причине не может?

- Может, он болен СПИДом или у него с потенцией проблемы.

- Послушай, он же интеллигентный человек, писатель, он не порнографию пишет, а интеллектуальную литературу.

- Не думаешь же ты, что интеллектуалы не болеют СПИДом и не имеют проблем с потенцией?

- Имеют, и не только с потенцией, но и с психикой (несколько известных фамилий пронеслось у меня в голове). Но он хороший человек, понимаешь, хороший. Не может он  быть извращенцем.

- Но и таким, как ты его считаешь, прекрасным ангелом без плоти и крови, он тоже быть не может. Таких людей не бывает.

- Но я же ведь хороший человек и не извращенец.

- Только притворялась голливудской актрисой, а так у тебя придраться не к чему. Я не осуждаю тебя, притворяйся сколько хочешь, я даже восхищаюсь тем, как прекрасно ты все это провернула. Не удивительно, что он на тебя клюнул, если бы я была мужчиной, то и меня это зацепило бы.

- Ты хочешь сказать, что я не могу быть уверена ни в чем?

- Я ничего не хочу сказать. Я только даю тебе поводы для размышления.

- Может, все же позвонить ему?

- Не вздумай, особенно если не хочешь услышать женский голос в трубке.

Это был приговор. Я никак не хотела услышать женский голос в трубке и звонить не стала. Я и так бы не смогла позвонить, духу не хватило бы. Меня бросало в дрожь всякий раз, когда я даже думала об этом.  Теперь же меня словно ранило. Вдруг все силы утекли из меня, и мне срочно нужно было лечь с постель.

Когда я вернулась с этого пресловутого уик-енда, меня ждал сюрприз в виде мамы у дверей. Она была в Москве по каким-то делам, и решила зайти. Если б автомобиль Марианны привез меня домой на пару минут позже, мы бы разминулись, потому что она собиралась уже бежать на свою электричку.

У мамы тоже были новости, да еще какие.  Она сказала мне своим обычным спокойным, но чуть-чуть холодным голосом:

- О твоем отце кто-то пишет книгу, и он хочет, чтобы там были помещены вот эти твои фотографии. У тебя в университете есть специальное оборудование, чтобы можно было послать их через компьютер? В школе я просить не хочу.

- Он хочет? Он что, живой?

Мне было тридцать пять лет, и я узнала, что мой отец не погиб вовсе, а все еще жив и здоров. Не так чтобы очень здоров, как выяснилось позже, но точно жив.

-         Он не умер? – сейчас  с матерью я могла не выбирать слова, а спросить прямо.

-         Нет, не умер. Он живет в Норильске и работает директором завода.

Так, теперь все ясно. Вот откуда все наши деньги брались. Вот она, моя «пенсия за отца».

 Все мое детство у нас были деньги, мы жили по меркам того времени небедно. Хорошая двухкомнатная квартира в сталинском доме, мебель приличная, всегда шикарная одежда и у меня, и у матери. Не как сейчас конечно, не Шанель, но все равно, внешне мы всегда выглядели отлично. Мать часто ездила за границу, в Югославию, Польшу, один раз даже была во Франции. Дача: маленький, но аккуратненький домик недалеко от нашего городка. Все это было у нас благодаря «пенсии за отца». Когда я поступала в институт, нужно было непременно на дневной, иначе пришлось бы идти работать и «пенсия» ушла бы от нас. Мать волновалась и подвергала сомнению мои амбиции:

- Иди в педагогический, туда точно поступишь, там увеличили набор. А в университет всегда большой конкурс и много блатных, особенно на «ромгерм».

Но я поступила на «ромгерм» в университет. Пришлось, правда, заплатить репетитору оттуда же, спасибо, опять же пенсии за отца. Значит, это была не пенсия, а алименты и щедрые подарки.

- И давно он директор завода? – я просто хотела подтвердить свое предположение.

- Да, а да этого он был главным инженером, он ради этой должности в Норильск и уехал.

- А нас не взял, так?

- Дорогая, ну что бы мы делали в Норильске? Это ужасный город, я не смогла бы там жить ни за какие деньги. Да и тебе, подумай,  каково это все было бы? Ты теперь живешь в столице, в университете работаешь, а кем бы ты там была? Секретаршей?

- Почему секретаршей?  Там что других рабочих мест нет? – Я высказывала матери все, что не высказала Марианне.

- Теперь уже все равно поздно об этом говорить. Ты пошлешь ему фотографии? Может, захочешь с ним увидеться? Он часто бывает в Москве.

Закон равновесия. В один день я потеряла жениха и приобрела отца. Честно говоря,  я предпочла бы наоборот, но меня никто не спрашивал. Мать перевела разговор на другую тему. Потом она уехала, оставив на столе пару старых фотографий и листочек с электронным адресом моего отца. VladimirKarazin@norilskcouper.ru.  Мать говорила, что его настоящая фамилия Карамзин, но он поменял ее, чтобы она не звучала по-буржуйски и не портила ему карьеру. Матери же конечно, больше понравилось бы быть Карамзиной, и она всем рассказывала историю с пропажей буквы «м».

У меня есть отец, он все время был. В Норильске, наверное, у него есть другая семья и другие дети. Директора завода легко можно найти в Интернете. Надо бы купить компьютер и провести себе связь домой, у меня же  есть деньги.

И как матери удалось всех так долго  обманывать? Ведь не только я, все вокруг думали, что он погиб на севере. Ну, хорошо, они врали мне, пока я была маленькая, но я уже давно выросла, а все продолжают думать, что он лишился жизни на каких-то испытаниях. «Пенсия» помогла, конечно.  

В Интернете я нашла не так много об отце. Никаких сведений о его семье там не содержалось. Более официальная информация, да еще частная переписка двух его подчиненных на каком-то форуме, где один утверждал, что Каразин уже стар и давно ничего не решает, а, другой считал, что хоть он и стар, но решает все-таки еще довольно много. Вот и все.

Фотографии ему я послала. Написала короткое,  но вежливое письмо, мол, просили – высылаем, но дала понять, что это именно от меня, его дочери. Он прислал длинный ответ, что меня удивило. Я-то думала, что письмо попадет в секретариат, а не лично к нему. И мне пришлют столь же вежливую отписку. Отец приглашал меня настойчиво приехать в ближайшие же выходные, говорил, что непременно должен меня увидеть в самом скором времени и на то есть серьезные причины.

Что ж, отец так отец. Репетиции сейчас шли вяло, у Агояна не было бюджета на аренду дополнительных площадей, ведь по плану спектакль уже должен был идти. Он, кстати, стал ко мне почему-то относится гораздо благосклонней. Может быть потому, что у него не было средств на хорошую актрису, а может, чувствовал, что именно через меня получит в конце концов деньги на спектакль. Говорят, у успешных деятелей есть такое чутье, хотя я в это никогда особенно не верила.

Репетиций не было, перенести лекцию мне не составило труда,  и я могла лететь. Перед самым отъездом, когда я уже буквально выходила из дома, позвонила Марианна. Она говорила, что зря расстроила меня и вообще, не надо ее слушать, и что все ее выводы могут быть неправильными. Я молчала. Потом выдавила из себя: «Что ты, все нормально, ты ничем не навредила». Надеюсь, в моем голосе не было слышно сарказма. Больше мне сказать было нечего. Аргументов у меня не осталось, а если и нашлись бы, то у нее были козыри, чтобы покрыть их все. Удивительно, как конкретна и многословна была она, убеждая меня, что мое дело плохо, а когда пыталась успокоить, не высказала ни одного более менее серьезного довода.

Я ничего не стала ей рассказывать по поездку. Я теперь вообще не собиралась никому ничего рассказывать. Не то чтобы я винила ее в своих проблемах, конечно нет. Я прекрасно понимала, что она тут не при чем. Просто получалось, что в один день моя откровенность лишила меня той доли надежды, которая все же теплилась во мне, и приятельницы, отношения с которой раньше приносили все же радость. Поэтому лучше уметь держать язык за зубами.  В конце концов если это и неприятности, то это мои неприятности, на них-то уж я имею полное право. Пусть и остаются моими и только моими. Вот так.

Так рассуждала я сама с собой всю дорогу в Норильск. Я выехала   вечером, в Москве было тепло, сухо и красно-желто. В сумеречный Норильск я прилетела рано утром, была очень холодно и серо, и единственное, чего мне хотелось – залезть в горячий душ. Я взяла такси до города.

Рассматривая пейзажи за окном, я пришла к выводу, что жить здесь должно быть тяжело. Я прекрасно понимала мою мать, она бы тут страдала невероятно. Кое-где уже лежал снег, дул сухой ветер, в воздухе всегда был какой-то привкус, то ли меди, то ли никеля. Он оседал в горле и создавал какое-то неприятное ощущение. Я всегда берегла связки, профессиональный пунктик. Теперь же голос был особенно для меня важен, он стал инструментов, необходимым в обеих моих работах. Без голоса я  была как без рук, а меня узлы на связках. Никакую часть своего тела я не берегла так, как горло. Мне были известны все о том, как управлять его здоровьем. Я ела мало шоколада, хотя и любила его, пила много Боржоми с молоком, потому что это был настоящий эликсир для  связок, он снимал с них всю гадость. В холодное время я жевала листики алое, единственного моего комнатного растения, и капала персиковое масло в нос. Только учуяв, что воздух здесь отравлен, я забеспокоилась.

Вообще Норильск более всего напоминал мне Толкиновский Мордор. Вместо деревьев из земли торчали прутики, на одном я заметила желтый лист. Но он был не так золотист, как осенние листья в Москве, а имел оттенок желтушный, нездоровый, словно был отравлен и непонятно каким чудом все еще держался на своем пруте.   Дома выглядели мрачно и жалко, некоторые были раскрашены в яркие цвета, но это не помогало, только подчеркивало убогость общей картины.

Отец жил на главной улице, похожей на Ленинский проспект, в большом и основательном доме из «сталинской» серии. Внутри было богато и тепло. Огромная, хорошо отремонтированная и обставленная квартира выглядела немного по-советски, но не без прелести. Запах и привкус  был и здесь, внутри жилища, а впечатление отравленности дополняла вечно желтая вода из крана, так что даже долгожданный душ не принес мне радости.

Отец оказался высоким и крупным, но очень пожилым мужчиной. Я была, наверное, сильно похожа не него, вот и его жена, маленькая и говорливая дама, сразу мне об этом сказала. Они ждали меня и сразу усадили завтракать.

Вопреки моим ожиданиям, еда  была совершенно нормальная. У меня слипались глаза, я ведь за всю ночь смогла только чуть вздремнуть в самолете, и они отправили меня в постель.

Когда я проснулась, отец повел меня в ресторан, который находился на первом этаже его же дома. Жена его с нами не пошла, провожая нас, она заговорщически улыбнулась и сказала: «Вам есть о чем поговорить и без меня».

За обедом мой отец сказал мне, что болен и не знает, сколько ему осталось жить. Его уже оперировали, но появились метастазы. Его, конечно, будут лечить, у него есть на это средства и все остальное, но что даст это лечение – неизвестно.  Он собирается бороться за жизнь и не сдастся просто так, но все равно мириться с тем, что его единственная дочь никогда его не видела, он не мог. Оказалось, что других детей у него нет. Он посвятил свою жизнь работе, а его жена  - ему. В его голосе был упрек моей матери, или мне показалось? 

«Надюша» закончила исторический факультет университета в Ленинграде, приехала сюда по распределению в школу, но работать учительницей долго не захотела и устроилась секретарем к главному инженеру, то есть моему отцу. У них завязался роман, но он никак не мог на ней жениться, потому что не понимал, что у них с моей матерью.

- Я не мог долго быть в таком состоянии, да и не хотел мешать твоей матери в ее отношениях с тем актером.

Каким еще актером? Я ничего не знала ни про какого актера. Когда же это  было? Я считала, что мой отец «погиб», когда мне было три года. Значит, тогда он уехал. Положим, он ждал мать года два, потом еще хотя бы год на раскрутку нового романа с секретаршей, итого три, мне – шесть. Что было с матерью, когда мне было шесть? Да вроде ничего, мы тогда как раз дачу купили.

- Я не против, у каждого своя жизнь. Твоя мать не хотела ехать в Норильск, потому что здесь нет театров и концертных залов, а я не мог оставаться там. Я был перспективным работником, но химиком, а не физиком. Там бы мне никогда не предложили такой должности, как здесь. Я ждал, что она захочет последовать за мной, но до жены декабриста ей далеко. Я бы не женился и ждал бы еще, но меня знаешь, что освободило? Мы ведь договаривались, что я погиб. Значит, должна была оставаться у тебя хотя бы память обо мне. А она мою фотографию со стены сняла и на ее место повесила фотографию актера этого.

Ничего себе! Так у моей матери был роман с ним? Вот это да. У нас на стене висела фотография, сделанная, когда к нам в ДК приезжал этот актер на свой творческий вечер. В наш маленький городок часто приезжал знаменитости: физики-ядерщики хорошо шли на лириков. Моя мать иногда вела в ДК концерты, поэтому меня ничуть не удивляло, что именно она дарит ему цветы. Хотя я всегда говорила, что на этом снимке получается, что не она дарит ему цветы, а он – ей. Актер этот был звездой первой величины, из самого яркого созвездия. Но только теперь мне стало совершенно очевидно, что мама не стала бы вешать на стену фотографию заезжей знаменитости просто так. Для нее не слишком большая честь хоть кому цветы подарить. Конечно, была для этой фотографии другая причина.

Моя мать была очень красива. Она была похожа на жену капитана Татаринова, то есть актрису, игравшую ее в кино. Только еще лучше. У нее были роскошные волосы, очень красивая фигура с тонкой талией и стройными ногами. И голос, очаровательный голос, глубокий, грудной. Это знали даже ее ученики, ее голос завораживал. Я и сама любила ее уроки за этот успокаивающий и умиротворяющий голос. Ее хотелось слушать, на нее приятно было смотреть. Моя мать всегда была как диковинная птица.  Неудивительно, что этот актер в нее влюбился. Сколько же ей тогда было лет? Если мне было шесть, то ей двадцать восемь. А почему же все так и прошло бесследно?

Я вспомнила, как этот актер раз рассказывал в интервью про своего сына. Еще тогда я отметила про себя, что он, видимо, мне ровесник или чуть постарше. Еще у него была дочь, известная теперь актриса, она тоже моего возраста, может, чуть младше. Это можно легко проверить, вернувшись в Москву, а если у отца есть компьютер с Интернетом, то и здесь. В любом случае, ясно, что на момент романа с матерью у актера была жена и точно один,  а, скорее всего, и двое детей. Вот вам и разгадка ребуса.  Но как же все это прошло мимо меня?

Мы пообедали, и отец повозил меня по Норильску. В основном он показывал мне памятники жертвам сталинских репрессий.  Мне было жаль их, но у меня и самой все бурлило внутри. Так что рассказы о муках заключенных вполне отвечали моему внутреннему состоянию. Я продолжала складывать и вычитать в уме, но цифры не сходились с ответом, я совсем запуталась в датах.

Поужинали мы дома, и жена отца рассказала мне о своей работе. Она решила заняться историей и писала две монографии: о моем отце, который также приходился ей мужем, и о политической жизни в норильском гулаге. Она с восхищением рассказывала о том, как заключенные, оказывается, организовали первую в России демократическую партию, написали устав, выбрали руководство. О том, как они добились улучшения условий своего содержания, как потом взбунтовались. Она знала судьбу многих из них. Об отце «Надюша» говорила с благоговением, голос ее делался тише. Переходя же на лагерную тему, заметно оживлялась и являла такой интерес, что даже меня вытащила из моих темных дум. Потом она заметила вскользь:

- Я всегда хотела заниматься исследованиями, но в школе на это времени нет, а когда мне сообщили, что у нас будет новый главный инженер и что я могу стать его секретаршей, я не хотела упускать такого шанса. Что угодно, только бы не в школу. Конечно, я не знала, что буду там работать не долго. Володя приехал, и мы почти сразу стали жить вместе, но я должна была работать, ведь мы не хотели сообщать о наших отношениях официально пока не могли пожениться. Потом я была в депрессии, потому что не могла иметь детей. Но все это в прошлом. Слава Богу, теперь благодаря Володе можно заниматься тем, что мне по-настоящему интересно.

Так, значит, они были знакомы с того момента, как отец приехал сюда. Значит, роман с актером был, когда мне было четыре года, так что ли? Нет, фотография появилась позже, я тогда уже училась в школе во втором классе, точно во втором.

В тот год с зимы я почти не видела свою мать. Она работала в первую смену, я училась во вторую. На выходные всегда приезжала бабушка, а мать уезжала по каким-то своим делам. Потом бабушка стала оставаться и на неделе, сварить мне суп и встретить меня из школы, пока рано темнело. Я знала, что мать приезжает домой на машине, потому что часто мы сидели с бабушкой и ждали ее, а когда подъезжал автомобиль и хлопала дверца, бабушка говорила: «Сейчас придет мама», и она действительно приходила. Мне говорили, что мама очень занята, что у нее важные дела. Летом бабушка забрала меня в деревню к каким-то дальним родственникам, потому что мама должна была в этот раз поехать в отпуск  без меня. А осенью все это кончилось, и мама теперь всегда была дома, но у нее была «депрессия»: она курила прямо дома и всегда была «не в настроении». К Новому году депрессия отпустила маму, и все стало как прежде, или более или менее как прежде, по крайне мере для меня: она снова стала читать мне книжки и проверять уроки, а летом мы поехали в отпуск вместе.  

Продолжение следует