"Святой Бегемот"

Кончилась свобода, я был призван в армию.
Было холодно, очень холодно. Мороз кусал уши и нос, пробирался под хэбэ и студил ноги, превращая их в ледяные столбы. Сзади раздавалось сопение и неприятное холодное дыхание стоявших в строю новобранцев.
- Степанов! - услышал я.
- Я! - ответил, что есть силы, выдыхая клубы пара из своих легких наружу.
- Тамалиев!..
Перекличка продолжалась своим чередом. Нас пересчитали и повели в казарму, где нам предстояло служить на благо родины. Идти было трудно, сапоги стали холодными и жесткими, портянки сбились и врезались нестерпимой болью в самую подошву. Мы шли мимо серых и мрачных одинаковых казарм, в которых каким-то зловещим светом подсвечивали тусклые лампочки аварийного освещения. Еще несколько минут и... мы в расположении своей роты.
Мы вошли в казарму, пробежали по длинному коридору, спеша к неизвестному, но казавшемуся нам намного лучшим, чем морозная и снежная улица.
Вбежав в роту, я увидел дневального, стоявшего у тумбочки и нехотя отдававшего нам честь, и толстого солдата с глупым выражением лица, который тоже стоял рядом, на некотором отдалении, но со шваброй в руках.
«Что это тут делает такой огромный верзила?» - мелькнула у меня мысль.
Вся рота спала. Во всяком случае, было невозможно разобрать что-то в бесконечной череде двухэтажных кроватей, расставленных вдоль огромного темного помещения.
Нас стали распределять на ночлег. Кого - на верхний ярус, кого - на нижний, других через ряд, на другой стороне, у стены, у окна, и даже в самой дали...
- А есть еще место? - спрашивал шепотом лейтенант у дежурного.
- Не знаю, вроде бы нет... - смущенно бормотал тот, заглядывая вглубь темной казармы.
Тут я осознал, что это мне не хватило места. Только мне одному. Ненависть тут же хлынула в мою голову. «Почему это мне не хватило? - неслись мысли. - Надо мне было растолкать всех, и занять место! Что за ерунда?»
- А вы положите его на место толстого, - подсказал в конце концов дежурный. - Всё равно он всю ночь дежурный!
- Где его койка? - прошипел озадаченный лейтенант.
Дежурный подошел к какой-то расправленной койке и показал на нее рукой:
- Здесь!
- Так, давай туда! - скомандовал мне лейтенант, довольный, что наконец-то отделался от всех этих скучных дел.
Я быстро разделся и также быстро залез под одеяло. И замер.
Прошли какие-то минуты, глаза стали видеть некоторые очертания, в том числе тумбочки и силуэты на верхних койках. Они изредка шевелились и кряхтели.
Входная дверь громко хлопнула. Сопровождавший нас лейтенант ушел.
- Духов привезли! - раздался ехидный голосок.
- Вешайтесь, зелень! - прохрипел кто-то с полным ненависти выражением.
Я лежал и прислушивался. Тут мне предстояло жить... Выживать. Меня забрали прямо из дома, просто позвонили в дверь, я не спросил «кто?», открыл по наивности, и тут-то они меня и забрали. Запихнули в машину, с вещами, которые я с перепуга успел с собой прихватить, и повезли в призывной пункт. И понеслось. Пятеро суток в какой-то пропахшей хлоркой школе, где мы спали ночью прямо на полу в спортзале, и шестеро суток в неудобном жестком сидячем вагоне поезда, умчавшем нас на самый край света, в какую-то абсолютную нереальную глухомань, за забор с колючей проволокой и звездами на воротах...
Я невольно расслабился... Всё-таки столько времени без нормальной постели, а тут - какая-никакая, а простыня, и даже настоящая подушка под головой!
Вдруг одеяло с меня пропало и я с ужасом увидел над собой чью-то омерзительную морду, которая с каким-то животным подозрением всматривалась в меня. Прямо в самого меня, словно хотела увидеть мою душу, мое нутро. Это какой-то солдат содрал с меня одеяло и явно что-то хотел спросить.
- Толстый! - брезгливо прорычала морда.
- Что? - спросил я, не понимая, зачем ему понадобилось будить меня и обзываться.
- Ты кто такой? - скривился обладатель морды.
- Рядовой Степанов! - отозвался я.
«Раз я в армии, то и должен называться по-военному», - рассудил я.
- А где толстый?! - взревел мордатый.
- Не знаю... - побарывая страх, ответил я.
- А!!! - заревела морда, разинув пасть, отчего я почуял из нее запах перегара. - Тогда ты! Живо за мной!
- Куда? - не понял я.
- «Куда»! - передразнил меня тот и, не успел я опомниться, как его сильная рука схватила меня за рубашку и с силой выкинула не только с постели, но и на самую середину прохода между койками. - Вперед службу тащить, зелень проклятая! Еще рассуждает тут!
Я попытался было встать, но почему-то моя коленка оказалась некстати ушибленной, и нога, на которую я оперся, подвела и... я снова неуклюже плюхнулся на пол.
Но обладатель морды тут же возник надо мной и, схватив меня за шиворот, поволок как щенка к выходу. Я и не ожидал, что меня так легко можно волочь...
Почему-то мне это вскоре стало не нравиться, я уже начал подумывать куда бы вмазать этому наглому солдаперу и пусть будет что будет... как вдруг... Мы столкнулись в коридоре у тумбочки с толстым солдатом, у которого от испуга аж швабра вылетела из рук.
- А, толстый! - взревел волочивший меня. - Ты где, гад, шатаешься?! Я тебя искать должен?! Ты опух, что ли?
В мгновение ока мордатый отпустил меня, я грохнулся на пол, а его рука уже летела прямо в лицо толстяка.
Бац! И шапка слетела с головы толстого на пол...
- Я убираюсь, - послышался тихий спокойный голос толстого, будто он и не заметил удара.
- Что?! - заорал мордатый, хватая его за грудки.
Он перевел свои злобные глазенки на меня и крикнул мне в лицо, брызгая своей отвратительной слюной:
- Те просто сказочно повезло! Благодари Бога, что толстый нашелся! Понял? Бего-о-ом! Пшел отсюда!!!
Я встал и побежал в расположение в свою койку. А мордатый куда-то повел толстого и я слышал, как оттуда раздаются удары и гневные крики старослужащих.
«Чего он им не вмажет? - думал я. - Будь я таким большим, я бы их по стенам разметал, мерзавцев. А этот слон какой-то».
Я уже начал засыпать, как вдруг почувствовал, что кто-то шарит руками по одеялу на мне... Я поднял голову и увидел склонившегося над моей койкой того самого огромного солдата. От неожиданности у меня даже слов не нашлось.
- Это моя койка, - прошептал толстый.
- Меня здесь положили! - заявил я.
- Кто?
- Лейтенант.
Я ждал, что он будет делать. Неужели выгонит меня отсюда?
- Лейтенант? - переспросил он. - Ну что ж... Тогда спи.
Я ошарашенно смотрел, как этот здоровяк разворачивается и медленно бредет от меня вдаль, в темноту. Куда он исчез? Но... меня это уже не интересовало. Я был рад, что остался непобитым и находящимся в койке. Через минуту я уже спал.
Так началась моя служба в этой части.
Потом я узнал, что толстый солдат носит дурацкую фамилию Бабахин, отслужил тут уже целый год, да еще и сектант какой-то. Отчего его еще иногда звали «жирным попом» или «святым бегемотом».
- Толстый! - донимали его старослужащие, когда мы все сидели и подшивали подворотнички, - Бога-то нет! Чо скажешь?
Он молчал.
- Толсты-ый! - не унимались они, - скажи, что нету Бога! Приказываю! Не понял, что ли?
Он молчал, только изредка смотрел на них усталыми глазами.
У него было странно доброе выражение лица. Глаза его выражали полное спокойствие, что бы ни происходило вокруг. Он никогда не злился, не обижался, но и не трясся от страха. На насилие и несправедливости реагировал всегда как на обыденное препятствие в его нелегкой армейской жизни. Максимум, что он проявлял: это удивление на странное насилие и несправедливости, которыми упивались старослужащие.
- Есть Бог, - отвечал он, когда вопросы начинали повторяться слишком часто.
Старослужащие резвились и начинали издеваться над Богом, верующими и всем святым, чего только могли вспомнить и обсмеять. Тогда он хмурился, делал вид, что занимается своими делами, и не реагировал на вопросы к нему, пока кто-нибудь не толкал его и не бил. Тогда он поднимал глаза и с наивным выражением лица говорил как ни в чем ни бывало:
- Есть Бог. Я в Него верю.
Все смеялись и косились на него. Ненормальный какой-то...
Я так и занял его койку. Несколько ночей толстый Бабахин спал в сушилке. Там его мы несколько раз заставали еще спящим, когда утром хотели взять деревянные лопаты для уборки снега.
- Толстый, подъем! - кричал кто-нибудь.
И еще кто-то обязательно пинал его, чтобы он проснулся.
Однажды я столкнулся с ним у умывальника. Был свободен один кран, и так вышло, что и я, и он подошли к нему одновременно. Я на секунду замешкался. Замешкался и он. Я посмотрел на его руки, в которых он держал свою зеленую мыльницу и зубную щетку с намазанной на нее пастой. Через секунду я решительно ринулся к умывальнику и с полным восторгом отметил, что обставил его.
«Вот тюфяк!» - промелькнула мысль.
Потом как-то обнаружили, что у рядового Бабахина нет койки в роте. Старшина роты прапорщик Коноваленко долго ходил перед строем и веселился:
- Бабахин! Тебе хорошо спать на коврике? Ты будку себе поставить не хочешь? А мы тут охрану ставим, дневальные у нас. Зачем? Положить перед входом в казарму Бабахина и нормально. Ни один бандит не войдет! Правда, Бабахин?
- Я не на коврике, товарищ старшина, - возражал он.
- Так на полу. Или на батарее. Вместо старых валенок, - упивался жертвой прапорщик, вызывая истеричный гогот всего строя. - Как там наши старые валенки? Всё нормально, на них Бабахин спит. Или они - на нем. Всё нормально. Ему там лучше, зачем ему койка? Он в боевом походе. Сушится...
Все просто умирали от смеха. Только Бабахин стоял и молча смотрел то на прапорщика, то в пол. «Чего он молчит?» - подумал я, и когда старшина отвернулся, показывая, как Бабахин молится Богу о новых валенках под голову для сна, я изловчился и пиннул ему в задницу сапогом. Он пошатнулся, а все еще пуще засмеялись. И я тоже...
После этого вечером в казарму принесли еще одну одноэтажную койку, поставили у самого края. В нее и положили Бабахина. Теперь его было легко будить, чтобы он мыл полы всем нарядам по роте.
Тем временем мы прияли присягу, нас распределили по взводам. Началась служба. С дедовщиной и нарядами, с драками и тоской по дому...
- А чего, Бабахин правда сектант? - спросил я как-то у командира нашего взвода, сержанта Петрова.
- Ага, - ответил тот. - Самый натуральный. Присягу не принял, оружие не берет, дурило. Чего только его в тюрьму не упрятали, а тут держат?
- А что за секта? - интересовался я.
В моем представлении секты казались крайне странными сборищами каких-то психически ненормальных людей, отвергающих все радости жизни: выпивку, девок, драки и рок-концерты.
- Баптист он, - ухмыльнулся Петров.
- Да уж, - протянул я. - Все они, значит такие, как этот Бабахин... Ужас.
- Ага, только честным людям жить мешают! - возмущался сержант. - Тут мы его как-то, еще в начале его службы, завели в «ленинскую комнату», и давай гонять по его религии вопросами всякими. Так он нам три часа мозги парил своими ответами... Вот балабол какой! В общем, бесполезно с ним говорить. Он всё свое. Тупой какой-то. Ему говоришь, что Бога нет, что наука это доказала, а он опять - двадцать пять. Есть, грит, и всё... Ну сектант, одним словом.
- Да... - протянул я.
Сержанта неожиданно вызвали, он убежал. Я тоже собрался выйти, тем более, что скоро должно было быть построение на обед.
- Не любишь сектантов-то, Степанов? - вдруг спросил меня стоявший все это время рядом ефрейтор, рыжий Жихарев.
Я аж смутился.
- Неа. А чего их любить-то? - вылезло у меня.
- Эх... - почему-то вздохнул ефрейтор. - А он, между прочим, мастер спорта по штанге был!
Жихарев многозначительно посмотрел на меня, направляясь к двери.
- Ну и что? - не понял я, усмехаясь.
- Да ничего... - ответил он и, размахнувшись, отвесил мне сильнейшую оплеуху.
Неделю у меня правое ухо не слышало почти ничего... За что он меня ударил, я так и не понял. Рыжего ефрейтора я всегда уважал, он был веселый, рассказывал анекдоты, смеялся, никому не делал зла. Было обидно, что он почему-то разозлился на меня. Но так бывает в армии... Деды, старики, были в общем-то неплохими ребятами. Просто они были старше призывом и поэтому лютовали и всячески унижали нас.
Однажды роту построили и стали отбирать для работ на хоздворе. Старшины не было, поэтому деды благополучно назначили всех зеленых, в том числе и меня.
- Одну зелень назначили! - возмущался, смеясь, рыжий ефрейтор. - Смотри, дядя Коля заругает! - сказал он про старшину, называемого за глаза "дядей Колей".
- Точно! - подыграл ему сержант. - Тогда ты и иди старшим с ними!
Раздалось дружное "Ха-ха-ха!" Ефрейтор лишь улыбнулся.
- Старшим назначается... - произнес сержант, ища глазами кого бы назначить из дедов или черпаков.
- Чо на меня смотришь? - возмутился один дед. - У меня заказ от замполита, я пас! Сам иди!
- Ладно! - отмахнулся сержант и взгляд его упал на Бабахина. - Старшим пойдет Бабахин! Вперед!
- Точно! Он уже старослужащий, целый год уже! - захихикали деды.
Бабахин вышел из строя к нам. И вскоре мы оделись в бушлаты, взяли варежки и потопали на мороз, грузить бревна. Впереди нас вел огромный Бабахин.
На хоздворе было холодно, бревен было много, а работать нам, конечно же, не хотелось. Ребята нехотя таскали бревна по двое, по трое, но больше курили, кидались снежками, всячески подкалывали друг друга. Но больше всего забавлял Бабахин. Он запросто брал целое бревно один и переносил его на нужное место. Сила у него была невероятная.
- Слон! Слон! - веселились мы. - Бегемот!
В него сперва осторожно, потом больше и больше, полетели снежки. В ответ он лишь недоуменно смотрел по сторонам и все-таки продолжал работать.
- А это бревно поднимешь один? - приставали к нему ребята, показывая на огромный ствол, толщиною в два человеческих туловища.
Бабахин пытался, но смог приподнять только на некоторую высоту.
- Тяжелый, - сказал он.
Один парень, Генка Чашин, осмелел, и, подойдя к Бабахину, ткнул его кулаком в живот.
- У тебя пресс, наверное, каменный?
Другим ребятам это тоже понравилось и они подлетели бить Бабахина в пузо. Естественно, я также подлетел и со всей силы ударил. Мне очень хотелось пробить его защиту, чтобы он все-таки загнулся. Но этого почему-то не получалось и как-то неприятно злило. Я бил еще и еще. Пока не услышал злой окрик: "Степа-а-анов!"
Я оглянулся и увидел, что стою один напротив Бабахина и бью его в живот, а все разошлись. Меня звал сержант, зачем-то пришедший на хоздвор.
- Бегом ко мне! - скомандовал он.
- Есть! - крикнул я и стремглав понесся к сержанту.
- Пошли со мной! - брезгливо выпалил он и мы зашли за ворота хоздвора.
Я думал, что он позвал на какую-то новую работу, но он прижал меня к забору, так что я сильно ударился затылком, и прошипел:
- Ты чо, зелень поганая? Кто тебе разрешал бить бегемота? Ты чо, приборзел, собака? Он старше тебя, урода, на год, тебе до него еще служить и служить, понял?
Я был ошарашен... Никак не ожидал встретить тут заступников Бабахина...
- Короче! - продолжал сержант. - Еще раз увижу, что ты хоть пальцем тронешь бегемота, урою! Ты меня понял? Я тебя лично убью, скотина. И ты у меня в нарядах сгниешь. Тебе всё ясно?
- Так точно! - промямлил я.
Сержант отпустил меня и я заметил, что до этого висел на некотором расстоянии от земли.
- Смотри, если кому расскажешь, ты уже понял, да? - предупредил он. - Наш разговор был неофициальным. Вали!
- Есть! - ответил я и пулей поскакал обратно на хоздвор.
"Тоже мне, защитничек! Всем можно, а только мне нельзя! Ишь, бегемота он пожалел!" - бухчал я про себя.
- Ну чо? - спросили ребята.
- Да ничо, - отмахнулся я и потопал за очередным бревном.
"Бегемотика нельзя по животику!" - злился я, с ненавистью глядя на Бабахина, как он легко поднимает огромные бревна и носит их на одном плече...
Но почему-то эта фраза про "бегемотика по животику" застряла в моем мозгу и ела, жрала меня изнутри. Я не мог найти себе места. Совесть мучила невероятно, я просто физически выл от боли... Я снова и снова вспоминал, как мой кулак погружался на мгновение в пузо "бегемотика", добродушно не отвечавшего мне на удары... и мне становилось противно... от самого себя. И это злило невероятно. Я готов был убить всех на свете, и себя в том числе. Хотя нет, себя было убивать страшно.
Однажды я бежал по части по какому-то делу и столкнулся на повороте с Бабахиным. Он нес банки краски. Почему-то меня это страшно возмутило. Я почему-то захотел, чтобы он меня непременно ударил. Так мне станет легче, непременно легче. Я крикнул:
- А ну пошел отсюда, слон! - и выбил из его рук банки. Они тут же разлетелись по сугробам.
Бабахин посмотрел на меня. Мне даже показалось, что он сейчас как махнет своей лапищей по моей физии... и меня просто не станет. Я отшатнулся, обогнул его по сугробам и побежал дальше, успев крикнуть:
- Не догонишь! Собирай свои банки, тюфячина!
Но он и не собирался гнаться за мной. Я заметил, что он спокойно нагнулся, чтобы подобрать одну банку, отряхнул ее от снега и потянулся за другой.
Зайдя за угол, я стиснул зубы и просто простонал. Мне стало почему-то стыдно. И это меня злило.
Вечером я на минутку забежал в умывальник, и тут меня схватила рука деда Тишкова.
- Ты чо, борзый, - проговорил он, выплевывая бычок. - Нашего попа обижаешь?
- Когда? - испугался я.
- Сегодня, с банками, помнишь? - улыбнулся он и притянул меня к себе.
- А чо, нельзя? - пробубнил я.
- Тебе - нет! - зло сказал он.
- Ну да! - огрызнулся я.
В следующую секунду я получил сильнейший удар в челюсть, и если бы другая рука Тишкова меня не держала за грудки, я бы улетел прямо в раковину...
Тут вошел еще один дед, друг Тишкова, Глебов.
- Чо, зелень учишь? - спросил с иронией он.
- Ага! - отозвался Тишков. - Представляешь, до чего зелень борзая: бегемот мне банки нес, чтоб красить каптерку, а этот урод их у него раскидал! Я, главное, выглядываю из окна, и вижу - этот хмырь напакостил, да еще смеется и драпает!..
- Да уж. Дай, я ему тоже вмажу! - Глебов насупил брови, перехватил меня за грудки у Тишкова и сделал широкий замах...
Я зажмурился, так как удар должен был быть весьма увесистым.
Но тут он почему-то остановился и я услышал, как кто-то вошел в умывальник.
- А, это ты? - услышал я голос Глебова, направленный явно не мне.
Я открыл глаза и увидел вошедшего Бабахина.
- Чего пришел? - спросил Глебов.
- Разрешите попить! - обратился к ним Бабахин, нерешительно стоя в дверях.
- Конечно! - отозвались деды, выпуская меня из лап. - У нас к тебе тут еще вопросы есть. Пей и греби сюда. Понял?
- Да, - ответил Бабахин и склонился к крану с водой.
- А ты пшел отсюда! - крикнули на меня, отвесив мне пинок, и я умчался.
"Фу, пронесло... - подумал я облегченно. - Вовремя этот слон явился..."
Время шло, моя служба текла, хотя и неровно. То я вырывался на лидирующие позиции, то с кем-то ссорился и дрался. Иногда удавалось увильнуть от трудной работы, поспать лишние часы в каком-нибудь сарае, удавалось даже несколько раз напиться, благо деды угощали со своего стола... В общем, служба тащилась и никак не кончалась.
Бабахин всё также служил, работал на хоздворе, на всех трудных работах, на кухне, на копании траншей, погрузке угля и цемента, и практически везде возвышалась его огромная фигура, ворочающая тонны груза... Ребята моего призыва почти перестали обижать его. Многие даже уважали, и я с досадой не раз замечал в их взгляде на него уважение... Это меня бесило еще больше. Обидеть бегемота было для меня целью, как каким-то способом заявить о своей крутизне. И как только сержант отсутствовал, я старался сделать какую-нибудь гадость Бабахину. Он же, похоже, смирился с моими выходками, только иногда укоризненно глядел на меня своими добрейшими глазками, которые я не мог выдерживать и которые мне просто ночами уже снились, отчего я просыпался в холодном поту и слезами на глазах. Жутко, мне было жутко. Но и злоба во мне росла все больше и больше.
Особенно я обрадовался, когда сержант, заступавшийся за Бабахина, дембельнулся и ушел из части в парадной красивой форме, увешанной значками и аксельбантами.
"Ну теперь-то я оторвусь на его подзащитном!"
- Кто разбил горшок с цветами в расположении? - спрашивал как-то старшина.
- Бабахин! - выкрикивал я и делал вид, что молчу.
Старшина не разбирался, правда это или нет, и кто кричит. Он, довольный, выводил Бабахина из строя и в наказание посылал его на какие-нибудь жуткие работы, на которые никто идти не хотел. Я смеялся, но... почему-то удовлетворение мне это все-таки не приносило.
- Ты чо к Бабахину цепляешься? - как-то спросил меня мой друг, Серега.
- Да злит меня этот бегемот проклятый! - ответил я.
Больше разговора об этом не было, но я с удивлением отметил про себя, что даже мои друзья сжалились над Бабахиным, и я подумал, что, возможно, я перегибаю, и зря, действительно, цепляюсь к нему. Что он мне, собственно, сделал плохого? Что мне от него надо?
Как-то я встретился с Бабахиным взглядами... Мне стало невероятно стыдно. Потом я выл и бился головой об стену. Но об этом никто, разумеется, не знал. Я был один.
Я решил победить Бабахина морально. Захотелось мне растоптать его веру. Как это он еще в какого-то Бога верить вздумал? Что за чушь?
И вот я как-то поймал толстого в бытовке, когда там никого не было, и начал с ним беседу:
- Слушай, Бабахин, а ты зачем в Бога-то веришь?
Он посмотрел на меня, оценивая, разговаривать ему со мной или нет.
- Нет, я вправду понять хочу, - заходил я. - Откуда ты взял, что Бог есть?
- Есть.
- Почему? - не унимался я.
Бабахин повернулся ко мне.
- Я это просто знаю. Он всегда со мной. Я Его чувствую. Он мне помогает и любит. Это невозможно не знать. Это или есть, или нет. Да и как можно сомневаться в Его существовании, если всё вокруг создано Им? Если Его Сын, Христос, умер вместо меня?
- Что? - возмутился я, не ожидав такого ответа. - Всё создала природа! Миллиарды лет эволюции!
- Природу тоже должен был кто-то создать. Само собой ничего не возникает.
- Возникает! - разозлился я.
- Наукой это не подтверждается.
- Да ну?
- Да. Самозарождение жизни было отвергнуто еще в восемнадцатом веке... Делали опыт с тухлым мясом. Мухи в нем никак не заводились, если мясо было под колпаком.
- Ну а откуда ты знаешь, что Христос действительно был на земле? - не унимался я.
- Это исторический факт. Его признают все, даже неверующие. Только они не признают, что он был Богом. Но это уже другой вопрос.
- А Он был Богом разве?
- Конечно. Он умер и воскрес. Воскреснуть мог только Бог.
- А может, Он и не воскресал!
- Но ведь христианская Церковь существует. Ее именно Христос основал. Не был бы Он воскресшим, никто бы не пошел никогда в Церковь.
- А в нее и так идут одни старухи!
- Не только, - улыбнулся он.
- Ну, и еще такие как ты! - перешел я на оскорбления. - Нет, что-то ты не то говоришь. Наука уже доказала...
Он не стал спорить. А я посмеялся и вышел. Но почувствовал, что проиграл... Все мои аргументы были отбиты. И тогда приходилось пытаться ударить его, обидеть...
- Слышь, Бабах! - как-то спросил я его. - Ты почему не даешь никому сдачи? Тебе что, трудно стукнуть?
В ответ он повернулся ко мне, подняв свои огромные руки... Конечно, мне было ясно, что одного его удара будет всегда слишком много. Потому он сдерживается, чтобы никого невзначай не убить. А все, пользуясь этим, крутятся вокруг него и пытаются укусить, словно мелкие шакалы медведя...
- Нельзя, - ответил он. - Я верующий.
Прошел год. Меня благополучно перевели в черпаки, я заслужил даже две лычки. Наступила зима. Осенью ушли домой все из Бабахиного призыва. Только его одного командование по-прежнему держало в части. Так обычно поступали с отъявленными хулиганами. Бабахин все так же продолжал работать на хоздворе, грузя бревна и доски.
Как-то я был в наряде и шатался по морозным улицам части со штык-ножом на ремне... В каптерке я уже грелся, в кочегарке сидел, даже у дружков и то чай уже пил, поэтому хотел нагуляться побольше на свежем воздухе, чтобы потом крепче поспать. У меня кончилось курево, и я, вспомнив, что заныкал полпачки "Астры" в козырьке крыши сарая на хоздворе, не раздумывая, потопал туда.
За ночь сугробы выросли до самых коленей, так что пришлось пробираться к сараю с большими усилиями, задирая ноги. Я пошарил за козырьком рукой, пока оттуда не вывалилась промерзшая пачка. Вытащив сигарету, я прикурил, и тут мне показалось, что слышу какие-то крики...
Я прислушался еще. Точно. Кто-то где-то ревел как медведь...
Тогда я вышел на дорогу между сараями, пытаясь определить, откуда идет звук. Да, звук раздавался из дальнего склада пиломатериалов. Дымя сигаретой, я медленно побрел туда.
Над дверями склада горела лампочка, хотя сама дверь была закрыта. Подойдя к двери, я подумал, что неплохо бы сейчас хорошенько пугнуть тех, кто туда залез. Ишь, я тут патрулирую, а они там спрятались!
Прежде чем ворваться, я все-таки решил посмотреть. Благо в стенах склада зияли щели между досками и было прекрасно видно, что происходит внутри. Каково же было мое изумление, когда я увидел там Бабахина, который стоял посреди склада на коленях, и навзрыд молился Богу: "Господи! Господи!" Он говорил и еще какие-то слова, но всё тонуло в его плаче, который просто переходил в какой-то рев. Я никогда не подозревал, что мужики могут так плакать...
Я был в шоке.
Сигарета выпала у меня из руки и я как вор начал пятиться назад от этого места, а как только вышел из сугроба, что есть силы побежал обратно в часть.
Зайдя в столовую, я сказал моему другу-хлеборезу:
- Вить, дай, слышь, чо-нито выпить.
- Ты ж в наряде. Не засекут?
- Плевать!
Он налил мне кружку противной водки, я ее с отвращением выпил и, не закусив, вышел опять на улицу. Мне было страшно. Я испугался Бабахина по-настоящему. Что за сила в человеке, если он может ТАК молиться и сносить СТОЛЬКО обид?
Мне стало страшно от мысли, что ведь он может и обо мне помолиться Богу, и кто его знает, вдруг Бог меня накажет?..
"Да нет, - убеждал я себя чуть позже, - чепуха это всё. Он просто трус и слюнтяй. Вместо того чтобы мочить врагов, он плачется о них Богу..."
Я попытался убедить себя, что это веский аргумент, но в глубине души я понимал, что он слабый...
"Я надеюсь только на себя. А он - на Бога. Потому и может всё сносить. А я не могу", - подумалось мне. Тут же пришли мысли о смерти, о том, что мне смерть непонятна и страшна, а ему наверняка нет... Он верит, что будет после смерти с Богом... Везет же некоторым!
Я стал иногда встречаться с Бабахиным и расспрашивать его о христианстве. Просто узнавал как на разные вопросы отвечает Библия. Бабахин мне охотно всегда всё рассказывал. Я, конечно, неизменно надсмехался над ним, но потом, когда оставался один, непременно размышлял об услышанным.
"Да, было бы хорошо, если бы Бог действительно был, и Христос умер бы вместо меня. Но...", - и я опять погружался в свой скептицизм, в котором мне было обитать очень уютно и комфортно. А главное, не мешало прощать самому себе свои грехи. Хотя иногда это тоже было трудно почему-то... Но я боролся.
- Стёпыч, ты чо, с бегемотом сдружился, что ли? - усмехнулся надо мной как-то друг Серега.
- Нет, ты что? - смутился я. - Как ты мог?..
- А, ну звиняй. Я просто гляжу, ты с ним частенько балакаешь, да и наезжать на него перестал. Не спроста это.
- Да ну тебя! - оскорбился почему-то я. - Не наезжаю я просто потому, что он дембель уже. А нам тоже через год быть дембелями. Вот и всё.
- Понятно, - с уважением принял мои доводы Серега.
Однажды я слонялся по части, на разводе в тот день я не был, работы у меня никакой не было, но и в каптерке светиться не хотелось, потому что могли найти и припахать на какую-нибудь халтуру. А мне оно надо? И вот я забрел на кухню.
- О, толстый, ты что тут? - удивился я, встретив там Бабахина, тащившего огромный бак с продуктами, видимо, для погрузки на машину.
- Меня попросили, - ответил он, улыбаясь.
Я подумал, что он, наверное, посчитал меня уже своим другом... И в тот момент мне это совсем не понравилось. Особенно в свете укора Сереги.
- Здаров, Витек! - крикнул я хлеборезу. - Что у тя тут нового?
- Щас грузим машину, - отозвался он. - Постой тут немного.
Он куда-то убежал, а я стал разглядывать какие-то коробки, лежавшие на полу для погрузки. На них было что-то написано, и от нечего делать я взял одну почитать. Но в моих руках она вдруг почему-то развалилась, и на пол высыпалось несколько кусков шоколада. Такой бесформенный шоколад. В кусках.
- Ух-ты! - поразился я.
Я поставил коробку на пол и осторожно подобрал упавшие куски.
"Всё равно они уже валялись... - подумал я. - Возьму-ка я несколько с собой. Вечером устроим чаепитие в каптерке!"
И, нимало не задумываясь, я набрал этих кусков полные карманы шинели.
Прибежал Витя, подставил пустой бак и стал туда суетливо забрасывать коробки.
- Извини, Стёп, - сказал он. - Делов много! Потом зайди, ладно?
- Ну, как хошь, - ответил я и пошел из столовой.
На выходе я опять встретился с Бабахиным и посоветовал ему:
- Грузи тщательнее, а то сдует!
Оттуда я поплелся в каптерку, заварил себе электрическим сопротивлением в банке чаю, и в течение трех часов прекрасно посидел, попивая чай, раздумывая над вечными вопросами бытия и закусывая свежеприобретенными шоколадками...
Вдруг в мою дверь постучали, и дневальный прокричал:
- Степанов! Строиться на улице! Быстро! Командир всех вызывает!
"Что там еще стряслось?" - подумал я и нехотя поковылял.
У казармы на улице все уже толпились, вызванные со своих работ. Стоял и Бабахин в своем тулупе.
- Столовую обокрали! - рассказывал сержант, пытавшийся нас построить. - Тут мы посылали шоколад в госпиталь, ну чтобы после переливания крови донорам давать, и недостача. Командир и взвыл. Сейчас шмон устроит.
У меня похолодели ноги... Я автоматически сунул руки в карманы. Там находились еще несколько кусков шоколада...
"Попался, ворюга!" - пронеслось у меня в голове. Кровь хлынула к моей наглой физиономии и мне вдруг стало невыносимо плохо. Что делать?
Вдали показался командир части, идущий с замполитом.
"Всё, попался... Это залёт!" - стучало внутри.
Не помня себя от страха, я стал смотреть, куда мне можно бы было незаметно выбросить шоколад, который буквально обжигал мне руки. В сугроб? Нет, слишком далеко сугробы. Да и увидят, все постоянно крутятся. Может...
И я по-тихому подошел сзади к Бабахину и осторожно сунул в широкие оттопыренные карманы его тулупа свои ворованные продукты. Всё получилось!
Бабахин не спеша повернулся и, заметив меня, улыбнулся. Я нервно ощерился ему в ответ. Тут же раздалась команда "Строиться!" и я улетел на свое место.
Командир долго и занудно рассказывал, как важно оказывать медицинскую помощь нашим доблестным воинам, отстаивающим интересы нашей родины в далеком Афганистане. Как хорошо, когда в госпитали вовремя поступает донорская кровь, и как поэтому важно поощрять наших самоотверженных воинов-доноров, и что таким поощрением всегда был шоколад.
- Но нашелся, представляете, какой-то диверсант, какой-то нелюдь, который покусился на святое, на здоровье наших раненых! - вещал с грустным лицом командир. - Этот бандит обокрал нашу машину с шоколадом, сожрал ее где-то под одеялом и теперь на нас позором ляжет этот мелкий, но очень гадкий, случай... Я предоставляю еще возможность этому негодяю честно выйти сейчас перед строем и сознаться, и я обещаю, что не сдам его тогда в штрафной батальон. Но если он этого не сделает сам, мы сделаем это насильно. Во-первых, всех вас мы обыщем, с ног до головы, как каких-нибудь урок, а затем всех поведем блевать. Да, блевать! И мы увидим кто вор, и строго накажем. Очень строго. Уж поверьте мне, вы меня знаете.
Он продолжал медленно ходить вдоль строя солдат, глядя на всех грустными глазами.
- Молчим? - выдержав паузу, театрально посетовал он. - Очень жаль. Значит, боимся отвечать за свои преступления? Хорошо. Начнем применять репрессивные меры.
- Товарищ полковник! Да никто у нас не крал шоколад! - выкрикнул смелый Ромашкин.
- Разговорчики в строю! - прикрикнул старшина Коноваленко.
- Так-так-так... - протянул командир, размышляя. - Шоколад, значит, любим? Да? Теперь будем смотреть, кто его любит больше всех. Кто самый голодный? Кто?
Не знамо почему, но взгляд командира упал на огромную фигуру возвышающегося над строем Бабахина.
- Может быть, ты? - указал он пальцем на него. - Тебя хорошо кормят? Наедаешься?
- Так точно, товарищ полковник! - ответил Бабахин.
- Такой огромный и наедаешься? Как так может быть, а?
- Наедаюсь, товарищ полковник! - отозвался еще раз Бабахин.
Полковник не любил Бабахина. Он за него постоянно получал нагоняи от вышестоящего начальства, что религиозный отказник у него не наказан должным образом и даже «как сыр в масле катается», тогда как должен быть в тюрьме, или, по крайней мере, на гауптвахте. И сейчас, не зная на ком выместить свой гнев, командир решил прицепиться к верующему солдату.
- А что это у тебя тут спрятано? - тыкал он в живот Бабахина. - И почему карманы оттопырены?
- Никак нет! - отвечал Бабахин.
При этом он автоматически сунул левую руку в карман и через мгновение вынул ее. И... Куски шоколада рассыпались из его ладони на снег.
Все ахнули и пошатнулись.
- Шоколад, - проговорил командир, хмуря брови и грустно поглядывая на старшину.
Бабахин будто замер на месте, продолжая держать в руке оставшиеся куски шоколада.
- Откуда? - удивлялся он. - Товарищ полковник!..
- Всё, рядовой Бабахин. Поздно, - заключил командир. - Товарищ прапорщик, подготовьте машину к отправке на гауптвахту!
- Слушаюсь!
Солдаты в строю зашушукались:
- Гад ты, толстый! - сказал кто-то. - Уже доноров объедать начал!
- Я... - задохнулся Бабахин и, выбросив остатки шоколада, старательно пытался обтереть руку об свой тулуп, будто хотел избавить ладонь от заразы, от навета, который почему-то вдруг прилип к нему.
Он беспомощно оглядывал строй солдат, ища защиты, ища поддержки, словно говоря: «Вы же не поверите, что я мог украсть? Я же не мог украсть!» Но никто не хотел быть за него. Все шумели от возмущения и готовы были убить его сами прямо тут, посреди плаца, руками и ногами.
- Жирдяй! - шипели ему. - Вор!
Я стоял так, будто мне вкололи огромную дозу наркотика и я перестал что-либо соображать. Глаза отказывались видеть, все плыло, ног и рук я уже не ощущал.
Серега подошел к Бабахину, помог ему снять тулуп и ремень.
- Бабах, давай часы, ключи, что у тебя нужно сохранить? - говорил он, а Бабахин, глядя в пустоту, медленно, как во сне, вынимал из карманов всё содержимое и отдавал ему.
Старшина приказал двоим дневальным взять Бабахина под стражу, и они нехотя топтались рядом с ним.
- Разойди-и-ись! - скомандовал старшина и все, гудя и обсуждая, начали расходиться.
Я отошел в беседку-курилку, присел на мороженную скамейку и стал с ужасом наблюдать за происходившим. Подъехал грузовик, затолкали в кузов Бабахина. Он сел в там на какой-то ящик и с грустью озирал часть, выдыхая клубы белого, прозрачного пара.
Я не мог больше сидеть, меня колотило как судорожного, мне было холодно, очень холодно. Тогда я встал, и, держа руки в карманах, стал медленно приближаться к машине, ожидая ее отправления. А она никак не отправлялась... Выписывали наряд на 10 суток ареста на гауптвахту, поэтому ждали документ и искали кого назначить старшим из офицеров, кто бы поехал отвозить арестанта.
- Степанов! - позвал меня Бабахин.
Я оказался рядом с ним.
- Можно тебя попросить? - проговорил он. - Там на хоздворе на складе я под полено положил письма ко мне, не успел убрать. Ты бы не мог их пока взять себе?
- К-конечно! - пробормотал я.
«Хоть одно доброе дело ему сделаю», - мелькнула успокаивающая мою совесть мысль.
Бабахин улыбнулся, накренился и протянул мне через бортик грузовика свою огромную руку. Я с радостью протянул ему свою и пожал:
- Держись там!
Он улыбнулся мне и... только собрался было прятать свою руку в варежку, как что-то почувствовал и, поелозив пальцами, растопырил ладонь перед собой. Тут я с ужасом увидел, что у него на ладони было что-то коричневое... Я машинально взглянул на свою руку... Нет!
Она была испачкана шоколадом! Когда я держал руку в кармане с зажатыми в ней кусками шоколада, ладонь у меня вспотела, шоколад растаял и измазал мне всю ладонь. А затем - и его...
Я быстро взглянул на Бабахина. Он... Его лицо... Глаза...
Они, обычно выражавшие снисходительность ко всякому злу, вдруг наполнились слезами. Он не мог сказать ни слова, только открыл рот и держал свою ладонь открытой к небу.
Так его и увезли.
Мне перехватило дыхание, земля уплыла из-под ног и я сел прямо тут, в снег, у самой дороги.
«Ну я и урод! - пронеслась мысль. - И ты еще, гад, жить хочешь!»
Наверное, еще минут 20 я сидел так в сугробе, ни жив, не мертв.
«Как я себя ненавижу!» - простонал я, зажмуриваясь.
Через какое-то время я ощутил, как начинаю замерзать. Холод стоял градусов 30 ниже нуля. Но я в тот миг подумал: «А пусть я замерзну и умру. Нет мне прощения».
Вокруг ходили солдаты, прапорщики. Они что-то мне кричали, крутили у виска пальцами, даже ругались. И тогда только я решил уйти. Годовалая армейская привычка быть подальше от всеобщих глаз дала о себе знать, и я, шатаясь, поплелся в свою каптерку.
Войдя в нее и затворив за собою дверь полумертвыми руками, я постоял, пытаясь осмыслить, откуда идет боль - из горла или из груди...
- Как мне плохо! - прохрипел я искривленными губами.
И тут же присел на корточки, зажав свою дурную голову локтями. Сдавить, сдавить ее, проклятую! Чтобы она отвалилась!
Зубы неприятно скрипнули прямо в мозг. Ужас во мне ходил волнами. От самой макушки стриженой головы до отмороженных пяток в сапогах. Я подскочил и оплывшими глазами вдруг увидел банку с недопитым чаем.
- Ах, ты, жрать!!! - взревел я и кулаком со всего маха, что было мочи, врезал по банке. Она отлетела в стену и разбилась вдребезги. Рука тут же отнялась полностью.
Я рухнул на пол, к осколкам. Они впились в мои ладони, в колени, в бедра... Темно-бордовая кровь закапала на потертые деревянные доски пола. Но мне было все равно.
«Курить!» - пришла ко мне мысль через полчаса бредового лежания.
Я достал сигареты и начал дымить их одну за другой, без всякого перерыва.
Мысли мелькали как кадры в фильме ужасов, одна хуже другой, прокрутились все варианты казни, какой я теперь был достоин.
Но через какое-то время я поймал себя на том, что сижу, плачу, курю, но при этом в голове у меня полная пустота. И я уже не понимаю вообще где я и кто. И не хочу понимать.
Я пропустил построение на ужин. И меня никто почему-то так и не вспомнил. Забыли. Я провалялся на полу еще несколько часов, и когда понял, что уже пролежал и команду на отбой, кое-как поднялся на ноги.
Посмотрел на свои руки, на ноги, на каждую рану. Почему-то мне стало жалко и себя. Что же это мне так не везет? Другие бьют младших себя, отнимают у них деньги, часы, бухают чуть ли не каждую ночь, бегают в самоволку, воруют со склада всё что ни попадя, да еще и продают местным деревенским мужикам, а я один раз перевалил свою вину на сектанта, и так теперь убиваюсь... Почему? Что мне до него? Разве ему станет хуже от того, что он 10 суток побудет на этой самой гауптвахте? Он здоровый, сильный, он и там выживет. Это я бы, может, задохся бы там... Хотя... Везде можно приспособиться. А он... с его верой в какого-то Бога? Он как там будет выживать?
Нет, что это такое? Я тут страдаю, а он, небось, там сейчас привычно моет полы и в ус не дует. И я же еще о нем сожалею! Надо перестать заниматься этой ерундой. Я же крутой, я младший сержант, целый черпак! Меня боятся и уважают, я не слюнтяй и не тюфяк как бегемот... Я...
Боже мой. «Бегемот». Толстый пузатый огромный «святой бегемот», «жирный поп»... Как ты там? Что с тобой?
Слезы текли и текли у меня из глаз. Я не мог успокоиться.
В тот вечер я пошел на хоздвор, вошел в помещение склада, где я как-то видел Бабахина на молитве, нашел полено, нашел под ним письма, сложил их и сунул себе в куртку хэбэ. Потом я как зомби поплелся в столовую к Витьке, молча попросил его дать мне водки. Затем напился в меру своих способностей. Потом долго и муторно блевал около помойки, стоя на четвереньках. И полностью измотав себя, кое-как проник в казарму, залез в свою койку и заснул каким-то бездонным и оглушительным сном.
Так прошли и все остальные 10 дней. Я каждую минуту помнил, что где-то там, в воинской части за 25 километров от нас, сидит на гауптвахте Бабахин, «толстый бегемот». Сидит вместо меня, негодяя и вора.
Я часто останавливался на улице, глядел в сторону, где, как я предполагал, находилась гауптвахта, и тихо шептал, преодолевая нестерпимую боль в горле: «Как ты там, Бабахин? Держись, слышишь!»
Возникали мысли, что он там может умереть, и тогда я до конца жизни буду ощущать себя последним ублюдком, если вообще не захочу раньше приблизить этот самый конец... Но я ждал Бабахина, как не ждал, наверное, еще никакого друга на свете. «Бабахин! Ты вернись живой только, слышишь!»
Зима отвечала еще большими морозами и полной тишиной.
Меня спрашивали: «Ты чо такой загнутый, Стёпыч?», а я отмахивался, и даже умудрялся улыбаться. А Серёге сказал, что это я по поводу одного письма из дома.
- Понимаю, - посочувствовал друг. - Да наплюй ты. Нам, главное, тут дослужить. А там уж, на гражданке, мы как-нито разберемся. Верно?
Я согласно кивал. Но думал совершенно о другом.
Очень неприятное ощущение - осознавать себя полным мерзавцем. Очень. Тогда я испытал это чувство на себе полностью и во всех красках...
И вот я был как-то в наряде дежурным по роте. Рядового дневального забрали накрывать на столы в столовой, а я стоял как в старые времена у тумбочки. Всё время я находился в состоянии какой-то полудремы. Возможно, организм таким образом пытался бороться с нахлынувшими на его душевную сферу нагрузками. Я умудрялся стоять, прислонясь к тумбе, держать глаза открытыми, а при этом как бы спать. Находиться между сном и реальностью. Путая одно с другим... Вдруг я услышал хлопанье входной двери, тяжелые шаги по прихожему коридору, и...
Дверь в казарму открылась, и в расположение вошел Бабахин. Побритый налысо, в грязном рваном бушлате, еле натянутом на его здоровые плечи. Он автоматически отдал мне честь, но тут же потупил свои добрые глаза, и молча протопал в сторону умывальника. У меня не нашлось никаких слов. Но про себя я был рад, что он хотя бы живой.
Дрожащими руками я вынул письма Бабахина из кармана куртки и пошел в умывальник, чтобы как-то их ему вернуть. Он там мылся под краном, раздевшись по пояс.
- Бабахин! - срывающимся голосом пролепетал я. - Вот твои письма...
- Спасибо, - проговорил он, повернув на меня свое лицо, по которому текли струи воды. - Положи, пожалуйста, их на мой бушлат, если не трудно.
Я послушно положил письма и вышел. Он не стал, да и не мог, наверное, на меня ругаться. Или не считал меня достойным и этого... А я не мог ничего ему больше сказать.
В дальнейшем я всячески избегал его, не смотрел в его сторону, научился ощущать его спиной и боковым зрением. Всегда, когда кто-то в строю задевал Бабахина, я делал вид, что о чем-то думаю, занят чем-то важным, или смотрю вообще в другую сторону.
Приближался Новый год, и по закону солдат осеннего призыва уже не могли больше держать в части. Надо было отпустить до 1 января. И ровно 31 декабря, во время нашего утреннего развода на работы, командир пришел и с грустным видом сообщил:
- Жаль, что приходится расставаться с нашим самым выдающимся в кавычках бойцом, рядовым Бабахиным. Я думаю, что ему бы не помешало еще бы пару лет послужить на благо родины, которая его воспитывала, обувала, одевала, обучала на свои деньги. А он в благодарность ей подался к зарубежным мракобесам, предателям коммунистической мечты всего прогрессивного человечества, в секту, стал идейным врагом советской власти. Что его ждет в гражданской жизни? Ничего хорошего. Скорее всего, он и дальше будет вести свое паразитическое существование, в стороне от общественной и политической жизни страны, снабжая своими грязными деньгами дармоедов, сектантских попов. А здесь, в армии, у него была возможность хоть как-то загладить свою вину перед родиной, перед всем советским народом. Но он и это не смог сделать. Он был отвратительным и бездарным солдатом. Обжорой и тунеядцем. И тут хотел выехать на хребте наших простых солдатиков-труженников. Он не оценил даже наше благородство, проявленное к нему, когда он нагло обворовал доноров, совершил идеологическую и материальную диверсию против наших героев-афганцев. Он не оказался в штрафном батальоне, а я мог бы это ему обеспечить. Мог, но не захотел...
Ко мне на ухо наклонился Серёга и прошептал:
- Врет! Не могли они Бабаха засадить в штрафную, они его там блевать заставили и ничего шоколадного не нашли. Просто так оставили сидеть, чтобы не переигрывать.
- Да ну? - поразился я. - Откуда знаешь?
- Литёха, что с Бабахом ездил, по пьяни проболтался, когда мы с ним в наряде были.
А командир всё зудил и зудил, держа всех на морозе и никак не отпуская.
- В общем, забирай свои документы, Бабахин, и проваливай отсюда. Здесь служат честные, порядочные военнослужащие, любящие свою родину и свой народ. А тебе здесь не место. Пусть теперь милиция и КГБ твоего города тобой занимаются. Выйти из строя! Шагом марш!
Бабахин послушно вышел строевым шагом из строя и встал по стойке смирно перед командиром. Писарь штаба помчался в штаб за документами Бабахина. Через минуту они были ему отданы, и Бабахин побрел с ними в казарму за своими вещами. Наконец-то свободный... Наконец-то домой... Всё. Кончились его страдания...
Я смотрел ему во след, как он идет вдоль казарм, рассматривая на ходу свой военный билет. Неужели я его больше не увижу? Сейчас меня распределят куда-то, я уйду на работу и всё, Бабахин исчезнет навсегда.
- Жалко Бабахина, - прошептал я Серёге.
- Вот те на! - удивился тот. - Всё время наезжал на него, а теперь пожалел... Он теперь свободен. Это нам тут еще трубить. А он свое отпахал. Столько отпахал, сколько нам никогда не суметь. За нас за всех пахал.
- Да... За нас за всех... - проговорил я.
Внезапно меня осенила мысль, что он, рядовой Бабахин, толстый сектант-баптист, здесь страдал за меня. Страдал от меня. И даже больше... вместо меня. Перед моим взором памяти вдруг явственно всплыли все эпизоды, в которых он принимал вместо меня удары, злобу, ложь, ненависть. Это на меня должны были обрушиться гонения стариков, это я должен был быть унижен, посылаем на разные грязные работы, это меня должны были бить старики, это надо мной они должны были издеваться. Но всё это оттянул на себя толстый Бабахин... Деды занимались им, а не мной, не многими из нас. Он притягивал стариков к себе, принимая все летевшие шишки...
Бабахин...
Я дождался, когда нас разведут. Слава Богу, в этот раз нас не стали распределять на работы по одному или по группам, как обычно, а просто отмахнулись: «Сегодня до 18.00 работаем над задачами, даваемыми командирами взводов». Поскольку я был командиром маленького взвода из 5 человек, я быстро сказал им идти в каптерку и заниматься у кого чем есть, а сам поспешил в казарму.
Войдя, я отдал честь дневальному у тумбочки, и спросил:
- Бабахин тут?
- Нет, - ответил он. - Уже ушел.
- Как ушел? - отпрянул я. - Его ж не было видно...
- А он через заднюю дверь ушел. Там же построение.
Я всё понял. Больше я не увижу Бабахина!
«Но нет, я же еще могу догнать его по дороге к электричке!» - тут же пришла мне в голову идея.
Я нахлобучил на глаза шапку и ринулся как ненормальный к задней двери. Как на зло она оказалась запертой.
- Открой! - закричал я, обращаясь к дневальному.
- Открыто, надо поднажать вверх! - подсказал он.
Я поддал дверь вверх, она распахнулась, и я вывалился на мороз, на тропинку, ведущую позади всех казарм к выходу из части.
Не долго думая, я подбежал к забору, подтянулся и ловко перелез, благо в этом месте колючая проволока была помятой и порванной.
Свалился с другой стороны в сугроб и выбежал на проходившую там вдоль забора наезженную дорогу. Машин не было. Светило солнце. Вокруг было пусто и тихо. Только со стороны воинской части слышались какие-то звуки.
- Бабахин! - прокричал я.
Не дожидаясь ответа, я кинулся что есть силы бежать. Скорее, скорее! Если я не догоню его, я пропаду, мне не зачем жить.
- Бабахин!
Я не задумывался даже о том, что в этот предпраздничный день на дороге может быть полно патрулей, которые, если поймают без всяких отпускных и увольнительных документов, запросто могут упечь меня на 15 суток. Но я бежал и бежал, тяжело дыша и уже еле переставляя ноги.
- Где ты, Бабахин? - проговаривал я сам себе. - Пожалуйста, миленький, не уедь!.. Господи, останови его!
Несколько раз я чуть было не поскользывался, но каким-то чудом мне удавалось удерживаться на ногах, и тогда снова продолжать бег.
Наконец, я увидел вдалеке, почти у самой деревни, темный силуэт, неуклюже переваливающийся, несший в руке какой-то небольшой чемоданчик, почти портфель. Это Бабахин! Он!
Дыхание причиняло мне боль, сил почти не было, ноги устали. Я остановился, наклонился, опершись на колени, чуть-чуть отдышался и что есть силы, закричал:
- Ба-ба-хин!!!
Он меня не слышал, мне пришлось бежать снова. Я бежал и кричал ему. То жалобно, то грозно, то почти рыча, то почти умоляя. Я уже думал, что не догоню его, но вдруг он обернулся в мою сторону. Я поднял руку. Только тогда силуэт толстого человека остановился и повернулся в ко мне.
Он терпеливо ждал, пока я добреду до него. Вот и его лицо, его уже видно.
- Ба... бахин! - выдохнул я, приближаясь к нему.
Лицо его выглядело недоуменным, но в то же время и как будто брезгливым. Что он еще может ожидать от меня? Какую подлость?
- Подожди, - проговорил я, останавливаясь рядом с ним.
Он посмотрел на меня, на то, как я стараюсь отдышаться, глянул в сторону деревни, выискивая между домами железную дорогу, по которой он должен сейчас уехать к себе домой.
- Что, Степанов? - спросил он.
- Бабахин! Не уходи. Пожалуйста. Дай мне тебе сказать. Я... я не смогу, если ты уедешь! Я всегда делал тебе зло. Я подставил тебя. Я подбросил тебе шоколад... - горло мне предательски сдавило, я еле смог выдавить проклятое слово, обозначающее этот злосчастный продукт. - Я подонок. Я самый большой негодяй. Я урод, Бабахин! Я ненавижу себя!..
Я почти уже орал:
- Ударь меня, пожалуйста! Вмажь мне, Бабахин! Я очень тебя прошу! Бей!
Бабахин округлили свои добрые глаза, в них смешалось сразу и удивление, и жалость, и что-то еще, мне не ведомое.
- Что ты? - проговорил он. - Я не буду бить тебя. Я никого не бью.
- Прости меня! - не унимался я. - Хотя это вообще не возможно. Ты можешь простить меня? Я тебе столько зла делал. Я был к тебе хуже всех!
- Да, я тебя прощаю, конечно, - послышался его голос.
- Нет, правда? Натурно? - не верил я.
- Конечно. Бог же всем прощает. Прощаю и я.
- Ты везде был вместо меня! Ты здоровский! Это я такой плохой...
- Нет, - возразил Бабахин. - Это мой Бог здоровский. Это Он умер вместо нас. Все мы грешники, а Он всё равно ЛЮБИТ нас. Он страдал за нас. Помнишь, я тебе рассказывал?
- Да, помню, - повеселел я.
Бабахин открыл свою сумку и достал оттуда какую-то огромную, почти как он сам, потертую книгу.
- Возьми! - протянул он ее мне. - Читай! В ней всё самое нужное сейчас для тебя.
- Что это? - спрашивал растерянно я, открывая первую страницу. - Как, это Библия?
- Да, - улыбнулся он. - Слово Божье. Она со мной все два года прошла. Только ты спрячь ее, иначе, если найдут, отнимут. Ладно?
- Конечно! - радостно ответил я и тут же запихнул ее за пазуху.
- Ну, с Богом! - сказал Бабахин и протянул мне свою здоровую руку.
- Прощай! - ответил я, пожимая ее. - У меня столько к тебе вопросов, а ты уже уезжаешь...
Мне показалось, что он открыл мне свои объятия, и я ринулся к нему и обнял его. Он был настолько огромен, что руки мои так и не сомкнулись за его спиной. «Большой бегемот»...
- Я буду тебе писать, - сказал он мне на прощание и, улыбнувшись, поспешил на вокзал. Ему надо было домой. К его родным, к его церкви. Где его ждут и любят. Где за него молились...
А мне надо было возвращаться в часть, служить еще целый год.
Я смотрел ему вслед, и мне было ужасно грустно, что столько времени я потерял впустую.
С тех пор я стал тайно читать подаренную мне Библию. И плакал, плакал, узнавая во Христе многие черты толстого «святого бегемота».
«Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились» (Исайя, 53:3-5).

"Святой Бегемот"Проза

"Святой Бегемот"

"Святой Бегемот"
Проза