Вечер

Солнце уже садилось. Вечер смутно начал прорисоваться палевыми красками заката на громадных белых облаках, что неподвижно и легко парили в пронзительно - голубом небе на фоне которого пыльно желтела листва акаций и орешников, что росли вдоль улицы. Возле домов тихонько тлели костры из опавших листьев, и дым голубоватыми струйками вертикально поднимался вверх, медленно и лениво растворяясь в кронах деревьев. Грустно пахло дымом и увяданием. Мягкое тепло, наполненное дымом костров, струилось от нагретых стен саманных домиков и асфальтовой мостовой. Звуки моторов, изредка проезжавших автомобилей и голоса людей, как бы гасли в этой умиротворённой, полной предвечерней неги, атмосфере.
Жорик нёс в одной руке портфель. А в другой, чернильницу, в холщовом мешочке стянутом шнурком, которая в такт шагов покачивалась на его указательном пальце. Носить чернильницы в портфеле категорически запрещалось. Хотя их и называли невылевайками, все же они выливались на учебники и тетради во время шумных схваток, когда пацаны выбегали после занятий во двор, норовя треснуть портфелями один другого по чём попало.
Жорик, мальчик лет двенадцати, худенький, с тонким, загорелым лицом, прямым носом, и зеленовато – серыми глазами, простодушно смотрящими на мир, из-под выгоревшей за лето чёлки, медленно брел по дороге, возвращаясь из школы. Солнце садилось позади и он шел, наступая на длинную тень от своих ног.
«Не повезло с классной….» – он досадливо тряхнул головой, -«вот опять, - все ушли домой, а мы сгребали листья в кучи! Как всегда…» Мысли быстрее побежали в его голове, раздражённо наскакивая одна на другую…..
Классную звали Инна Дмитриевна. Она была учительницей Биологии, и потому ей вменили в обязанность ухаживать за всей растительностью, что в изобилии была представлена на школьном дворе. И конечно, она использовала свой класс, чтобы подрезать, окапывать, белить стволы, удобрять все эти многочисленные деревья и кусты, что были посажены вокруг громадного четырехэтажного здания школы, что серым монументом возвышалась над окрестными домишками. Ему вспомнилась прошлая Пасха. Это же надо было придумать! Заставить весь класс, в воскресенье!!! прийти в школу, чтобы вскопать палисадник, расположенный перед зданием, у главного входа! На виду у всей улицы! «И чтоб никаких яиц! - никаких куличей! – если увижу, - пеняйте на себя. Без родителей в школу не приходите! А уж мы там с ними поговорим о том, кто вы? Советские пионеры, или отсталые, темные людишки, которые тянут нас в проклятое прошлое? С такими учениками мы будем расставаться!» Конечно все пришли и конечно все копали.
А на улице была весна. Ярко светило нежаркое апрельское солнышко. Пахло землёй. Звонко шелестела клейкая молоденькая листва на маленьких клёнах, что были посажены вдоль решётки забора, окружавшего школу.
Гена Хетагуров, Шурик Копылов и Пава Коробкин, стукались яйцами, потом спорили, потом играли в клёк, [V1]Облегчённый вариант городков а потом вообще, притомившись, уселись на пригорок и закурили, у всех на виду. Им что? – они не из нашего класса! А мы все копали и копали, под её неусыпным надзором.
«Уу Сурепка… пробормотал Жорик!» Они называли её Сурепкой во-первых, из-за профильности предмета, во-вторых, из-за созвучия фамилии. И эта кличка намертво прилипла к ней. В общем, она была неплохой; справедливая, старательная, но очень уж принципиальная и совершенно нетерпимая ко всяким нарушениям и всяким недозволенным проявлениям…., - вроде религии.
Пройдя ещё немного вдоль соседского забора, он увидел, невдалеке уже, угол своего дома. Мама, стоя на стремянке, белила угловую стену. Бабушка, склонившись на ведром, помешивала раствор извести. Они белили дом каждую весну и каждую осень. Потому что он был из самана, как впрочем и все остальные на их улице. Такой дом требовал постоянного ухода, из-за летних ливней, и косых, зимних дождичков. Они напрочь смывали белую известь, а потом начинали размываться и разрушаться глиняные кирпичи из которых он был сложен.
Мама перестала водить кистью, а бабушка, выпрямившись и поднеся ладонь к глазам, вглядывалась в тёмный силуэт приближающегося внука. Когда Жорик почти уже подошел к дому. Мама спустилась со стремянки, поправила измазанной в известке рукой, косынку и напряжённо глядя на него, спросила: «Ну, что получил?» Ему не давалась математика и вопрос естественно, касался вчерашней контрольной. Он посмотрел на свои потертые кеды, потом отвел глаза в сторону - «Ну, три!» «Совсем не стараешься!» – сузились глаза у матери. Она почему-то считала, что Жорик у нее очень умный, и если б захотел, мог учиться на одни пятерки. «Поесть, есть чего?» – спросил мальчик. «Иди, там борщ стоит на керогазе. Наверное, еще не остыл!» Мать отвернулась и снова полезла на стремянку.
Жорик толкнул калитку и вошел во двор. Там было сумеречно и прохладно. Пахло хризантемами, которые так любили бабушка и кисловатым запахом давленного винограда, который уже перезрев, стал падать на землю. Он поднялся по ступенькам, потянул дверь и вошел на веранду. Здесь он, бросил портфель в угол, потом поставил на подоконник чернильницу и быстро, не расшнуривая, стянул с ног кеды. После чего прошел дальше и открыв вторую дверь, попал на кухню. Здесь пахло борщом и чесноком. Взяв в руку половник, он открыл крышку кастрюли и аж зажмурился от удовольствия, увидев полную кастрюлю темно-красного, наваристого борща. Да, мама умела его готовить! Не мешкая, он налил полную тарелку, отрезал толстый ломоть белого хлеба и сел к столу.
Машинально жуя хлеб и прихлёбывая из миски, он думал ни о чём. В его голове медленно скользили, перепутывались, распрямлялись и снова повторялись образы событий прошедшего дня, вызывая по временам, то досаду, то улыбку. Он имел способность видеть события в зрительных образах и поэтому, вновь, явственно увидел, как Инна Дмитриевна схватив за ухо громадного второгодника Юрку Валеева, своими испачканными мелом длинными, сухими пальцами, тащит его в угол, а он, весь красный, упирается и басит: «за что? За что?». Они всегда ходили вдвоём; высокий, крупный Валеев и маленький, востроносенький Щукин. Щукин, ехидный и задиристый шкет, любил покуражиться над более крепкими ребятами. А Валеев? Он был тут как тут; и сейчас же, своими кулаками урегулировал эти конфликты. Вот так они и дружили к взаимной выгоде. Впрочем к Жорику они не приставали, потому что школа находилась на его территории, а они были пришлыми; из другого района и прекрасно знали, что им несдобровать, если он расскажет своим ребятам. Всё же Жорик не любил их и никогда не смеялся шуткам Щукина.
Хлопнула калитка. Зазвенела цепь, залаял Пират. Кто-то пришёл. Мальчик выглянул в окно; на крыльцо поднимался отец, за ним следом шли братья; Ванюшка Уханкин и Степан Сергеевич Милютин. Отец посторонился, открывая дверь в кухню. Первым вошёл Милютин. Он остановился, посмотрел на Жорика и сказал: «Мир вашему дому!» «С миром принимаем!» – заученно ответил мальчик. Старик заулыбался и потрепал его по плечу. «Идите в хату, братья!» – махнул рукой отец и проходя мимо Жорика, сказал: «Ты убери тут всё и поставь чайник!» Мальчик кивнул головой, положил ложку, потом снял кастрюлю с керогаза, чиркнув спичкой, зажёг фитиль, налил в чайник воды из ведра, поставил его на огонь и, не спеша, продолжил ужин.
В большой комнате приглушённо звучали голоса. Жорику нравились; и Ванюшка с его открытой, белозубой улыбкой, и Милютин, похожий на патриарха, со своей белой бородкой и добрыми лучиками в углах глаз. Иногда они все собирались у отца и тогда приходили несколько других братьев и сестёр, которых, Жорик знал уже не так хорошо. Отец тоже ходил на собрания, которые проходили где-то в разных концах города.
Шёл 1961 год, на дворе стояла хрущёвская оттепель, но она не коснулась верующих. Страна под красными знамёнами шла к коммунизму, а на транспарантах было написано: Нынешнее поколение будет жить при коммунизме! А были ведь люди, которые не хотели в коммунизм. Следовательно их надлежало взять под контроль, переагитировать, а тех кто не подчинится, - изолировать! Страна рапортовала об успехах, выдвигались встречные планы, в три года выполнялись пятилетки, на всех полях страны ярко зеленела кукуруза, предвещая сытость и благополучие всем трудящимся. А тут, какая-то горстка отсталой, и, в массе своей, недалёкой части населения, тянула всю страну назад, в прошлое из которого народ вышел через слёзы, кровь и борьбу революции и гражданской войны. Народ защитил страну Ленина и Революции в суровые сороковые, когда враг покусился вторгнуться в пределы нашей Родины. Фашисты получили достойный отпор. И теперь, страна, залечивая раны, уверенно шла в светлое будущее, к Коммунизму!
Мысли Жорика остановились, он как всегда почувствовал раздвоенность. С одной стороны, в уме, он привычно, до автоматизма повторял цитаты из учебника истории и из передовиц газет, а с другой, он чётко знал, что там, в комнате, собрались братья его отца, родные и ему люди. Он знал, что Бог есть. Он всегда верил в Него не подвергая ни малейшему сомнению сам факт Его существования. Это было в его крови, это он впитал с молоком матери и никакая сила в мире, не могла сдвинуть его с этой позиции. Это было выше его. Это было необъяснимо, да он и не задумывался, он верил как дышал, ровно и естественно. На уроках он бойко пересказывал, выученную на зубок, историю происхождения человека от обезьяны, но это никак не затрагивало его сознания. Это было настолько далеким и нереальным, как дед мороз со снегурочкой или обратная сторона луны. Ему очень не нравилось в школе. Он не видел пользы образования и товарищи по классу, никогда не были его друзьями. В школу он ходил, потому что так было надо, потому что так хотела мама и потому что иначе было нельзя. Он принимал это как неизбежность и на уроках порой включал своё воображение, отключаясь от реальной действительности. В мечтах, он улетал далеко – далеко, на лазурные острова, где шевелились пышные кроны пальм и прозрачные волны омывали жемчужный песок, коралловой лагуны. Он видел себя на паруснике, в белом костюме и форменной фуражке, отдающем распоряжения людям, сидящим в шлюпке, и готовым отправиться на берег. А иногда он видел себя на закате, у гасиенды, на коне и в сомбреро, на фоне кактусов. Впрочем, всё это были образы навеянные книгами, которые он проглатывал во множестве. Эти образы уносили его вдаль, они уводили от реальной действительности, которая ему совершенно не нравилась. Он очень не любил, когда на него давили. И оттого, что в стране была «оттепель», на него по особенному давило. Давило в школе, давили дома, отношения родителей. Потому что мать ходила с родителями в регистрированную общину а отец посещал нерегистрированную, где собирались «отделённые», как их называли «регистрированные».
Жорик разложил учебники и тетради на кухонном столе и начал делать уроки. Обмакивая ручку в чернильницу, он слегка проводил тыльной стороной пера по краю воронки, и фиолетовая капелька скатывалась и падала обратно в маленькое озерцо, которое плескалось на дне. Рассеянно поглядывая в учебник, он снова полетел мыслями далеко, далеко, за черепичные крыши, за тополя и за те большие горы, которые были видны только иногда, после сильных ливней, когда небо над городом полностью очищалось от дыма нефтеперерабатывающих заводов.
«Чайник кипит!» – крикнул мальчик и пошёл выключать керогаз, это нелепое сооружение, состоящее из баночек с керосином, трубочек и горелочек, которое постоянно коптило, но зато не было таким опасным как примус.
Отец взял чайник, потом пришёл за чашками и взяв с полочки сахар и сухари, вошёл в комнату и сказал: «Ну вот, братья, и чаёк. Давайте поедим, что Бог послал!»
Потом они долго пили чай, беседовали. Потом пришли мама и бабушка, все перемазанные в извёстке, долго мыли кисточки и руки под водопроводным краном, который торчал посреди двора. Солнце уже почти село. Жорик вынес им полотенце. «Ну что, успели?» – спросил он. «Да нет, ещё завтра с той стороны осталось немного!» – сказала бабушка. Мама взялась отмывать маленького братишку, Вовку, который весь измазался, возясь с машинками в большой куче песка, лежащей недалеко от забора, в которой Жорик прокапывал для него автомобильные тоннели, строил мосты, гаражи и склады, а Вовка, постоянно, и систематично, топтал и уничтожал и то, и другое, и третье.
Бабушка поправила седые волосы, вылезшие из-под платка и спросила: «Ну, что они, сидят ещё?» «Сидят!» – ответил Жорик. «Чай пили?» – спросила мать. «Ещё пьют!» – ответил Жорик. Бабушка пошла в свою половину дома, а мама повела Вовку, орущего, и требующего продолжения игры, в дом.

Жорик пошёл на «тот двор». Так называлась задняя часть двора, где раньше содержалась всякая живность. Она когда-то отделялась от остального участка забором, и хотя скотины теперь не было, да и забора уже не было, его, по-прежнему называли «тот двор». Там находились сарай, конюшня, летний душ и туалет, ради которого, собственно, Жорик и отправился туда.
Выйдя из туалета, он посмотрел на небо. В нём медленно кружили голуби. На фоне тёмно-синего, осеннего неба, их крылья, казалось, горели, окрашенные в золотистые тона, последними лучами заходящего солнца. Подул ветерок, запахло прелой листвой и компостной кучей, возле которой стоял Жорик. Он взглянул через забор и увидел соседа, Сашку Буладзе. Сашка стоял, широко расставив ноги, и смотрел вверх. В левой руке он держал, зажжённую сигарету; а в правой кепку, которой увлечённо размахивал, глядя в небо, где кружили его голуби. Сашка мельком глянул на Жорика, потом сложил язык, прижав его зубами, напряг губы и громко свистнул. Голуби стали снижаться а потом по одному стали садиться на длинный насест, прикреплённый к голубятне.
«Здоров!»- сказал Жорик. «Здоровее видали!» – с усмешкой сказал Сашка. Он был старше лет на пять и поэтому не водился с такой мелюзгой как Жорик, предпочитая в разговоре с ним, повелительные наклонения. Жорик ничего не сказал, молча повернулся и пошёл в сторону дома. Отец продолжал общаться с братьями, мать кормила Вовку, отодвинув его учебники в сторону. Жорик взял книгу и стал читать. Вовка есть не хотел и стучал ложкой по столу, весь измазавшись борщом. Мама терпеливо уговаривала его съесть ещё ложечку, но он, стуча ложкой, скандировал:
«Нехоцу, нехоцу, нехоцу!» «Дал бы я ему по макушке, будь моя воля!» – подумал Жорик. Перелистав страницу, он углубился в чтение. Постепенно его увлекли события, такие стремительные и захватывающие, что он забыл о времени и очнулся только когда на кухню вышли отец и братья.

«Приветствую сестра!» – улыбаясь, протянул руку Степан Сергеевич. Мать поднялась со стула и протянула руку, глядя куда-то в сторону. «Привет, Ирина!» – подошёл к ней сбоку Ванюшка. «Приветствую братья!» – ответила мать - «Извините за беспорядок!» «Да ничего страшного, дело житейское» - пробасил Уханкин – «Да мы уже и уходим, так и не заметив никакого беспорядка!» «Я пойду, провожу братьев до трамвайной остановки!» – сказал отец, каким-то зажатым голосом. Закончив возиться со шнурками, он выпрямился и сказал: «Ну пошли что – ли?» «Оставайтесь с миром!» - Милютин поднял руку благословляющим жестом повернув открытую ладонь в сторону матери и Жорика. Мать, кивнув головой, ответила: «Благословений Вам!»
«Садись за уроки!» - взяв за руку Вовку, мама пошла в комнату, где стала вскоре греметь чашками и ложками. Жорик снова разложил учебники и тетради. Мысли были в книге, он старался предугадать как дальше будут развиваться события. Тупо глядя в учебник, ничего не видя в нём, он в эту минуту представлял себя тем лихим наездником, скачущим по прериям в погоне за украденным стадом. И вдруг, ему пришло в голову, что Санька Буладзе, ничуть не лучше тех бандитов, которые украли табун лошадей и теперь гнали его в сторону Рио Гранде. Ведь он тоже переманивал чужих голубей, за что неоднократно к нему приходили разбираться и один раз сильно ему разбили губу. Так что он при встрече даже отворачивался, здороваясь. И уже не особо хорохорился! «Почему так происходит?» – думал Жорик – «Почему люди хотят иметь больше и больше? Почему они не думают, что другим это тоже надо? Берут и отнимают, или воруют, или приманивают голубей?»
Он вспомнил как бабушка, каждый вечер выходила на улицу и закрывала все ставни на щеколды, которые фиксировались чекой с внутренней стороны комнат. «Чтобы не влезли пока спим!»- говорила она. Жорик не знал, кто будет влезать, но верил, что такие люди найдутся, стоит только раз не закрыть ставни на щеколду. Толстые рамы были просверлены насквозь, чтобы можно было вставить болт; и зимой из них сильно дуло, так что приходилось затыкать эту дырочку чем-нибудь, чаще всего свёрнутой жгутиком бумажкой.
«Скоро зима!» – подумал Жорик - «Скоро слякоть. То дождь, то снег. Гнилая погода! - как обычно говорила мама». Только иногда, проснувшись утром, он видел лежащий на земле, белый, сверкающий, чистый, пречистый, снег, от которого болели глаза, и в который хотелось упасть и кататься в нём. Такие моменты были редки и потому незабываемы. К обеду, обычно, солнце пригревало, снег таял, асфальтовые мостовые пари’ли и в воздухе начинало пахнуть весной. На другой день снова было пасмурно, ветрено, сёк косой дождичек и деревья, раскачиваясь на ветру, голыми почерневшими ветками зябко скреблись о черепицу, как бы просясь в дом, чтобы там согреться и отдохнуть от своей бесприютной и холодной зыбкости.

Пришла сестра, круглолицая, упитанная, но очень пластичная и подвижная девочка. Войдя на кухню, она скосила глаза на Жорика, и, не поворачивая головы, полу утвердительно спросила: «Всё мечтаешь?» Она была на два года младше, но с раннего детства ещё, приняла, этакий, покровительственный тон в разговорах с ним. Вероятно, это пошло с тех самых пор как мама посылала её шпионить за ним и докладывать обо всех проделках, на которые он был большой мастер и любитель.
«Иди-ка, сама делай уроки!» – Жорик заинтересованно перелистал учебник физики, который лежал перед ним, всем своим видом демонстрируя деловитую озабоченность. Но Алевтину не так-то легко было ввести в заблуждение. Она лукаво посмотрела на него и сказала: «А я, в отличие от некоторых двоечников, уроки сделала уже давно и ещё в классики поиграла. А ты, всё сидишь тут, в носу ковыряешь!» «Щас как тресну!»- Жорик схватил учебник и замахнулся. «Тише, тише, ты, трескальщик!» – в дверях появилась мама: «Доченька, иди в комнату, а ты прекрати, и сейчас же делай уроки!»

Потом пришёл отец, он долго возился с чем-то на веранде. Слышался стук упавшей посуды, какая-то возня и вот он появился в дверях. Хмурый и озабоченный. Это был человек лет пятидесяти с лишним, небольшого роста, слегка сутулый с подвижным лицом овальной формы, на котором выделялись скулы, и с небольшими, но выразительными глазами, зеленовато - серого цвета. Одет он был в старый засаленный пиджак из–под которого виднелась чистая белая рубашка, застёгнутая на все пуговицы. «Ты чего обувь не расшнуриваешь?» – спросил он, нахмурившись. «Я забыл!» - наклонив голову над тетрадью, сказал мальчик. «Забыл, забыл! А есть ты, не забываешь! Вон, я, работаю один, а Вас тут сколько и если все будут рвать обувь, снимать и одевать не расшнуривая, то никаких денег не хватит! Сколько раз я говорил тебе!!? Ох смотри Жорка! Накажу я тебя в конце концов! Сколько можно предупреждать!!?» На кухню вышла мать. Она подобрала губы в тонкую ниточку и спросила: «Есть будешь?» Отец помедлил немного и ответил неохотно: «Ну давай! Что у тебя там?» «Борщ!» – ответила мать. Это была женщина на вид лет сорока располневшая, с первыми морщинами на лице, уже поседевшая, но скрывавшая свою седину под краской и завивкой. На лице её застыло выражение озабоченности, не покидавшее её, даже когда она была чему-то рада. Одета она была в пёстрый халат в мелкий цветочек и голубую кофту. На голове её была косынка, прикрывавшая заднюю часть головы и открывавшая тёмные пряди спереди, которые на проборе уже предательски серебрились.
Отец присел к столу, одел очки и стал читать что-то в записной книжке, которую достал из нагрудного кармана. Мать нарезала хлеб, достала и положила перед ним ложку, потом принесла и поставила полную тарелку борща из которого торчала большая кость с небольшим куском мяса, приросшем к ней и удивительным образом, сохранившимся на ней при варке.
«Помолимся!» - сказал отец, вставая и снимая очки. Мать поправила косынку, слегка, подтянув её вперёд, а Жорик встал со стула, и положив руки на угол стола, склонил голову.
«Отец наш Небесный, мы благодарим Тебя за дары земные и Небесные, которыми Ты так щедро одаряешь нас. Благослови нас, ныне предстоящих пред тобою и ту пищу, которую Ты даёшь нам, для поддержания плоти нашей. Аминь!» «Аминь!» – вполголоса сказал Жорик, и снова сел, уставившись в тетрадь. Мать, которая хотела было идти в комнату где ещё не спал и что-то капризно требовал Вовка, вернулась и села за стол остановленная спокойным, но каким-то напряжённым голосом отца: «Ирина сядь! Надо поговорить!» Мать расправила складки халата на коленях и посмотрев на Жорика, сказала: «Иди в комнату!» «Останься!»- сказал отец – «Это его тоже касается, он уже большой и должен знать всё!» - полуобернувшись в сторону матери, каким-то торжественным и необычно звучащим голосом сказал он. Повозив ложкой в тарелке, и подцепив лавровый лист, весь в капельках жира, он достал его, и облизнув, положил на край тарелки.
«В общем, так! Посоветовались мы тут с братьями и решили, что уехать мне надо!» «Куда! Зачем!» – вскинула брови мать, сидевшая дотоле, сжав губы в узелок и устремив взгляд в пол. «Вызывали меня в комитет!» «Ну, и что они? Ты мне ничего не говорил!» - посуровела мать, сжав пальцы, так, что они хрустнули. Она частенько так делала в задумчивости, как-то по-особому, сжимая пальцы до тех пор, пока не раздавался щелчок. И так с каждым пальцем. Жорик посмотрел на неё, но она не обратила на него никакого внимания. С каким-то мучительным невысказанным вопросом её глаза были устремлены на руки отца, который в этот момент очищал головку чеснока от шелухи.
«Они сказали, что я слишком активный. Ещё в прошлом году они меня предупреждали. Я думал, что успокоились, так как вроде я ничем таким не занимался. А видишь? – нет! Всё знают про меня. Как книги переписывал, как ноты копировал. Знают где, у кого, когда, и с кем, - собирались, кто, и что, говорил. Они знают всё!!!» Он посидел так, с ложкой в руке, а потом вновь принялся за еду. Дохлебав остатки, он облизал ложку и положил её на край стола. Потом, утерев губы тыльной стороной ладони, и скрестив руки на груди, сказал: «Они предложили два варианта, - Сибирь, или Средняя Азия. Дали сорок восемь часов на сборы. Чтобы выписаться, и купить билет. Всё!» «А как же мы?» – спросила мать, чуть подавшись вперёд с каким-то обречённым, отстранённым и ускользающим взглядом. «Напишу, когда устроюсь. А потом уже приедете!» – ответил отец. «Так ты решил, куда поедешь?»- спросила мать. «Братья дали адрес в Небит-Даге, там есть наша маленькая общинка. В основном Немцы, сосланные. К ним и подамся. Везде жить можно, Господь везде с нами, и Вас тут не оставит одних!»

Два дня пролетели в суете и спешке сборов. Отца он видел мельком и почти не говорил с ним. Все ходили по дому тихие, как вроде кто-то заболел.
Потом был вокзал, где отец был весёлый и без разговоров тут - же покупал каждому пирожное, стоило только попросить. Жорик с Алькой никогда не ели столько пирожных сразу. Мама держала Вовку и кормила его пирожным с рук, чтобы он не перемазался.
Подошёл поезд. Вагоны были грязно-зелёного цвета и от них пахло дымом и нагретым железом. Над перроном светила большая, яркая луна. Вовка спал уже на руках у матери. Отец обнял Жорика и Алю, прижал к себе: «Будьте умничками, слушайтесь маму, хорошо учитесь. Скоро я заберу Вас к себе!» - тихо сказал он и потащил тяжёлый чемодан в вагон. Колёса вздрогнули, тихонько покатились, стукнули пару раз на стыках, в окне появилось бледное лицо отца. Он уже не был таким весёлым, а лицо у него стало как у матери, когда она читала показания счётчика и переводила всё в деньги.
Когда они вернулись домой, Жорик поднялся на веранду, наклонился, развязал шнурки, и осторожно снял кеды. Детство закончилось.

ВечерПроза

Вечер
Проза